Переписывая историю: меняя себя, меняешь жизнь

***

Мои проблемы стремительно набирали рост и вес, как и я, словно они совсем не хотели от меня отставать и поэтому со мной рядом почти всегда находилась одна или несколько проблем, которые будто бы всё время шептали мне на ухо свои «мыслишки». А иногда шёпот переходил в дикий ор: «Да начни ты уже с нами что-нибудь делать! Или решай нас, или найди нам комфортное место, а то уже совсем устали мы стоять в этой нескончаемой очереди! Может, комнатку нам всем выделишь, а не чулан, в котором даже окошка нет? Смотришь, нам будет веселее ждать своего времени, когда у тебя появится желание для решения нас.

Если же такового у тебя не появится, нам не страшно, ведь ты всегда будешь находится рядом, а мы будем жить в хорошей благоустроенной комнате, постоянно любоваться друг другом и ходить друг к другу в гости. Нам будет всегда приятно видеть тебя и у нас в гостях, мы будем чувствовать, что ты о нас помнишь.

Вот только вопрос: насколько тебе самому будет комфортно со всем этим жить и это всё выдерживать? Ведь если нас не расселять, то есть не решать, нас станет очень много, и нам будет очень тесно в твоей квартире, и тебе придётся нам отдавать ещё одну комнату, потом ещё одну, потом ещё, и в конце концов тебе самому негде станет жить. А когда у человека наступает такое состояние, когда ему негде жить в прямом и переносном смысле, у него рушится мир, подтягивая за собой ещё и веру в себя. И тут начинаются американские горки, которые, как ни странно, едут только вниз, вниз и ещё раз вниз.

Зачастую такие поездки заканчиваются только там, внизу, где тебе уже комфортно и уютно, ответственности минимум, действий минимум; максимум, наверное, только бездействия и лени. Да и людей вроде бы достаточно, чтобы найти собеседников и единомышленников. Хотя думаем, что у тех, кто там остался и кому там нормально, мышление и желания более-менее совпадают».

Вот с такого мировосприятия и началась моя долгая, как мне тогда казалось, школьная жизнь, которая, как ни странно, пронеслась как фанера над Парижем.

***

В первом классе нас ждал очень нехороший момент, связанный с уходом в мир иной нашего одноклассника. Похороны пришлись на первые дни нашего первого класса. Да, этого из памяти не убрать. Наверное, и не нужно этого делать.

Вот только каждый раз, когда я приезжаю на родину, хочу сходить к нему на могилку и почему-то каждый раз этого не делаю. Почему, сам не могу понять. Возможно, боюсь чего-то того, о чём не подозреваю; возможно, дела меня закручивают так, что вспоминаю об этом уже на пути домой. Быть может, накатывает лень, во время которой вообще никуда не хочется; а может это всё происки моего подсознания, которое хочет сберечь моё психическое здоровье. Или просто не пришло время, я ещё не готов.

В общем, я не знаю точного ответа, так как «не копался» в нём настолько глубоко, насколько я умею это делать. Тем не менее, факт остаётся фактом: с момента похорон я ни разу не был на могилке своего одноклассника.

(Ремарка: пока шла работа над этой книгой, я съездил на родину и посетил его могилу. Это избавило меня от чувства вины, которое около 40 лет всегда находилось где-то рядом.)

***

Я никогда не забуду, когда на линейке перед всей школой мне сказали выйти в центр для того, чтобы все увидели вора. Вора мопеда. Как сейчас помню тот стыд, который меня ещё очень долго не отпускал к себе домой, в тихий и спокойный уголок мозга, где никто меня не видит и не слышит и где было хорошо и комфортно.

Наша семья в деревне считалась образцовой, хотя я это слышал только от моих родителей вместе с тем, что важно себя вести так, чтобы «люди ничего плохого о нас не говорили». А тут я украл мопед. Подвёл всех. Опозорил. И нет мне прощения. Тогда, стоя на линейке перед всей школой, я заранее казнил самого себя.

фото из личного архива

Конечно, я соглашаюсь, что кража мопеда была плохой идеей. Но за ним я пошёл лишь потому, что ранее не получил от родителей никакой поддержки (впрочем, я никогда её не получал). Несколькими месяцами ранее, до того самого позора, мой старший брат, отбыв в столицу на два года служить Отечеству, оставил мне сломанный двухскоростной мопед «Карпаты». На мои просьбы купить запчасти и починить его мать с отцом никак не реагировали, вот я и стал действовать сам. Но так как денег на тот момент у меня не было, вопрос я решил первым же способом, пришедшим в мою юную головушку. Причём совершенно не заботясь о последствиях, которые меня, слава Богу, привели всего лишь к постановке на учёт несовершеннолетних, а не в тюрьму.

Мой проступок обсуждала вся школа: учителя негодовали, как же мальчик из хорошей примерной семьи может совершить «такое!», а ученики смеялись во весь голос и подкалывали меня. Поверьте, для юноши с низкой самооценкой находиться в состоянии огромнейшего стыда было сравнимо с адом. Хоть я там не бывал, но на тот момент представлял себе его именно так.

Я не помню, как мне впоследствии удалось справиться с эмоциями и перестать сгорать от стыда, как только я ловил чей-то взгляд. Всё, что спустя годы сохранилось в памяти, – это то, что другие со временем обо всём забыли. Лишь изредка мои товарищи – такие же юные человечки, которые тоже были когда-либо в чём-то не сильно приглядном замечены, – уже по-доброму подкалывали меня. И я смеялся вместе с ними.

***

В школьные годы у меня не было долгих и мучительных рассуждений на тему того, кем я стану, когда вырасту. Я это чётко знал. Дальнобойщиком.

Дальнобойщиком, который всегда из своих поездок привозит много съедобных и несъедобных «ништяков». Батончики Mars и Snickers, напитки Fanta и Sprite, музыкальные центры, видеомагнитофоны и плееры с наикрутейшими на тот момент надписями: Sony, Panasonic, JVC.

Всё это богатство я наблюдал с некой периодичностью у парня из нашей компании, к которому мы приходили в гости и папа которого был дальнобойщиком. Тогда-то я и влюбился в профессию.

Усилила чувства моя мечта, которую я так часто лицезрел возле дома приятеля: «СовТрансАвто». Эта надпись большими буквами была нанесена на тент полуприцепа. Но этой мечте – стать дальнобойщиком, ездить на фуре и привозить домой крутые «ништяки» – не суждено было исполниться. Хотя я и получил водительские права всех категорий.

Предвосхищая логичный вопрос «почему», заверю вас: я расскажу об этом позже. Более того, сейчас я безмерно счастлив, что выбрал другой путь. А пока продолжу.

Находясь в раю, сверкающем импортной техникой, мы себя ощущали богами и искреннее радовались, что мы тоже часть элиты. Но вскоре радость сменилась удивлением, озадаченностью и даже страхом.

Я попал в милицию на беседу к участковому. Оказалось, что из нашего импортного рая было украдено золото. Так как раньше меня поймали на воровстве двухскоростного мопеда, я боялся, что подозрение падёт на меня. Но я-то ничего не брал! «Я не виноват!!! Это не я!!!» – хотелось кричать от отчаяния! И от страха.

Вскоре пришло облегчение. Вора нашли. Это был наш приятель, который и раньше периодически «крысятничал». Лавочка под названием «импортный рай» прикрылась, и мы лишились красивой обстановки, которая настолько всех воодушевляла и показывала, какой может быть другая жизнь. Приятелю родители строго-настрого запретили приводить гостей.

***

Не могу сказать, что школа мне преподнесла какой-то жизненный урок, но она точно оставила в моей памяти воспоминания, которыми я время от времени пользуюсь, доставая их из глубин памяти, стирая пыль былых времён, вставляя эту десятилетнюю палитру эмоций и переживаний в диапроектор реальности и просматривая заново всё то, что происходило со мной в тех далёких моментах моей жизни. В пресловутых девяностых.

В те времена на уроках начальной военной подготовки (НВП) мы разбирали автоматы Калашникова. Даже соревновались на быстроту разборки-сборки этой легенды. НВП вёл военрук, с которым у нас, учеников, складывалось какое-то невидимое доверие. Оно исходило от учителя, передавалось нам и шло обратно. Этого никто, конечно, не осознавал, но точно чувствовал.

В те школьные времена я любил всё воплощать в реальность. Например, задумал и смастерил пистолет, который был «заточен» под мелкокалиберный. Да, это была «кустарная» работа, но всё же он стрелял. Правда всего пару раз. И каждый из них на моём лице оставались мелкие точки от разлетевшегося по сторонам сожжённого пороха.

Представьте себе ситуацию: ученик приходит к учителю и просит выдать ему несколько патронов, как мы их называли, «мелкашки», на что тот соглашается. Более того, сам изъявляет желание лицезреть сие чудо самодельной техники и процесс отправки пули в деревянную дверцу туалета, находившегося на заднем дворе школы. Это то доверие, о котором я рассказал выше.

***

В школе, где проходила большая часть моих дней, менялись директора, завучи, учителя, но были и те, кто оставался верным нашей школе и нам, ученикам.

Была в нашей школе директором и женщина, которая вела русский язык и литературу и которая своим отношением к детям и учебному процессу сильно отличалась от остальных учителей. Она сразу ставила «тройки», двойки» и «колы». Не всем подряд, конечно, но ставила. И на эмоции она не скупилась. Зато, когда подходил конец четверти или года, она становилась такой замечательной и доброй, что, сидя с нами в классе, исправляла всё то, что «натворила» за прошедший период.

Вы представьте себе ситуацию, когда вроде как злой учитель сидит сама с собой разговаривает в присутствии всего класса, и этот разговор показывал её совсем с другой стороны: доброй, отзывчивой, сострадательной, искренней. Она не стеснялась признаться и самой себе, и всему классу в том, что вспылила и «наставила тут всяких козюлек», которые теперь нужно исправлять. И исправляла, разговаривая с нами.

Я вырос, окончил школу. С этой учительницей мы иногда встречались в деревне, где оба жили, и глазами уже подросшего человека я видел в ней искреннюю, желающую всем счастья женщину, но в тоже время так же, как и я, делавшую много глупостей в юном возрасте. Это я узнавал из наших с ней откровенных бесед. Как оказалось позже, она очень открытый и замечательный человек, а вспыльчивый характер, который она демонстрировала в школе, – это всего лишь удобная для её души маска.

В общем, замечательным и неординарным человеком и собеседником она была. Да, была. Сейчас её уже нет с нами на этой земле, а память о ней до сих пор жива и будет жить, пока мы, её ученики, живём.

***

Когда я учился в школе, у меня, как и у большинства учеников, появлялись любимые учителя, с которыми было тепло и уютно не только в классе, но ещё и в спортзале. Я говорю про учителя физкультуры, который пришёл в нашу школу сразу после института.

Шли годы, мы взрослели, заканчивали школу, устраивались на работу, заводили семьи, у нас рождались дети, и каждый, или почти каждый год мы встречались в школе на день выпускника.

На празднике неизменно присутствовал наш учитель физкультуры, который, как нам всем тогда казалось, совсем не меняется. Да-да, у него была всё та же причёска и та же форма усов, с которой он никогда не расставался; он был таким же дружелюбным и внимательным, как и тогда, десятки лет назад.

***

Школа – это совсем другая страна, со своими законами и жителями, которые на какое-то время окунаются в атмосферу нового мира, принося с собой ценности, устоявшиеся с годами внутри каждой семьи. Порой эти ценности начинают упираться в стену непонимания и непринятия, что не всегда происходит безболезненно. Зачастую после таких столкновений стена той или иной ценности даёт трещину. Да ещё и такую, что может эту стену превратить в руины, из которых тебе потом достаточно тяжело выбираться. Здесь очень важно присутствие рядом родителей. И не просто присутствие как факт.

Важно, чтобы ребёнок видел в маме с папой ещё и надёжных друзей, которым можно всё рассказать и которые не будут за что-либо осуждать. Они, наоборот, поддержат, подскажут и помогут со всем справиться. Они займут сторону ребёнка, что бы ни случилось, и заверят, что всегда он будет для них самым любимым и самым желанным на свете.

Тогда ребёнок будет не только знать, что родители его любят не за что-то, а просто так, но ещё и чувствовать это. Чувствовать всеми фибрами своей души. А это чувствование поможет ему в дальнейшем распахнуть свои ранее сложенные крылья и взлететь так высоко, как ему этого захочется.

***

Я ходил в школу, на улицу, играл, веселился, грустил, – в общем, всё как у большинства тех, кто был на тот момент в моём окружении. Так прошёл десяток лет.

Десяток лет, в которых было много непонимания и нелепых обид на ровном месте. Сейчас я, конечно, просто бы не обратил на них внимания, а если бы и обратил, то совсем под другим углом видения. И реакция была бы совсем другая. Здесь и вступает в свои права жизненный опыт, закалённый и отшлифованный годами и ситуациями характер, разбор полётов и следовавшие за ним выводы в контексте своего поведения и отношения к происходящему.

Да, школьные годы, как и студенческие, по праву считаются самыми лучшими в начале нашего жизненного пути. Даже не смотря на все те детские тяготы и негодования, всё равно они навсегда остаются в нашей памяти почему-то самыми лучшими.

Глава 3. Армия: дальше от дома и ближе к себе

С искажённым самовосприятием и с совершенным непониманием, как лучше для меня, я успел посетить ещё и армейские казармы, в которых мне пришлось застрять на целых полтора года. Для меня это было не самое лучшее время жизни, тем не менее, какую-то часть взросления я там возможно приобрёл. А возможно это оказалась всего лишь иллюзией взрослости.

Я в армии, фото из личного архива

По дороге в войсковую часть, где нас уже ждали военачальники и так называемые «деды» с «полугодками», наш призыв очень сильно отличился. В частности, из-за огромного количества выпитого алкоголя почти весь вагон призывников оказался настолько пьян, что у нас началась так называемая междуусобная война с применением кулачного орудия. Даже нашему сопровождающему мало не показалось: его голубая офицерская шинель к концу поездки приобрела багровый оттенок, особенно, в местах ближе к лицу.

Почему так получилось с сопровождающим, я не помню. По рассказам очевидцев, цвет шинели поменялся в результате его миротворческой миссии, в процессе которой он пытался всех нас разнять и усмирить. Как оказалось, мы к этому были совсем не готовы и тем более – не согласны, в результате чего в нас проснулся инстинкт «самозащиты».

Я недалеко ушёл от сопровождающего: губа была рассечена в двух местах, причём в одном из них её как будто ножом разрезали пополам, а в другом – сделали сквозную дыру для отвода слюноотделения, которая помогала пережить моменты вида вкусной еды за столом, но эта была всего лишь моя наивная фантазия, которая в скором времени разбилась о скалы как корабль в шторм.

По приезду нас, пьяных призывников, отправили в спортзал, где мы несколько часов просто стояли, чтобы протрезветь.

Сознание вернулось утром следующего дня. А с приходом сознания пришёл и большой голод, который в рамках армейских будней удовлетворить оказалось невозможно. Наш рацион был настолько скудным, что – прошу простить меня за подробности – опорожнить кишечник я смог только спустя девять дней. ДЕВЯТЬ! К этому моменту я был напуган мыслями, что с моим организмом что-то не так и я страшно болен.

К скудному рациону добавилось слишком ограниченное время приёма пищи по указанию дедов, которым мы по внегласным правилам должны были чуть ли не поклоняться, как богам. У меня сложилось ощущение, что они специально хотят заморить нас голодом и посмотреть, кого на сколько хватит. Допом шли безумные физические нагрузки.

Благо, все всегда в армии ходят в наряды, и наряды эти часто приводят в столовую, где можно умыкнуть с собой что-нибудь в виде хлеба или ещё какой-нибудь «вкусняшки». Да-да, вы всё правильно прочитали: хлеб на тот момент был вкуснее вкусного, и его же мы считали «вкусняшкой».

Когда сослуживцы приносили из столовой хлеб, мы тайком делили его на всех и ели. Тоже тайком. Всё должно было происходить под грифом секретности, чтобы не спалиться перед дедами. Иначе они заставят положить в карманы песок или камни, зашить их и с ними ходить. По «отзывам» тех, кому не повезло сохранить тайну, процесс крайне неприятный.

К слову, деды обозлились на нас ещё до нашего поступления в часть, потому что нас призвали служить полтора года, а их – на два. Безусловно, наш призыв ни в чём не виноват, но какой в этом толк, если речь касается армии?

Деды вымещали злость, а мы её терпели. Терпели примерно полгода, пока пребывали в шоковом состоянии от происходящего, а, как известно, человек в стрессе далеко не всегда ведёт себя адекватно.

Когда шок и акклиматизация прошли, мы стали давать отпор старослужащим. Настолько, что они, уходя на дембель, выходили не через КПП, а перелезали через забор, только бы мы их не увидели, не догнали и не порвали как тузик грелку. В те годы в армии это было нормой жизни.

Два деда получили своё сполна ещё далеко до дембеля. Этому поспособствовал наш сослуживец-минчанин, которому надоели необоснованные нападки самых разъяренных старослужащих.

В те времена смотреть фильмы по видеомагнитофону было роскошью, а тут в нашу роту пришло предложение от местных меценатов (как оказалось позже, под меценатами скрывались родные братья сослуживца, которые на тот момент жили и общались в криминальных кругах). Одним из условий доставки видиков в казарму было то, что их должны забрать на КПП те самые два деда.

И вот, что я вижу лёжа в лазарете, куда попал с покрывающими всё моё тело фурункулами: мимо меня по коридору врачи под руки проводят двух солдат, у которых головы стали похожи на футбольные мячи. Причём не только формой, но ещё и цветом. Это были наши самые лютые старослужащие.

Сначала от увиденного у меня был шок, а позже – накатила радость от состоявшегося возмездия.

В общем, резонанс был на всю часть, а может и дальше. В беседе с парнишкой-минчанином я узнал, что его братья специально придумали историю с видеомагнитофонами, чтобы выманить своих будущих «клиентов» на КПП, а оттуда их в машине вывезти в лес. Мой собеседник рассказывал, как дедов били кулаками, ногами и какими-то тяжёлыми предметами. Закончилась «поучительная» история просьбой минчанина не убивать наших мучителей, когда ствол пистолета был у одного из них во рту.

После этого резонансного происшествия нам стало гораздо легче. Деды если и «наезжали», то уже, так сказать, в лайтовом режиме. А парнишку, чьи братья устроили перфоманс, от греха и от нашей части подальше перевели в другое место. Да, это был 1994 год, развал Советского Союза, процветание бандитизма.

***

Ещё до принятия присяги я нашёл выход, как поесть. И этот выход был настолько прост с одной стороны и настолько опасен с другой, что, в случае обнаружения моего отсутствия в войсковой части, я мог «загреметь на губу», т.е. на гауптвахту. Хотя потом я туда всё-таки попал.

Не прослужив и месяца, я стал ходить в самоволку в соседний магазин. Благо, на это у меня были деньги, которые мне с собой дали родители и которые я сумел тщательно спрятать от старослужащих. Голод переборол все мои страхи перед наказанием, которое мне светило бы, случись обнаружение моего отсутствия в части.

А ещё, как только нас привезли в часть, к нам пришли деды и полугодки со странным на тот момент вопросом, что мы будем делать с одеждой, в которой приехали. Кто-то говорил, что отправит её домой родителям. С теми, кто этого делать не собирался, заключали устный договор, в соответствии с которым вся или некоторая одежда «переходила в ведение третьих лиц», которыми, собственно, и являлись наши будущие деды и полугодки. Будучи осведомлённым об этой «традиции» ещё на гражданке, я был одет во всё то, с чем не жалко расстаться.

Более того, я сам точно так же обзаводился сторонней одеждой, когда в часть привозили новый призыв. Эта одежда, приобретённая в армии, меня ещё много лет сопровождала и в гражданской жизни. И тут вопрос: это я так с памятью об армии не хотел расставаться или из дефицита, что, мол, ещё пригодна для носки, зачем новую покупать? Есть подозрения, что вариант второй.

***

Помню, как у меня очень сильно заболел зуб. Посещение стоматолога в войсковой части я запомнил на всю жизнь. Мне лечили больной зуб без заморозки и без каких-либо обезболивающих лекарств, даже не сказав, что будут удалять нерв.

Врач (врач ли?) просто в процессе сверления и разговора со мной проколол зубную эмаль иголкой. Да так, что я, не успев даже пискнуть от боли, стал «отъезжать» прямо в кресле. То есть я начала терять сознание. Меня тут же стали приводить в себя.

В себя я, конечно, пришёл. Благо, ушёл недалеко и был где-то рядом. Но осадок и воспоминания остались в памяти надолго.

Боль, которую чувствуешь при удалении нерва наживую, ни с чем не сравнить. Быть может, только если с иглой, которая, не спросив у тебя разрешения, вонзается в тело. Причём сразу во все места, да ещё так, что не можешь даже крикнуть от такого состояния. Теперь я знаю на себе, что такое болевой шок.

***

Навсегда во мне останется то чувство, с которым я ел хлеб. Ел в туалете, чтобы «деды» не спалили меня за этим занятием. И таких ребят, как я, было много. Мы одновременно занимали почти все кабинки туалета.

Когда я отправился по собственному желанию в учебную часть, находившуюся далеко от столицы, учиться вождению на автобусе с дальнейшим открытием категории Д, я столкнулся с ещё большей нехваткой пищи. Было ощущение, что там её не хватало, в том числе, и офицерам. Когда мы подходили к столовой, в строю сразу раздавались возгласы: «Блин! Опять этот бигус!».

Бигусом мы называли капусту то ли квашеную, а потом поджаренную, то ли просто квашеную. В общем, в каком бы виде её ни подавали на стол, пахла она отвратительно. Её запах на подходе к столовой напрочь убивал весь наш аппетит, хоть и были мы изголодавшиеся.

А ещё его убивали и сослуживцы, ходившие в наряд и видевшие, что творится в чанах, где капусту маринуют. Солдаты просто-напросто выкидывали оттуда дохлых мышей. К всеобщему сожалению, этот бигус нас преследовал чуть ли ни при каждом посещении столовой, словно в этой части больше нечего было поесть. Судя по всему тому, что мы видели, это было именно так.

Возможно, из-за нехватки нормально пищи офицеры с удовольствием отпускали солдат в увольнения за привезённую из дома еду. Особый почёт и уважение ждали курсантов, которые привозили мясные изделия домашнего производства.

Кроме еды, офицеры были рады и различным вещам, которые могли пригодиться в армии: краска, инструмент, наждачная бумага и прочее. Я тоже поучаствовал в такой доставке. «Договор» мы с командиром заключили на несколько банок краски, заранее обсудив цвет.

Сейчас я на это смотрю сквозь призму понимания, что тогда все жили и крутились как могли. Я и сейчас, и в те моменты не осуждал командиров. Наоборот, был рад, что можно договориться и получить желаемое в обмен хоть на что-нибудь.

***

Помню, как служа Родине я учился её распродавать. Правда, масштабы были очень мизерными.

А занялся я сбытом топлива, которым заправлял рабочую машину (я тогда возил командиров, которые, в свою очередь, также служили Родине). Сбывал я его прекрасно в дом, стоящий рядом с забором части, в котором предусмотрительно был замаскирован лаз, позволявший в непогоду делать «вылазки» и «залазки» обратно. Промышлял именно в непогоду, потому что во время дождя риск встретить караульного, бродящего лунной походкой по вытоптанной вдоль забора тропинке, сводился к нулю.

Клиент жил на десятом этаже, и каждый раз картина была великолепна, когда я с двумя канистрами поднимался на лифте. Благо, это происходило чаще всего по вечерам, а так как ещё и шёл дождь, то людей и на улице, и в лифте практически не было. Так же их не было и в части, что мне придавало ещё большую уверенность в том, что всё пройдёт отлично.

Проживая армейскую жизнь, я часто наблюдал за собой и своим поведением и всегда был этими двумя пунктами недоволен. А всё потому, что даже в армии, спустя несколько месяцев после окончания школы, так и не научился говорить и высказывать свои желания и свои недовольства, что опять-таки приводило к боям без правил.