Май

скачать книгу бесплатно


– Пойдём покурим? – предложил Антон, жадно улыбаясь, кивнув на открытую дверь женского туалета, откуда тянуло сигаретным дымом.

– Зачем? Не курю.

– А придётся, – ответил Игорь. – Побазарить надо.

Губы Мая сложились в горькую ухмылку. Он посмотрел на Игоря тяжёлым, упрямым взглядом, в котором читался вызов.

– Слышь, придурок, ты тупой, что ли? Говорю же, побазарить надо, чё ты как баба на меня уставился?

Май стоял, прожигая обидчиков глазами. Казалось, он был непробиваем.

– Сука, раздражает он меня! – в нетерпении дёрнулся Антон, щёлкая пальцами.

– Ты думаешь, папашу-чурку своего притащил тогда – и всё, зелёный свет? – продолжил Игорь, наступая на свою жертву. – Да мы таких знаешь сколько били? Тоже мне, спасатель! – Ребята нервно захихикали.

В тусклом свете коридора, одетый во всё чёрное, Май сливался с окружающим полумраком, его глаза блестели ненавистью, в душе возгорался огонь мщения. Но он не выплёскивал чувства, а аккумулировал их внутри. Они горели и бушевали, ожидая подходящего момента. Ему нужно было больше поводов, чтобы ответить, больше силы, которая налила бы его кулаки. Пока он стоял и смотрел на безобразные в тупости и злобе лица ребят, его гнев выдавали лишь губы, бегающие от ухмылки сарказма в плотно сжатый рот. Разгорячённые своей смелостью, одноклассники продолжили нападки:

– Ну ладно ты, фрик хренов, а кто тебе позволил на Юльку смотреть?

В первые секунды Май даже не понял, о ком речь. Он никогда даже в самых смелых мечтах не называл Юлию – Юлькой.

– Наяриваешь на неё, наверное, перед «Спокойной ночи, малыши»? – И оба засмеялись в полный голос, закатывая глотки и показывая острые кадыки.

Это была та капля, которая развязала драку. Май резко дёрнулся, чтобы ударить обидчика. Ребята, молниеносно отреагировав, затолкали одноклассника в женский туалет. В приоткрытое окно залетал морозный воздух, принося с собой снежинки, тут же таявшие на холодном, влажном полу. Завязалась драка. Как шкодливые псы, Игорь и Антон наносили удары и отскакивали на шаг-два, чтобы не получить сдачи, смеясь прерывистым гиканьем трусливых гиен.

– Так что, Маячок, да или нет? – задыхаясь в угаре потасовки, выкрикивал Антон.

Он подпрыгивал на месте, выжидая удобный момент, чтобы атаковать. Как только Май переключился на второго обидчика, Антон сделал выпад и ударил ногой. Отскочил и снова задёргался на месте. Уже разъярённый, Май кинулся на Антона, схватил за шею и попытался уронить. Антон отбивался, колотя противника в живот. Игорь, всё ещё держась на небольшом расстоянии, через длинные паузы бил ногой, но Май не чувствовал боли: вся его энергия прорвалась наружу, и он был готов даже убить. Но, не удержав равновесие под натиском Игоря, поскользнулся и упал на ледяной пол. Из носа брызнула кровь.

– А-ха-ха, на обоссанный пол! – радостно завопил задыхающийся Антон.

В этот момент в туалет вбежала Юлия.

– Мальчики, вы что?! – вскрикнула она.

Май поднял на неё огромные глаза, в которых колыхался ужас. На губы и вниз по подбородку стекала кровь. Учительница схватилась за голову и метнулась помочь пострадавшему. Но школьник вскочил на ноги и не помня себя бросился вон из туалета, задев Юлию. Игорь с Антоном в панике также побежали прочь.

Молодой человек мчался по заснеженной улице. «Опозорен, унижен», – крутилось в его голове. Он плакал, и слёзы текли по холодным щекам, маскируясь в хлопьях снега, летящего в лицо. Он бежал к набережной, одной мыслью было – умереть. Броситься в реку, манившую, как сладкозвучные сирены, в тихую, спокойную гладь. И, сверкая бликами фонарей, желанная река показалась вдали. Май притормозил, чтобы отдышаться. Морозный воздух, который он жадно заглатывал, обжигал горло; влажное от слёз лицо горело румянцем (нет, этот парень даже в страданиях был полон жизни! Не ему в этот раз принимать на себя участь юного Вертера…). Огни набережной спокойным, тёплым светом уходили в ледяную воду и зигзагами искажались среди дрейфующего льда. Тихо падал снег. И тишина и зимнее спокойствие сильно контрастировали с тем пожаром страстей, который творился в груди юноши. Там была рана, в которой томилась душа мечтателя.

Он побрёл к мосту. Мысли прыгали от чувства перенесённого унижения, от картины холодной, грязной плитки пола, на красивое, но искажённое страхом лицо Юлии. Затем перескакивали на ненавистные, противные лица ребят из школы, затем набирались силы мщения и тонули в слабости его души: «Трус, ты опять не смог выдержать удар!» Май вспомнил, что они говорили про Аслана, и тут же заныла прошлая рана, вскрылась старая боль, хранящая пустоту и печаль. Всё светлое ушло. Ушло его спокойствие и свобода, которую он имел рядом с этим человеком. «Я никогда не смогу быть таким, как ты…» – Май вытер рукавом куртки заплаканные глаза.

– Сука! – Он пнул бетонное ограждение набережной. – Ненавижу! Ненавижу! – прокричал следом.

Затем решительно взбежал по припорошенной вечерним снегопадом лестнице на мост. Перед ним открылось тёмное пространство неба, завешенного мглой с редкими, крупными летящими хлопьями снега. На другом берегу вереницей вдоль реки горели огни заснеженного сада. Вода смотрела на него чёрной, оголённой пустотой. Он перегнулся через перила и внимал безразличию реки, похожей на выглядывающую руку в распоротом рукаве. Представил, как прыгает в воду. Так далеко и страшно лететь! А потом – удар! Его тело обожжёт ледяным холодом, и он захлебнётся там, побеждённый и отчаявшийся. Лёгкий страх вместе с морозом пробежали по груди. Очень страшно.

Молодой человек поднял голову на жилые дома, тянувшиеся по правой стороне набережной. Окна светились жёлтым светом чужих судеб. Каждое окно – дверь в чей-то мир. Там шла жизнь – какая она? Май устремился за новыми мыслями и стал фантазировать. Кто живёт в том арочном окне? Художник или астроном? А в тех двух окнах пониже? Кто они и что делают прямо сейчас? Едят, читают, разговаривают по телефону, смотрят телевизор, ругаются? А вон в тех тёмных окнах? Там ведь кто-то уже спит? Или никого нет дома. А вот в этом, где горят новогодние гирлянды? Скоро Новый год!

Май улыбнулся. В их семье ёлку всегда наряжали они с сестрой. С тех пор как он обрёл и потерял Аслана (при этой мысли он нахмурился), сестра стала ему ближе. Он где-то даже полюбил её. Бывали дни, когда он получал от неё больше теплоты, чем от матери. Но мать он любил по-своему. Вечно ворчливую, недовольную, обиженную. Она ненавидит его, это несомненно, но за что? И молодой человек отвернулся от окон – семья была ему не близка. Он один на этом свете, и ему нужно вырваться, убежать, освободиться. Теперь он смотрел вдаль, и мысли медленно перетекли к любви.

И тут в сердце внезапно поднялась волна приятных чувств. Он медленно оживал под её напором. Он любит! Всей своей душой любит! И радость захлестнула его. Ну и что, что этой любви никогда не быть, – но то, что он чувствует, дарит свободу, волшебство. Хочется дышать глубоко и всей грудью. Он любит! И это всё, что он хотел бы ощущать и знать о себе. И вдруг окружающее пространство расширилось. Небо поднялось высоко. Дышать стало удивительно легко. Уже не больно. Всё ушло. Он заглянул внутрь себя – такое же непомерное пространство раскрылось в душе. Всё было необъятным, чистым, высоким, небесным! Май смотрел, как зачарованный, вокруг себя. По-другому сверкали окна жилых домов; мягким, дивным светом отображались в воде фонари; река, уже не угрожающая, но спокойная и властная, искрилась огнями так близко под его ногами. Молодой человек сбежал вниз по лестнице, его захватил полёт души. И, глупо улыбаясь, направился к дому, мечтательно глядя по сторонам. Он был счастлив.

Бесшумно проскользнул в свою комнату, чтобы избежать лишних расспросов. Залез под одеяло, дрожа всем телом, и попытался уснуть. Но карусель мыслей и чувств продолжала волновать его. Он снова поднялся. И тут вспомнил про друга. «Ладно, завтра ему всё объясню», – с улыбкой подумал Май. Взгляд упал на гитару, стоявшую в углу комнаты. Осторожно взял её и едва слышно заскользил пальцами по грифу, перебирая аккорды. Просто для успокоения. Так он обретает себя, вспоминает, кто он, куда идёт, и самое главное – для чего. Он становится собой, когда играет музыку. И пишет…

Май отвлёкся от гитары, задумался: почему он не пытается писать свои собственные песни? Нет, он писал до этого, но всё это были обрывки его мыслей, фраз, отдельные вырванные чувства. Таких заметок на полях тетрадей, на выдранных листках у него накопился целый ящик. Он лилейно относился к каждой поэтической мысли, записанной им. Не смел выбросить ни одного листка. Ведь они хранили его переживания.

Молодой человек бросился к ящику. Вытащил его из стола и вытряхнул на кровать содержимое. Клочки бумаги – тайники его сердца, хранящие дивный мир. Миллионы чувств и фантазий: «Мы так истощены, забудь мои черты, я вор любви, нам с тобой не по пути…» «Слишком страшны мои прошлые сны…» «Пусть себе идут, покрытые пылью строки…» «История души человеческой не чиста на здешней земле, мы с тобой вечные, окрылённые извне…» «Мои удушливые глаза вновь терзают тебя…» «Я один в этом городе, я один в этом сне, моя бессонница взывает к тебе…» «Люди… злые, потерянные, как бесы бездомные, дышат мне в спину, бросают холод на моё лицо…» «Дожить бы до света, рассвета, чтобы тонкой струйкой света рука Бога коснулась меня…» Май перебирал эти записи, они его увлекли, за некоторые строчки он цеплялся взглядом, и вскоре, утомлённый прошедшим днём, бессильно уронив голову на подушку, уснул.

А утром проснулся с мыслью, что ему не обойтись без пианино. Надо было срочно учиться. Может быть, этим летом он сможет устроиться на подработку, и денег хватит на обучение и покупку инструмента. А ещё он мечтал об электрогитаре. «Надо что-то думать», – твердил он, озадаченный этой проблемой.

В квартире зазвонил телефон.

– Возьми трубку, – буркнула с кухни мать.

Сын с неохотой подошёл к телефону.

– Привет! – радостно поприветствовал его Саша. – Ты куда вчера свалил-то?

Саша отличался редкой душевной простотой. У него был удивительный характер: парень не терпел никаких недомолвок, не мог долго обижаться и любил всё прояснять. За этим он и позвонил – чтобы поскорее решить вчерашнюю непонятную ситуацию. Если бы не Сашин прямой, открытый и дружелюбный характер, он бы никогда не стал Маю лучшим другом. Потому что, в отличие от него, Май никогда никому не искал оправданий, никогда не интересовался причинами разлада, никогда не обижался – он просто переставал думать о том человеке, который его задел, и вообще мало думал о других, потому что всегда был поглощён только собой. Оба юноши были людьми широкой натуры, только один смотрел в глубь себя, другой – вовне.

Услышав голос друга, Май искренне обрадовался, но про свой уход с дискотеки ответил туманно:

– Да я вчера сопротивление встретил…

– Ну, говори, говори! – поторопил приятель.

– В общем-то и всё, – буркнул Май.

Он не хотел говорить про драку. Тем более приплетать позорный побег из женского туалета. Он не привык с кем-либо делиться и не думал, что его молчание может обидеть.

– Так, погоди, старик, так дело не пойдёт. Я тебя вчера ждал, искал тебя, как последний дебил. Не хочешь общаться, так и скажи…

– Да нет, Сань, я просто вчера встретил двух отморозков, Антона и Игоря, может знаешь их. У меня с ними старые контры.

– Чё, рожу друг другу били?

– Ну, типа того, – усмехнулся Май.

– А-а-а… – раздавленным голосом просипел Саша. – А чего сразу не сказал? Знаю я этих ссыкунов! Этот Антон одно время к Тайке клеился, я ему морду бил. Они ссыкуны, поодиночке вообще не дерутся.

Саша рассказывал всё с таким воодушевлением, что нарисованная им картина выглядела преувеличенно комичной.

– Так что, если чё, ты мне сразу говори, забьём им стрелу, погорланимся с ними.

Саша так жаждал быть нужным и интересным в глазах друзей, что часто приукрашивал свои возможности и достижения. Он вырос в большой семье среди троих братьев и одной сестры. На младшего сына уже не хватало времени, и Саша рос без должного внимания родителей. Он постоянно слышал об успехах старших братьев, и ему жутко хотелось, чтобы его тоже заметили. Он малевал детские рисунки и приносил родителям для похвалы. Но взрослые только отмахивались. «Санька, посмотри на себя, ты весь выпачкался в гуаши, пойди к Владику, пусть он тебя умоет», – говорила мама, поручая старшему сыну заботы о младшем. Сама же она всегда была занята домашними делами. Её больше волновало, чтобы дети были сыты, чисто одеты и вовремя уложены спать. На остальное просто не оставалось сил. Тем более пятым ребёнком в семье была дочь, требовавшая дополнительного внимания как единственная девочка в семье. Старший же сын ненавидел порученные ему обязанности и при случае всегда ругал младшего брата. Ругал за краски, за разрисованные книжки, за поломанные игрушки: «Бестолковщина, рисовать не умеешь, только краски мне переводишь! С чем я в школу пойду? У нас в пятницу изо!»

Старшим было неинтересно играть с Сашей, потому что в силу своего возраста он играл не по правилам. Когда дети оставались дома одни, они затевали войнушку. Устраивали на полу большой комнаты поле боевых действий, уставляя пёстрый ковёр пластмассовыми солдатиками, у которых уже были оторваны руки или пожёваны головы; машинками, выглядевшими так, будто их разорвало ещё при первом сражении; самолётиками с подбитыми винтами. Саша только всем мешал, потому что ходил по полю, хватал то одного, то другого бойца, наступал туда, куда не следовало. Старшие дети кричали на глупого, как им казалось, брата, выпихивали с поля, прогоняли из комнаты. А он жаждал быть с ними, жаждал быть нужным им – и не мог добиться взаимности. И чем старше становились братья, тем больше разрасталась пропасть между детьми. Только лишь раз, когда мальчику исполнилось семь лет, он на некоторое время перетянул на себя внимание остальных.

В то лето вся дворовая земля была изрыта. Ребятня научилась играть в ножички. Саша, несмотря на возраст, кидал перочинный нож в числе лучших игроков. Каждый день после занятий дети бежали во двор. Они рисовали на земле круги, в зависимости от количества играющих, обозначающие города. Вокруг каждого города выстраивалась защита от захвата. Один удар ножиком в землю – одно попадание – «солдатик». Это была фигура в виде круга. Два удара – «минка». Фигура в виде треугольника. Пять попаданий – «танчик», квадрат с кружком внутри. Все они крепились к городу чёрточкой-ножкой. И так каждый хозяин на выбор обносил свой град.

И только редкие умельцы, вроде Саши, ограждались «тиграми» или «пантерами». Для «пантеры» – десять попаданий подряд либо одно – с высоты своего роста, из положения, когда лезвие зажато между большим и указательным пальцем. И самое крутое – «тигр». Двадцать попаданий либо один удар с высоты роста, зажав лезвие между указательным и средним пальцем. Высший пилотаж, если укрепление состоит из «тигров». Мало кто пойдёт войной на такое вооружение. Чтобы отобрать такой город, в каждого защитника нужно бить ровно столько раз, сколько требовалось по правилам. Игра могла длиться целый день, ведь задача игрока – завоевать как можно больше городов, не потеряв свой. Выигрывал тот, кто побеждал всех, либо захвативший наибольшее количество чужаков. Чем больше игроков, тем дольше длилась игра. Порой она вообще не заканчивалась.

Саша чаще всех оказывался в числе победителей, и в то лето старшие дети восхищались умением и ловкостью младшего. Затем общее помешательство на ножичках сошло на нет, и Саша снова получил роль всем докучающего брата. Но длилось это недолго, так как старшие дети повзрослели, у них сменились интересы, а у Саши появились друзья в школе, где благодаря своей общительности он быстро вошёл в коллектив.

В школьных стенах мальчик всегда старался быть весельчаком. Ему нравилось, когда одноклассники смеялись над его шутками, в такие моменты он чувствовал себя на высоте. Любая игра или шалость с Сашиным участием становились веселей и колоритнее. Он был бесхитростным, добрым, смышлёным и любознательным пареньком, с которым было приятно дружить и в искренних чувствах которого никто не сомневался.

Их отношения с Маем выстраивались поэтапно. Саша больше говорил, его друг – слушал. (Свой редкий дар – умение слушать – он объяснял тем, что ему нравились голоса. Разные: высокие, низкие, мягкие, грубые, шершавые и плавные. В любом голосе он находил свой интерес, особую манеру передавать информацию, которая раскрывала характер говорящего.) В свою очередь Май стал вовлекать Сашу в свой творческий мир, приотворяя его створки пока лишь на время. Получая ответный живой отклик и интерес, он распахивал двери своей души всё шире и шире. В конце концов Саша стал его поверенным. Самым близким другом, с которым они понимали и дополняли один другого. Эта дружба базировалась на противоположностях, благодаря чему была неиссякаемой.

Глава 4

Прошло не так много времени с дискотеки, когда в дни зимних каникул, шатаясь по улицам района и предаваясь привычным грёзам, Май смог наконец отомстить одному из обидчиков за свой позор. В сумраке улицы он разглядел Игоря, на вид всего продрогшего, в тоненькой курточке, без шапки, шедшего пружинистой походкой к перекрёстку. Волна ненависти в ту же секунду поднялась в груди Мая, налила его руки, ударила в голову. Он сорвался на бег и настигнул неприятеля раньше, чем тот успел сделать шаг на «зебру». Игорь хотел было открыть рот, чтобы для собственной храбрости сказать пару гадостей, но прежде получил удар кулаком в худое лицо с первым пушком юношеских усов над губой.

– Погодь, погодь… – задыхался Игорь. – Ты чё?

Май не дал ему собраться с духом и снова атаковал. Игорю пришлось отбиваться.

– Эй! – окликнул их проходящий невдалеке мужчина, державший за руку милую спутницу. – Ребят, вы чего там?

Видя, что парни не реагируют, мужчина отпустил женскую ручку и быстрым шагом направился к драчунам.

– Кто-нибудь, остановите их, а то они сейчас поубивают друг друга! – послышался тревожный голос пожилой женщины с маленькой чёрной собачкой. – Он просто взял и налетел на него, как бешеный, и начал избивать. Тот ему даже слова не сказал. Что это? Пьяный он, что ли? Или наркоман? Надо милицию звать, – говорила всё та же женщина, вертя головой по сторонам в поисках слушателей.

Подойдя к дерущимся, мужчина сначала попытался к ним обратиться словами:

– Эй, пацаны вы чего?

Но, не получив ответа, стал отчаянно и рискованно втискиваться между ребятами, распихивая их локтями. Он был ненамного выше их, но внезапное появление третьего лица охладило пыл Майя. Он замешкался, ослабил хватку и рассеянно стал отвечать на расспросы незнакомца, который пытался разговором утихомирить и отвлечь их.

Дома нерадивого сына ждал новый скандал. Заметив свежие следы драки, мать обрушилась на своего отпрыска:

– Ты что, меня до второго инсульта довести хочешь, а?! Да как тебе не стыдно с разукрашенной мордой-то всё время ходить?! Вас в школе вообще ничему не учат?! Ну вот скажи мне, в кого ты такой уродился?! За что мне это?! Ну надо же, драчливый сын! Остолоп! В кого ты такой дурной пошёл? Кто тебя драться научил?

– Я сам, – мрачно отозвался Май.

– Дерутся только урки, такие, знаешь, которые на нарах сидят, они как обезьяны – не могут друг с другом договориться, вот и колошматят, а ты у нас с какого дерева спустился?

– С родительского.

– Да как ты смеешь! – повернулась мать. – Опять?! – взвизгнула она, увидев, как сын по детской привычке снова слюнявит волосы.

Её нестерпимо раздражала эта привычка и поза молодого человека, которую он всегда принимал при неприятных разговорах с домочадцами: сидя с широко расставленными ногами, прикрывая руками гениталии и исподлобья глядя на собеседника. По её мнению, эта поза выражала глубинную неприязнь взрослеющего ребёнка к своему родителю.

– Бесишь меня! – крикнула мать, занеся над ним руку. Но ударить было нечем, поэтому рука бессильно упала обратно.

Раньше Май никогда не реагировал на эти выкрики, только бросал слюнявить волосы и, в зависимости от содержания разговора, либо уходил к себе в комнату, либо продолжал с мрачным лицом выслушивать претензии. Но не в этот раз. Мать продолжала сыпать упрёки; сын отвернулся к окну, за которым серой мглой затянуло небо, потом перевёл взгляд на мамину руку, уже почти обездвиженную после инсульта. За это время она как-то странно искривилась в пальцах, подвернувшись вовнутрь. Рука иссыхала и напоминала безводные корни упавшего дерева, с глубокими сине-зелёными венами. С брезгливостью и жалостью он рассматривал эту кисть. И тут же ему стало стыдно за своё отвращение. Была ли у него любовь к ней, к той, что подарила ему жизнь? Он на минуту почувствовал горечь: «Я ничего не могу поделать. Не могу и не хочу», – пришла заключительная мысль.

Он корил себя за холодность, бывшую следствием их взаимоотношений, но не был холоден по натуре. Просто ещё не пришло время. Нужно было повзрослеть, познать теплоту общения, дружбу, взаимную любовь, пройти через истинные переживания, прийти к победам над собой. Всё это поможет раскрыть весь дремлющей потенциал, поможет познать самого себя. Всё ещё впереди.

Сейчас же ему казалось, что мать чрезвычайно стара (хотя ей не было ещё и шестидесяти). Она и правда выглядела старше: истощённая, сухая, жилистая. Помимо перенесённого инсульта, она страдала хронической анемией, которая с годами придала её коже бледно-восковой оттенок. Да и вообще она вся выглядела блёклой, как моль. Всегда ворчала, всё время копошилась с хозяйскими делами. И детство Маю запомнилось маленькой кухней, пропахшей заскорузлым жиром, с тусклым освещением, разбитой плиткой в ванной и вечно недовольной родительницей.

– Ты в жизни кем хочешь стать? Бездельником, алкоголиком, как твой отец? Сдохнуть под забором?

– Послушай, чего ты от меня хочешь? Учусь я нормально, по ночам не шляюсь, какие ещё проблемы тебе мешают нормально жить? – сказал Май, очнувшись от своих мыслей.

– Что?! Да ты жрёшь за наш счёт!

Это было уже слишком. Молодой человек поднялся с табурета (сын был уже ростом с маму) и, зло посмотрев в её возмущённое лицо, ушёл к себе. Это была обида, клокотавшая в его сердце, перехватывающая дыхание. Зайдя в комнату, Май со всей силы пнул стул, стоявший у рабочего стола. И пообещал себе как можно скорее свалить из родительского дома.

– Какое уж тут творчество, когда тебе здесь жить не дают, – буркнул он себе под нос.

С приходом подросткового возраста Май стал реагировать на выпады окружающих очень резко и нетерпеливо. Внутренние переживания зашкаливали, и в последнее время он постоянно балансировал на краю негативных эмоций. Его вдруг стали раздражать замечания, он предавался самокритике и ощущал свою никчёмность во всём. Приходилось усердно работать, тратить много сил, чтобы доказать обратное.

«Кем я хочу быть? – вспомнил он слова матери. – Свободным от всех вас».

Недавнее столкновение с бывшим обидчиком потащило за собой шлейф новых конфликтов. Как-то на переменке Игорь, проходя быстрым шагом мимо одноклассника, схватил его за локоть и торопливо шепнул: «Ты труп, Маячок». И так же быстро просифонил по коридору. Май бросил на него жёсткий взгляд. Игорь, уже слегка отдалившийся в этот момент, развернулся всем корпусом, продолжая двигаться назад, и ткнул в воздухе двумя пальцами, изображая угрозу, будто он ими протыкает недругу глаза. Его лицо было настолько серьёзным, что граничило с комичностью. Подметив это, Май усмехнулся. После последней драки он чувствовал в себе силы противостоять этой шайке ещё раз.

Ещё до новогодней дискотеки Май узнал телефонный номер Юлии. Это случилось после занятий, когда он спускался в раздевалку и услышал любимый, тревожащий его сердце голосок. Юлия стояла за дверным проёмом первого этажа и разговаривала с ученицей:

– Маме передашь мой телефон, пусть позвонит или зайдёт ко мне в школу. – И продиктовала номер.

Каждая его цифра запечатлевалась в памяти молодого человека, как печать от раскалённого железа. Никогда в жизни он не был так сосредоточен, как в этот момент. Но ещё долго не решался позвонить. Тем более это желание временно оставило его после позора на школьной дискотеке. Однако страшнее всего ему было узнать, кто подойдёт к телефону. Вдруг не она? Раздастся чей-нибудь чужой и грубый голос, который ранит его в самое сердце. Май обманывался, не хотел даже думать, что его возлюбленная имеет с кем-либо отношения, живёт не одна. И если эта правда жизни ворвётся к нему, откроет ему глаза, он пропал, тогда всё потеряно. Но жизнь оберегала его. Она жалела его размягчённое, ранимое сердце, его тонкую, душевную организацию, его наивность, его ещё детские грёзы.

И вот он решился. Бродя по улицам в один из дней зимних каникул, набрался смелости. Был вечер, около семи. Мягкий снег кружил в суете города. Возле метро на улице висели телефоны-автоматы. Май прошмыгнул к одному сквозь толпу идущих от метро людей. Взял трубку горячими от волнения руками, вставил карточку, набрал номер. Послышались гулкие длинные гудки. Шум города после трудового дня потихоньку снижал тембр суеты. Снующие по проспекту машины месили слякоть растаявшего от рассыпанных реагентов снега. Город готовился к отдыху, задраивая двери, окна, зажигая жёлтые огни. Мутным взглядом молодой человек смотрел по сторонам, ожидая выстрела в голову, в сердце, кто бы ни взял трубку на том конце. Страшно, если возьмёт она, и невыносимо – если не она. Эти чувства, эта любовь начинали его выматывать и изнурять. Непомерная тяжесть такой любви лишала его собственной жизни, отбирала свободу. Он смутно хотел покончить с этим, но существование без неё пока казалось бессмысленным.

Телефон щёлкнул, из глухоты появился голос. Её голос! Какое счастье – он будет жить! Май почувствовал облегчение, и тут же накатила новая волна уже иных чувств. Он жадно впитывал этот голос: обрывистый, озадаченный, но так нежно вопрошающий. Он не решался положить трубку, оборвать эту связь: интимную, близкую, дыхание в дыхание, ближе уже даже не мечтать! После четвёртого «алло» Май повесил трубку, но её голос продолжал звучать в его голове. Как завороженный, он сделал несколько шагов, выйдя на оживлённую улицу города. Ничего не соображая, побрёл куда-то в глубину людского потока, растворяясь в своих чувствах.

Однажды поздней весной, пока брата не было дома, Света впервые заглянула в его дневник.

– Мам, смотри, а Май-то круглый отличник, оказывается!

– А я тебе что говорила?

– Я думала, ты шутишь.

– Ну-ка, дай ещё раз посмотрю, – озабоченно сказала женщина, взяв из рук дочери дневник. И, прищурив глаза, с серьёзным лицом стала изучать полугодовые отметки. Затем ещё раз пролистала его, смотря записи сына о домашних заданиях.

– Как курица лапой, – буркнула она. – Удивляюсь, когда он успевает учиться… – сказала мать, отдавая дневник.

– М-да уж… Братец, – заключила девушка, кидая дневник обратно в рюкзак.

– Что там у него ещё? – спросила мать, скосив глаза во внутреннею темноту ранца.

– Мам!

– Может, курит уже.

– Рано или поздно начнёт, чего проверять-то?

Света пошарила рукой, извлекла тетради, потом отбросила рюкзак.