скачать книгу бесплатно
– Кто они? – спросил он.
– Мои враги. Время ослабило их, и теперь я готова сразиться.
– Это то, для чего я следую за тобой?
– Это всегда был только твой выбор, Дориан.
– Но ты привела меня к нему, и я не мог отступить, я был бессилен перед твоей властью. – отчаяние просочилось внутрь сердца художника, но Джина вырвала его своим голосом, оставляя лишь язву на месте этой слабости.
– Ты не был бессилен, ты лишь поддался, открывая свою душу мне! Не моя вина в том, что внутри тебя тьма. Я лишь помогла тебе выбрать нужный осколок.
– Нужный тебе. – Дориан ощутил боль в груди.
– Но лишь для того, чтобы ты понял, кто ты есть. – Джина произнесла это иным тоном, и сквозь разум Дориана просочились тени воспоминаний далеких и недоступных, и они обездвижили его на мгновение, и дыхание его перехватило.
– Но кто же ты сама? – спросил он, наблюдая за тем, как лицо его спутницы исчезает за покровами тьмы.
– Тень. – ответила Джина, и быстро исчезла, испарилась, как призрачный мотылек соприкоснувшийся с теплым огнем восковой свечи.
Дориан остался один в темноте и продолжил свой путь. Холодный шепот раздавался внутри него, и доносился он откуда-то снизу, будто бы через толщу земную из горящего подвала мира. И Дориан подчинялся ему, слепо следуя его приказам. Он мог сказать, что его вело предчувствие, но едва ли этот леденящий душу звук мог сравниться с ним по своей силе.
На короткое мгновение Дориан словно перестал управлять собственным телом, и зрение покинуло его. Когда он распахнул глаза, то стоял уже в луче теплого света, лившегося из открытой двери, и молодая женщина в темно-синем платье улыбалась ему, называя незнакомым именем и приглашая в дом.
Дориан вошел внутрь, ослепленный обилием света. Это место опьяняло его странным предчувствием, он видел образ теплого дома, но его взгляд не мог сосредоточиться ни на одной детали, и образ женщины, впустившей его, растворялся в бликах свечей, и он не мог разглядеть черты ее лица, и запомнил лишь имя – Матильда. Но он чувствовал и смотрел словно сквозь ее тело и видел нечто пугающее под этой оболочкой, и чем дольше он находился с нею рядом, тем яснее ощущал то, как опасна она может быть.
Джина, тем временем, так и не появилась.
Минуты шли, и Дориан, исчерпавший себя в беседе, застыл с чашкой чая в руках, повернувшись всем телом к Матильде, неустанно стучащей по клавишам пианино. Он глядел сквозь ее тонкое тело, находя тьму позади нее более привлекательной, нежели ее синее платье. Он ждал, пока она завершит свое выступление или пока появится Джина, чтобы покончить, наконец, со всем этим. Его терпение истекало, но он чувствовал, что нужно ждать – в противном случае предчувствие направило бы его руку, и тогда, когда ему бы пришлось избавиться от этого существа, ни один мускул бы не дрогнул на его лице.
Наконец, он ощутил движение. Он ничего не видел и не слышал, но знал, что Джина рядом. Это был знак для него, и, в последний раз изобразив на лице восторг, он попросил Матильду сыграть еще. Звуки музыки заглушили шаги Джины по комнате. Она быстро проскользнула во тьме и задула единственную свечу, освещающую лестницу.
Тем временем, Матильда закончила играть, и Дориан подал ей руку, помогая выйти из-за пианино. Особенно не церемонясь, она предложила ему подняться наверх. Но тьма лестницы спугнула ее – в этой тьме пространство казалось совершенно искаженным, лишенным форм. Различить можно было только нижние ступени, а после все обрывалось, словно непроницаемая ширма преграждала проход. Стены дома сжались, любые иные выходы и пути в мгновение исчезли, и лестница стала зиять подобно входу в пещеру, оставшись единственным вариантом, куда можно было сбежать от жаркого света гостиной.
Художник подтолкнул Матильду вперед.
– Непроницаемая тьма! – Матильда заволновалась, едва поставив ногу на первую ступень. – Нам нужно взять свечу.
– Поднимайтесь, а я обо всем позабочусь. – Дориан легко толкнул ее вперед, в холодный сырой мрак и отступил на несколько шагов.
Матильда начала осторожно подниматься, прощупывая ногой каждую ступень. Дориан взял в руки ближайший подсвечник и попытался осветить им лестницу, когда вдруг щелкнуло что-то тяжелое, и послышался хруст и страшный, леденящий кровь в жилах, крик Матильды. Он подошел ближе, вырывая из мрака ее трепещущее от болит тело – ее ноги были крепко сжаты железными челюстями капканов. Она увидела отрешенное лицо Дориана, выплывшее из мрака, и протянула к нему руки.
– Все скоро пройдет, леди, не волнуйтесь. – произнес он недрогнувшим голосом. Что значила для него эта смерть? Больше ли смерти того вора и убийцы в переулке? Меньше ли?
Из мрака выскользнула Джина и приблизилась к Дориану, вложив в его руки изогнутый нож.
– Сделай то, что должен, Дориан. – прошептала ему на ухо Джина.
– То, что должен… – эхом отозвался художник.
Он приблизился к Матильде, отрезал кусок окровавленного подола с ее синего платья и засунул ей в глотку, чтобы заглушить крики. Уверенным движением распоров корсет, он провел лезвием ножа по ее обнаженному телу, рисуя тонкую алую линию на гладкой коже. Со страстью, ослепляющей и всеобъемлющей, порывом захватившей его, он вонзил нож по самую рукоять в солнечное сплетение и опустил вниз, рассекая плоть.
Он отложил нож в сторону и погрузил руки внутрь теплого тела, раздвигая ребра. Кровь коснулась его пальцев, его пальцы ощутили трепещущее сердце, его пальцы коснулись его. Оно билось, билось так часто, с наслаждением, упиваясь болью и близостью смерти. Он прощупывал органы, и потоки крови лились на пол, и под ногами художника растекалась багровая лужа. И он наслаждался этим. Он упивался чужой болью впервые в своей жизни. Голыми руками он обхватил сердце Матильды и вытащил его, еще бьющееся, из груди.
– Кельты, – заговорила Джина, – опасаясь того, что покойники вернутся и убьют живых, расчленяли их тела. Боишься ли ты, что она придет за тобой, Дориан?
– Я бы… Я бы хотел оградить себя от такой неприятности… – задыхаясь в эйфории, произнес Дориан. – Я бы хотел изучить ее до последней кости. Я хотел бы разделать ее на части, разделить каждый позвонок.
Джина взяла в руки нож и подошла к убитой. Матильда беспомощно откинулась на перила. Ее тело кровоточило, и крепкий запах свежей крови наполнил собою все пространство без остатка – казалось, этим запахом пропитан сейчас весь мир, вся кровоточащая природа, и от него спасения. Джина взяла труп за руку и кончиками пальцев, горевшими синим пламенем, прошлась по линии вен. Она остановилась у локтя и резким движением рассекла кожу, вынимая из раны небольшой предмет, с виду – железную пластину, источающую свет сквозь кровь, запятнавшую ее.
– Наши жизни разорваны, Дориан, – произнесла Джина, рассматривая пластину на ладони, – единственный путь, способный спасти нас – под твоими ногами. – она указала на лужу крови, – и ты ступил на него и позволил мне тебя провести. Дороги назад нет.
Дориан стоял неподвижно, глядя на свои окровавленные руки, и чувствовал, что его дело не завершено. Нож сверкнул между пальцами и вонзился в обмякшую плоть.
Он отделили от плоти каждую кость, он выпотрошил тело и стал выкладывать пласты плоти и кожи на полу, он забылся, он потерял счет времени, он работал с останками так, словно это была деревянная мозаика, он выкладывал изображение, он рисовал. И Джина смотрела, как, окровавленный и обезумевший, он создавал невероятное. И лишь только ночь отхлынула во всем своем мрачном величии, и занялось утро, картина была готова, и безумие Дориана отступило.
Он отшатнулся от своего творения, и голова его наполнилась болью, головокружение повалило его на пол, тошнота подступила к горлу, и все, что он делал, как казалось ему, в глубоком беспробудном сне, стало реальнее его собственного существования.
– Я сделал это! – произнес он, и его сердце сжалось от ужаса, и вся его кровь, каждая клетка его тела задрожала от страха.
Но Джина приблизилась, и теплая ее рука, коснувшись его волос, сняла любую боль. Руки художника перестали дрожать, он взглянул на нее, он заглянул в ее глаза, и страх отступил, и сердце забилось спокойно. Так странно и так осознанно он принял себя таким, каким он стал этой ночью, таким, каким он был всю свою жизнь. Убийцей. Не будь в его сердце извечной жажды крови, смог бы он совершить то, что совершил? Так изящно и так хладнокровно. Он написал человеческим телом, растерзанным человеческим телом, портрет.
Джина показала Дориану черную непрозрачную колбу, размером не превышающую нескольких дюймов. Казалось, она была совершенно герметична, но, как только Дориан приложил палец к выемке на гладкой поверхности, верхняя часть колбы поползла вверх, обнажая в своей сердцевине небольшую прозрачную емкость, наполненную кровью и источающую холод.
– Ее кровь? – спросил Дориан, когда колба закрылась. – зачем мне ее кровь?
– Считай это моим подарком. – Джина заглянула в его лицо. – Может быть, в этом есть смысл, Дориан? – она обошла вокруг него, касаясь кончиками пальцев его тела, и частицы крови, что пропитали его одежду, поддаваясь совершенно непознаваемой силе, распадались, обращаясь в пыль. – Что, если не все существа во Вселенной – гипсовые слепки чего-то несуществующего, называемого плотью? Что, если в потоке случайных тел можно было бы отыскать тех, кто обладает бессмертием?
– Душой? – спросил Дориан тихо, и в сознании его обозначились картины странного, лишенного света места, затягивающего его в свои непознаваемые глубины. – И я один из них?
– Ты знаешь, должно быть, есть во Вселенной существа, умеющие видеть, видеть не только глазами, но словно бы осязать все грани этого мира, чувствовать нити, что плетут наши миры, слышать голоса, что видятся им голосами правителей всего сущего. – начала Джина издалека. – Но поверь, ты особая ветвь, ты – особое существо. Ты видишь одними глазами, ты видишь образ души, видишь его не как светящийся кокон, но как плоть, сплетенную из плоти. Ты умеешь преображать видение, ты можешь проецировать суть его в грани человеческого понимания материи. Одним словом, ты можешь видеть людей так, как бы выглядели они, если б их душа отражалась на сосуде, на их плоти. Вся их суть может стать видна твоему взору. – Джина сжала руку Дориана и долго глядела в его глаза, словно отыскивая в них то новое, что она пыталась ему отдать. – Дориан, существа в своем подавляющем большинстве лишены бессмертия. Потоки их жизненной силы после смерти их тел отправляются в Источник, где циркулирует жизнь. Там энергия смешивается и вновь расходится по мирам, запуская механизмы жизни. Но мы из тех, чья душа, будь даже она расколота, бессмертна, пока не достигает Бездны. Открой глаза, и ты увидишь.
– Что? Что я должен увидеть? Что мне искать?
– Все, что научилось скрываться от моего предчувствия. – Джина встала за его спиной. – Вспомни имя того осколка своей души, что сейчас являет одно твое лицо, скрывая за собой иное. Вспомни имя. И до тех пор, пока ты не назовешь себя, лишь смерть способна поддерживать в тебе силу.
– Но кого мы убиваем? – спросил Дориан, ощущая, как со дна его сознания поднимается страх. – И только ли ради меня? – голос его стал тверже. Он обернулся и сверху вниз поглядел на Джину. Ее лицо чуть мерцало в полумраке близившегося рассвета. Она молчала, и Дориан склонил голову, не выдерживая давления тишины в этом доме, где каждый угол был пропитан смертью.
– Пора уходить. – Джина поманила за собой художника и пошла прочь, оставляя следы на окровавленном полу.
Вместе с Дорианом они покинули оскверненный смертью дом. Казалось, они целую вечность петляли по саду, проходили вновь и вновь одни и те же ориентиры по одним и тем же тропам, и это постепенно становилось совершенно невыносимым для художника. Их путь по прямой ночью и это дикое и тревожное блуждание в лучах рассвета так отличались друг от друга, словно сначала он держал в руках плотную нить, а сейчас распутывал скомканный клубок. Тропы, проложенные осыпавшейся осенью, оплаканные ливнем и занесенные влагой ветра то обрывались тупиком, то уводили к еще более извилистым дорожкам. И города не было видно, и не ясен был такой очевидный ночью рельеф вокруг поместья. Они словно оказались в совершенно ином пласте реальности, перешагнули черту, которую никто не осмеливался перешагнуть до них или же оказались прокляты и заперты навсегда в этом лабиринте за то, что они совершили. Либо же это только сознание Дориана, помутненное от невероятного его поступка, так сильно обманывало его, и на самом деле Джина прекрасно знала, как выбраться из этого места. Наконец, пытка закончилась – они оказались у высоких ворот, протиснулись в щель между прутьями и по пустой дороге, освещаемые первыми лучами солнца, двинулись в город. Никто не видел их, они были лишь тенью. Они шли молча, не спеша, немые невидимки, обнажившиеся души, путники, которым нет покоя, и никогда не будет.
6
17 октября 1849
Дориан в полнейшем изнеможении вернулся в свою комнату. Тело его болело, ноги казались необыкновенно тяжелыми, ломило кости. Он ощутил себя вдруг древним стариком, которого спустя неделю, проведенную в гробу, подняли на ноги и заставили ходить. Тяжела была и его голова. Странные мысли стучались в воспаленном мозгу, какая-то неземная тоска стягивала его ребра. Он вспоминал то бледные волосы Клариссы, то горящие глаза Джины, он думал, что было бы, наверняка, прекрасно посидеть за чашечкой чая с милейшей соседкой и ее матерью, но воспоминания о крови, что омыла его руки фонтаном алого огня, вызывали в нем чувство страшного всесильного торжества, счастье благоговейного созерцания. Он ни о чем не жалел, убеждая себя в том, что обязан был испытать восторг и ужас своей первой расправы. Что-то внутри него менялось, расцветало, расправляло крылья, осторожно трепетало и подпевало шипящему голосу, доносящемуся из недр земли.
Дориан не мог спать. Он лежал в постели, не шевелясь, не смыкая глаз, чуть дыша. Он был одновременно подавлен и восхищен, он был напуган, он переживал в себе столько всего несовместимого, что его раздирало на части.
Дориан глядел на свое отражение в зеркале. Сейчас, в этот ранний тихий первый час рассвета лицо его, бледное, ровное, казалось сотканным руками альвов из шелковых нитей тоньше легчайшей паутины. Свет пронизывал его, плавя, как легкие пластины воска.
Он глядел в зеркало, как в омут. Он читал свою душу в тонких чертах глядящего на него совершенного лица. И что только в эти мгновения не перешептывалось внутри него: слабость, боль, ненависть или тот острый осколок, что втиснулся в глубокую яму его сознания. Кто-то из собравшихся слуг человеческой души вдруг спросил у него тихо о том, что за миссия его достойна. И Дориан онемел, когда в уме его родился безумный ответ. Но он не посмел назвать его вслух, он не поделился им со своим сердцем. Он вздохнул мучительно сладко, воспаляя горящую кровь, плескавшуюся в голове, и замер, позволяя седому рассвету топить свое лицо в холодных распыленных пластах солнечных лучей.
За окном струился листопад.
В полдень в дверь комнаты Дориана постучали. Он встрепенулся и вспомнил, что не держал во рту ни крошки со вчерашнего обеда. Он с трудом поднялся на ноги и добрался до двери. Отворив ее бледной, как плеть опустившейся тут же рукой, он расслабил ноги, соскальзывая на пол по косяку.
– Что случилось, Дориан? – спросил перешагнувший порог Джонатан. Он склонился над его лицом и коснулся холодных пальцев художника, и взял его за руку, пытаясь отогреть. – Выглядишь так, как будто бы умер позавчера. Я как раз зашел спросить о твоем самочувствии, но его ухудшение налицо. В чем же дело?
– Не мог уснуть этой ночью. – прохрипел художник, лбом упираясь в холодный дверной косяк.
– В таком случае, я настоятельно советую тебе спуститься к чаю. Не лишним будет и вздремнуть часок-другой. Кстати говоря, одна очень милая девушка интересовалась тобой, Дориан.
– Кларисса.
– Именно так. Пожалуй, мне следует помочь тебе подняться. – Джонатан обнял Дориана за плечи и помог ему встать. Обессиленный художник, опираясь на друга, вскарабкался на ноги.
– Благодарю, Джонатан. – произнес он необычайно подавленным голосом. – Нам действительно следует спуститься.
– Так не медли, Дориан! – Джонатан выдвинул его на лестницу и легонько подтолкнул. – Не заставляй нас беспокоиться о тебе! Иди!
Дориан чуть было не покатился кубарем вниз. Он обеими руками ухватился за перила и замер, тяжело дыша, прикрыв воспаленные глаза, пытаясь восстановить равновесие. Спустя минуту головокружение спало, приятной прохладой сжало легкие. Он смог открыть глаза и идти. Оставшиеся ступени он преодолел с успехом, потому как чем ниже он спускался, тем более свежим становился воздух, тем более освещенным оказывался мир вокруг.
Джонатан, медленно следовавший за ним, приметил за собой не свойственное себе беспокойство и был крайне удивлен этим. Он не помнил, чтобы когда-то о ком-то так волновался.
Дориан добрался до столовой и встал в дверях, разглядывая на стене напротив свою недавнюю фреску. Ему вдруг стало спокойно от того, что он нашел ее идеальной. Он помнил, с каким вдохновением он писал ее, вкладывая душу самой райской природы в каждый мазок, как боялся нарушить гармонию и величие непостижимого чуда. Он трепетал от восторга, расписывая цветы и деревья, налитые золотом и чернотой. Он поклонялся красоте, которую создал своими руками и мыслью. Как и кровавый портрет на полу гостиной того отдаленного поместья.
– Мистер МакФарленд! – откуда-то вдруг совершенно неожиданно перед ним оказалось лицо Клариссы. Она была болезненно бледна, изнурена, и тяжело, быстро дышала. Дориан чувствовал, как быстро бьется ее сердце.
– Я работал всю ночь. – прошептал Дориан, ощущая иглы голода в желудке и тошноту. – Я устал и просто умираю, как хочу есть…
– Проходите! Стол давно накрыт. – Кларисса холодной влажной рукой дотронулась до пальцев Дориана, но быстро отдернула руку, жестом приглашая его проследовать в столовую.
Джонатан медленно вошел в столовую и сел напротив Клариссы, задумчиво рассматривающей лицо его болезненно бледного друга. Она поражала его своей совершенно нечеловеческой красотой: сплетенная из света и снега, с бледными волосами и ресницами, с кожей, лишенной краски, в белоснежном платье, с тонкими руками и длинными пальцами. Лицо ее скрывалось за маской белизны, но совершенно ясна оставалась его красота. В сумеречном холоде осенних дней Кларисса казалась лучом солнца, пробившимся сквозь тучи.
Он глядел на нее, не отрываясь, и в глазах его все становилось ярче, он мог различить даже малейшее пятнышко тени на ее белоснежном плече, он замечал таинственные изгибы ее побледневших губ. Он не мог заставить себя оторваться. Едва ли чувство схожее с этим когда-либо тревожило его сердце. И он готов был убить его в себе, разорвать на части, но отрицать было выше его сил.
После ланча, оставив Клариссу в гостиной, Джонатан и Дориан поднялись обратно на свой чердак, чтобы обсудить недавние события. Джонатан не прочь был бы задержаться внизу, но то, что беспокоило его с первой минуты его сегодняшней встречи с другом более не терпело отлагательства.
Джонатан уселся в кресло, закуривая сигарету, и долго глядел в темные глаза художника. На губах его показалась нервная нессиметричная улыбка, от которой ничто и никогда не смогло бы избавить его экзотичное лицо, но быстро сошла, сменившись беспокойством.
– Ты мой друг, по меньшей мере, сильно взволнован. Более того, я бы без преувеличений мог сказать, что недавно что-то страшно потрясло тебя. – произнес Джонатан, выпуская изо рта дым. – Ты бледен, глаза твои воспалены. Понимаю, ты не спал всю ночь, но по какой причине? Где ты был, Дориан? Точно не писал картины, даже и не пытайся лгать.
– Не спрашивай, умоляю, не спрашивай! – Дориан нервно плеснул себе вина. – Я узнал слишком много и столько же точно увидел. Я впечатлен, но и испуган до полусмерти.
– И не поделишься со мной своими впечатлениями? – горько усмехнулся Джонатан.
– Прости, никак не могу этого сделать. – Дориан глотнул вина, и от алкоголя, как от яда, у него вмиг потемнело в глазах.
– Тогда я расскажу тебе то, что разбудило меня сегодня с восходом солнца. Я расскажу тебе невероятное. Ты можешь не верить мне, но это действительно произошло. – Джонатан нагнулся к Дориану. – Вчера ночью была зверски убита моя богатая молоденькая соседка по имени Матильда Ланвин. – почти прошептал он. – Ее тело покромсали на куски и выложили на полу гостиной ее потрет. Ее собственной плотью, можешь вообразить? Но! Никаких улик, указывающих на преступника, кроме, разве что, вот этой вещицы. – Джонатан вмиг стал серьезным и исподлобья поглядел на Дориана. Он выставил вперед правую руку и разжал кулак. На его смуглой ладони покоился обрывок бумаги с легким карандашным наброском. Капли крови пропитали его, но почерк художника оставался ясным – легкость в линиях, бесконечная жизнь, запечатленная несколькими движениями. Джонатан положил улику перед другом и отстранился, вновь набирая в рот дым, пристально глядя в потолок, нахмурив густые брови. – К счастью, я вовремя оказался там. – добавил он.
Дориан похолодел.
– Это твое, не так ли? – Джонатан, нервно бросил сигару в пепельницу и вдруг необыкновенно побледнел.
У Дориана уже в который раз потемнело в глазах. Пальцы его свела судорога, но он смог схватить бумагу и сжать ее в ладони. Он поспешно засунул ее в карман и сделал нервный глоток вина. Терпкая горечь иглами разошлась по телу и ударила в мозг.
– Но как это оказалось там? – протянул Джонатан, будто бы обращаясь не к Дориану, а к кому-то третьему, невидимому, замешанному в этой истории.
– Я не знаю… – хрипло прошептал Дориан. – Не знаю…
– Нет! – вдруг вскинулся Джонатан. – Ты знаешь! Ты знаешь, черт возьми! – он ткнул пальцем Дориану в грудь. – Что ты делал там?
– Я не был… там…
– Ты лжешь!
– Я ничего не знаю! – Дориан вжался в кресло. В голове его вертелся жуткий калейдоскоп того, что он увидел этой ночью, того, что он сотворил, того, как вмиг он был сломлен чужой волей. Он помнил кровь на своих руках, кровь на полу и под своими ногами, боль несчастной жертвы и ее предсмертные крики, ее муки. Он помнил сердце, которое держал в своих руках, бьющееся, живое сердце, и он держал его до тех пор, пока оно не перестало отчаянно трепетать, цепляясь за жизнь.
– Дориан! – вскричал Джонатан. – Объясни мне, как это могло оказаться там! Объясни мне! Черт, что за чудовищная улика, Дориан! Что, что ты делал этой ночью? Я не был готов к этому разговору, Дориан, я не собирался повышать на тебя голос, я мог бы забыть о своей находке, но твое болезненное состояние, твое подозрительно болезненное состояние заставило меня вспомнить. Я держал себя в руках, я отвлекся на эту прекрасную леди, я отвлекся на твое недомогание. Но сейчас, сейчас, как ты видишь, я сорвался. Я должен был спросить, я должен был! Ответь мне прямо сейчас, глядя мне в глаза, ответь мне, черт возьми, честно! Что все это значит?
– Ты стал слишком нервным, Джонатан… – пробормотал Дориан. – Что с тобой случилось?
– Я расскажу тебе, что случилось, когда ты объяснишь мне это! – он снова нервно подкурил еще не остывшую сигару.
– Могу уверить тебя в том, что это недоразумение, что этот нелепый листок бумаги мог пропасть из моего блокнота задолго до вчерашней ночи. Кто знает, быть может лишь волей случая он попал в этот несчастный дом. Кто знает, как? Забыл ли я его на барной стойке? Потерял в парке? Подарил случайному прохожему? – Дориан запнулся, и Джонатан с сомнением поглядел на него, не выпуская из рук сигареты. – Кто знает, кем был этот убийца и на что он пошел, чтобы отвести от себя подозрения? Как известно, наше общество славится своей жестокой изобретательностью. Уверяю тебя, Джонатан, я не имею никакого отношения к этой трагедии. – краска вернулась к Дориану вместе с враньем, показавшимся ему весьма правдоподобным.
Джонатан задумался на секунду. Очевидно, Дориан ему врал, но он решился ему поверить, решился поверить, чтобы только забыть о своих подозрениях. Он не желал представлять своего друга убийцей.
– Но, где же смысл в этом убийстве? Чего ради совершать подобное? – почти прошептал Джонатан, не отрывая взгляда от лица своего друга.
– Смысл есть. – ответил Дориан с внезапной жесткостью в голосе. Осторожность покинула его, и он едва не решился после всего признаться в содеянном.
– И в чем он? – взгляд Джонатана замер на тонких напряженных пальцах Дориана, которые слегка стучали по столу.
– Поддерживать в себе силы. – прошептал Дориан.
Глаза Джонатана расширились.
– Поддерживать силы? – прошептал он. – Ты говоришь поддерживать силы? – он приподнялся с кресла, вдыхая воздух и с шумом выдыхая. – Признай, ты убил ее!
– Одна улика еще не доказательство преступления. – Дориан исподлобья глядел на Джонатана.
– Я промолчу. Улика скрыта. Скажи спасибо, что именно я был первым, кто ее обнаружил. – Джонатан вдруг выпрямился и растрепал взмокшие от волнения волосы. – Ты останешься на свободе. Но я вернусь завтра, и ты расскажешь мне, где и с кем ты провел прошлую ночь. – он направился к двери, но остановился на пороге. – Дориан, этой улики могло быть более, чем достаточно. Но я верю тебе, и прошу взамен только правды, какой бы она ни была. – Дориан коротко кивнул и долгим взглядом проводил друга, вновь оставаясь в одиночестве, медленно топившем его сознание.
7
17—18 октября 1849
