скачать книгу бесплатно
Лида не требовала внуков немедленно.
«Пусть живут, Оля еще молодая, Вася хороший», – было заметно, что зять ей нравится. Сначала она беспокоилась, что художник, но потом рассудила, что она их прокормит, в гробу карманов нет.
Лида не так давно вышла на пенсию и чувствовала себя деловой, уверенной и свободной от предрассудков.
Петров наблюдал за Лидой и думал: «А не лесбиянка ли она?»
Но так как отношения у него с женой оставались стабильными, то он успокоился. Хотя с чего напрягаться? От Сидорова ушла жена, ему даже лучше стало.
Это у Петрова жена смирная и понятливая, а у Сидорова была полная истеричка. В теле была женщина, но не толстая. Сидоров даже не понял, как это случилась. Была у его жены подружка, работала в банке. Как все подружки, они ходили в спортзал, в баню, в театр, ездили за шмотками в соседний город. Как будто в местных магазинах нет приличных шмоток, сколько бабских магазинов открыла Ира Шанцева.
Ира знает толк в женских тряпочках, и они явно не хуже, чем у соседа.
Любой деловой человек в городе знал, кто такая Шанцева, в своем деле она лучше всех. Один из ее магазинов был в их доме. Жена Петрова не вылазила из него – как устоять слабой женщине.
Но жена Сидорова была моднее или что-то другое, тянуло ее в Н-ск.
Однажды банкирку пригласили туда работать, и они свили там гнездышко. Город, видите ли, большой и толерантный. А Сидорову какая разница насколько он толерантнее – для него это семейная драма.
У Сидорова есть взрослый сын, хорошо, что он живет в Москве и ему, как всем москвичам, чихать.
Петров был уверен, что всем москвичам на все чихать, что не касается Москвы, а понаехавшим не интересно как там, на малой родине.
– Возвращаться – плохая примета.
Если Нина уйдет к Лиде, Петров не расстроится. Это он сразу решил, как только узнал, что от Сидорова жена ушла к бабе.
Мировые проблемы, такие как оскорбление чувств верующих или терпимость к сексуальным меньшинствам, Петрова не волновали. Он мог поддержать разговор, у него было свое мнение, но где оскорбления верующих и меньшинств, если Петров в церковь ходил только на Петров день, а живого педераста видел только по телевизору.
Когда они играли в карты, часто возникали бурные разговоры. Честно сказать, Гросс любил орать за идею. Спорил он громко. Петров в этих спорах не участвовал, смотрел в пивную кружку, поддакивал, чтобы не казалось, что он гомик или неверующий.
Чаще обсуждали политику: когда повысили пенсионный возраст, орали так, что было слышно в соседнем магазине. Но хозяин магазина Леха не звонил – то ли ему было интересно, то ли слов не разобрал. Не понятно, кто был за что – один бывший полковник, уже на пенсии, говорил – правильно сделали. Другой товарищ, которому до выслуги лет было далеко, говорил, что мужики не доживают. Орали за справедливость.
Политическая болтовня была чужда внутренней гармонии Петрова, он был деловой человек. Даже рост цен на гречку его не трогал – чем больше цена, тем легче спекулянту. У них край перепуганных крестьян. Солярка и бензин, цены на зерно – все это большие дела, и в этих делах Петров разбирался, а политика – это не его дело.
– Кто ты по жизни?– спросил его Сидоров.
– Обыватель, – подумав, сказал Петров.
– Масса, – сказал Сидоров.
– Народ, – ответил Петров, – сам ты кто?
– Человек, и это звучит гордо! – продекламировал Сидоров.
Сидоров был наблюдательным и Петров это знал, слов лишних не говорил и свое дело делал тихо.
Какими делами занимался Сидоров, Петров только представлял, потому что сидел Сидоров на одном этаже с отделом иностранных дел, был у него свой кабинет, на двери было написано «Главный специалист».
Петров не любил ходить пешком – везде, даже в булочную, ездил на машине, а Сидоров любил гулять. Когда он шел, была видна армейская выправка, видимо, давно его хорошенько выправили. Петров сам не спрашивал, а Сидоров не рассказывал. Говорили они обо всем на свете, но не про это. Сидоров рассказывал, что учился в Тамбове. Петров ничего про Тамбов не знал, кроме того что где-то там расстреляли Бузову.
Случилось так, что Петров выпил у Иванова лишнего, и Сидоров предложил прогуляться, подышать воздухом, наверно, ему не хотелось возвращаться домой. Идти было недалеко, через весь центр по косой минут пятнадцать. Шли они дворами, сначала через школу, потом во двор больницы, которую в народе называли «жэдовская», она принадлежала железной дороге.
Оказалось, что Сидоров хорошо знал Зальцмана, а Петров – Манукянов, а вместе они знали всех Неймарков. Дальше вышли к библиотеке и потом во двор «Сотого», где между роддомом и гаражами Петров захотел в туалет. Мимо проходил Ашкен, давнишний знакомый Сидорова по спецполиклинике.
Ашкен был тоже нетрезвым, поднялись к нему. Как оказалось, он долго работал детским психиатром. Таких дел у Петрова никогда не было. А потом Ашкен ушел в МВД, правил мозги участникам чеченских командировок. У Ашкена было тепло и уютно, сын-подросток наяривал на гитаре, но засиживаться не стали, выпили по одной и пошли дальше.
Повернули в арку, прошли мимо фонтана и Ленина, мимо центральной гостиницы и универа на Димитрова, во дворы хрущевок. Там студенты протоптали тропинку между гаражами. И через двор «Горбатого» вышли к «Титанику».
Пока шли, говорили. Почти с каждым домом, мимо которого они проходили, их что-нибудь связывало. Например, в «Горбатом», перед которым они сейчас стояли, жили Кулебаба и его прекрасная дочь Эвелина.
Сын у Сидорова учился в сорок пятой, а у Петрова в доме рядом с этой школой жил приятель жены – Кислый.
Вова Кислов – самый известный музыкант в городе, как бы там всякие тети из музыкального училища или филармонии не причитали, как бы рокеры ни пели, Кислый, все равно, самый известный лабух в городе. Он пел во всех кабаках города. Он пел на танцах в горпарке в те времена, когда там стоял Ленин. Петров видел Кислова с ансамблем в Пекине, в огромном, но тухлом кабаке «Шоколад» в центре Ябаолу. Это было круто. Петров тогда почувствовал себя дома, даже потные «киты» с голыми животами ему не мешали. Он сидел в углу и наслаждался Родиной. Вспоминал, как в ресторане «Барнаул», на чьей-то свадьбе, охранник бил дубинкой по спине Мишу Большакова. Миша был в офицерском полушубке, ему было не больно, но он орал:
– У меня папа – генерал.
Миша умер. Хороший был парень и папа у него, правда, генерал.
У Петрова были дела с его папой. Папа Большаков был при больших делах. А вот Миша пил и курил, долго жил в Германии, а потом вернулся. Говорили, что бежал от тамошней полиции, бросил жену, то ли испанку, то ли португалку. У больших пап часто случаются дети-балбесы.
У Сан Саныча один сын нормальный – деловой человек, в прокуратуре служит, а другой – конченый. Сура знали все. Папа пристраивал его в банк, сажал домой под арест – не помогло. Грохнули Саню традиционно, в лесу, в машине. Кто убил, выяснил брат-прокурор. Но семье не поможешь. Каким бы он ни был торчком, для них он родной.
***
В самом центре города, напротив администрации, стоит Ленин, он показывает на главпочтамт и смотрит на дом, в котором был гастроном номер сто. В этом доме Сидоров и Петров пили у Ашкена, там за бетонным советским забором находился роддом и морг. Такова жизнь.
В «Сотом» живет Марина Борисовна, а в угловом подъезде – Маргарита Викторовна, дочь известного писателя. Там же, на третьем этаже, – квартира профессора Дедерер. Один молодой музыкант тридцать лет назад был влюблен в его внучку, а потом повесился. Петров знал это, потому что у парня был деловой отец.
В среднем подъезде снимал квартирку Хальдик, но уехал в Крым и сбрендил на почве садоводства и алкоголизма. Петров хорошо его знал, это был известный фотограф, веселый и добрый. После крымских событий его жену командировали на полуостров по банковской линии. Она – женщина трезво мыслящая и быстро устроилась.
Рядом с Хальдиком жил Штуров, он любил тихим вечером выйти во двор, а в выходной после обеда сыграть с мужиками в домино.
– Забьем козла, – говорил он жене, брал старый стул, который жалко выбросить, и шел во двор.
Штуров был еще не старым, но молодость прошла. Интеллигент в нескольких поколениях, он не прикидывался народом. Да и не было в их дворе народа от сохи, если только приемщик бутылок, и то, глядя на его физиономию, можно было предположить, что за приемом бутылок кроется шпионская радиостанция.
Кто тут народ? Семья писателя Козлова или бывший представитель совмина по делам религии Лисенков? За последние двадцать лет в доме появились те, кого в девяностые называли «новые русские», но какие они русские, теперь не узнаешь, пятый пункт давно отменили.
Штурову нравился их двор, морг и роддом. А так как он был из докторов, то для него это все родные стены. Не так давно к их половинке теннисного стола подошел солидный мужчина в спортивном костюме и долго наблюдал. Штуров сразу его узнал, бывшего начальника управления по культуре Кузьму Евсеевича. Он поздоровался с ним, Кузьма вежливо ответил. Но Штуров догадался, что его не узнали. И ладно, тем более в это время он проиграл Тишину свою любимую капроновую шляпу времен раннего Брежнева, которую тридцать лет назад выиграл у дяди жены в шахматы.
Тишин надвинул шляпу, чтобы не видеть Евсеича. Штуров и это заметил, но не понял в чем дело. Гриша еще молодой, чтобы знать Кузьму.
Есть в городе поэтесса НН, гениальная, спору нет, но сложной женской судьбы. У брата Штурова с ней был роман, а в последнее время многие считают, что у Тишина с ней романтическая повесть. Гриша тоже поэт, а еще талантливый критик, но какие у них связи с НН – неясно.
Гриша, прошедший филфак от звонка до звонка, не был обделен женским вниманием.
НН в Барике любили и бесспорно считали выдающейся поэтессой. Была в городе ее полная однофамилица, только ударение в фамилии ставила на другой слог. Те, кто любил первую НН, вторую, как правило, не читали.
НН взлетела на поэтический Олимп в ранней юности, на первом курсе университета. Она сразу начала выпендриваться и подстриглась наголо, а в стране еще стоял колом Советский союз. В кругах ортодоксальных советских писателей это вызвало шок. И бабушки на улице столбенели, видя лысую девушку, они не знали, что она поэт, думали – вернулся тиф.
Времена были смутные, коммунисты уже не могли, а новая власть еще не решилась на поднятие флага.
Флаг новой власти в городе поднял литератор, муж поэтессы Фариды. Он был безумно политизированным писателем и, кажется, в путч залез на администрацию и поднял знамя новой России.
Фарида тоже заметная литературная дама, экзальтированная поэтесса и подружка НН.
Так случилось, что три девушки-поэтессы – Фарида, НН и Веттка – вломились в местный литературный кружок в середине восьмидесятых и все ахнули от восторга. Некоторые тетушки взвизгнули и фыркнули, и даже шикнули, но фурий новой поэзии было не остановить. Веттка теперь в Аргентине, говорят, что скучает.
В этом артистическом мире Тишин и Штуров не пересекались и даже не шли параллельно. Тишин, по малолетству, сильно отставал.
Когда Кузьма Евсеевич появился второй раз, Штуров не удивился. Подойдя к столу, Евсеич спросил.
– Я хотел бы присоединиться к вашей игре. Надеюсь, вы не на деньги играете?
– Пожалуйста, но у вас стула нет, – ответил дворник краевой библиотеки Джоник. Он вместо того чтобы мести площадь, забивал козла.
– Я в следующий раз могу принести, если разрешите?
– Приносите, – насторожившись, ответил Штуров.
Зачем почетный пенсионер интересуется игрой, было непонятно. Если хочет поиграть, то он не возражает. Тут все свои, даже Джоник. Он живет далеко, но работает рядом, и тусовщик старый, бездельник, конечно, но знатный, со времен «Кофейника».
«Кофейник» начался давно, еще даже до перестройки. Доисторическое было место. В то время детское кафе мороженого в центре города оккупировала молодежь. Куда ей было пойти? Не в подъезде же курить и пить вино. Подъезды тогда не закрывали, можно было спокойно бухать в подъездах, но они были заняты гопниками.
Детское кафе «Петушок» все называли «Кофейник», оно стало тусовочным местом. Кофе там был отвратительный, а мороженое хорошее.
К вечеру детей с мамашами становилось меньше и дальние столы занимали девочки с мальчиками, у них были свои причины собираться вместе.
Компания была разношерстная: гопники с ВРЗ и центровые девочки, работавшие манекенщицами. Были свои звезды, были тихие мышки, они гордились, что заходят в «Кофейник». В какой-то мере надо было набраться смелости зайти в это злачное место, где со слов старушек из соседнего дома, собирались «наркоманы и проститутки».
«Кофейник» все время пасли милиционеры, через дорогу было их управление. Кафе находилось в соседнем доме от кинотеатра «Россия» и в народе прикипело еще одно название тусовки – «У России». Тогда всю символичность этого момента никто не оценивал. Жили, тусили, звонили из автоматов подружкам и друзьям, находили квартиру на вечер. Слов «вписка» и «на хату» в этой атмосфере не было, не было среди них хиппи и уголовников. Хотя, молодых потенциальных правонарушителей хватало.
Курили во дворе дома, на веранде детского сада, пили вино на лавочках перед кинотеатром, иногда случались потасовки.
Бурная история «российской» тусовки началась примерно в 1983-84 году, а закончилась, наверно, в 1993-м. Там были музыканты и поэты, мелкие мошенники, студентки разных вузов и местные школьницы.
В большом зале кафе процессом рулила баба Зина по прозвищу «Говорящая голова». Когда она стояла за барной стойкой, было видно только ее голову.
Управляла всем буфетчица Жанна, крупная девушка с выдающейся грудью и маленькой белой фигней на голове, которую называли «наколка».
Все было родным. Чашки с отбитыми краями, кривые алюминиевые креманки, гнутые ложки.
«Говорящая голова» с грязной тряпкой, убирая крошки со стола, повторяла заклинание:
– Сидите тут, чо сидите?
«Кофейник» был в прошлом.
В прошлом у Джоника было три брака и с каждой женой по ребенку. Товарищ, работавший сторожем в библиотеке, пристроил его в дворники. Джоник хорошо играл в домино, а его друг Стас сидел ночами в библиотеке и писал роман.
Стас одно время жил в Москве, хотел стать популярным писателем, а потом вернулся в провинцию.
– А как часто вы собираетесь? – спросил Кузьма.
– По воскресеньям, с девятого мая по двадцать седьмое сентября включительно, с пятнадцати ноль-ноль до финала.
– Здорово, Кузьма Евсеич, – громко сказал мужик, сидевший на дальнем углу в тени клена, и снял кепку.
– Здорово, – обрадовался Евсеич, узнав Мерилина, приятелями они не были, но раньше часто встречались на собраниях.
Писатель Мерилин был классиком местного разлива, но от его купажа почти никого не осталось – самые крепкие вымирали. Недавно похоронили почти столетнего патриарха Юдалевича, а он был еще довоенного выпуска. У Мерилина было два инфаркта, три жены и дети от разных браков.
Новая власть денег на писателей не выделяла, а он был председателем местного писательской организации. Хорошо, что самого иногда печатают, да на съезды приглашают, кончалась писательская лафа, не СССР.
Мерилин по молодости успел захватить советский режим. За первую опубликованную книжку он купил «Жигули». А потом кинули писателей, крутись, как хочешь. Вот и навертел два инфаркта.
«Что смотришь? – крутилось в голове у Мерилина. – И тебя кинули, старый чиновник? Я народу служил, а ты – власти, а пенсия у тебя побольше будет».
Трудно понять, что думает писатель, когда оценивающие смотрит в глаза собеседнику. Кузьма даже обрадовался, узнав Мерилина.
– Очень рад, Кирилл Кириллович. Решил научиться в домино играть, один же не будешь – компания нужна.
– Что вдруг?
– Не вдруг, давно хотел, дед играл. Помню, как стучали они во дворе гришашками, мне ребенком казалось, что у них тайный клуб. Мы в карты за гаражами играли, а они на виду у всех. Вспомнил, решил жизнь проходит, а я в домино не умею. Здоровье как? – Евсеич был в курсе писательских недугов, общие знакомые регулярно рассказывали.
– Пошел сегодня в поликлинику, а у них талончиков нет. Вернулся, вдруг звонок, и номер московский, спрашиваю – кто? А там железный голос, оцените качество обслуживания в поликлинике номер один. Откуда в Москве все знают, а? Что я им скажу, у нас тут талончиков нет? Маразм, – и треснул по столу костью. – Вышел.
– Если я стул принесу, можно его будет где-нибудь оставлять?
– В стеклотаре оставишь. Ты приходи.
***
В городе всего несколько домов, во дворе которых есть столичный дух, как в кино про «Покровские ворота». Это дома на Октябрьской, дом, где был магазин «Огонек» на Ленина и «Сотый».
Выйдя из его арки, попадаешь на главную площадь с фонтанами, где старушки кормят голубей, бегают дети, а на лавочках сидят мамашки.
На этой площади каждый год в начале сентября устраивают праздничные гуляния в честь дня города.
И тогда традиционно воняет дымом из мангалов, на сцене поют и пляшут самодеятельные артисты, вакханалия продолжается до позднего вечера, а жителям дома не до праздника. Под окном орут гулящие, это не смотря на то, что в последние годы на праздники запрещают продавать алкоголь. Если во дворе не дежурят полицейские, то он превращался в туалет.
Петров не любил день города. Приходилось откладывать дела, но и выходного не получалось. Если только сходить к Васе. Но Васю стали запрягать в общественные работы. Администрация требовала, чтобы художники провели выставку, посвященную городу. Кому звонили первому? Конечно, Васе. Он председатель. Не нравилось Петрову, что Вася влез в дела, не деловой он, кинут его.
Деловой человек понимает, зачем ему общественная нагрузка. Возьми любого депутата, сразу понятно кто за кого. А когда на тебя вешают организацию, в которой все за себя, это не дело.
Петров был в курсе дел в Васином союзе. Там до Иванова пятнадцать лет сидел в председателях тихушный мужик Проходов. Все что можно он похерил, а теперь Вася разгребает. Может быть, раньше в председательстве и был почет, но не сегодня.
