Анцерб

– Нам еще рано, – отозвался Харрисон безэмоционально. – Как сработала группа в Аррогансе?

Собеседница ответила не сразу.

– Двое убиты при сопротивлении в момент задержания. Третий самоустранился. Еще двое не раскрылись.

Харрисон тяжело кивнул, скользнув взглядом по водной глади:

– Надеюсь, Штиль не растеряется и начнет действовать. Потери не должны быть напрасными…

– Насколько мне известно, Трое перенаправили "Горгону" с южного берега к перешейку.

– Это точно?

– Информация проверена через несколько каналов, в том числе от моего столичного приятеля. Он не был единственным источником, но его данные совпали с тем, что я получила от шпионов "Анцерба". Мы с ним работаем давно. Он не подводил.

Хафнер не сдержал дрожащего выдоха – близость этой группы специального назначения к людям "Анцерба" не сулила ничего хорошего, – и нервно побарабанил пальцами по парапету.

– Пусть пока наши сидят спокойно и ничего не предпринимают, мне необходимо посоветоваться с Обергом. Все дальнейшие действия после дополнительного сообщения.

Девушка коротко склонила голову.

Ариса. °3-6-18-1

– Ариса!

Хафнер, еле удерживающая в руках многочисленные ватманы, обернулась.

Вечернее солнце скользило золотистыми змейками по извилистым очертаниям сочной листвы, озаряло умытый дождем город. На парковке по другую сторону площади выделялась спортивная машина, которую Хафнер узнала сразу, как только вышла из храма; Ариса постаралась поскорее скрыться в парке, но владелец спорткара, выскользнув из соседнего магазинчика, успел заметить девушку и окликнуть, приближаясь быстрым шагом.

– Добрый вечер, – Хафнер сдержано поздоровалась, умело скрывая, как сердце в груди сделало кульбит и рухнуло в низ живота. Целый день Ариса старалась не вспоминать Моро и даже вполне удачно укротила нерациональные эмоции, которые раз за разом возникали следом за случайной мыслью, где фигурировал Жан-Паскаль. Но стоило мужчине лишь появиться перед ней, как разум тут же покорно отступил на задний план. – Что ты здесь делаешь?..

– Ты сама вчера рассказывала о своей работе, – Моро перенял у Арисы ватманы, на долю секунды оказываясь от нее в паре сантиметров. Легкий порыв ветра. Девушка отчетливо ощутила аромат мужского парфюма и кожи и вздрогнула. – А в °3-6-18-1, насколько мне известно, есть только одна Церковь Слез. Я примерно прикинул, во сколько ты можешь освободиться; взял ноутбук с собой, немного поработал на террасе вот того ресторанчика, – Моро кивнул в сторону. – Повара, скажем прямо, там отвратные, но что делает бармен!..

– Я не про это, – осторожно прервала мужчину Ариса, незаметно поправляя волосы, собранные в небрежный пучок на голове, закрепленный кистями. – Зачем ты здесь?

Моро, внимательно смотря Арисе в глаза, с пару секунд помолчал.

– Мне хотелось тебя увидеть, – тихий серьезный ответ. Затем Жан-Паскаль улыбнулся, пожимая плечами. – К тому же, я задолжал тебе завтрак. Позволь хотя бы угощу ужином. Я знаю прекрасное заведение с умопомрачительной панорамой на реку, тебе должно понравиться. Если, конечно, – он на мгновение замолчал, – тебе будет хотеться, чтобы я украл еще один твой вечер.

– Не боишься, что пытаешься украсть меня у кого-то?

Моро залился звонким смехом. Высоко поднял голову к небу, так, что скрытая воротом рубашки массивная цепь натянулась на его горле.

– Твое желание, и я заберу тебя у самой Богини Матери, – почти проворковал мужчина, вновь посмотрев в глаза Арисы. Его, практически черные, в ее голубые.

Ариса солгала бы, если бы попыталась сказать, что от взгляда Жан-Паскаля у нее не заходилось сердце. Согласиться на предложение хотелось до невыносимости, но вина за сорванную роспись всё ещё не оставляла. Секундное ощущение, что она снова теряет контроль над собой, позволяя его присутствию заполнять пространство между ними. Но Имени Моро в базе жнецов доверенный Оберга не нашел. Роспись стены вновь назначена на предрассветное время. Харрисон в отъезде. У четы Авдиев заключительный вечерний прием Иммануила Грина.

– Мне будет нужно освободиться в девять, – проговорила Ариса тихо, но твердо.

– Хорошо. После ужина я отвезу тебя, куда скажешь.

Медленно вечерело.

Плетеные кресла террасы. Мягкий плед на плечах защищал от прохлады ветра с реки. Панорама новой застройки города отражалась в спокойных водах, а закатное солнце расписывало стекло высоток в нежные оттенки розового. Все это, вместе с неторопливыми светскими разговорами, создавало атмосферу умиротворения.

Моро был галантен и обходителен, умело вел беседу и умел слушать – он не смотрел на собеседника, а словно заглядывал ему в душу, стараясь понять то, что хотелось скрыть, – подкупал начитанностью и широтой кругозора. Впервые за очень долгое время Ариса действительно погрузилась в общение, забывая о происходящих вокруг неурядицах, тревожащих сердце вопросах. Мир вокруг словно мерк, все его испытания и злободневные события испарялись в теплых объятиях весеннего вечера, в темных глазах мужчины напротив.

Когда Ариса становилась частью "Анцерба", то понимала, насколько изменится жизнь. Общение с людьми стало требовать от неё предельной избирательности и осторожности. Теперь каждый её шаг, каждое слово должно было быть тщательно продумано, взвешено, потому что тайна организации – главная ценность, и Ариса не могла позволить себе ни малейшей ошибки. Девушка рассталась со своим возлюбленным, потому что знала: сохранение секретов “Анцерба” важнее личных чувств, а жених не мог быть посвящен в тайны организации. Она не могла оставаться рядом с ним, так как он всё равно заметил бы перемены. Её отсутствие по вечерам и ночам, её глубокая осведомленность о событиях антиправительственного движения не могли не вызвать вопросов.

А потом… Среди "Анцерба" не оказалось того, кто мог бы покорить сердце своевольной Арисы. Несмотря на все усилия Деметрия, его ухаживания стали для неё почти оскорбительными – слишком навязчивые, слишком лишённые искреннего глубокого интереса. А среди "непосвящённых" девушка не могла найти той эмоциональной отдачи, что так ей была нужна. “Анцерб” и живопись стали единственным убежищем и единственным смыслом. Работа, работа, работа – и никому не доставало сил вырвать Хафнер из порочного круга.

Да и не хотела Ариса быть из него вырванной.

Моро же обладал магнетической внутренней привлекательностью, бешеная энергия от него ощущалась даже издалека. Ариса, допоздна засиживаясь в букинистической кофейне за работой над эскизами, часто наблюдала за мужчиной, начавшим появляться там с пару месяцев назад. Он упирал сосредоточенный взгляд в монитор, пил пустой черный кофе и каждый раз, уходя, оставлял щедрые чаевые полусонным бариста, вне зависимости от качества их работы.

Но а пока был вид на реку и высотки, был разговор за бокалом белого сухого; и порой этими мгновениями Ариса ловила себя на мысли, что представляет теоретическое знакомство Жан-Паскаля с Харрисоном. Как бы отреагировал брат? Как бы оценил нового знакомого сестры? Ощутил бы то же напряженное недоверие, что в первые минуты испытывала к Моро Ариса? Увидел бы в Моро что-то чуждое, что-то слишком аккуратное в его неприметности? Или, наоборот, обычного человека, мечущегося между работой и свободой?

А следом за этими вопросами следовали и другие: какого мировоззрения придерживается Моро? Истинно верный ли он подданный Трех, или в сердце его клубятся сомнении и страхи перед скрежетом серповидных керамбитов по стеклам укромного убежища-дома? Может он живет и наслаждается жизнью, не испытывая тревог о завтрашнем дне? Как относится к "терракотовой идеологии", что "ядом расползается по западу"? Насколько он честен? Насколько свят? Насколько хорошо умеет хранить секреты и какие из тайн можно поведать его душе? Стоил ли он того риска – позволить себе хоть на мгновение ослабить осторожность?

И какие тайны может поведать он сам?

Впрочем, весь этот сонм вопросов неукоснительно следовал за Арисой, когда она начинала любое общение с любым человеком "извне". Привычка, рефлекс или отчаянное чувство самосохранения – все в один миг играло основополагающую роль. Но… С Моро было непривычно легко, и Хафнер позволила себе на время, пусть даже непродолжительное, сыграть роль непринужденной девушки, занимающейся искусством и берущей от жизни всё. Казалось ли ей, будто бы она обманывает кого-то? Пожалуй, нет – главное оставаться честной с собой, и Ариса честно себе признавалась, что компания Жан-Паскаля была ей приятна, а его ухаживания согревали сердце куда опаснее, чем позволял разум.

Девушка наблюдала за движениями рук мужчины, пока тот пересказывал сюжет любимого фильма. Сама неосознанно вела пальцем по ободку высокого бокала и пыталась зацепиться хотя бы за что-то в словах Моро, что могло бы заставить ее напрячься. Но не находила. Ни подмены интонаций, ни той пустоты за фразами, которую научилась слышать в голосах двойных агентов. Ничего. Только тихая, чуть сухая страсть интеллектуала, умеющего говорить о вещах, которые он любит.

– У тебя очень испытующий взгляд, Ариса, – наконец заметил Моро, улыбаясь уголком губ. – Такое чувство, будто ты пытаешься меня вскрыть.

– Это тебя пугает?

– Скорее интригует, – отозвался он, отпивая воду из бокала. – И немного заводит.

– Я художник, Моро. И привыкла пытаться рассмотреть то, что скрывается в глубине глаз напротив. Самые лучшие портреты всегда рождаются, когда понимаешь, как человек думает и как ощущает мир.

– Да, художник, – протянул он, облизнув губы. – С вами, с творческими людьми, всегда непросто. Очень тонкая грань между игрой и искренностью, – она чуть склонила голову, а меж тем Жан-Паскаль продолжал. – Вы всегда видите больше, чем положено. А говорите – меньше. С тобой не покидает ощущение, что чем ближе подходишь, тем меньше видишь.

– Может ты просто пока еще смотришь не под тем углом. Знаешь, порой, чтобы разглядеть суть и увидеть среди разрозненных мазков целую композицию, стоит отойти.

– Или подойти почти впритык.

– Опасный метод.

– Только если боишься, что полотно ответит взглядом, – добродушно усмехнулся он. Затем сделал глоток воды и, как бы между прочим, добавил. – Извини, если слишком наседаю. Просто мне слишком любопытно твое мироощущение. Я в своей рабочей рутине редко сталкиваюсь с чем-то… Вдохновенным. У нас все сильно проще: цифры, решения, счета. А у тебя настроение, жест, свет, эмоции в глубине глаз, – Моро бархатисто посмеялся. – Ты интуицией ведешь, а я – вероятностями.

– Я смотрю на тебя так по той же причине, – Ариса перекинула волосы на другую сторону, и мужчина проследил за ее движением с поволокой в глазах.

– Говорят, что художники не умеют отпускать то, что делает их сердце громче.

– Расскажи мне чуть больше о своей работе, – проговорила девушка, словно пропуская его фразу мимо.

И в какой-то момент, даже не заметив, как это вышло, она начала просто слушать не анализируя. Моро же, казалось, почувствовал этот момент. Его рассказ замедлился. Он, словно невзначай, коснулся её руки. Провел пальцами чуть выше по запястью, то ли поглаживая, то ли легко массируя. Улыбнулся обезоруживающей улыбкой, не переставая говорить и спрашивать.

Ариса не одернула руку. Лишь почувствовала, как горячо стало в груди. Подумала о том, что самоощущение напоминало помутнение. И так некстати вспомнилось, как звучит голос Моро, когда он и сам теряется, переставая контролировать интонацию.

Их обнимал ласковый вечер. На розовеющем небе вспыхивали первые звезды.

А когда спортивная машина бесшумно остановилась на полупустой парковке, и за темной кроной деревьев проглядывали очертания загородного дома, на часах давно перевалило заполночь. Безветренная тёплая ночь обволакивала мягкими сумерками дремлющий мир.

Ариса, до сих пор не понимающая, как семь часов пролетели за пару минут, на мгновение задержалась в машине – что-то внутри умоляло задержаться, – смотря на дорожки света фар.

– Спасибо за вечер, – хрипло проговорил Моро, не убирая руки с руля и не спуская глаз с высящегося впереди поместья. Он словно избегал смотреть на сидящую рядом девушку, точно одно неверное движение могло многое переменить его стойкое (почти) намерение ее не задерживать.

– Взаимно.

Ее взгляд невольно скользнул по мужчине, по его жилистым рукам, по шее, по грубой цепи… Арисе бы потянуться к ручке двери, уйти; но внутреннее нежелание покинуть машину вынуждало неспешно застегивать сумку.

– Тебе точно уже пора уходить?

– Да.

– Я смогу увидеть тебя завтра?

– О сегодняшней встрече ты не спрашивал.

Моро, весь вечер не предпринимавший попыток излишне приблизиться, дотронулся до лица Арисы и увлёк её в поцелуй.

– В таком случае я украду ещё немного твоего времени, – проговорил мужчина горячим шёпотом в губы Хафнер.

Девушка обняла его за шею, чувствуя, как разгорается под ребрами и расползается по телу пьянительное чувство слабости. Думать не хотелось. Анализировать не хотелось. Было лишь желание раствориться в близости, забыться в крепких объятиях. Почувствовать себя живой и свободной – не обремененной оковами "Анцерба", способной на глупости и необдуманные решения.

Рука Моро соскользнула с руля под девичий кардиган. Холодные пальцы коснулись горячей кожи талии – лёгкий стон Арисы, движение навстречу, – и поднялись к груди.

На мгновение весь мир сузился до запаха кожи, тяжёлого дыхания, стука сердца в темноте.

– К слову, у тебя очаровательное бельё, – Моро улыбнулся, прикусывая кожу на шее Арисы, – которое ты у меня оставила утром… Если бы ты знала, как тяжело мне было весь вечер, зная, что ты без него…

– Много фантазировал?

– До тумана в голове…

Жан-Паскаль потянул Арису на себя, усаживая на свои колени. Теснота машины вынуждала быть еще ближе, еще раскаленнее делался воздух, пропитанный резковатым парфюмом и нежным ароматом распустившейся акации. Издали, с оживленной трассы, доносился шум проезжающих машин. Откуда-то со стороны набережной долетали отзвуки играющей музыкальной группы. В спорткаре же горячие поцелуи сопровождали касания рук, но…

Хафнер, уперев ладони о грудь Моро, отстранилась, почти с насмешкой глядя в его затуманенные желанием глаза.

– Доброй ночи, Моро, – девушка оправила кардиган и потянулась за сумкой. – Давай встретимся, когда в твоих мыслях хотя бы немного прояснится от тумана.

И, прежде чем мужчина успел среагировать, выскользнула из машины, тряхнув копной густых вьющихся волос.

Жизнь в Государстве научила одной простой истине: сладкая иллюзия не перестает быть иллюзией.

2

Давид. Мукро

Ночь еще держала в крепких объятиях город. Серые предрассветные сумерки закрадывались в квартиру-студию неслышными шагами, несли за собой дуновения свежего ветра и аромат соленой воды, которой славилась река Гаудиум.

Свет выключен. Единственный источник голубоватого свечения – работающий стеклянный чайник. Кровать расправлена. Белоснежное постельное белье небрежно помято. Из раскрытых дверей шкафа виднелись идеально выглаженные костюмы. Из распахнутого окна лоджии лилась нежная птичья трель – дрожащее спокойствие и почти сюрреалистичное умиротворение. В высотке напротив не горели огни, даже дома поодаль еще спали; но за кромкой воды Гаудиума начинали поблескивать оранжевые всполохи близящегося солнца. Редкие машины проносились с мерным жужжанием по мосту с белоснежными арками (как удачно как-то выразился коллега – напоминающими рыбий скелет).

Давид, залив кофе крутым кипятком, не торопясь вышел на лоджию. Поставил литровую чашку на белый минималистичный столик, оперся предплечьями о подоконник, устремляя взгляд на дремлющую реку.

Мукро. Столица была величественно красива. Белоснежный город, увитый зеленью, так напоминал изобилующий растительностью родной край… То не была тоска по дому. То была тоска по теплым и трогательным воспоминаниям, с ним связывающим.

Но стометровой матче-флагштока почти неподвижно висело знамя Трех.

Давид тяжело вздохнул. Бросил взгляд через плечо в комнату – на книжной полке стояли две фотографии: Оберг с Харитиной, и ухмыляющийся Харрисон, обнимающий смеющихся Давида и Арису. Так давно это было… Словно уже и не с ним.

Перед глазами вспыхнул день, когда он впервые увидел столицу. Белоснежный город величественным отчуждением принимал заблудшего сына. Давид остро помнил, как был горд очутиться в Мукро – неслыханное практически везение казалось благословением свыше. Ему повезло: после окончания Академии его куратор, член экспертного совета интуитивной предиктивной модели, лично подал его кандидатуру на стажировку в столичный Центр Цифрового Контроля. ЦЦК был одним из достаточно престижных подведомств разветвлённой системы жнецов. Давида выбрали из сотни претендентов за выдающийся психолингвистический профиль, достойное досье, за внимательность и вдумчивость в выполнении поставленных задач.

И вот, ранним утром, в чернильной форме с металлическим круглым жетоном – два скрещенных черных серпа на золотом фоне, – закрепленном на плече, он впервые вышел из вагона-пули на подземной станции Мукро. В первые дни Давид ощущал себя внедрённым организмом, который тело города пока не отторгло – но и не приняло. Это чувство прошло достаточно быстро. Юноша полюбил гордый город.

В первый день прибытия в Центр Цифрового Контроля всё казалось правильным, убедительным. И Давид ощущал, как и сам наполняется гордостью: он не будет преследователем, карателем. Он не станет монстром и докажет семьи (и себе), что жнецы – не деспоты, а хранители покоя и стабильности. Что не существует вседозволенности власти, что над всеми стоит закон. Что короны не содействуют кровопролитию. Что он, Давид Хафнер, став жнецом, будет оберегать Государство от грязи, хаоса, паники, от слов, которые могли расшатать стройный каркас мира…

Ведь так правильно? Ведь прозрачная дисциплинированная гармония действительно существует?

Давид хмыкнул, отпил немного горчащего кофе. Бросил еще один взгляд через плечо на стеллаж. Небольшая выцветшая серая фотокарточка была закреплена на уголок потрепанной книги с Кодексом. На том снимке Давид уже стоял один. За его спиной виднелись очертания бухты, а назойливая чайка влетела в кадр размазанной тенью.

На мгновение мысли ушли в прошлое. В тот отпуск – первый в жизни, – когда, получив первую зарплату от ЦЦК, он сбежал на несколько дней на Теневые берега. Заповедные вытянутые острова у Западных земель. С высокими соснами, серыми скалами, туманными бухтами. Тогда они казались Давиду пределом мира – вольно дышащим, чуждым и, как ни странно, по-настоящему родным. Четверы дня он гулял, ночевал в рыбацкой гостинице с покосившимися ставнями и не мог понять, откуда берётся это ощущение: будто Государство на этих островах – тень, а не правило.

Словно призрачная свобода.

Давид хмыкнул. Потянулся к пачке сигарет, вновь переводя взгляд к горизонту.

Знамя Трех на мачте-флагштоке. Дремлющий город. Спокойные реки.

В душе Хафнера нескончаемо боролись две сущности: беспристрастный жнец, требующий рассказать о том, кто является ядром, вдохновителями и главными командующими “Анцерба”, и маленький Давид, стремящейся начать свою жизнь с чистого листа, а оступившуюся семью уберечь.

Но раньше “Анцерб” лишь защищался. Теперь он начал нападать.

Ариса. °3-6-18-1

Серый предрассветный сумрак городского парка окутывал влажностью и птичьими переговорами. На красной кирпичной стене здания, помнящего еще Серпенсариевкий переворот, что возвел Трех к власти, среди плюща и клематиса расцвели терракотовые цветы и золотые черепа. Еще пара минут и вырвавшиеся из плена ночи солнечные лучи зажгут граффити, воспламенится образ, вберет в себя свет и отдаст грядущим зрителям стократно.

Ариса сидела в слепой зоне на скамейке поодаль, внимательно изучая из-за деревьев финальный результат. Давно уже были распущены анцербовские наблюдатели, восстановлена видеорегистрация улицы, ушли на отдых бойцы, напоследок мелькнувшие плащами в арках уходящих во мрак проулков.

Художник наблюдал за своим творением с благодатной публикой – рождающимся новым днем.

Девушка не питала иллюзий касательно жизни своего детища: пара часов? До обеда? В лучшем случае до вечера, и нагрянут коммунальщики. Закрасят все без остатка, чтобы даже намека не осталось. Раньше коммунальщиков примчит полиция. Оцепит квартал, чтобы зеваки не проходили мимо. Если кто-то успеет по излишней смелости или чрезмерной глупости поделиться фотографией творения в социальных сетях – сразу подчистят "нежелательные публикации" жнецы. Может "Анцерб" и выбил этих серпоносцев из города, но не избавил ни его, ни людей от их перманентной слежки.

Мысленно Ариса подсчитала, сколько уже граффити было закрашено в одном только °3-6-18-1. А сколько изображений других художников? И тех, кто работал с "Анцербом"? И тех, кто работал вне организации? Девушка усмехнулась. То, что Оберг взращивал и ласково называл "тайным обществом", "рукопожатной организацией", Трое нарекли преступной группировкой. Да и в той части общества, куда просочилось знание об "Анцербе", отношение к нему было двояким. Харрисон в это верить не хотел. На это не сильно обращал внимание Оберг. Но об этом постоянно твердила Харитина, взывая вкладывать больше сил в формирование положительного образа "Анцерба", раз уж организация решила выходить из тени и переходить с пути защитника, на путь борца.

"Анцерб" разрастался. Контролировать его становилось сложнее. Приходили новые люди и привносили совершенно иные идеи, и пока не было ясно, к чему это может привести.

Ариса с интересом наблюдала, как в последние месяцы менялся Харрисон. Он все чаще сам принимал решения, вызывал большее доверие агентов организации, уводил людей из-под облав и проводил резкие, но результативные операции. В нём было что-то от Оберга – страстное, идейное, немногословное, но волевое, – и от Харитины – холодный ум, почти циничный расчет. Его уважали. Иногда больше, чем хотелось бы самому Харрисону.

А еще девушка не могла не ловить себя на мысли, что между Обергом и Харрисоном теперь не столько родственные разговоры, сколько стратегические совещания. И в такие моменты Авдий смотрел на него не как на внука, а как на преемника. И, хотя Харрисон пока не был у руля организации, Ариса чувствовала: он – часть будущего "Анцерба", будь оно светлым или мрачным.

– Прекрасная работа, – рядом с Арисой остановился осанистый Иммануил Грин, как обычно разгуливающий без охраны. – Не жаль вот так раз за разом видеть, как творения ваших рук обращаются в пустоту?

– Не жаль, – пожала плечами девушка. – Произведения искусства порой умирают, но идея живет вечно.

Хафнер, неотрывно смотрящая на граффити, не заметила мимолетного взгляда Преступного князя. Взгляда внимательного и заинтересованного. Девушка самозабвенно следила за первыми лучами, коснувшимися кромки крыши – движение их неумолимо достигнет золота черепов.

– Не жаль… Но достаточно больно, – искренне добавила Ариса, оборачиваясь к Иммануилу. – Хотя я прекрасно понимаю: даже не будь эти росписи стен идейно вдохновлены "Анцербом", не являйся они лейтмотивом сопротивления, все равно не выжили бы в городских лабиринтах. Коммунальщики все закрасят, если это не будет рисунком (пусть и самым паршивым), связанным с пропагандой Трех.

– Оберг показывал зал в офисе Высотки, заполненный вашими полотнами, – внезапно переменил тему Грин, почувствовавший легкую дрожь в голосе собеседницы. Деликатно, но твердо он увел за собой не только мысли Арисы, но и её саму; взял Хафнер под руку и направился к выходу из парка. – Я вновь хотел бы высказать свои восхищения. Более того, осмелюсь попросить написать несколько картин мне на заказ, – в глазах Иммануила загорелся лукавый огонек. – Моя резиденция в °13-16-8-28 нуждается в должном оформлении. Я хочу изобразить собственный манифест. Представьте, Ариса, длинная галерея коридора, высокие окна с видом на город, а меж оконными рамами на бархатистой темно-оливковой стене связанные единым сюжетом картины…

Давид. Мукро

В 10:42 по местному времени на всех мониторах в офисе жнецов были выведены красные оповещения. Того же уровня сигналы разбежались по экранам технологичных часов и телефонных устройств главных блюстителей порядка Трех.

"10:39. Западное подножие горного массива "Чертоги". Город °12-16-15. Подорван офис (два заряда), подорван верхний этаж казематов (один снаряд). Погибших: 14 жнецов, 9 гражданских лиц, 2 представителя службы таможни. Суммарно ранен 81 человек".

Развернутый отчет пришел через тринадцать минут, но к тому времени Давид уже успел разузнать все необходимые сведения и из информационных баз, и из слов коллег, и из ставших громкими разговоров: три машины сыска, захваченные членами преступной группировки "Анцерб" в 4:51 этого же дня, были перехвачены и возвращены жнецами на места прежней дислокации – одна в казематы, две на парковку офиса, – но спустя считанные минуты транспорт сдетонировал.