скачать книгу бесплатно
Задыхаясь, он отчаянно пытался сделать глоток воздуха, но легкие его отказывались работать, и каждая секунда жизни доставляла невыносимое мучение. Его тело содрогалось при каждой судорожной попытке вдохнуть; удары сердца расходились гулом по венам, и словно раскаленные иглы вонзались в виски и глазницы каждое долгое мгновение тогда, когда кровь в своем стремительном движении достигала мозга.
Часты текли. Джеймс все лежал в постели и глядел в пустоту, пока боль медленно отступала. Он открывал глаза, и безразличная черная бездна притягивала его взгляд, и он чувствовал грани миров, сходящиеся в его сознании, и ощущал себя так близко к хрупкому краю, как только можно было к нему приблизиться, не разрушив. Он чувствовал на своем лице дыхание иного мира, и близость чего-то великого заставляла его сердце дрожать от ужаса.
Его путь среди теней начинался сегодня – он чувствовал это, – и что бы он ни искал в этом городе, и что бы он ни нашел, все это станет тропой для него, ведущей к истине, и прежняя жизнь и прежние мучения непременно останутся позади. Он чувствовал знаки, он видел их в своих снах, и сейчас он собирал их из осколков сознания. Последняя капля опустилась в чашу, и вот он здесь.
– Я видел знак. – глухой шепот сорвался с его губ, а после он снова замолчал, уставившись ввысь, и лишь только губы его продолжали кровоточить от укусов, а пальцы сжиматься в кулаки.
Он подумал, что это конец, что он, должно быть, отбыл свой срок, что наказание прекратится уже совсем скоро, что часть его души перестанут терзать за преступления, которых он не совершал. Но страдания не прекращались, и с каждой новой мыслью боль лишь усиливалась.
Он обессилел, как никогда ранее, он будто бы был обескровлен. Он был остужен. Нет, страсть никогда не горела в нем, он был холоден, даже слишком, но нежен, как прикосновение шелка, спокоен, как волны в плеске заката. Он был существом будто бы неземным, будто бы альвом, но на его руках была кровь – клочки погубленных душ, – и этого он не мог терпеть более.
Джеймс встал с кровати и подошел к зеркалу. Отражение смутило его чистотой представшего пред ним облика, и он отвернулся, не желая глядеть в глаза даже самому себе.
Тусклый луч солнца опалил его глаза, и он прикрыл их ресницами, и снова схватился за голову.
Страх растекался по его венам, и каждая секунда без боли казалась ему последней. Он готовился к тому, что в любое мгновение каждая клетка его тела вспыхнет и разорвется на куски, но, даже превратившись в пепел, каждая его частичка будет ощущать боль, всепронзающую и непреодолимую.
Он обратился к звездам, но они молчали, безразлично наблюдая за его страданиями, и он усомнился в могуществе всех тех существ, что так безучастно принимают его боль или же и вовсе позабыли о его существовании и не думают спасать его из плена тех темных демонов, что отняли у него жизнь, разорвали на части и сковали цепями, и имели власть над каждым его движением, плетьми своими окутывая его тело.
Но среди бесконечной агонии он впервые за все время своей новой жизни почувствовал искру, способную его спасти. Едва ли он понимал, что это была за искра, и, быть может, она являла собой лишь символ, открывающий для него тьму еще более глубокую, чем та, что все это время его окружала, но он шел ей навстречу, в слабом ее мерцании различая тени, протягивающие к нему свои руки. И он тянулся к этим теням всем своим существом, и он чувствовал, как в неясных их прикосновениях растворяется боль.
Но руки теней не стремились вытянуть его на поверхность, но с холодной настойчивостью проникали под его кожу, раздвигали ребра в попытке вырвать из него то единственное, что было для них в нем ценного. И он отдавался их воле, принимая такую казнь за наслаждение, сравнимое со свободой.
2
17—18 октября
Смутная темная энергия привела Джеймса в этот город; знак, посланный ему таинственным существом, вычерченный кровью, отзывался болью в его сознании. Его ожидали тут – он это знал. Но где сейчас был тот таинственный посланник? Никто не являлся к нему, и никто за ним не следил.
Он оставался в комнате до поздней ночи изо дня в день, и лишь с темнотой выбирался на улицу. Он бродил меж сырых стен домов, и холод терзал его тело, но это было наслаждением по сравнению с той невыносимой болью, что ему приходилось терпеть. Он блуждал по узким улочкам, скрываясь в тени и тумане, в каплях дождя, и ветер заглушал звуки его шагов. Он взбирался на холмы и глядел вдаль, на спокойную гладь залива и лес, что рождал в нем воспоминания смутные и болезненные, и страх одолевал его сердце, и он замирал, с тоской принимая свое беззащитное одиночество.
Дни шли, и он проводил их в стенах своей тесной комнаты в отчаянных попытках отыскать способ избавиться от своих мучителей. Едва ли он понимал, в чем была его вина и почему они так безжалостно уничтожали его. Он не знал даже, кто они такие на самом деле и почему так желают, чтобы он страдал. Но сейчас он здесь по своей воле, и никакие пытки не способны вернуть его обратно в темницу, и пусть они терзают часть его души, власть их ослабла, и кто знает, отчего. Быть может зло еще большее ожидает его впереди, и он движется сейчас к нему прямо в руки, но, если оно не станет терзать каждую клетку его тела, он готов будет ему повиноваться.
Но более всего Джеймс боялся, что даже если он уйдет в мир небытия и страха, растворится в мирах, полных чужого господства, в непознанных глубинах мрака, то и там его найдут и разорвут на части. Изнывать от боли он был не в силах, а избавиться от нее казалось невозможным, и приходилось терпеть, задаваясь единственным вопросом: почему он до сих пор жив? В ответ мучители его молчали, и лишь боль от пыток становилась насыщенней, лишаясь изящества и превращаясь в одну сплошную волну терзаний. И тогда, когда Джеймс открывал глаза и обнаруживал себя в стенах этого города, иные вопросы роились в его мозгу: зачем он здесь, кто и что желает, чтобы он был здесь и почему изо всех пытается его не упустить?
Но ответы оказались ближе, чем он предполагал, и тогда, когда отчаяние одолело его и он едва не сдался, последний знак явился ему во всей своей полноте, обретая облик, сменивший пустые туманные предчувствия.
Однажды после завтрака старик-управляющий оставил на столе свою обыкновенную утреннюю газету, и Джеймс, полагая, что тот больше о ней не вспомнит, решил забрать ее к себе и скоротать время за чтением статей. Интуиция оставила его совершенно в тот день и, в который раз убеждаясь в ложной ценности своего предчувствия, уже почти было решив снова сбежать из плена стен этого города, он отдался последней надежде увлечь чем-то свой разум.
Расположившись за столом с чашкой кофе, Джеймс стал пролистывать некрологи, но оставил это занятие, раскрывая газету посередине, там, где в глаза бросался крупный громкий заголовок. Стоило ему взглянуть на текст, как кровь его похолодела, и тонкие листы задрожали между его пальцами. Слова ударили ему в мозг фонтаном отравленной крови. Он жадно читал снова и снова, и детали ужасного преступления восставали перед его глазами картинами столь яркими, что даже фантасмагорические сны не в силах были сравниться с ними.
Он коснулся кончиками пальцев имени жертвы, и ощутил, как волны чужой боли проходят сквозь его тело. Он надеялся в ту же секунду опознать лицо убийцы, но вместо этого перед глазами его возникла лишь безжалостно затягивающая его в свои глубины тьма. Он отпрянул от статьи, полоснув дрожащими пальцами по краю бумаги, которая подобно острому тончайшему лезвию глубоко вошла под кожу, и спустя несколько мгновений кровь засочилась из царапины, запятнав имя убитой.
Он вновь попытался проникнуть мыслями в секунды убийства, но и на этот раз непреодолимый барьер встал между ним и событиями, к которым он стремился. Никогда еще ничего подобного не преграждало ему путь к истине, и теперь сердце его дрожало от странного ощущения близости чего-то великого, пришедшего за ним. Он чувствовал это в своих венах – волны чужого могущества вливались в его кровь, и сердце принимало их в себя, переполняясь незнакомой болью, совершенно чужой природой, возрождающей, однако, смутные картины в глубинах памяти.
В этот же вечер, вооружившись пистолетом и отмычками, Джеймс отправился навестить поместье Ланвин.
Сумерки сгущались, город уже пустовал. Окраина спала в счастливом неведении о том, кто бродит по ее улицам в эти часы, в вечном преследовании скрывается в тенях и обозначает свое присутствие в светлых пятнах фонарей.
Ночь была лунной, совершенно безоблачной, и свет лился с неба волшебными потоками раскаленного серебра и будто бы желал, чтобы малейшая фигурка, малейший силуэт ясно, словно в зеркале, отражались в душе каждого, кто опустит свой взгляд на бархатную гладь осенней дороги. Ночь была теплой, словно сентябрьской. В небе – ни клочка облака, ни малейшей туманной дорожки, лишь только звездная бесконечность, тонущая в бесконечности темноты.
Холодный узорчатый щит богов завис на небосклоне белоснежной лампадой, посылавшей душам нити столь тонкие, что доступны были лишь зрению нежнейших из всех существ, и нити эти куполом оплетали ночную сторону Земли. Нити превращали сердца в священные светильники, отчего они становились доступны всем восторженным порывам, которые только могут рождаться в человеке. И все небезразличные в такие ночи глядели на луну, и сердца их таяли в сиянии, и сияние это подавало знак другим блуждающим в ночи огонькам. И люди скрывались лишь в свете луны, одетые и опустошенные им, впустившие его в глубину своих глаз, позволяя ему достигнуть глубокого дна своей души.
Джеймс остановился под одним из многочисленных фонарей на пустующей улице и понял глаза к небу. Мигом он забыл все то, ради чего явился сюда, а еще через мгновение поймал душой блуждающую нить луны. Печаль облегчилась, но на смену пришло одиночество. Он вспомнил, что вот уже столько времени ничто не спасает его от боли, и ни одно существо не способно протянуть ему руку, чтобы он мог ухватиться за нее и выбраться из той темной и сырой ямы, где холод пробирает его до костей, где только смерть наблюдает за ним.
Он изнывал от боли каждую секунду, как будто бы с него начисто содрали кожу, и теперь любое дуновение и каждая мельчайшая пылинка – все, что касалось его тела, доставляло ему мучения, неподвластные человеческому разуму, самой человеческой природе.
Он выполнял все, что они просили: он появлялся там, где они ему приказывали и уничтожал того, кого должен был уничтожить, и добывал то, что должен был добыть. Он не нарушал правил, как бы он ни страдал, он не нарушал их.
Но однажды они ужесточили муки. Они – эти неведомые существа со звезд. Они называли его странным именем, они твердили что-то о далеких землях, что были ему когда-то домом, но никогда не открывали ему всей правды, не позволяли ему вспоминать, никогда не возвращали память. Они терзали его, стоило ему только закрыть глаза; они имели над ним власть. В глубине души он подозревал, что сила его велика, гораздо больше, чем у каждого из рвущих на куски его душу тварей, и что они боятся его и доводят до полусмерти, чтобы только никоим образом не сумел прознать он суть своей природы.
Джеймс выпрямился во весь свой рост, расправил плечи и подставил лицо лунному сиянию. Профиль его высекался мрамором в темном воздухе, и глаза цвета весны впитали холод и прозрачную глубину ночи. Он не заметил, как неслышно ему пересекла дорогу черная фигура, пробежала и скрылась за глухой стеной дома.
Существо то мрачное и холодное, печальное, словно дух осени, было душой, наполовину лишенной крови, обессиленной душой, утратившей волю к жизни и борьбе, но вынужденной страдать и сражаться за все, что однажды потеряло и отвечать за все, что однажды совершило. Забытое и покинутое богами, она – создание, чьи имена бросают в дрожь миры, воительница, из тьмы обернувшаяся лицом к свету, но все еще стоящая в тени – ступила на путь древнейшей из существующих войн, чтобы в последний раз имя ее прогремело над сводами Вселенной после ее великой победы или сокрушительного поражения.
Она прокралась в опустошенный, залитый лунным светом, квартал и глядела на ночное светило и на Джеймса, стоявшего неподвижно, в немом трансе разглядывающего небо. В его фигуре, в изгибах его профиля, в волнах его волос она узнала блуждающую в веках душу, разорванную и терзаемую. Он – один из тех, кто охотится за такими, как она, один из тех, кто останавливает тех убийц, которых человеческие законы остановить не могут. Он ищет ее, он услышал ее, но едва ли подозревает о том, что на этот раз он не охотник, но жертва, угодившая прямиком в ловушку хищника. Как только он сделает шаг, дороги назад уже не будет – путь оборвется, обрушится, лишая его любой связи со всем, что составляло его жизнь прежде. И она ждала этого шага, ждала, пока он сам скользнет в ее руки. Единственный шаг – мысль, коснувшаяся разума. Как только он примет ее и двинется вперед – еще одна частица будет в ее руках. Но странник не шевелился, и сомнения тянули его назад, в рабство боли и ужаса.
Минуты шли, но он стоял, застыв на месте, парализованный страхом, не в силах пошевелиться. И наконец, он сжал пальцы в кулак, и легкая боль отозвалась в тончайших порезах. Он поглядел в прозрачную глубину улиц и двинулся вперед, туда, где разбивались сады и поместья, к молчаливым холмам, прочь от холодного города. И демон тени следовал за ним, властью своей оплетая его конечности. Он вел его к обители смерти, туда, где начинался путь, уходящий в глубины иных веков и готовивший путников своих к битве.
3
17—18 октября 1864
Джеймс был опустошен до дна сияющим светом и дуновением ночи, и в бессилии он уронил голову на грудь и сделал глубокий вдох. С воздухом к легким подступила тупая удушливая боль. Тревожное предчувствие закралось в его сердце и впилось в него, разливая свой болезненный яд. Он огляделся в попытке найти подтверждение своим страхам, но ни единая пылинка не шевелилась, и ни одно живое сердце не билось поблизости. Никто не преследовал его, а если и преследовал, то скрывался так хорошо, что можно было подумать, будто он затаился в другом пласте реальности.
Еще раз с высоты своего роста Джеймс оглядел залитые лунным светом дома, а после побрел в сторону поместья семьи Ланвин. За ним медленно, но неотступно следовал невидимый странник, возбуждая тревогу в разгоряченном сердце.
Поместье вырастало из-за холмов высеченной из черного мрамора громадой, и его послушные, подрезанные и вычищенные сады расстилались по земле сырой и шуршащей массой, а к небу вздымались вычерчивающие в кристальной высоте и скрещивающиеся в фантасмагорическом волнении оголенные, обугленные осенью, яблоневые прутья. Свет луны пронзал сад насквозь, обтекал стволы и ветви, и плоды, облеплял листья, реками струился по земле.
Луна светила в спину Джеймсу и тогда, когда он оборачивался и поднимал голову, она ласкала его лицо, его губы, волны подпаленных солнцем волос, опускала свои холодные лучи в самую глубину его весенних глаз.
Окна дома были черны, и наблюдали за путником подобно пустым глазницам. Джеймсу становилось не по себе, когда он поднимал глаза на эти бесконечно черные симметричные пробоины, и потому он все чаще глядел себе под ноги, не решаясь встретиться взглядом с оскверненной громадой дома.
Смерть царила здесь – он ощутил ее присутствие задолго до того, как приблизился к порогу, и нечто совершенно новое для него витало в воздухе, отравленном убийством. Джеймс приготовил пистолет, осторожно придвинулся к двери и отпер ее отмычкой.
Никого. Мертвая, мучительная тишина, запах смерти, запах свернувшейся и запекшейся крови. Джеймс остановился в замешательстве, и пыль заскрипела под его ногами, разливая в воздухе сладковатый запах и шипящий глухой звук. Он всмотрелся в темноту впереди, и она показалась ему живым существом, бесконечно шевелящимся и тянущим к нему свои щупальца. Плотно прикрыв за собой дверь, Джеймс зажег в руках лампу и приблизился к лестнице.
Кровь еще не отмыли, но уже затоптали – повсюду виднелись грязные следы полицейских сапог. Темно багровые пятна и густые подтеки расползались по всей гостиной, а в центре ее растеклось одно бесконечное огромное кровавое пятно. Кровь впиталась в половицы, в обивку мебели, осталась даже на потолке, на клавишах пианино, на бронзовых подсвечниках и лампах. И Джеймс чувствовал странную энергию, волнами исходящую от каждой иссушенной капли этой крови – он словно знал, какому существу из всех возможных форм жизни она принадлежала, и существо это – ощущение этого странным видением захлестнуло Джеймса – знало его.
Он застыл на месте, и его обволокла со всех сторон тишина. В этом доме она была совершенно отличной от любой иной тишины: она словно представала в виде монотонного глубокого звука, вязкого, как желе и затягивающего в свою лишенную воздуха массу.
Темнота здесь становилась осязаемой, и Джеймс чувствовал ее прикосновения на своей коже, и она проникала сквозь нее, разливаясь в мышцах, пронзая костный мозг. Она оставляла холодные следы на его шее, словно пыталась сжать его горло и лишить легких воздуха.
Джеймс прикоснулся к присохшей к полу крови и поднес пальцы к лицу. Он закрыл глаза, и смутная картина восстала в его сознании, и он смог различить брызги крови и звук разрывающейся плоти, и увидеть бледное сияние кожи в полусвете ночи. Он услышал звуки голосов, доносящиеся издалека, и ощутил, как сердце его сжимают холодные руки опасного и могущественного существа.
Он открыл глаза, и капли пота выступили у него на лбу. Тьма зашевелилась в углах, подползая к нему со всех сторон, и Джеймс почувствовал, как задыхается, и кинулся прочь из проклятого дома, в ужасе, какого еще не испытывал даже перед лицом смерти. То, что произошло в этих стенах – больше, чем убийство. Он чувствовал, как душа здесь разлетелась на осколки, омывшись кровью, и безразличная тьма навсегда поселилась в ее глубине.
Он поспешил как можно скорее покинуть поместье и раствориться среди улиц, но только не возвращаться более в эту холодную шевелящуюся тьму. Он не заметил мелькавшего за его спиной силуэта, не заметил его дыхания совсем близко, прямо у своих губ, как не заметил и обжигающего фосфорическим пламенем блеска глаз, глядящих в его глаза, когда он задумался на секунду, сидя за письменным столом в своей комнате.
Он раскидал по комнате те книги, которые ему удалось добыть в городской библиотеке, и стал перелистывать страницу за страницей, но уже потерял всякую надежду что-либо отыскать. Он оказался беспомощен, как младенец, уязвим и безоружен. То существо, что убивало так беспощадно, могло настигнуть и его, настигнуть и поразить.
Джеймс закрывал глаза и протягивал к неизведанному свои руки, но добраться до него и остановить он был не в силах, и ему оставалось лишь покорно принимать свою беспомощность, оставаясь в тени чужой смерти, оставаясь наблюдателем среди бесконечного потока крови.
Он в который раз пытался зарыться в глубины собственного разума и найти ответ на вопрос о том, что за существо скрывается в глубине его самого, под этой сильной человеческой оболочкой. Он не знал уже, когда он на самом деле пришел на эту землю, уходил ли вообще. Он не знал, что за звезды касаются своим сиянием бесконечности в его глазах и всегда ли он видел над собой именно эти звезды. Он не знал, что за неведомые миры скрываются в их глубине, и почему он так часто рисует их образы в своем воспаленном сознании. Он не знал ничего. Сейчас ему даже не хватало сил вспомнить всех ранений своей души и всех ее радостей.
Среди бесконечного множества предположений, где каждое следующее казалось дальше от истины, чем предыдущее, Джеймсу все же удалось отыскать петлю, за которую он единственно смог зацепиться. Приняв за точку отсчета то, что его присутствие здесь было не случайным, он вычертил на бумаге примерный план поместья, сверяясь с картой, и обнаружил, что сад у дома на четыре части делили две пересекающиеся тропы, что были ориентированы точно по сторонам света, а в центре, как наверняка знал Джеймс, располагалось дерево. Едва ли могло быть хоть что-то, что указывало бы точнее на то, откуда стоило начинать поиски.
Джеймс бросил последний взгляд на свой рисунок, и тоска оплела его сердце, и невыносимая тяжесть склонила его голову. Он ощутил, как страх рождается внутри него и просачивается наружу, заполняя комнату, и с каждой секундой растет и набирает силы. Джеймс сжался, и каждая его частица застонала от боли и того неясного предчувствия, что несло с собой осознание близости чужой смерти. Он ожидал, что это произойдет снова, он знал. Но где искать дальше? Куда идти, чтобы остановить то, что практически неизбежно? Он закрывал глаза, и не виде выхода, и лишь только ощущал, как тело его оплетают бледные руки ведущей его в неизвестность судьбы.
4
18 октября 1864
Ночь протекала в своем обыкновенном безмолвии, и до последнего предрассветного часа Джеймс изо всех сил пытался не уснуть, зная, какие страдания придется испытать его душе и телу, стоит ему только закрыть веки. Однако, лишь только ночь подошла к своему завершению, сон взял над ним власть, и он рухнул в постель, совершенно обессилев, и подумал о том, что сейчас, должно быть, наступит его смерть.
Тело его неподвижно застыло, вмиг парализованное болью, и душа его вернулась в свои оковы, в темницу, где ее отчаянно пытали демоны. Перед нею разверзлась пропасть в глубинах планеты, в ее чудовищных пустотах; огнедышащая бездна, которая поглощала тонущего в ней человека, прикованного цепями к клетке.
Демоны глядели на человеческое тело, прекрасное, но лишенное сил, глядели на его мучения, на его боль, и смеялись, сгорая в неумолчном пламени, и дымились, и плавились. И пламя охватывало Джеймса целиком, доставляя невообразимую боль, но не убивало, лишь лизало его кровь, его кожу, подбиралось к волнам волос, к потемневшим глазам, отражалось в зрачках. И тело его разрывали хлыстами, и кровь вырывалась из ран и пенилась, соприкасаясь с огненными языками.
Джеймс с криком, в холодном поту распахнул глаза. Он застал себя лежащим на кровати в луже крови, и даже с потолка ему на лицо обрушивались алые капли. Мучения его стояли теперь на грани реальности, но смерти от них он боялся меньше всего. Джеймс закрыл лицо руками в мучительном бессилии, вдыхая запах крови и ощущая, как струи ее заливают глаза. Единственное, чего он сейчас желал – более никогда не спать.
Стоило ему только встать с постели, как кровь растворилась дымом в воздухе, и не единой ее капли не осталось ни на бледной ткани одеяла, ни на гладкой поверхности потолка. Джеймс умылся и быстро оделся, желая как можно скорее выбраться из комнаты, где каждая деталь напоминала ему о кошмаре и боли, чтобы холодный воздух улиц, дремавших в утренней полутьме, смог коснуться его горячей кожи, остужая ее жар.
Джеймс выбрался на улицу, вдыхая свежий аромат, и мысли его очистились на мгновение, и мрачные тени в его голове уступили место прохладной чистоте. Он закрыл глаза на секунду, погружаясь в прозрачную тишину, ощущая на коже мягкие дуновения ветра, и сердце его замерло от внезапной вспышки восторга.
Час был предрассветный, изъязвленный мрачной холодностью и подернутый туманом. В эти часы призраки срывали ночные маски, завершали охоту, запирались в своих гробах и засыпали, но были и те, кто оставался и ждал свою последнюю добычу. Джеймс был знаком с ними, ровно, как и с этим часом почивших душ, но страх его давно прошел, слишком давно, чтобы даже и помнить о нем. Но в это утро, по мере того, как он удалялся от города, его охватывала непонятная ему самому тревога, подобная ночному, терзавшему его предчувствию. Быть может (и он был почти уверен в этом) это его сновидение – если можно было так назвать те мгновения боли – пробудило в его душе опасения, но в некоторые минуты, когда он шел по пустой дороге в сторону леса, ему начинало казаться, что его страх реальней убийцы, и он следует за ним по пятам, скрывая в тумане свое осязаемое обличье.
Джеймс, дрожа от холода и удерживая наготове пистолет, пробирался крадучись, подобно вору, до самой опушки леса.
Едва ли он понимал, что, кроме ужасного ощущения боли и желания вдохнуть чистого воздуха, заставило его покинуть свою комнату и броситься прочь из города под своды темного леса, где туман собирался в корнях и стелился ковром по земле, расползаясь под ногами дымными волнами, где только олени и косули бродили между кустарниками, и ночные птицы еще не завершили свою охоту. Он не знал, что за странное предчувствие заставляло его идти вперед, и отчего он судорожно сжимал в руках пистолет, не снимая пальца со спускового крючка.
– Что я делаю… – прошептал он, опуская пистолет и оглядываясь по сторонам.
Он набрал в легкие прозрачного воздуха и остановился посреди леса, поднимая глаза вверх, туда, где кроны деревьев переплетались, соединяясь плотной сетью. Он прислушивался к звукам, и ощущал, как с каждым мгновением, по мере того, как светлеет воздух, лес пробуждается и наполняется жизнью. Он различил неподалеку оленя, осторожно пробирающегося между деревьями, и последовал за ним, ступая по лесному, источенному дождями и насекомыми, ковру.
Куда вела его чувствительность сердца, он не знал, пока не различил впереди глянцевую поверхность воды. Блеск, просачивающийся сквозь корявые ветви, слепил глаза, и что-то зловещее нависало над водой подобно черному рою призраков, тянущих свои полупрозрачные тела к небу. Он в какой-то момент ощутил странный прилив необъяснимого страха к сердцу, ему захотелось бежать. Но прошло мгновение, и страх исчез, и сердце забилось спокойно, поддаваясь умеренным ритмам леса.
Джеймс продолжал идти, и, миновав последние заросли, оказался на берегу, где в мерцающей тени рассвета, прогоняющего последние отголоски сумерек, обозначался женский силуэт.
Девушка стояла спиной к Джеймсу, и первые лучи восходящего солнца подсвечивали тонкие изгибы ее тела, и проходили сквозь тончайший шелк платья и пронзали бронзовым сиянием ее светлые локоны, опавшие под тяжестью воды. Небесно-голубое платье с вплетенными в узор серебряными нитями сверкало и переливалось, когда слабые, едва пробивающиеся сквозь полог леса лучи касались его гладкой влажной поверхности. Держа наготове пистолет, Джеймс медленно приблизился к девушке и потянулся, чтобы коснуться ее плеча.
Девушка резко обернула к Джеймсу свое лицо – распухшее от воды, бледное, обрамленное мокрыми прядями светлых волос – оно было лишено глаз, лишено губ, но затянутые кожей глазницы кровоточили, словно утопленница пыталась разорвать кожу и отыскать свои утраченные глазные яблоки. Джеймс решительнее сжал в руках оружие, направляя его прямо в лоб призраку, но быстрее, чем он смог нажать на курок, утопленница бросилась на него в попытке ухватиться за его шею. Ей удалось повалить Джеймса на землю – призрак этот оказался гораздо сильнее, чем он предполагал, и прошло немало времени прежде, чем ему удалось размозжить ему голову несколькими сильными ударами рукояти пистолета и, наконец, выпустить несколько пуль прямо в лицо этому изуродованному неясно какими силами трупу. Когда же утопленница окончательно замолкла на песке, тело ее внезапно стало распадаться на части, кожа сползать с конечностей, и через мгновение все, что от него осталось, изогнулось в чудовищных муках, превращаясь в некое подобие цветка. Стоило, однако, Джеймсу моргнуть, как видение исчезло, и лишь только посреди озера теперь белело нечто, легко раскачиваемое волнами.
Джеймс приблизился к самой кромке воды, где тихий прилив начинал лизать подошву ботинок, и остановился там, напрягая зрение. Вскоре у него не осталось сомнений в том, что фигура из его видения сейчас бледным пятном возвышалась на плоту. Он огляделся в надежде обнаружить то, чего не заметил ранее, но на этот раз истина казалась очевидной. Он опустил взгляд на зеркальную поверхность озера, разглядывая в воде собственное отражение.
Не тратя время на долгие размышления, Джеймс сбросил верхнюю одежду и погрузился в воду. Холодные легкие волны отрезвили его сильнее, чем призрачная борьба с материальным видением. Он стал быстро плыть к своей цели, ощутив внезапно невероятный прилив сил, который, однако, быстро сошел на нет и сменился судорогами, сначала сведшими ему ступни, а после продвинувшимися выше и добравшимися в итоге до самого горла, перекрывая дыхание. Не прошло и мгновения, как, обезвоженный, Джеймс опустился под воду.
Джеймс открыл глаза, и муть заполнила их. Конечности его онемели, губы разомкнулись, и легкие наполнились водой. Джеймс успел заметить черные полосы, пересекающиеся на дне в древней рунической вязи, и тогда, когда тьма стала подползать к нему со всех сторон, осознал вдруг, что не имеет сил вырваться из-под водной толщи.
Джеймс почувствовал, как чьи-то черные скользкие щупальца тянут его вниз, все ниже и ниже, все сильнее впиваются в кожу, и что неведомые существа, сотканные из чернильного эфира, кружат вокруг него, застилают черной горькой пеленой глаза, ухмыляются, отправляя живую часть его души в бушующие пламенные пустоты планеты.
Джеймс уже почувствовал обжигающий его кожу жар, уже увидел, как разверзлась рядом с ним пылающая бездна, и потерял всякую надежду на спасение. Он окончательно оставил попытки заставить свое тело двигаться, и сделал вдох, ибо, как казалось ему, только забытье позволило бы ему на время избежать мучений. Но в следующее мгновение он вдруг почувствовал, как черные тени отступают и чьи-то нечеловеческие усилия вытягивают его на поверхность.
Чернота от удушья подернула его взгляд, но, когда он очнулся, то обнаружил себя в луже чернильной проклятой воды, которая вырывалась из его легких и желудка. Сам он стоял на коленях, и чья-то рука лежала между его лопаток, сдерживая дрожь его тела. Он с трудом поднял глаза, угадывая мутный силуэт девушки, склонившейся над ним.
– Спасибо… – прохрипел Джеймс, оправившись. Он смог сесть, и на плечи его тут же было накинуто пальто, не позволяющее пронзительному ветру холодом обжигать его кожу.
Его спасительница села рядом и поглядела на него большими, слегка прикрытыми и ясными, как весна, глазами. Перед мутным взглядом Джеймса чуть шевелились ее легкие волосы и мерцала бледная кожа.
Она приблизилась к нему и взяла его лицо в свои руки, жадно рассматривая и касаясь, опуская пальцы на его шею, чтобы прощупать пульс. Джеймс вдохнул аромат ее волос и кожи – он оказался магическим, утомляющим, лишающим его последних сил. Он делал долгие вдохи и падал в пропасть, засыпал, видел и ощущал языки пламени, подбирающиеся к нему, и чувствовал, как от удара бичом его кожа треснула, и брызнула кровь.
Он подался вперед, касаясь кончиками мокрых волос ее шеи, но девушка быстро отстранилась, протягивая руку к его лицу и касаясь ладонью лба.
– Ты весь горишь. У тебя жар. – произнесла она холодно.
– Все пройдет совсем скоро… Но… Как твое имя? – Джеймс помутившимся взглядом заглянул в ее глаза.
– Джина. – услышал он в ответ. Руки ее натянули ему на плечи спавшее пальто и коснулись пореза на бледной щеке.
– Я Джеймс… Уильямс. – представился он, не чувствуя боли.
И Джина встретила его взгляд – измученный, мягкий, и свет не достигал дна его глаз, и цвет их оставался для нее неясным – зеленый и янтарный, или же гармоничное их смешение.
– Можешь стоять на ногах? – тихо спросила она Джеймса, нервно потирая руки.
– Я не чувствую ног. – прошептал тот в ответ, не отрывая от нее взгляда. Холод сковал его, и он не имел сил пошевелиться.
Джина помогла ему подняться на ноги, и он поразился тому, с какой легкостью она выдерживала тяжесть его тела, превосходящего ее в размерах более, чем значительно.
– Удивляюсь тому, как ты смогла вытащить меня из воды. – произнес Джеймс, потирая запястья и ощущая почву под своими ступнями.
– Мой народ в былые времена превосходил силой многих. – вздохнула Джина. – Но те времена прошли, и последние из моего рода доживают свой век в иных обличьях: мало кто сумел сохранить свой первозданный облик. Но сумела я. – Джеймс вопросительно поглядел на нее, ощущая, как тонкие нити сплетают воедино их души. – Но я всегда была слабой. Самой беззащитной. Быть может, именно это меня и спасло. Сильные погибают, когда слабые остаются живы в своей неприкосновенности. – она на секунду закрыла глаза, и воспоминание пронеслось мимо нее ослепительной искрой, и она словно бы снова ощутила могучие руки, хватающие ее уносящие прочь от пламени и проклятья.
– Я не вижу в тебе слабости. – произнес Джеймс. – Я чувствую твою силу, и она, она похожа на дыхание, она похожа на пульс. Я чувствую ее, когда прикасаюсь к тебе. – и он протянул к ней руку, и легкие вибрации воздуха коснулись его пальцев. Ему показалось на мгновение, что он пересек некую грань, словно бы переступил черту между мирами, словно бы очутился на мгновение там, где Джина хранила свои мысли. Он ощутил себя причастным к ее судьбе, внезапно и ясно. И в это мгновение он ощутил слияние, он словно бы стал ей; словно бы из глубины веков воспоминания и силы коснулись его разума, и вот теперь он и она – единое целое.
Джина не подала виду, что различила то, как легко этому существу удалось разломить все щиты и пробраться сквозь ее защиту и ощутить правду, связывающую их воедино нитями веков. Она повернулась спиной к Джеймсу и медленно увлекла его за собой под покровы леса, уводя его по едва заметным тропам, пролегающим через лесные чертоги, оставляя позади покинутый памятью Джеймса, покачивающийся посреди озера труп.
– Что ты делала здесь в такую рань? – решил спросить Джеймс спустя несколько минут молчаливой ходьбы.
– Ты задаешь мне вопрос, который мог бы задать человеку. – Джина шла, глядя себе под ноги, и голос ее сливался с дыханием леса. – Я похожа на человека?
– Я не знаю, кто ты. – Джеймс ощущал, как что-то, похожее на страх трепещет под его кожей. – Но что-то в тебе кажется мне знакомым. Этот голос, эти глаза… Я чувствовал тебя раньше. – но Джина молчала, продолжая идти вперед.
– Нас могут услышать. – произнесла она спустя некоторое время. – Не нужно более говорить об этом, я знаю то же, что и ты.
– Кто нас может услышать?
– Они повсюду, прячутся от материального мира, обитают тут, совсем рядом, но струны наших миров не пересекаются. Но я чувствую их молчаливую погоню, их голоса не покидают меня даже наяву. Они слушают. Ты их интересуешь. Что ты такое? Почему они пытаются тобой завладеть?
