Гражданин Ватикана (вторая книга казанской трилогии)

– Дык!..

Одна из папиных дорожных сумок, под завязку набитая хрусталём, позвякивала на каждой кочке…

День первый

…Позвякивала на каждой кочке.

– Куда ночевать? К Эн? В деревню?

– Не знаю?! Сейчас завалимся к Павлу (брат-дальнобойщик; у нас в семье почти всех мужчин зовут Павел), посидим, выпьем, перекусим-перевыкусим… Там видно будет… Как на работе дела? Нравится там работать?

– Да мне вообще работать не нравится… Нет, конечно там хорошо… Протоколы пишу…

– Команданте не за границей?

– Да нет вроде. А что?

– Ничего. Девки?

– Да… Девки там тоже работают…

– Не нашёл себе женщину.

– Ннеет…

– Всё дрочишь?

– Ой, да ладно тебе! Что делать…

– Ха-ха-ха!

– Я тебя оставлю у Паши; сам домой поеду, позвонишь, когда тебя забирать.

– А что, ты со мной не пойдёшь?

– Нет, конечно.

– А что так?

– Домой поеду – прилягу…

– Всю жизнь проспишь, надо уже начинать шевелиться, если чего-то добиться в жизни хочешь. Я в твои годы уже семью кормил.

– Ага, уже вторую…

– Ну и х..и!!…

– Да всё нормально.

– Ну и какие планы на будущее? Дрочить? – закидывая руку за мой подголовник.

– Я хочу жить на берегу Тихого океана.

– Дрочить на берегу Тихого океана! Ха-ха-ха! (искренний радостный смех).

– Ха-ха-ха (саркастический неискренний смех).

– Во Владивосток переезжаешь?

– Нет, конечно! В Калифорнии. Курить траву, есть морепродукты…

– Ну-ну, и как ты собираешься туда попасть?

– Пока не знаю. Может стану актёром… Или режиссёром, культовым, конечно… Ты бы тоже мог в актёры податься. Помнишь, мы смотрели передачу про фрик-актёров? Наденут на тебя костюм зайчонка, свистульку выдадут; будешь на закрытых голливудских вечеринках поднос с кокаином носить между звёздами кино и эстрады…

– Ну-ну… Шути-шути…

– А что?! Ты ко мне переберёшься через некоторое время. Тебя же здесь ничего особо не держит, кроме твоей мамы – моей бабушки, хотя к тому времени… Купим тебе поддержанный «Харлей», пивное пузо у тебя уже есть.

– Ну-ну… Шути… Хотя «Харлей»…

– А что? Рванёшь в неизвестность, ты же много раз так делал.

– Ты меня знаешь, мне только подпоясаться….

– Ну, тогда договорились.

Мы подъехали к частному дому моего троюродного брата Павла. Около его дома (и около двух других домов с обеих сторон от его дома) была припаркована фура с крытым прицепом.

– Американец, – сказал папик, указывая на грузовик.

– Это же Volvo! Это шведская марка.

– Передок видишь?! Выпуклый! Грузовики с выпуклым передком называются американцы, а с невыпуклым – европейцы, не знаешь что-ли? Посигналь-ка. Что, они там спят что-ли, пускай гостей встречают.

– Сигнал не работает.

– Нууу, совсем плохо, что с ним?

– Хрен его маму знает, лицензия закончилась… Это же Лада, ёпрст… Калина, ёпрст… Я тоже Volvo хочу купить. Модель c30, я тебе показывал, помнишь? Любого цвета кроме синего…

– Ладно, Це тридцать? Когда куплю – дам тебе прокатиться.

– … а ты по какому вопросу вообще-то?…

– А что, я не могу просто так приехать. Маму – твою бабушку, увидеть! Ты сам-то давно в деревне был?!

– В твой последний приезд, кажется…

– Очень красиво!

– Серьёзно, что за дело срочное такое? Ты же недавно здесь был.

– Ладно, потом… А что с пальцем? Сломал когда дрочил?

– Просто сломал. Сейчас на больничном. До… Короче на две с половиной – три недели свободен.

– Ладно, вон Паша идёт. А как теперь со сломанным-то пальцем?..

– Что?

– Ну, дрочить будешь?! Ха-ха-ха-ха!

Через десять минут я уже, вымыв лицо с мылом дважды горячей водой и протерев двумя кубиками льда, лежал на диване с закрытыми глазами. Московское время: шестнадцать часов пятьдесят девять минут. Быстро обернулись, в час-пик не попали. «We just poked a little empty pie… For the fun that people had at night», – крутилась в голове старая песня. Я думал о недавно умершей прабабушке… Ни папик, ни я ни при каких обстоятельствах не доживём до её лет… Вспомнил, как однажды пребывая в полусне на этом самом диване, я пережил сильнейшее чувство, которое ни разу с тех пор не переживал – чувство неотвратимости смерти (ЧНС), я осознал её неотвратимость на каком-то глубочайшем уровне, как нечто невероятное и в то же самое время само собой разумевшееся, как нечто ужасное и прекрасное одновременно, как нечто отдельное от меня и неотделимое… «More than twist in my sobriety»… Потом я уснул.

*****

Мы смотрели друг на друга из разных углов комнаты, я сидел на краешке стола, скрестив руки на груди. Она сидела в кресле, положив ногу на ногу. «Меня не должна вводить в заблуждение её расслабленная поза», – подумал я. Она услышала мою мысль. Напряжение достигло предела. Через секунду она бросится в бой, чтобы выбить из меня всё дерьмо. Целью моего существования в данный момент было подчинить её без остатка или уничтожить; подчинить её бессмертную душу, а с ней и тело. Не знаю, какие планы были у неё в отношении меня в случае победы; зато я знаю, что она слышит каждую мою мысль. Как по команде мы начали сближение. Каждый из нас понимал, что этот бой не на жизнь и не ради жизни. По мере сближения мы брали вещи, которыми была обставлена комната – вазы, цветочные горшки, радиотелефон, стулья – и кидали друг в друга. Некоторые предметы достигли цели – пролилась первая кровь. Наконец мы сошлись в рукопашной схватке. Это была не драка, а скорее борьба, – болевые и удушающие приёмы; я заметил, что моя цель не только сломить её тело, но и… Да, чёрт возьми, я пытался целовать её и, даже несколько раз мне удалось это сделать, хотя эти поцелуи больше походили на укусы загнанного в угол зверя. В то время как мы катались по полу в этой усеянной осколками быта комнате, наши армии уже шли навстречу друг другу. По какой-то необъяснимой причине каждый из нас обладал огромными армиями, готовыми по нашим приказам броситься друг на друга, чтобы убивать и чтобы быть убитыми. Матери, жёны, сёстры, дети больше не увидят своих бравых солдат. Приказы были заблаговременно отданы. В наших сердцах не было жалости ни к единому живому существу на свете, Тысячи и Тысячи должны погибнуть ради сомнений и страхов Двух. Её ногти превращали моё лицо и шею в полосу препятствий. Под ударами моего кулака сломалась лицевая кость на всё ещё красивом лице; гримаса гнева осталась только на правой стороне. Неожиданно мой правый глаз приобрёл красный светофильтр – ноготь попал в цель. Ещё мгновение и я вспомнил давно забытую боль, которую могут чувствовать только мужчины; есть секунда, потом боль достигнет мозга и парализует тело, я успел ответить ударом в солнечное сплетение, – теперь мы лежали на полу оба, кровь текла из носов и ушей… При всём желании назад пути нет. «Чёрт подери, неужели сорок пять килограмм костей и кожи может так сопротивляться?!», – подумал я, глядя на противника. «Ты ещё и половины не видел, кусок свиного навоза», – подумала она, взглянув на меня.

«Прикажете выслать подкрепление?» «Приказываю!» – мысленно произнёс я. «Приказываю!», – прошептали рядом. Арьергарды армий тоже снялись с постоев. Моё истрепленное кинематографом сознание добавило к происходящему в качестве фона:

«In the morning when I wipe my brow

Wipe the miles away

I like to think I can be so willed

And never do what you say, I'll never hear you

And never do what you say…»

Часто «я не люблю тебя» гораздо страшнее, чем «я ненавижу тебя».

Одежда превратилась в окровавленные лохмотья; перевернув всё верх дном в этой злосчастной комнате, мы переместились в ванную. Разбив зеркало и поранив руки, она ударила осколком меня в шею. Я поскользнулся на собственной крови, падая, ударился головой о ванну. Какого чёрта здесь так холодно?! Я что, умираю?! Приподнявшись на локте, я из последних сил дёрнул её за остатки одежды, и она с грохотом рухнула в пустую ванну. Перекатившись через борт, я оказался рядом с ней. Мы задыхались от морального и физического изнеможения. К этому моменту на нас не осталось ни одной тряпки. Каждый сидел на своей стороне ванной касаясь другого ногами. Её прекрасное тело было сплошь покрыто синяками и ссадинами. Армии сближались, ещё мгновение… Мы не видели свои вооружённые силы, но каким-то неведомым образом чувствовали их манёвры. В тот миг, когда первый штык «Великой Армии» нежно вошёл в первое сердце «Непобедимой Армии», мы бросились в объятья друг друга; не извиняясь; не каясь. Всей поверхностью своего избитого тела я чувствовал холод и тепло её истерзанного тела. Армии таяли под убийственным натиском ратного долга. Какая же ты худая, малышка, какая родная… Наша кровь, перемешиваясь, заполняла ванну. Наши слёзы, соединившись в один поток, становились кислотой; оставляли борозды на телах, подчиняясь силе притяжения Земли. Мои пальцы зарылись в её жёстких длинных волосах; она каждое утро начинала с мытья головы, сушки и выпрямления волос… Сквозь шум сломанных систем организма пришло понимание того, что тысячи людей убивают друг друга для того, чтобы мы двое почувствовали жизнь, ощутили её солёно-сладкий вкус на разбитых губах, ощутили горечь в горле из-за отказывающих органов, холод ванны… «Попробуем в следующей жизни», – подумал один из нас. Второй утвердительно кивнул в ответ. Разве не всегда было так? Разве народы и страны не шли друг на друга войной из-за любви двух неудачников? Это хоть какая-то причина. Это единственная причина для убийства и смерти. Человек умирает на вдохе. Мы люди? Вдыхаем.

Титры. Огромное количество статистов.

«We just poked a little empty pie

For the fun that people had at night

Late at night, don't need hostility

Timid smile and pause to free

Look, my eyes are just holograms

Look, your love has drawn red from my hands

From my hands, you know you'll never be

More than twist in my sobriety

More than twist in my sobriety

More than twist in my sobriety…»

Счёт: «один-один».

*****

«They never get tired of putting me down

And I'll never know when I come around

What I'm gonna find

Don't let them make up your mind.

Don't you know…»

Всем снятся сны. Разве нет?

Меня разбудил звонок мобильного. Вспомнив всю свою жизнь до этой секунды, я предположил, что звонит папа, чтобы я его забрал от Паши. Но это был не папик. Это была Муся.

– Аллллллё! (передразнил я Мусю).

– Привет Поль, сейчас свободен? Можешь приехать?

– Сейчас… Вообще-то у меня папик приехал.

– Приезжай Поль, поболтаем. Давай-давай, приезжай. Поболтаем… (Голос у Муси был какой-то взволнованный).

– А что случилось-то? У тебя всё в порядке? У тебя голос какой-то…

– Приезжа-ай, просто приезжай. У МЕНЯ всё в порядке! Ну давай, приезжай, – поболтаем. У меня кое-что вкусное есть… Через сколько будешь?

– А у кого тогда не в порядке? Ха-ха…

Я подумал, что раз папик не звонит, значит, он плотно завис у Пашки, значит…

– Ну что? Когда тебя ждать, пятнадцать? Двадцать минут? – оторвал меня от раздумий (всё-таки взволнованный) голос Муси.

– Сейчас приеду.

Каким-то чудом, не попав в пробку, через двадцать пять минут я был около Мусиного дома. Всё-таки в Казани всё рядом, если на машине и если без пробок. Лифт поднял меня на десятый этаж. Выйдя на лестничную площадку из кабины, я посмотрел вправо, потом влево, тщетно пытаясь вспомнить какая у Муси квартира. Так ничего не вспомнив, я вытащил из кармана сотовый, но набрать Мусин номер не успел, так как она собственной персоной появилась из правой двери. Переступив порог и поздоровавшись, я заметил, что Муся убитая.

– Муся, ты убитая? – спросил я у Муси.

– Да. Хочешь?

– Нет.

– А будешь? – она засмеялась, но над чем-то своим.

– Буду.

Спустя десять минут (а может три часа) я хохотал и катался по полу Мусиной кухни. Как только приступ хохота кончался, я кидал взгляд на сидящую на стуле и смотрящую на меня безразличным взглядом Мусю, и меня накрывала новая волна веселья. «И всё-таки она чем-то обеспокоена», – подумал я сквозь пелену дурмана. На пике наркотического опьянения я начал мыслись в свою любимую в таких случаях сторону – социологическую, как я её называл. Я начал думать о взаимоотношении людей, об обществе и своём месте в нём каждого из нас. Следует, наверное, взять в кавычки словосочетание «своё место в нём», ибо если отринуть собственную личность, признав её продуктом, так называемого личного опыта, то… Мысль перелистнулась. Пришло время образных представлений и, я представил себе интеллектуальный багаж человека как горстку зёрен на гладкой поверхности, а если у человека имеется чувство юмора, то эта поверхность становится зеркалом и размер чувства юмора равен количеству отражённого в этом зеркале зерна.

– О чём думаешь, – спросила Муся, но по выражению её лица было видно, что она не хочет выслушивать ответ.

– Долго объяснять, – ответил я.

– Понятно… Понятненько…

Ещё через какое-то время мы оба сидели за кухонным столом и сосредоточенно курили обычные сигареты. Я понял, что сейчас Муся мне скажет о причине того, почему она меня позвала, потому что возможность созерцания меня катающегося по полу её кухни, конечно, не было настоящей причиной её внезапного приглашения.

– Как работа? – начала Муся. – Нравится?

– О нет. Только не говори, что у кого-то из твоих друзей отняли права и, дело будет слушаться в нашем суде!.. – иногда я бываю чертовски проницательным.

Муся сидела, не шелохнувшись и не сводя с меня взгляда. Я понял, что угадал только часть.

– Ты угадал только часть, – промолвила Муся без всякого выражения.

– Мусенька, говори.

– Помнишь я тебе рассказывала про своего одногруппника, с которым я училась в универе, который потом уехал в Питер?

– Э…

– Не помнишь, ну ладно. Он, короче… Мы, короче, с ним «наладили небольшой бизнес»… Вот… Он сейчас сидит в следственном изоляторе в Казани. Дело будет слушаться в Центральном… Через три недели. Вот такая история.

Горячий пот покрыл моё тело в доли секунды, даже волосы; сразу холодный пот лёг поверх горячего и, у меня зачесалось в нескольких труднодоступных местах одновременно. Ком в горле изменил мой голос.

– Машенька, я ведь просто секретарша!.. К тому же на плохом счету… Секретутка судебного, мать его, заседания!.. Что я могу?!.. Я никого не знаю! Я даже не знаю того, кто кого-нибудь знает! Маша!!! – мне стало так горько. Я почувствовал, что сейчас расплачусь.

– То, что мы сейчас с тобой курили, привёз Денис из Питера…

– Маша… – пропищал я.

Конечно, меня ещё держало…

– Да я и не рассчитывала на то, что ты сможешь нам помочь, просто хотела проверить все варианты… Забудь.

– Мне действительно очень жаль, ты ведь знаешь, что будь у меня малейшая возможность тебе помочь в этом деле, я бы… – я продолжал говорить хныкающим голосом.

– Да ладно, проехали… Будешь чай?

– Да нет, мне пора ехать, у меня ведь папик приехал. Он скоро звонить начнёт.

– Да всё говорю, забудь про это дерьмо; я сейчас чай заварю, «Молочный Улун», чтоб его…

Мы сидели и медленно пили горячий чай. Я ещё разок хихикнул, но осознание того, что мой смех уместен в данный момент также как разбитая форточка в подводной лодке, заставило меня погрузиться в скорбное молчание.

– Му… – телефонный звонок не позволил мне продолжить фразу.

«Ну, где ты там? Дрочишь? Давай приезжай, забирай меня. Я выхожу на улицу, – около ворот тебя подожду. Через пять минут будешь ведь?» – папа был заметно повеселевший, видимо неплохо нагрузился, пытаясь снять стресс от дороги. «Слууушай, я тут отъехал немного. Я не дома пока. Через пять минут, конечно, не буду. Давай не выходи пока из дома, я наберу тебя, как подъеду», – притормаживая, выговорил я. «Начинается!..» – без злобы сказал папа, – алкоголь всегда делал его добрее. «Я у одногруппницы, у Муси» – я взглянул на Мусю, с равнодушным видом сидящую в двух дециметрах от меня, и сердце моё сжалось. Подавив очередной спазм в горле, я выдавил: «Через пятнадцать минут буд…»; положил трубку. Втянув в себя текущие от нервного расстройства сопли, сказал что-то типа: «Мусенька, я пошёл, я позвоню, ладно… Спасибо за чай и за… Пока, на связи…»; не стал вызывать лифт, – решил, что небольшая пешая прогулка под горку освежит мою голову.

Через полчаса я наконец-то подъехал к воротам частного дома нашего родственника. Набрал папу. Он сказал, что уже вот-вот выходит, в итоге вышел только через двадцать минут. Пока я его ждал немного послушал вечернее шоу по «Европе-плюс» с Камоловым. Время натикало ни много ни мало – двадцать один час с чем-то… Бляха-муха-Цокотуха! Какой длинный день! На три главы бы потянул… Папара-ру-рам… – постукивал я по рулю. В голове была пустота, начинался приступ голода.

*****

Через двадцать девять минут мы причалили к подъезду Эн.

– Давай, идём, – скомандовал папик.

– Сам сумки не дотащишь?

– Пойдём, попьём чай. У тебя глаза красные. Накурился?

– Ладно, пойдём, поку… попьём чай.

Я был не готов увидеть Эн. Третий этаж. Нас уже ждали. Мама Эн наверняка накрыла на стол. Папик шёл первый. Эн открыла дверь.

– Привет дядя Паша! Как доехали?! Бухали всю дорогу?! – спросила Эн, смеясь.

– А как же!

Эн обняла папика, наши взгляды встретились. «Привет», – сказал я одними губами. «Привет», – тихо сказала она, всё ещё обнимая папика. Наверное мои глаза в этот момент были как у дворового щенка, которого ни с того ни сего щёлкнули по носу. Я плёлся за папиком, пока он вваливался в прихожую. Через пять минут я уже ел тушёную капусту, которую ни при каких обстоятельствах не стал бы есть раньше. Если бы мне предложили отведать холодец или медузу, я бы не отказался. Да уж, у Муси «бестолковкой» не раскуришься. По мере того, как желудок наполнялся, я чувствовал всё большее умиротворение.

– Как дела, Поль? – спросила Эн, рассчитывая на дежурный ответ, но не услышала даже его, потому что в этот момент я закинул в рот ещё одну вилку капусты, хотя не проглотил предыдущую. Я сделал жест, означающий «сейчас дожую и отвечу», но когда дожевал, момент для продолжения беседы был упущен. Папик с дядей – отцом Эн – вели обычную беседу некоторое время не видевшихся родных братьев. Эн сделала едва заметный жест означающий «пойдём я тебя провожу до машины и заодно покурим».

– Спасибо, я поехал, – сказал я, вставая из-за стола.

– Давай что, – отозвался папик.

– Во сколько завтра за тобой приехать?

– Ну, позвоню, что уж ты, в самом деле… К восьми подъезжай! – раздражённо ответил папик. – Понял?

– Проводишь меня до машины, – спросил я, обращаясь к Эн. – Понял-понял.

Эн с энтузиазмом закивала. Чёрт возьми, какая же ты красивая…

Перекур начался в полном молчании. Потом Эн набрала воздух в лёгкие, но… ничего не сказала. Потом я набрал воздух в лёгкие и сказал:

– Представляешь Эн, ты мне сегодня приснилась.

– Мда, и что я делала?

– Как будто мы с тобой находимся в одной комнате, а наши армии – мы полководцы, представляешь – идут навстречу друг друга, чтобы сражаться. Абсурд, да?..

– Да. И всё? Больше ничего не было?

– Больше ничего. Абсурд, да?.. – глупо хихикнул я.

– Да…

– Хочешь Ваенгу послушаем?

– Нет, я сейчас уже пойду.

– Ладно… – я включил то, что было. – «Clouse you yes, and I kiss you; tomorrow I miss you…» – зазвучало из колонок. Нажал ещё раз – включился диск: «…бла-ла-ла нам напели мол

Пара лет, до-до конца Света

И за что тебе нравится

Так эта планета?..» Выключил. Я почувствовал стыд за своё пребывание на Земле. Покраснел, стал теребить переключатель скоростей…

Через двадцать минут я уже, умытый и протёртый льдом, лежал на диване и читал с телефона «Работа актёра над собой». «Раз, другой вы посадите себе синяк или шишку на лоб. Преподаватель позаботится о том, чтобы она не была слишком велика. Но слегка ушибиться – «для науки» – не вредно. Это заставит вас в другой раз повторить тот же опыт без лишних размышлений, без мямленья, с мужественной решимостью, по физической интуиции и вдохновению». «Вся моя жизнь посвящена перевоплощению» – сказал мне со страниц Станиславский. «Хорошо», – ответил я. Засыпая, взглянул на часы. «Московское время: двадцать два часа двадцать две минуты», – сказал Станиславский. «Удача при мне», – промямлил я.

День второй

Тридцать первое октября две тысячи одиннадцатого года… Понедельник. Семь тридцать утра. Это был самый настоящий восторг, я подумал, что не смогу жить ни в какой Калифорнии. Я был готов подпрыгивать как щенок и ловить его ртом. А, какого чёрта! Я стал подпрыгивать и ловить снег ртом. Люди, проходившие мимо, видели человека, который подпрыгивает и ловит снег ртом. "Выживший из ума БИЧ", – думали люди.

Меж тем, пора было забирать папика от Эн. Я метнул пакет с мусором в контейнер и побежал к машине. Нужно было ещё заехать на заправку, папик дал тысячу рублей накануне; полного бака при наших разъездах должно хватить на два дня.

Я возник на пороге квартиры Эн ровно в восемь утра. В восемь утра и пятнадцать секунд я стоял в проёме гостиной и смотрел на то, как мой папик в одних трусах сидит напротив телевизора и переключает каналы. Я собрался было что-то сказать, но появившийся отец Эн отвлёк меня.

– Что как дела, Поль? Чем занимаешься? – спросил дядька.

– На больничном нахожусь, трахаю социальную систему государства российского, – ответил я дяде, демонстрируя фиксатор на сломанном пальце.

– Это ты как умудрился, – естественно спросил дядька.

«Это он дрочил», – донёсся из комнаты голос папика.

– Да, но сломал при других обстоятельствах, – ответил я.

В гостиную зашла Эн. «Привет, выспался?» – спросила она и сразу снова вышла.

– Ну, ты готов, давай, поехали, – обратился я к отцу.

– Не так быстро, я ещё не завтракал, – ответил папик.

Из спальни на кухню мимо меня пронеслась мать Эн и, с татарским акцентом, как обычно, сказала: «Привет, Поль. Снимай куртку, пойдём завтракать». Я не успел никак отреагировать на слова матери Эн, как снова появилась Эн. Зайдя в гостиную уже полностью готовая к выходу на работу, она села рядом с папиком и уставилась в телевизор.

– Смотри, – сказал папик, обращаясь ко мне и указывая на телеэкран. – Вон тебе куда надо, у тебя же геморрой.

По телевизору шла реклама какого-то медицинского центра, – в данный момент шёл ролик с видео, где лазером срезали какие-то отвратительные ошмётки с непонятного места, хотя догадаться, что это за место, было нетрудно. Моё лицо вспыхнуло.

– У тебя геморрой?! – Эн удивлённо повернула ко мне лицо.

– Слушай его больше! Я вообще не знаю, что это такое! – по моему лицу было заметно, что я прекрасно знаю, что это такое. – Ха! Да не знаю… – сказав это, я развернулся, чтобы как бы уйти на кухню; я начал идти нарочито мелкими шажками, чтобы создать комический эффект, как будто я действительно сильно страдаю вышеупомянутым недугом. Все поняли мою шутку и засмеялись.

– Это наша расплата за прямохождение. Сверху мы расплачиваемся гайморитом, а снизу геморроем, – заполировал я шутку.

Из кухни появилась мама Эн и позвала нас с отцом к столу. Эн встала с дивана и, попрощавшись со всеми, уехала на работу.

Через полчаса мы с папиком сидели в машине во дворе Эн. Папик теребил свой телефон и соображал, в какую сторону поехать.

– Ты конечно вор авторитетный, – начал я разговор. – Но зачем ты при Эн про геморрой?! Что она теперь подумает?

– Завидовать будет, – ответил папик, не отрываясь от телефона. – Давай в цент города, в Кирстан.

Мы нет-нет, да и бросали друг другу реплики из советских фильмов.

– Чёрт возьми, сейчас в сторону центра самые пробки! – я тронулся.

Кирстан в Казани – это такой комплекс, где есть всё для состоятельных людей, – гостиница, салоны красоты, боулинг, бильярд, бутики одежды, релакс-студии и чёрт знает что ещё; и он находится в пяти минутах ходьбы от моего места работы. Итак, без двадцати десять мы зашли в Кирстан и уселись в лобби гостиницы. Папа с кем-то созвонился. Через десять минут к нам подошёл какой-то солидный дяденька. Папа с дяденькой отсели на соседний диван, а я продолжил чтение художественной литературы. Через несколько минут мне стало скучно и я, сказав папику, чтобы он мне позвонил, когда закончит встречу, отправился прогуляться под первым снегом. Я решил посетить дешёвую суши-забегаловку, в которую пару раз ходил во время обеденного перерыва.

Через две минуты ходьбы по осенней жиже, я зашёл в суши-бар. Посетителей не было. По телевизору шёл «Гарри Потер». Я заказал «Филадельфию» и зелёный чай.