Корректировка 2.0

* * *

Я спал до обеда, Лев Маркович ушел к своим ребятишкам и мне никто не мешал. Но потом он вернулся со своим лучшим учеником Мишей Сахаровым, тощим, короткостриженым, белобрысым, малолетним ботаном, с ушами, торчащими, как ручки у сахарницы. Они тут же засели за шахматную доску, предварительно спросив: не помешают ли они мне?

Вопрос звучал, как ультиматум и мне ничего не оставалось, как согласиться, мол, не помешают. Впрочем, спать уже не хотелось.

Некоторое время я сидел, то таращась в окно на мелькающую природу, то кидая взгляд на шахматную партию. Потом мне осточертело слушать их азартные комментарии, сопровождающие каждый ход, и я вышел из купе. Некоторое время стоял, пялясь в окно уже в коридоре, размышляя, чем бы заняться.

Лейла еще дрыхла после ночной смены, а бегающая туда-сюда Мария бросала на меня такие плотоядные взгляды, что впору было опасаться, что она что-нибудь у меня откусит своими выступающими зубами. Наверняка Лейла похвасталась перед ней своим чудесным выздоровлением при моем непосредственном участии, а женщины любят необычных мужчин.

Короче, я решил идти в вагон-ресторан. А что еще делать страдающему в вагоне дальнего следования?

В вагоне-ресторане, несмотря на раннее время, шел дым коромыслом, пассажиры угощались. За ближайшим столиком перед батареей бутылок сидело трое военных и пара дам. Через проход – семья: отец, мать и двое деток уплетали люля-кебаб, запивая лимонадом. И остальные ряды отнюдь не пустовали.

Куда бы сесть? И тут я увидел короткостриженого парня в какой-то странной военной форме. Рубашка цвета хаки, с короткими рукавами и забавными металлическими пуговицами, заправлена в такого же цвета брюки. На ногах высокие ботинки, которые теперь называют берцами. Только пряжка ремня обычная, со звездой. На плечах погоны с тремя лычками. Он сидел один за столиком, тоже с люля-кебабом и бутылкой вина. Парень был уже заметно датый. Мы встретились глазами.

– О! – сказал парень и призывно махнул рукой. – Присаживайся братан.

Выбора, в общем-то, не было и я приняв приглашение, сел напротив.

– Девушка! – крикнул парень официантке, на мой взгляд излишне громко. – Можно вас? Будешь что-нибудь заказывать? – обратился уже ко мне. – У них кроме люлей этих и котлет с супом ничего на обед нет. Вечером, говорят, приходите пировать.

Подошла официантка. В коричневом платье с белым передником и в белой же косынке на голове она походила на бутылочку кока-колы ёмкостью ноль тридцать три.

– Красавица, дай еще один бокал, – он вопросительно посмотрел на меня.

Я пожал плечами.

– Люля-кебаб пожалуйста и бутылочку нарзана.

Через полчаса я уже знал о нем все.

Парень оказался «кубашом», так называли себя военнослужащие проходившие срочную на Кубе.

Служил недалеко от Гаваны, связистом.

Плюс сорок летом и плюс тридцать зимой. Малейшая царапина гарантированно загнивала – влажность сто процентов. В сезон дождей каждый день после обеда, как по расписанию – ливень, потом опять до вечера небо ясное. Поначалу, робы хоть выжимай к вечеру, потом привыкли. Хлебное дерево, бананы, кокосы, апельсиновый рай. Мулатки, отдававшиеся за десять кусков мыла. Местные песо, они называли «псами».

Тут я взял ответную бутылку.

– Мы там были полулегально. – рассказывал мне Стас (так звали моего визави), – Никаких документов, и даже погон не носили. В увольнения по-гражданке. И сходить заставили по-гражданке, а военник выдали только в Питере. «Но, хер вам на воротник. Форму привез в багаже и переоделся. И погоны присобачил. Пусть знают кубашей!»

В оконцовке беседы он показал мне сувенир – маленького сушеного крокодильчика и сообщил, что живет в Ленкорани. Это небольшой город на юге Азербайджана, двести километров от Баку у самой границы с Ираном.

Изумительное по красоте место, равнина между горами и морем, где урожай собирают два раза в год. Звал в гости и дал адрес, сказав, что живет с родителями в своем доме.

Я записал и обещал заглянуть при оказии. Расстались мы друзьями, почти братьями.

В Минводах два наших вагона отцепили от Кисловодского поезда и прицепили к Ростовскому. Дальше потянулся Северный Кавказ: Осетия, Чечено-Ингушетия, Дагестан.

Поздно вечером мы прибыли в Махачкалу.

* * *

Скорый поезд Ростов-Баку прибывал на первый путь Махачкалинского вокзала опоздав на час, в двадцать один пятьдесят пять, по московскому времени.

Спекулянты, как тогда называли коммерсантов, отправлялись в Баку по пятницам. В основном это были базарные торговки. Вечером выезжали из Махачкалы на ростовском поезде, чтобы в субботу, в семь утра быть уже в Баку. Выходные дни они проводили в хождении по магазинам, базарам и лоткам, где закупали товар. С субботы на воскресенье ночевали на вокзале, чтобы не тратить деньги на гостиницу, а вечером в воскресенье, уставшие и измотанные, эти бедолаги располагались, в скором поезде Баку-Киев, занимая купейные вагоны целиком. Поезд отправлялся в шесть часов вечера, и в четыре часа ночи прибывал в Махачкалу, а в семь или в восемь эти скромные труженицы коммерции были уже на своих рабочих местах.

Вместе с трудовым спекулянтским народом на гастроли отправлялись крадуны.

Был вечер пятницы душного и знойного лета. Хоть с моря и дул легкий бриз, на перроне вокзала, его дуновение почти не ощущалось. Подошедший поезд вызвал среди отъезжающих обычную суету и ажиотаж, да и встречающие тоже не дремали.

Как только подходящий состав стал тормозить, скрипя и выбрасывая из-под колес искры, к тамбурам вагонов с баулами, сумками и узлами тут же бросилась толпа отъезжающих, торопясь, будто поезд остановился тут случайно и спустя минуту, осознав ошибку, укатится дальше.

В тот день с бригадой махачкалинских ширмачей отъезжал на гастроли Эдик по кличке Грек, парнишка, в свои семнадцать лет, уже верченый как поросячий хвост. С ним вместе покидали родные края его кореша: Черныш Расписной, Равиль Заяц, Шамиль Скорик и Леха Амбал.

Бригаду знали далеко за пределами Дагестана. Все представители этого веселого сообщества были настоящими щипачами, кроме Амбала. Леха не был вором, но исполнял силовую часть работы – на отмазке.

Разбившись на пары, босота нырнула в состав, и разбрелась по нему в разные стороны.

Все было, как обычно, кроме одного странного обстоятельства. Накануне, всех членов бригады позвал Кацо Резаный – смотрящий над Махачкалой и вручил фототелеграфные снимки с портретом какого-то паренька. Прям, как на досках: «их разыскивает милиция». Попросив (он подчеркнул – это просьба) если, приметят в поезде эту рожу, цинкануть по братве ему. Сказал, что мусорские фото – не западло, потому что фраер крупно обнес воровской общак и надо бы с него получить.

Глава 3

– Тебя ищут, – сообщила мне Ева с тревогой в голосе.

– Кто? – удивился я. – И с какой целью

– Не знаю, – покачала она головой, – просто чувствую интерес… какие-то люди… сели в Махачкале… – она напряглась, – …один из них идет сюда.

– Ну что ж, – сказал я, надевая через плечо планшет, – бежать мне некуда, значит, надо действовать на опережение

* * *

Эдику было поручено осмотреть хвост поезда. Задание, в общем-то не сложное, вагоны сплошной плацкарт, купейные были в голове состава.

Он, неспеша прошелся по вагонам вглядываясь в молодых мужчин (20-25 лет, рост выше среднего, волосы темные, короткие, глаза серые, особых примет не имеется, как указывалось в ориентировке). Никого похожего на искомого супчика не обнаружилось.

Оп-па, последний вагон оказался «спальным». Неприятно, придется заглядывать во все купе, типа, ошибся.

Заглянуть, однако ж не вышло. Едва Эдик переступил порог тамбура, дорогу ему преградила проводница. Эффектная, надо сказать, женщина.

– Куда? – поинтересовалась она.

Эдик остановился, с интересом разглядывая её.

– Кореша ищу, – доверительно сообщил он, – где-то здесь едет.

– Нет здесь твоих корешей, – бескомпромиссно сообщила проводница. – Давай разворачивайся, топай, как у вас говорят, до хазы! Шляются тут всякие, а потом у людей вещи пропадают.

Чего это она так кипешует? – удивился Эдик. Прикид у него был вполне приличный, типа, тихим фраером подъехал. Для вояжа в столицу солнечного Азербайджана он надел выходные, темно-серые шкары-клеш, из английской материи, пошитые у козырного Махачкалинского портного Яши Шпильмана за сто пятьдесят два рубля, бежевую нейлоновую рубашку прямиком из Японии, вычищенные (как уверял Шпильман, английские) колеса сияли, как у кота яйца. Морда, правда, малость покоцанная, ну так шрамы украшают мужчину. К тому же, почти все проводники поезда Баку – Ростов были куплены жуликами Северного Кавказа с того самого дня, когда он стал курсировать на этом участке дороги. Ах да, вагон-то пристяжной, тетка видать из Питера, не въезжает в обстановку.

– Мадам, – вежливо сказал Грек, разглядывая выдающиеся стати собеседницы, – меня несколько удивляет ваша ажитация, и довольно обидные ваши слова проистекают из уст такой роскошной женщины, мечты поэта. Что вас так насторожило в моей располагающей внешности?

И тут он увидел, что из дальнего купе вышел парень и направился прямо к ним. Одного взгляда Эдику хватило, чтобы опознать фраера с листовки, зрительная память у него была прекрасная.

Парень, меж тем, поравнялся с ними, поздоровался с проводницей, та разулыбалась в ответ.

– Разрешите? – обратился он к Эдику. Тот посторонился, и парень вышел в тамбур. Грек для виду, перекинулся с проводницей, заметно смягчившейся после его льстивых речей, парой незначащих фраз, кинул цветистый комплимент и поспешил за фраерком. На ходу обдумывая мысль, что к этой козырной биксе стоит подкатить яйца.

Выйдя из тамбура, Грек увидел парнишку уже в другом конце вагона. В ресторан наверно собрался, рассудил Эдик поспешая следом. Заскочил в тамбур и чуть не налетел на него.

Фраер стоял и нахально улыбался, рядом была, невесть откуда взявшаяся, рыжая девка. Смазливая, но на взгляд Эдика шибко тощая. Эта парочка явно его поджидала.

– Привет! – сказал фраер и Грек увидел, направленный ему прямо в лицо, ствол маленького, черного, будто игрушечного пистолетика.

Щелкнуло. Болезненный укол в шею и мир опрокинулся.

* * *

Я подхватил парня под мышки и прислонил к стене, чтоб не упал. Ева положила ладонь ему на лоб и замерла секунд на двадцать.

– Ясно, – сказала она, убирая руку. – Эдуард Греков, кличка Грек… кстати, он и на самом деле грек по национальности, фамилию дали в детдоме… вор-карманник, возраст – девятнадцать лет. В поезде их пятеро. Цель – воровские гастроли в Баку. Получили дополнительное задание, при нахождении тебя в поезде, сообщить местному криминальному авторитету.

Она извлекла из нагрудного кармана его рубашки сложенный вдвое листок и передала мне.

Развернув, я узрел свою физиономию. Качество неважное, но как видим, опознать вполне возможно.

– Что будем делать, выкинем его из поезда? – поинтересовалась фея, – как кота?

– Дал же бог, такую жестокую напарницу, – усмехнулся я, – остальных четверых тоже выкинешь?

Она развела руками.

– Алягер-ком-алягер…

– На войне, как на войне, – перевел Кир и добавил, – умничает.

– Брысь, морда рыжая!

– От такой слышу!

– Это и будет палево, – подвел я итог, – всем заинтересованным лицом сразу станет ясно, что я в этом поезде был. Поступим по-другому, как всегда, – я достал инъектор, – превратим врага в друга.

* * *

С Эдиком мы расстались лепшими корешами. Я заяснил ему, что Кацо ссучился и лег под ГБ. Что с гэбэшниками у меня терки, и они меня ищут, но не хотят светиться и действуют, через братву. Что никакого общака я не брал – это сучий навет, чтоб натравить босоту на честного бродягу.

– Кто ты по масти? – спрашивал Грек, потирая саднящую после инъекции шею. Я отвечал, что по масти я «один на льдине», но воровских традиций придерживаюсь с должным уважением и на легавых никогда не пахал. Домушничал в Питере и обнес хату одного сытного бобра-цеховика, а барыга оказался повязан с какой-то шишкой из Комитета. Вот гэбисты по беспределу и запустили парашу, что я скрысятничал воровские деньги, чтоб свои же меня и кокнули.

Эдик слушал пургу, которую я ему загонял и кивал с понятием. Прямая инъекция наноботов, взаимодействуя с нейротоксином от иглы, действует кумулятивно – за пару минут достигается полный контроль над разумом реципиента. Так что внимал он каждому моему слову, как божьему откровению.

– Падлой буду, Гриня, если выдам тебя, чтоб мне сдохнуть! (обязательно сдохнешь, – промурчал Кир, – с этим у нас не заржавеет). Он пообещал разузнать всё на мой счет, среди братвы и попросил не выходить из купе до самого Баку, не дай боже, кто-то из его корешей увидит меня и опознает – придется их убить. И на перроне, как-нибудь замаскироваться – вдруг меня и там искать будут.

– Замаскируюсь, – пообещал я, мама родная не узнает.

– Как мне найти тебя? – спросил он.

– Я сам найду тебя, Эдик, – сказал я и мы разошлись.

* * *

Что я знаю про Баку?

Первое – там есть нефтепромыслы и пахнет нефтью, когда ветер дует с их стороны. А промыслы там со всех сторон.

Второе – двадцать шесть Бакинских комиссаров.

Третье – Девичья башня и Старая крепость. Ну и Каспийское море, разумеется.

Через плечо у меня была моя спортивная сумка, обе руки оттягивали саквояжи Лейлы.

Да уж, благословенные сумки на колесиках изобретут только в семьдесят четвертом году.

Несмотря на ранний час, по всему огромному залу сновали люди, без устали хлопали узкими, будто обрезанными, крыльями автоматические справочные установки, монотонно и неразборчиво бубнил динамик диспетчера.

Лейла отправилась к телефону-автомату, звонить отцу, а я, как обычно прошел в автоматическую камеру хранения. Здесь было тихо, аккуратно пронумерованные ячейки поблескивали матово-черными рукоятками электронных устройств. Нашел свободную, сгрузил бабло, набрал шифр. Шифр у меня всегда от первого моего номера мессенджера ICQ (легендарной «аськи»)

Зашел в туалет, справил нужду и мо́я руки, оглядел себя в зеркале. Красаве́ц, ни дать не взять: отросшая еще больше щетина превратилась в аккуратную бородку с усами, на носу модные дымчатые очки, на голове бейсболка. Настоящий азербайджанский художник. Не знаю, как мама, но Лейла меня узнала, только когда я к ней обратился по имени.

Потное лицо приятно обдувал легкий, прохладный ветерок подземелья.

Страшно было подниматься наверх. Что там врал Лев Маркович, о том, что в прибрежном городе никогда не бывает душно?

Здесь было не душно, здесь было знойно.

Город плавал в желтом зное.

Зной был тягуч, как восточная музыка. Расплавленное небо затопило горизонт. Солнце обесцветило все краски. Листва деревьев, крыши, и стены, мостовые и море стали белесыми, как в старых цветных фильмах.

Мы вышли на Вокзальную площадь.

Лейла сказала, что папа всячески навязывал служебную машину, но ей нравится ездить на трамвае.

Здорово, конечно, подумал я, когда кто-то таскает твои чемоданы, можно и на трамвае покататься.

Трамвай ехал медленно, дребезжа всеми своими сочленениями. Двери не закрывались. Народ входил и выходил, где угодно и как кому вздумается. Из-за лязга колес говорить было невозможно, поэтому я просто пялился по сторонам. Сзади остался Вокзальный комплекс, кстати, очень красивый, в восточном стиле, Тифлисский и Сабучинский вокзалы. А впереди синело море. Тротуары были полны народу. Вывески магазинов на двух языках. Чурек – хлеб… Ашя хана – галантерея… бакалавун – бакалея.

К моему удивлению, вся дорога не заняла и десяти минут. Мы сошли у фундаментального здания Управления Азербайджанской железной дороги. Серой «сталинки» с мощными колонами.

Вошли внутрь. Лейла сказала пожилому вахтеру в железнодорожной форме что-то по-азербайджански и тот подобострастно взял под козырек и приютил её чемоданы и мою сумку.

Поднялись на третий этаж прошли через холл, застланный ковровой дорожкой, вошли в приемную, на двери которой была табличка с двойной надписью на русском и азербайджанском.

По-русски: начальник Азербайджанской железной дороги, Багиров А. М.

Огромная приемная, несмотря на утренний час, уже была полна посетителей. Увидев Лейлу, секретарша радостно залепетала на азербайджанском из чего я вычленил подобострастное: Лейла Абас-кызы и позвонила шефу. Выслушала ответ и закивала, заходи, мол.

– Посиди пока, – сказала мне Лейла и зашла в кабинет.

Я оглянулся, все стулья были заняты и остался стоять, опираясь о кадку с каким-то экзотическим деревом.

Вышла она минут через пятнадцать и поманила меня к себе.

– Папа сильно интересуется нашими с тобой отношениями. Сказать, как есть – нельзя – не поверит. В общем, я объяснила, что мы познакомились в Ленинграде, в компании общих знакомых. Там я раздала указания, они подтвердят. Понимаешь… любого мужчину, возникшего рядом со мною, родители воспринимают, как жениха.

– Хорошо, – заверил я её, – скажу, что женат и пятеро детей.

– Не придуривайся, – попросила Лейла, – я не виновата, что у нас такие нравы. Ладно, иди, я здесь подожду… – и на мой удивленный взгляд пояснила, – мужской разговор.

Я прошел через тамбур, открыл ещё одну массивную дверь и очутился в просторном кабинете. Кабинет как кабинет. Меньше приемной, меньше баскетбольной площадки. Портреты основоположников марксизма-ленинизма, плюс Брежнев. Шкафы с книгами, непременным полным собранием сочинений Ленина. Полки с какими-то кубками, переходящие красные знамена за победу в социалистическом соревновании и т.д. Огромная карта Кавказа на стене. На отдельном столике ряд правительственных телефонов.

За большим пустым столом, в виде буквы «Т» сияющим глянцевой полировкой, вдоль которого стояли кожаные кресла, сидел начальник дороги.

Папа Лейлы, Аббас Мамедович Багиров, как и положено восточному вельможе, внешность имел начальственную: волевое лицо с зачесанными назад, тронутыми сединой, волосами, генеральская железнодорожная форма с четырьмя властными звездочками на обшлагах кителя.

При моем появлении, он демократично встал и вышел из-за стола, указал мне на кресло и расположился рядом, в таком же бархатном кресле. Легко перешел на «ты».

– Лолочка рассказала, что ты смог помочь ей справиться с приступом мигрени, как это случилось? – он говорил по-русски почти правильно, с бархатным южным акцентом.

– Ну… понимаете… я чувствую боль… и могу её убрать.

– Понимаю…, – перебил он меня. – Галочка, мать Лолы всю жизнь этим страдает… и Лоле предалось… поможешь? Другом стану, всё для тебя сделаю. Поможешь, да?

– Помогу, – постарался, как можно вымученее кивнуть я, – но умоляю вас, Аббас Мамедович, про это никому! Меня в Ленинграде замучили, я отдохнуть приехал.

– Мамой клянусь, дорогой, никто не узнает! Поедем лечиться, да?

Я развел руками, типа, покоряюсь диктату.

Он снял трубку телефона.

– Уезжаю… срочные дела… всё отменяется до завтра. Суббота? Значит до понедельника. Всё, дорогой, не могу говорить, много дела…

* * *

Жили Багировы в элитном доме для железнодорожного начальства.

Аббас Мамед оглы ходил в начальниках дороги уже двадцатый год. Кроме того, был он и депутатом Верховного совета, и делегатом партийных съездов, и членом республиканского ЦК. Короче, и швец и жнец и на дуде игрец.

Удивительно несмотря на то, что внизу сидел вахтер, все двери на лестничных клетках были стальные, массивные, заботливо покрытые масляной краской, дабы уберечь не только от взломщиков, но и от коррозии. Оставалось только гадать, поднимаясь по лестнице, какие сокровища прячутся в этих сейфах.

К двери была припаяна медная визитная карточка с инициалами и фамилией хозяина. На звонок открыла домработница, шустрая полная армянка с живыми черными глазами.

Просторный холл вел в гостиную, выглядящую как пещера графа Монте-Кристо. Нежным розовым блеском сияли на полированной подставке каминные часы, большие и витиеватые, как торт на юбилейном обеде. Черные резные стулья, обитые красной кожей, и такое же кресло окружали столик. А позолоченная лампа на столике возвышалась подобно кусту.

Здесь были декоративные тарелки, чеканные блюда, картины в роскошных рамах, тонко отреставрированные статуэтки.

Вышла хозяйка, мама Лейлы, несмотря на возраст, все еще красивая статная женщина. Стали понятны переживания Багирова, видимо он и вправду любил жену. Она была приветлива, энергична, мудра и говорила глубоким голосом с приятным акцентом, который приобретают русские за долгое время общения с нерусскими.

Вернее, она успела только поздороваться, как Лейла кинулась ей на шею.

– Мамулечка, соскучилась!

– Лолочка! – растрогалась женщина

– Как ты? – спрашивала дочь, – голова болит?

– Вчера раскалывалась, сегодня терпимо.

– Это Григорий, – представила меня Лейла. – Он экстрасенс, вылечил меня за пять минут. И тебя вылечит, мамочка!

Хозяин пригласил в гостиную. На благородных серых стенах висело несколько превосходных картин, много дорогих тарелок и старинные золоченые канделябры с хрустальными подвесками, переделанные под электричество. Стол был уставлен фруктами в старом фарфоре, хрусталем, серебряными вилочками и ножичками. На выбор, несмотря на утреннее время, было предложены шампанское и коньяк, но я отложил возлияние до появления повода праздновать.

* * *

С Багировой старшей все пошло по тому же сценарию, что и с младшей – я заряжал на этот раз вино, шептал заговоры, провел сеанс «бесконтактного массажа» …

Пока наноботы делали своё дело, я подумал, что их у меня осталось не так уж и много, а я все еще у подножия пирамиды.

– Проблема, – сообщил Кир.

– Что случилось? – встревожился я. – Не получается обезболить?

– Дело не в этом. Для снятия симптомов больная употребляла каннабис. Налицо наркотическая зависимость.

– Блять… – я чуть не ругнулся вслух, – Что можно сделать?

– Замещающая терапия в течение пятнадцати суток.

– Действуй!

– Гипофиз активируется на синтез эндорфинов и дофамина… прогресс: 20%… 50%… 70%… процесс завершен.

С Галиной Петровной внешне получилось даже эффектней, чем с Лейлой. У той случались временные приступы, а мать давно забыла, как жить без головной боли.

Когда Кир сработал, восторгу Галины не было предела. Она бросилась меня целовать, а её генерал-муж, даже не взревновал – радовался вместе с ней.

– Ага! – торжествовала Лейла, – я говорила! Вы не верили. Гриша – уникум!

– Как же хорошо, – говорила Галина Петровна, – когда просто ничего не болит. Словно в голову был вкручен шуруп, а теперь его взяли и выкрутили.

– Спасибо, дорогой! – Аббас Мамедович долго тряс мне руку и даже прослезился.

Глава 4

Праздничную атмосферу несколько испортил Кир, сообщив, что осталось меньше пятидесяти доз, а точнее сорок семь.

Я ненароком шепнул Лейле на ушко, что препараты конопли Галина Петровна может больше не употреблять, зависимость я снял. Девушка отпрянула и внимательно посмотрела мне в глаза, я понял, что она в курсе.

– Сама-то не употребляла?

Она замотала головой.

– Ибупрофеном обходилась. Его нам из Англии привозят. А у мамы гастрит… нельзя ей.

Всё, у меня есть более насущные дела! Я спросил про гостиницу.

– Какая гостиница, дорогой – родной? – вознегодовал Аббас Мамедович. – Ты мой гость, отдельный квартиру тебе поселю, живи сколько хочешь. А, еще лучше придумал! Зачем Баку… жара-вонь? Дача-дом есть, чудное место, отдохнешь, будто в раю!

Весь последующий день можно охарактеризовать, как суета сует. Мы ездили в какие-то рестораны, там заказывалась какая-то бесконечная, экзотичная еда-питье. Ели, пили, какие-то люди, постоянно подходили-уходили, выразить свое почтенье Аббасу Мамедовичу. Я тоже ел-пил и устал в итоге, даже, кажется, задремал. Лейла сперва была с нами, потом отбыла, готовиться к рейсу. Отвела меня в сторону и поцеловала в щеку, сказала, что скоро вернется в Баку, и мы продолжим дружбу. Я-то знал, что продолжения не будет, по крайней мере, здесь в Баку. Её папаня, накануне, отвел меня в сторону и сказал, что либо я женюсь, либо отвалю. Среднего у них тут не дано. Жениться я не собирался.

* * *

Дача у Багирова была в аристократическом местечке Бильгях на противоположном побережье Апшеронского полуострова – в местном просторечии, именуемом Бельгией.

Что-то по-европейски сыто-благополучное и правда было в поселке из окруженных зеленью и кирпичными заборами начальственных особняков.

Доехали мы не сразу. Путешествие было прервано долгим и обильным обедом в прибрежном ресторанчике, где нас уже ждали. До генеральской дачи добрались уже в сумерках. Здесь быстро опускалась ночь.

Во дворе, посреди высокой каменной террасы, имелся квадратный бассейн.