Фокусник и его антипод

Писатель урывками смотрел представления и свои воспоминания, смешанные с бредом. Сюжет, из потока мыслей и действий на сцене, никак не могли приобрести чёткую картинку. Ближе к концу представления он решил покинуть театр.

Феймор не помнит, как добрался до своей комнаты, и кто дал ему подкурить на улице. Также как и историю, откуда у него появилась сигарета – ранее он не курил. Пройдя в верхней одежде, писатель расположился, по обыкновению своему, в кресле. Пока одна рука помогала ему подносить сигарету, вторая уже писала новые истории для снов.

Этот день будет незабываемым для всех, кто сегодня будет спать. Он взял за основу воспоминания. Именно их, самые сокровенные. Хорошие и гнилые – пусть переживают раз за разом, как он это пережил два дня подряд.

Сегодня он начал курить и не закончит, пока не уйдёт с этой работы.

Его задача – выбить из людей эмоции. Сделать это для всех, кто может уснуть и почувствовать. Он немного взбодрился, вновь ощутив значимость того, что он делает. Отчасти власть, которая его, несомненно, привлекала. Завтра он начнёт писать свои идеи по улучшению с технологической стороны, через неделю будет большой упор на музыку, через месяц будет всплеск страшных снов.

Феймор захотел систематизировать свой труд, довести его до удобного варианта расписания и следовать плану. Тогда будет комфорт, будут идеи…

– И камин в дальнем углу комнаты, – кивнув, сказал он вслух. Чтобы зафиксировать момент. Так он кажется настоящим.

***

– Я бессилен и не умею справляться со своей жизнью. Я слаб и хочу, чтобы меня считали полнейшим идиотом. Чтобы снять с себя всю ответственность. Чтобы было легче. А легче уже не будет, – вздохнув, произнёс незнакомец.

Разговор завязался неожиданно для Фейма. Он не успел войти в бар, как ему предложили поговорить. Последние полтора часа они сидят с местным бездельником и поднимают темы, на которые писатель не умеет поддерживать разговор.

– Я просто гадко поступал в жизни. Двойные стандарты, отталкивание и неконтролируемые чувства, – продолжил паренёк. Со стороны похоже на неразделённую любовь или неудачное начало карьеры. Он так лихо перепрыгивал от одного к другому, что Феймор даже не пытался связать всё воедино.

– Что тебе сегодня снилось? – неожиданно спросил Феймор. – Тебе вообще снятся сны?

– Очень редко. Я особо не запоминаю их. Сегодня было что-то о моём детстве. Я большую часть жизни провёл в пансионе. Знаешь, это как старательно забыть о том, что у тебя отваливаются зубы. Вроде, неделю не отваливались. Месяц, а то и два года. А зубы гниют, окалываются. Затем в один день ты выплёвываешь на снег сразу пять, а то и восемь! Так у меня с плохими воспоминаниями. У меня и товарищ на взводе. Он видел, как в детстве утопил свою сестру. Потом даже мне сознался – намеренно умерщвил, но родители никому не говорили. – Парень смотрел вдаль. Он будто наблюдал это перед собой. Пальцы систематически подрагивали. – Тоже что-то снилось, да?

Тут Фейм на секунду замялся. Он может сказать о том, что это и была его цель – вытащить всё из людей, но как много недовольных сюжетом находится поблизости? Какова вероятность соотношения правды и его сломанного носа, в лучшем случае?

– Я видел, будто падаю на снег, и меня утаскивает незнакомец в театр. И пока меня приводят в чувства, я вижу отрывки из прошлого. Они все такие спутанные. Было сложно понять, какие из них происходили на самом деле. Специфика моей работы заставляет запоминать большое количество информации, однако, это играет злую шутку. Я забываю свою жизнь по кусочкам. Кажется, в такой прогрессии, моя память скоро будет опустошена и заполнена настолько, что в одно утро я не вспомню, как открыть глаза. Или не смогу поднять руку, скорее всего не пойму, как дышать. – После этих слов Феймор потянулся к внутреннему карману за сигаретой. Правда подкурить он попросил и в этот раз.

– Да тут мы похожи.

– Не думаю, – тут же добавил Фейм.

– Почему же?

– Как минимум нас разделяет положение во снах, но не будем об этом. Ещё ты уже успел выпить, а я из-за тебя на входе остался, – писатель понял, что ещё несколько вопросов и его ложь перестанет существовать. Все эти дополнительные вопросы про работу, и эти житейские детали из жизни, не придуманы в качестве стандартного поверхностного описания. Поэтому пора завершать эти милые беседы в зябкий февральский вечер.

Феймор выкинул сигарету в сторону и, опёршись на перила, поднялся к двери.

Там его не особо радушно встретили. Особенно те мужички, которые недавно потеряли работу на заводе. Хотя уже прошло четыре месяца. Они перебиваются дешёвым пивом и палёными историями. Писатель старательно не поворачивал голову, хотя один из взглядов он всё же уловил.

– Вали отсюда, сказочник, – радушно встретил хозяин за стойкой. – Тебе здесь не рады. И, если, чёрт возьми, ты действительно как-то связан с этой чертовщиной, тебе не сносить головы.

– И вы верите всем пьяным бредням? Я – писатель. Вот и проверял одну теорию, – Фейму не дали договорить.

– Я не знаю, что такое «теория», но тебе лучше проваливать.

– У меня есть деньги и я хочу…

– Мне плевать, – хозяин бара плюнул ему на пальто. – Уноси ноги, выдумщик.

Был бы Феймор немного смелее или крупнее, то этот плевок растёр по лицу, которое выплеснуло желчь. Он даже не уверен, что ткань не испорчена ядом гадкой персоны. Писатель злобно оглядел всю компанию, которая ютилась каждый вечер, и покинул бар. Смачный удар дверью был сопровождён матами оставшихся. Фейму было противно, он собрал снег с перил, пока спускался, и начал активно тереть кусочек загубленного пальто.

– Ты так быстро, – заметил товарищ по разговору. – неужто тоже выгнали?

– Да. А тебя за что? – Писатель окинул взглядом сидящего паренька.

– Я часто краду выпивку, – усмехнулся он, показывая несколько бутылок за пазухой. – Не хочешь продолжить разговор?

***

Двое полуночных околофилософов расположились у Фейма в комнате. Гостей он не приглашал уже давно, поэтому на дельное замечание тусклого освещения лишь развёл руками. Паренёк расположился на кресле, писатель забрался на стол. Да, это тот самый день – ему понравилось сидеть на столе. Одну ногу поджал к себе, вторая бесполезно болталась и слегка задевала пяткой стену. Там останется след, который Фейм заметит не раньше своего переезда.

– … поэтому я и не люблю ноябрь. Это мерзкий месяц, – закончил Феймор, заметив за собой проскальзывающую жестикуляцию. Раньше он так не делал.

– Допустим. Давай отойдём от ноября и поговорим о чём-нибудь другом. Полчаса про один месяц – перебор, мужик. – гость огляделся по сторонам. – Ты прости, если обижу, но где ты спишь? И не холодно тебе тут? Только кресло и стол.

– Вот об этом я с тобой точно разговаривать не буду.

– Хорошо, понял. Хочешь, я что-нибудь расскажу? – его тощие руки уже не могли долго держать бутылку. Гость был пьян, Фейм ещё нет.

– Ну, давай послушаем.

Феймор открыл ещё одну бутылку пива и сделал глоток, пока собеседник собирается с мыслями.

– Я боюсь тихих комнат. В детстве я находился в тишине часами и благодарил мир за то, что так могло сложиться. Но это было в поле. Природа, своим естеством, меня завораживала. Она тихая, но в ней всегда есть место для жизни и движения. Может, я сейчас путаюсь в том, что говорю и нет последовательности. Надеюсь, ты уловил, о чём я.

– Не совсем. Но, чтобы комната на тебя не давила, если ты об этом, то можем придумать несколько рассказов. Знаешь, чтобы отвлечься. Я иногда так делаю, – предложил писатель. – Ты просто говори, а я запишу.

Фейм не мог выгнать гостя, но смотря на то, что ему не особо уютно в его комнате, он нашёл способ для работы и небольшой отдушины для собеседника.

В первом рассказе шла речь о девушке, что писала картины. Она была слишком бедна, чтобы иметь возможность купить необходимое. Но это не мешало ей остаться художником. Старая белая ткань и найденная рама, на которую она натянула «лист», служило холстом. Кусочек уголька, заточенный ножом, было её перо. Она рисовала серую природу и дом, который сгорел несколько лет назад. Она рисовала на стенах, на песке, на полу. Её история не может быть закончена, ведь она по-прежнему рисует и никогда не перестанет.

В тридцать втором рассказе говориться о будущем. Где большие тёплые комнаты и свежий хлеб в каждом доме. Маленькие игрушки у детей и большие проблемы у взрослых. Там, в далёком будущем, забыты голодные годы и музыка играет когда захочется. Абсолютно каждый может услышать музыку, даже если её не играет человек.

В семьдесят третьем кто-то увидит огромную пёструю птицу, которая может исполнить желание. Но только одно и не для тебя. Бескорыстное, искреннее и без хитростей.

Сто восемьдесят первая – мир ломается на две части. Когда-то близкие люди живут по ту сторону земли. Они больше никогда не увидят тебя, но ты сможешь чувствовать их мысли. Не слышать, всё верно. И остался один день, чтобы сделать что-то для них.

К пяти утра они написали больше, чем обычно успевает один Феймор. Тут он задумался о соавторстве. Однако такие бесталантные рукописи может написать кто угодно. Да, это развлечение для спящих, но пользы от них нет. Писатель ещё не понимает, что иногда можно просто посмотреть неинформативный рассказ или небольшую сюжетную линию. Он стремительно набирает обороты для развития культуры, забывая о главном предназначении сна – отдых от действительности.

В дверь постучали, Феймор собрал листы. Шаркая ногами, он подошёл к двери. Прислушавшись, он заметил, что человек с противоположной стороны, будто не дышит вовсе. Достаточно зябко и тяжёлое дыхание легко уловить. Он открыл дверь и протянул написанное.

– Сегодня ты постарался, – сказал мужчина в чёрном и удалился.

***

Весна и лето прошли вскользь. Вначале грязь и солнце, затем солнце и насекомые. Феймор упорядочил своё написание рассказов. Составил что-то вроде графика и планку движения на несколько лет вперёд. Естественно, подвижные цели. Ведь если бы он прописывал сюжет для всех персонажей земли и мог не только намекать на гениальность отдельных персонажей, но и содействовать физически, то это могло закончиться хорошо. Ну, или не очень хорошо. Понятие относительное.

Всё тёплое время года он получал повышенную зарплату, даже обзавёлся вторым креслом. К нему однажды пришла Лиз и её поэт. Не очень хотели задерживаться, но и Фейм этого не желал. Второе кресло для комфортного расположения ног.

Деньги на камин скапливались, а дело не сдвинулось с мёртвой точки.

Так вот, на дворе 1889 год. Ноябрь. Феймор вновь наступает на месяц с неприязнью и движется в неизвестное направление. Трость вязнет в грязи и позволяет оставить на себе след. Сегодня он решил прогуляться по незнакомым улочкам города. Серо, мокро и свежо. Блуждая по окрестностям, он нашёл два замечательных места – кофейню и бар. Кажется, неспроста они располагаются так близко. Но сегодня он пройдёт мимо.

Цирковая труппа разбирала свой шатёр и покидала территорию города. Кажется, они должны были это сделать на пару месяцев раньше. Вот смотришь на них – обычные люди. Живут своей идеей и бесполезным повторением программы изо дня в день.

Каждые выходные к ним ходят одни семьи. Интересно, как им это не надоедает. Работать на новую публику бесполезно. Ведь есть деньги на развлечения у тех же семей, которые от воскресенья до воскресенья… ну, уже было сказано.

Всё остальное было обыденным. Впрочем, как часть улицы, на которой жил писатель. Неспешно он направился обратно.

– Жизнь – чуть позже, сейчас – работа, – тихо произнёс Фэймор вслух, пряча руки в карманы. Его не ждал вкусный ужин дома. Тихо, холодно и пусто – всё, как он и оставлял.

Войдя в комнату, писатель очнулся. Совершенно не уследил за тем, как он прошёл тот же отрезок расстояния и ничего не заметил. Мыслей тоже не сохранил.

Скрипящие дверные петли и запах табака встретили на пороге. Оплошность приоткрытого окна сыграла с ним злую шутку. Теперь, из-за мелкого дождя его листы были мокрыми. Чернила будут расплываться, и неустойчивая мысль писателя рассечёт целостность листа. Он прошёл внутрь, разуваясь на ходу, захлопнул дверь. Окно уже плохо закрывалось, поэтому он закреплял одну раму к другой самодельной щеколдой. Влажные листы он отложил в сторону, не давая пропитаться тем, на которых он будет сегодня работать.

Феймор сидел до наступления темноты и думал о чём-то своём. Хотя этих мыслей практически не осталось. Есть моменты, которые Фэйм будет крутить в голове раз за разом, которые точно не должны пропасть. Но даже сейчас они воспроизводятся как воспоминания под лёгкой туманностью и нечёткими очертаниями. У букв нет формы, у физических явлений нет границ.

Сегодня он понял, что соберёт свои вещи и покинет этот город. Правда так и не знает, есть ли возможность это сделать при его работе. Если он не забудет, то обязательно спросит. Вот только главное – держать это в голове.

Может, это даже не его желание.

– А что изменится, если я перееду? – задал он вопрос самому себе. Всё также вслух. Он почувствовал сухую корочку, которая склеивает губы, когда держишь их долго закрытыми. А открывание отдаётся резкой болью и появлением сукровицы. Он потёр средним пальцем сухую кожу губ и отковырял её. Стало только хуже.

В этот момент мысль о переезде покинула его. Лишь встал вопрос более насущный: как избавиться от физических мелких неприятностей, чтобы потом вернуться к душевным пустотам.

Закат и резкое потемнение за окном его отвлекли. Он понял, что пора браться за дело. А жизнь и душевное состояние пока подождут.

***

Работа в эту ночь была мимолётной. Когда увлечён делом, то совершенно не замечаешь, что происходит вокруг. Но один момент оторвал от погружения.

Услышав крик и хруст замёрзшей грязи, Фейм инстинктивно поднял глаза наверх в сторону окна. Женщина даже не кричала, а выла, срываясь на громкие всхлипы и слова. Их разобрать не вышло, она говорила на другом языке, которого писатель не знал, но слышал ранее.

Мужчину было слышно по грузным шагам и дыханию. Феймору в голову ударило воспоминание про «коллегу в чёрном», тот не дышит совсем.

Писатель в этот момент оцепенел. Он слышал животный крик женщины, которая в беде, но не мог сдвинуться с места. Ему было страшно. Может также, как и ей. Тонкие пальцы женщины скребли по грязи. У неё садился голос, и дыхание через рот стало более явным. Она вдыхала морозную ночь в лёгкие и выплёвывала последние минуты жизни наружу. Она кричала до последнего, плакала и голова её становилась тяжелее, а кровь тягучее.

Один удар, и она молчит. У писателя холодный пот и расширенные зрачки. Он боялся за себя, за неё и за мужчину. Прошла вечность. Феймор всё ещё дышит короткими вдохами, на улице снова тихо. Он не боится смерти, он боится мужчину с ножом. Или топором. Или верёвкой. Чтобы мужчина не сделал женщине, Фейм этого боялся.

Писатель зажмурил глаза в надежде на то, что он проснётся. От шестнадцатилетнего сна, в который он погрузился в двадцать четыре года. Или двадцать пять. Однако, реальность ему показалась всё та же, ведь он в тот день проснулся и устроился на работу своей мечты – писателем. Или человеком, который придумывает сны, называйте как угодно.

***

В пять утра послышался стук. Фейм стоял у порога. Минута в минуту приходил человек в чёрном и забирал рукописи шестнадцать лет подряд. Он, будто запрограммированный, постучал об дверной косяк, видя, как ждёт его Феймор и протягивает листы. Гость будто не ожидал совершить других действий и по наитию повторил привычные движения и количество шагов на стук.

Человек в чёрном кивнул. Не успел он развернуться, как писатель начал диалог первым, вспомнив о намерениях.

– Я могу переехать? В другой город. Не знаю, как это может повлиять на сдачу материала.

– Спроси это у себя. Я появлюсь в пять утра. Материал должен быть готов.

– Мне не стоит спрашивать о том, как меня найдёте?

– Не стоит.

Он ушёл, не продолжив диалог. После того, как гостя поглотила тьма, Фейм захлопнул дверь. Писатель заметил, что так и не купил камин за шестнадцать лет и все его пожитки могут уместиться в одном чемодане. Феймору оставалось выбрать город и место, где будет жить.

Глава 3

Это заняло порядка двух месяцев. В 1890 году он переехал в соседний город, который был гораздо больше, чем его родной, а по соседству – столица.

В его новой комнате светлые стены, приемлемое освещение и тепло. Есть массивный деревянный стол у окна и одно потрёпанное кресло. Пустую стену украшала картина, которую Фейм купил на барахолке. В массивной раме расположилось то, что уносило в детство и отрочество писателя.

Каждое утро, после работы, он смотрел на яркое пятно на стене. Это единственное, что могло отрезвить его память. Феймор вставал напротив. Писатель смотрел по центру рисунка – изображение становится больше. Медленно пропадал пол, стены и потолок. Оставалась пустота и холод. Такой неприятный пронизывающий холод, который будто разбирал его на части, как и стены. Ложные воспоминания пластом наваливались на тело, но от них было ещё холоднее. При новом витке неподдельных эмоций он медленно наполнялся теплотой изнутри. Пласты льда не рушились, но изнутри было немного спокойнее.

Ничего особенного он так и не вспомнил, даже имена родителей и сколько человек жило в его родительском доме. Но детали могли скрасить момент перед отправкой на покой. После этого ритуала он располагался на кресле, совершенно без сил, и закрывал глаза. Он жалеет о том, что не может просто провалиться в сон.

***

Без собеседников ему становилось скучно. Периодически он вспоминал Лиз, её поэта, Оскара Уальда и паренька из бара. Даже тех безработных, которые просиживали штаны больше года. Ему не хватало знакомых лиц. Это как точка опоры, которую изредка нужно ощущать. Единственное знакомое лицо – человек в чёрном. Он по-прежнему не дышит, забирает материал в пять утра и подкидывает денег, чтобы Фейм продолжал жить. Его расходы увеличились. В новом городе весь запас монет на камин он истратил на дорогу. Ещё обустройство, что немаловажно.

Камин обязательно будет, однажды.

В июле он позволил себе новую рубашку и трость. Конечно предыдущая трость привлекала его больше, но он её благополучно оставил в родном городе. О чём уже не раз пожалел.

Выйдя днём прогуляться он поставил себе цель – познакомиться с местным горожанином. Уже прошло практически полгода, как Феймор разговаривал лишь сам с собой, иногда заводя мысленный разговор с теми, кого знал.

– И ты считаешь, что необходимо нагнетать обстановку? – спрашивает Оскар. Мысленный Оскар.

– Конечно, иногда это помогает. – Пожал плечами Фейм.

– То есть ты хочешь это проверить? – неодобрительно спросил писатель.

– Может быть. Или сделаю позже, – ответил мысленно. – Сомнение есть путь к истине. А истины нет.

***

Солнце съедало всю комнату. Утренние лучи самые агрессивные и безжалостные. Фейм не знал, как отвернуться от яркого света, чтобы глаза смогли отдохнуть. В предыдущей комнате окно располагалось не на солнечной стороне. Этого он не ценил.

Выйдя на улицу, он заметил что его трость погрузилась в брусчатую дорожку. Соскребала пыль из защелин, собирая на себе миллиметры летнего города. Феймор пошёл на знакомую барахолку, которая располагалась близ его жилища. Там есть всё и даже больше, чем нужно писателю для счастья. Ну, относительного счастья.

Пройдя к лавкам со шторами он понял, что денег катастрофически не хватает. За кусок плотной ткани просили неимоверные деньги, хотя это не фирменный магазин. Торговаться Фейм не умел. Даже считал что это ниже его достоинства. Ведь если не можешь себе позволить вещь, то не нужно просить об уступках и давить на жалость. Либо можешь, либо нет.

Он присмотрел плотные чёрные шторы в пол, которые стоили своих денег. Тех, которых у него нет. Немного покрутившись возле них, он развернулся и собирался выходить.

– Господин, у меня тоже есть шторы. Дешевле. Не хотите посмотреть? – окликнул его светловолосый парень. У него было большое родимое пятно на шее и зелёные глаза.

– Хочу. Куда подходить? – писатель обернулся и посмотрел немного вниз. Собеседник оказался на голову ниже его.

– Поближе, я покажу, – машет рукой в сторону незнакомец.

Феймор подошёл к нему и оглядел ближайшие столики с товаром. Штор там не было.

– Тут они везде дорогие. Я могу украсть их для Вас, если есть половина суммы, – тихонько произнёс белобрысый.

Писатель на секунду задумался. С одной стороны – это незаконно. Если поймают паренька и тот укажет на Фэймора, то невесть чем всё может завершиться. С другой стороны – кажется, он проделывает это не в первый раз. Ещё есть риск того, что он просто сбежит. Но спортивный интерес взял своё.

– Ты приносишь шторы, я отдаю тебе деньги, – предложил Фейм.

– Нет уж, деньги вперёд.

– Откуда я знаю, что ты меня не обманешь?

– Ниоткуда. Никаких гарантий, а я своей репутацией могу попрощаться в любую минуту. Ну, если поймают.

– Какой же?

– А, не местный. В общем, давай деньги, я добуду тебе шторы.

Фейму было больше интересно, чем переживать о потере кровно заработанных. Он вытащил из кармана несколько монет и протянул пареньку. Тот быстро забрал и указал на кофейню:

– Располагайся там и следи за представлением. Я скоро вернусь.

Феймор уже чувствовал подвох, но от кофе не отказался. Хоть какая-то компенсация. Он заказал кофе и присел в летнике. Паренёк крутился у лавки со шторами и выжидал момента. Со стороны выбегает мальчишка и хватает одну из тканей, проносясь мимо продавца. Маты и угрозы посыпались в след юного грабителя, и тучный мужичок ринулся за ним. Под шум и переключение внимания парень попытался утащить те самые чёрные шторы. Однако и ему пришлось впасть в бегство. Каким-то неимоверным образом ему удалось свернусь к домам и пропасть. А вот мальчишку поймали. Разразился скандал, незамедлительно нагрянула полиция. Что было дальше – история умалчивает. Присоединились другие торговцы и закрыли обзор на картину событий.

– Господин, я свою часть выполнил. – К нему за стол присоединился статный юноша в новеньком костюме. Под столом уже лежала небольшая коробка. Поправив очки, он протянул руку в белой перчатке. – Арн. Меня зовут Арн.

– Феймор, – представился писатель, пожав руку грабителю.

– Я там ещё несколько штучек для Вас позаимствовал. Это в качестве новоселья. Ну и приглашения на виски в местный бар. Разумеется, за Ваш счёт. – Арн взял свою чашку доппио4 и аккуратно попробовал напиток. – Не шедевр. И зерно у них дешёвое.

– А ты эстет, я смотрю, – усмехнулся Фейм. – Давай на «ты». Выражаю благодарность за дополнительные вещички, конечно, но что будет с твоим напарником?

– Кем? А! Он получил свою монету. А то, что не справился с задачей – его проблемы. У меня нет напарников. Во всей работе чувствую азарт.

– Что ж, скажи, где располагается ваш «местный бар». Можно будет на днях свидеться. – Поэт не особо хотел проводить вечер с Арном, но увидел в нём занятного персонажа.

– Следующий перекрёсток после барахолки и налево. Давай вечером через два дня, – предложил парень.

– Я по вечерам работаю. Однако, на часок-другой можно отвлечься.

– Занятно. Так и поступим.

Арн больше не притронулся к кофе. Он встал со стула и кивком попрощался с Феймором. Поправив очки, новый знакомый удалился в сторону жилого массива.

***

Писатель посмотрел на содержимое коробки уже в своей комнате. Чёрные шторы в пол, карандаш, белый камень (кажется, даже драгоценный), одно яблоко и носовой платок. Фейм усмехнулся. Кажется, Арну не важно что красть, главное как.

В комнату больше не врывался свет, а лёгкая полутьма днём давала писателю спокойно отдохнуть.

Яблоко пригодилось в качестве ужина, а белый камень расположился на столе возле стопки бумаги. Фейм часто его смахивал, слишком небольшой предмет интерьера.

Анализировав свои предыдущие заметки, он принялся к написанию новых историй. Для писателей он рассчитал плодотворные ближайшие пять лет. Так, в промежутке с 1890 по 1895 годы из-под пера были изданы: «Приключения Шерлока Холмса», «Разгром» Золя, «Машина времени» Уэллса. В то же время образы помогли создать «Лунная ночь на босфоре» Айвазовского. Ещё к 1898 году открыт полоний и радий, а радио в 1893 году. Вот к изобретению баскетбола он не имел никакого отношения, но игра показалась неплохой.

В пять утра пришёл человек в чёрном. Передача состоялась, Феймор не получил и слова в свой адрес от «коллеги».

Зато после его ухода он остановился и провёл свой утренний ритуал с картиной. В этот раз стены распадались на мелкие кусочки, и когда-то чёрное пространство заполонилось белым. Фейм вспомнил, что делал небольшие записи в свою тетрадь. Научные заметки и небольшие открытия, которые узнал от репетитора. Они ему казались невероятно притягательными. Будто решаешь сложную задачку, но здесь нет определённых правил. Точнее, правила есть, но юный ум ещё не постиг дело насколько хорошо, чтобы ориентироваться в этом свободно.