скачать книгу бесплатно
Шел пятый месяц Великой Отечественной войны. Кровопролитные сражения уже перешли с Украины через границу Брянщины на ее территорию, входившую в состав Орловской области, и расползались по ней словно кровавая плесень. Большинство жителей бежали от войны, которая мощной, испепеляющей на своем пути все живое, волной двигалась вглубь СССР. Красная Армия, отступавшая под натиском превосходящих сил противника, вела тяжелые бои за каждую деревню и каждое село.
Стояли холодные октябрьские дни. По небу ползли тяжелые, набухшие от влаги, облака. Иногда они разрывались кратковременными дождями, делая поля и дороги непроходимыми и грязными мелководными болотами. Листья с деревьев и кустарников, растерявшие свои сочные краски недавних жарких погожих дней, летали под порывами воющего среди деревянных строений ветра, устилая землю бледным шуршащим ковром. Воздух, наполненный дымом и гарью, был серым и казался каким-то скользким и липким. На фоне тоскливой осенней природы покинутые жильцами дома с заколоченными ставнями, покосившиеся хозяйственные постройки походили на затаившихся вдоль дорог призраков из страшной сказки. Но не все дома пустовали, в некоторых по-прежнему теплилась жизнь.
В селе Новая Буда остались немногочисленные жители: в основном женщины, старики, дети. Бежать местным колхозникам было некуда, да они и не хотели, несмотря на то что они, также как все их родные и близкие, проживавшие в соседних деревнях, могли попасть под оккупацию.
В последние дни непрерывный грохот орудий слышался все сильнее и сильнее. Враг рвался к Москве. Через Новую Буду бесконечными колоннами двигались отступавшие советские войска, ползла техника, тянулись подводы с ранеными. Хмурые, небритые солдаты шли по главной улице молча, стараясь не смотреть на сельчан, которые стояли по обочинам дороги, с надеждой вглядываясь в их лица и ожидая хоть каких-то ободряющих слов.
– Сынки! – обратился к солдатам слегка дрожащим старческим голосом добродушный дедушка в запахнутом рваном зипуне, – что нам делать-то?
Он обращался сразу ко всем, ко всей колыхающейся колонне войск, из которой долго слышались только чавканье грязи из-под ног бредущих усталых людей, чье-то сопение и кашель. Наконец один солдат негромко ответил:
– Мы еще вернемся отец, не беспокойся!
И опять в окружающем пространстве стало слышаться только мерное дыхание множества людей и хлюпанье грязи.
Мария Ильинична, глубоко набожная добрая женщина, всегда выходила навстречу войскам. То кому-то даст хлеба, то картошки, то лука, а то просто поблагодарит воинов и по старинке осенит проходящие подразделения крестным знамением. Ее шесть сыновей ушли на фронт. Три старшие дочери уехали на Урал работать на оборонных заводах. С ней остались только младшие, девочка и двенадцатилетний сын, которые готовились вот-вот уехать с одним из родственников в глубокий тыл, в эвакуацию. Муж Марии Ильиничны погиб задолго до войны, в 1929 году, от рук бандитов, когда был директором созданного здесь колхоза, поэтому всех детей она поднимала одна.
Женщина каждый день усердно молилась за родных, но особенно за своих воюющих сыночков, и крепко верила, что Господь услышит, что ее молитвы дойдут до Пресвятой Богородицы и святых, и сыновья вернуться с фронта живыми и здоровыми.
В один из дней грохот оружейных выстрелов, трескотня автоматов и винтовок стали слышны совсем близко. Все жители попрятались в подвалах своих домов. И для Марии Ильиничны жизненное пространство уменьшилось до размеров погреба, где еще оставалось немного картофеля, моркови и других продуктов. Время как будто остановилось. В одном из углов своего убежища она поставила старую семейную икону в серебряном окладе – Пресвятой Богородицы Владимирской, которую прежде, в суровые богоборческие времена, закрывала от посторонних глаз красным сукном.
Однажды, в каком-то промежутке между грохотом боев, Мария Ильинична забылась глубоким сном. Ей приснилось лето – голубое небо, яркое солнце, поле в красных маках, благоухание цветов. Она слышала птичий гомон и видела множество необыкновенно красивых птиц. Вдалеке виднелись большие золотые купола. Она шла по бескрайнему полю, и ее рук нежно касались колосья пшеницы. Вдруг она увидела женщину. Образ Ее был настолько прекрасен и светел, что Мария Ильинична замерла от радости. Незнакомка была одета в русский сарафан и лицом походила на изображение с ее, Марии Ильиничны, иконы.
Женщина, окруженная теплом и светом, казалась и величественной, и близкой. Она не шла, а словно плыла по колосящемуся полю. «Но ведь это Матерь Божия!» – подумала Мария Ильинична и упала ниц, не смея поднять глаз на Богоматерь. И страх, и одновременно радость переполняли ее душу.
Богородица остановилась прямо перед Марией Ильиничной и тихо спросила:
– Чего бы ты хотела Мария? – голос Ее был нежным, очень ласковым, как дуновение ветра.
– Пресвятая Богородица! Матушка! – отозвалась Мария Ильинична, удивляясь тому, как твердо и внятно зазвучал ее голос. – Я очень прошу Тебя сделать так, чтобы война как можно быстрее закончилась. И чтобы все мои сыновья вернулись домой живыми и здоровыми.
– Война закончится тогда, когда Господь определит! Это в Его власти. А вот шесть твоих сыновей вернуться живыми. Но только с одним условием – если ты, в свою очередь, выполнишь Мой наказ.
– Какой Матушка? Я на все готова!
– После боя, который пройдет недалеко от вашего села, похорони всех павших воинов, как своих, так и вражеских. Всех до одного. Русских положишь в одну могилу, немцев – в другую. Тогда твоя просьба исполнится. Но молитву все равно не оставляй, продолжай и дальше просить Господа о даровании жизни твоим сыновьям!
– Да, Матушка! Все так и сделаю!!!
Мария Ильинична проснулась. Сколько спала, она не помнила, потеряла счет времени. В подполе стояла тишина. Она осторожно поднялась в комнату, осмотрелась. В доме все было цело, даже стекла в окнах не треснули. Осторожно вышла на улицу. Дом напротив, слева, был разрушен, в него попала бомба. Соседи черными тенями бродили по пепелищу, рылись в кучах не догоревшей золы. Когда им удавалось что-нибудь откопать, они сносили оставшиеся пригодными вещи, инструменты и мебель в одно место. Другие соседи, в доме чуть подальше, наскоро вырыли землянку и теперь резали землю пластами для обкладки верхней части своего временного жилья дерном. Немцев в селе не было.
Мария Ильинична думала про свой сон и снова как будто слышала ясный голос Богоматери и ее наказ! Разрывы орудий продолжавшегося где-то боя слышались приглушенно, он шел уже достаточно далеко от села, на востоке. Долго не размышляя, она взяла лопату и пошла в конец села, на пригорок, с которого открывался красивый вид на далекие купола храма соседнего села. Правда, теперь старинный храм был другим. Покосившийся и закопченный, он стоял, словно готовый в любой момент завалиться на бок. Верхнего купола не было, его будто срезали ножом.
С другой стороны пригорка открывался вид на колхозное поле, прежде ухоженное, теперь оно было изрезано черными шрамами от гусениц танков, колес боевых машин, изрыто многочисленными траншеями и воронками от взрывов. Но ужасней было другое. На поле повсюду лежали тела погибших во время боя – советских солдат и немцев.
Мария Ильинична, собравшись с духом, перекрестилась на храм и уверенно пошла в направлении поля. Оказавшись на месте, она сначала осмотрелась, потом, тяжело вздохнув, принялась за дело. Маленькая, худая, изможденная женщина таскала по полю тела погибших солдат, тяжелые и часто исковерканные. Русских складывала в одну широкую траншею с просторной землянкой без крыши, немцев – в огромную воронку, образовавшуюся от мощной авиабомбы.
Вскоре к ней присоединилась соседка, из того самого разрушенного снарядами дома напротив. Женщины трудились молча, молясь про себя. Пятеро суток, почти без сна и еды, они месили грязь на бывшем колхозном поле, выискивая в траншеях и окопах павших. Всего набралось несколько сотен человек. Советских воинов было больше. Мест для тел не хватало, пришлось немного расширять братские могилы, на которых установили грубо сколоченные кресты.
В последний день, когда тяжелый труд был окончен, обессиленные и измученные, они заснули прямо возле могил. И снова во сне Марии Ильиничне явилась Богородица. Точнее, она услышала Ее.
– Ну вот, Мария! – тихо прозвучал Ее голос. – Ты выполнила мой наказ. Жди и молись! Твои сыновья вернутся!
Когда она очнулась, то почувствовала себя так, как будто какой-то тяжелый груз спал с ее тела, у нее появились новые силы, а душа ее обрела уверенность и покой.
Война закончилась. Несмотря на тяжелые испытания, выпавшие на долю миллионов советских людей, страна обновлялась. И Мария Ильинична встретила победу. В 1945-м она, также как во время войны, по-прежнему молилась и ждала, веруя в силу слов Пресвятой Богородицы.
С конца лета победного года до праздника Рождества Христова все шестеро ее сыновей вернулись домой. Почти все имели ранения и контузии, но все были целы и почти здоровы. Только у самого старшего была ампутирована нога до колена.
История эта случилась с моей бабушкой. И написал я ее для укрепления тех, кто будет читать мой рассказ. Рассказ о силе веры и молитвы. Ведь верующий человек не понаслышке знает о чудесах, которые совершает Господь с надеющимися на Него. И как Божия Матерь отвечает на просьбы людей, обращающихся к Ней за помощью. Чудо-возвращение шести сыновей моей бабушки – это свидетельство присутствия Божия в нашей жизни, постоянной заботы о нас Богородицы и святых. Нам надо только отвечать на эту заботу, молиться и всегда помнить о ней.
Св. праведный Иоанн Кронштадтский
На день славного Покрова Пресвятой Богородицы
Какое святое, божественное, прерадостное зрелище открыл Бог некогда просвещенным святостию жизни сердечным очам двух праведников, – а при устах двух или трех свидетелей твердо всякое свидетельство, – увидевших в сводах величественного Влахернского храма как солнце сияющую Богородицу, Царицу неба и земли, с архангельским множеством и с ликами всех святых, молящуюся Богу и простирающую Свой блистающий омофор над множеством молящихся людей! Какую отраду, надежду и радость поселило это видение в сердцах всех, бывших в храме, когда с быстротою молнии эта радостная весть облетела их! Какая глубокая истина и действительная помощь открылась вскоре после чудесного явления! Ибо град Константина Великого, осажденный сарацинами, был избавлен от врагов не мечем и копьем, а силою Божественною, и враги обратились в бегство, устрашенные небесною силою, оставив весь лагерь свой осажденным. Вот какой дивный спасительный Покров Бого-Матери Церковь ныне празднует!
Но, видно, люди тогда достойны были этого небесного защищения и покрова. Говорю – достойны, потому что, по свидетельству церковной истории, тогда молитва была всеобщая, единодушная, горячая, в присутствии царя и царицы, синклита, народа и двух великих праведников – Андрея и ученика его.
Мы были ныне в не менее тяжелых обстоятельствах военных, но не получили небесной всесильной помощи по грехам нашим тяжким, превзошедшим всякую меру, всякое описание. И мы всюду потерпели поражение или сами добровольно отдались в плен со своими кораблями, людьми и запасами на море и на суше (крепость Порт-Артур), оттого что не достало у нас веры, мужества, верности долгу, но зато достаточно было уверенности в безнаказанности и оправдании на суде! Некоторыми командующими господами на море руководило еще при этом принятое убеждение известного писателя Льва Толстого непротивления злу. Эти предатели изменили и Вере, и Царю, и Отечеству, и если бы только в их руках была наша судьба, мы преданы были бы все со всем нашим дорогим достоянием.
Слава Богу, что в запасе были еще верные войска с их вождями, оставшимися верными долгу. Какая же небесная помощь могла быть подана при нашем безверии, неподготовленности, малодушии, при небрежении государственным достоянием, при существовавшей в некоторых военных людях нравственной и дисциплинарной распущенности, доказанной на деле! Мы били сами себя, и только горячая молитва Церкви дала нам мир, не совсем постыдный.
Чтобы заслужить небесную помощь в тяжелых обстоятельствах Отечества нужна твердая вера в божественную помощь, а главное – покаяние в грехах, вызвавших гнев Божий на Россию, исправление нравов, а не усиление пороков во время самого разгара войны. Праведное небо не может быть в общении с человеческими неправдами. Какое может быть общение света со тьмою, правды с беззаконием, Христа с сатаною? (2 Коринф. 6:15). Какого только еще не сделали зла русские люди и в России живущие? Какими еще не растлили себя грехами? Все, все сделали и сделают, что подвигает на нас праведный гнев Божий: и явное безверие и богохульство, отвержение всяких истинных начал веры, разврат, пьянство, всякие увеселения вместо того, чтобы облечься в траур общественного покаяния и печали о грехах, прогневляющих Бога, неповиновение начальству. Непонятная автономия, обеспечивающая всем полную разнузданность и неповиновение начальству; своевольная, вредная для всех забастовка, полная анархия.
От Бога отступили мы, и Бог от нас отступил. Отвергли мы волю Божию, живем по своей воле – и скоро увидим, к чему она приведет или привела уже. Если друг друга угрызаете и снедаете, говорит слово Божие, то берегитесь, чтобы вы не истребили друг друга (Гал. 5:15).
Какого же покровительства неба ждать нам, когда мы сами отвратились от Бога? Если не покаемся и не исправимся, мы будем оставлены Богом. Се, оставляется дом ваш пуст (Мф. 23:38), говорит Господь. Но да не будет этого. Еще есть верные и избранные в России праведники, как некогда были в царствующем граде св. Андрей с Епифанием и другие. Аминь.
1 октября 1905 года
Два бюста
Алеша Азарин рос почти без матери. Мама долгие годы тяжело болела и редко покидала больничные покои, чтобы побыть дома с родными. Отец – военный, полковник, с утра до позднего вечера пропадал на службе, поэтому Алексей целыми днями был предоставлен сам себе. Он научился полностью обихаживать себя и как человек пытливый умел находить себе различные увлечения. Одно время занимался гимнастикой, потом радиоделом, фотографией. Особенно любил историю, много читал книг по этому предмету, знал наизусть всех русских, французских и английских царей и императоров. С хулиганьем почти не водился, если не считать компанию дворовых мальчишек, с которой он иногда воровал семечки и всякую мелкую снедь на рынках.
Порой эти мальчишки, увлекшись своей безнаказанностью, могли даже обчистить какого-нибудь изрядно выпившего после очередной получки мужика, поэтому отец, узнав о зарождающихся криминальных наклонностях сына, отправил его в Лесную школу, или школу-интернат, расположенную в Подмосковье. Там Алеша посредственно закончил седьмой и восьмой классы.
Наступил 1968 год. Пришло время определяться с профессией, что не вызвало у Алеши особых затруднений, ибо он давно понял, что станет, как и отец, военным. Чтобы и в старших классах сын был под контролем и нормально учился, отец решил отправить его в Суворовское училище. Одним из основных аргументов в пользу поступления было то, что выпускников СВУ без экзаменов зачисляли в высшие военные командные училища различных видов и родов войск.
Отец Алексея прекрасно знал, что обучение в училище будет отличным. Суворовцам, которые учились не десять лет, как в обычных средних школах, а одиннадцать, давали глубокие знания по всем общеобразовательным дисциплинам. Будущих офицеров знакомили с азами военной службы, давали отличное языковое образование, даже лучше, чем в спецшколах с углубленным изучением иностранного языка. После окончания училища всем выпускникам выдавался сертификат военного переводчика (в Московском СВУ – английского языка). Кроме обязательных предметов в учебную программу входили занятия по духовному и эстетическому воспитанию, чего не было в обычных школах. Молодым людям преподавали этику, эстетику, танцы. В училище действовали различные кружки, в том числе театральный. Большое внимание уделялось спорту. К третьему курсу многие ребята (особенно семилетчики – те, кто учился в училище после четвертого класса) обычно уже имели множество спортивных разрядов, были кандидатами и мастерами спорта.
Военизированная система подготовки и обучения интернатного типа просто заставляла будущих офицеров усиленно заниматься физической подготовкой, поскольку, например, получение увольнительных в город целиком зависело от показателей каждого суворовца не только в учебе, но и в спорте.
Проблем с поступлением в училище не возникло. Брат отца, тоже офицер-фронтовик, работавший сотрудником одного из столичных военкоматов, помог Алексею успешно пройти медкомиссию. Такая помощь была необходима, поскольку у Алексея было пониженное зрение. В детстве, во время игры в мушкетеров, ему ткнули палкой под правый глаз, и с тех пор он стал видеть им хуже.
Экзамены Алексей сдал нормально и очень скоро узнал, что его приняли в 9 класс, или – на первый курс Московского Суворовского военного училища, которое располагалось в Филях. С волнением и плохо скрываемой радостью он надел военную форму: черные брюки с широкими красными, как у генералов, лампасами и черную гимнастерку с погонами красного цвета, окаймленных желтым кантом и с ярко-желтыми буквами посередине: «Мс СВУ».
Еще со времен Великой Отечественной войны, когда и были образованы суворовские училища по образцу и подобию императорских кадетских корпусов, суворовцы называли себя кадетами. К тому же их форма была совершенно идентична дореволюционной. Для всех, кто поступил тогда в училище, а это более 300 мальчишек, звание «кадет» было очень почетным. Оно, как и форма, ассоциировалось в воображении ребят с романтикой Русской Императорской Армии, Белого движения, с блестящими офицерами, которыми восхищались красивые дамы в пышных одеждах, а главное – с честью, доблестью и отвагой. Поэтому, надев мундир суворовца-кадета, каждый новый воспитанник причислял себя к потомкам тех славных патриотов Отечества, которые доблестно защищали свою Родину – Россию.
После зачисления в СВУ новоиспеченные кадеты, облаченные в выданную им новенькую форму, с гордостью щеголяли по вымершему на летние каникулы училищу, гуляли по улицам, красуясь перед жителями окрестных домов, особенно перед девчатами. Теперь они были не просто мальчишками-девятиклассниками, а серьезными парнями в погонах, которые давали им особый, почетный статус – будущего защитника страны.
Август был на излете, и молодые суворовцы, быстро почувствовав себя настоящими хозяевами училища, начали активно осваиваться в новом качестве и даже вступать в стычки с местными пацанами. Но вскоре произошло событие, заставившее их усомниться в пользовании лаврами своего верховенства.
Прошел слух, что в училище приезжают два взвода семилетчиков, 11-классников из Орджоникидзевского суворовского офицерского училища. Его якобы расформировали в связи с тотальной забастовкой кадетов, недовольных какими-то притеснениями в свой адрес. Во всяком случае, ожидаемый приезд 11-классников очень смутил молодых суворовцев. Об этом некоторое время поговаривали, но скоро забыли.
В один из дней в казарме как обычно прозвучала команда всем выходить на плац для построения на обед. Сержанты срочники (из числа лучших, которых направляли в суворовские училища после двух лет службы в войсках для оказания помощи командирам, офицерам-воспитателям взводов) выстраивали свои подразделения.
День выдался хорошим. Ярко светило солнышко. Воздух был прозрачным, настоянным на ароматах летнего жаркого дня. Пахло распаренной молодой человеческой плотью, горячим асфальтом, хромом от новых форменных ботинок и акацией, которая в изобилии росла возле КПП.
Неожиданно сухой порыв ветра, подняв остатки пыли, пробежал по асфальтовой дорожке, ведущей от пропускного пункта, и донес надрывный шум моторов приближающихся автобусов. Ворота широко распахнулись, и через проходную медленно въехали два стареньких ПАЗика, которые, надрывно кашлянув, затихли на краю плаца. Двери автобусов открылись и оттуда не торопясь, с откровенной ленцой, начали по одному выходить кадеты. Ни у кого не оставалось сомнений, что это были ордженикидзевцы. Но по сравнению с плакатами, развешенными вокруг плаца, на которых были нарисованы суворовцы в различных формах одежды, форма прибывших старшеклассников явно не соответствовала уставной.
Первогодки, на большинстве из которых гимнастерки и брюки сидели мешками, с откровенной завистью и с открытыми ртами смотрели на ладных парней, появлявшихся из автобусов. Одежда у приехавших была словно сшита по заказу, к тому же сидела на старших кадетах по-пижонски ладно и даже модно. Брюки расклешены, как у революционных балтийских матросов, форменные гимнастерки – в отутюженных складочках на груди и сзади между плечами, фуражки лихо заломлены, а маленькие укороченные козырьки, казалось, накрепко прилипли к их лбам. Даже ботинки со срезанными кантами смотрелись как фирменные туфли. Некоторые кадеты шли в небрежно наброшенных на плечи шинелях, которые словно жакеты были у них выше колен. На рукавах красовались семь широких шпал.
– Семилетчики! – прошелестело в рядах.
Это были те, кто надел шинели после четвертого класса. Офицеры-воспитатели отзывались о них с уважением и жалели, поскольку, сызмальства познав вкус военной службы, эти ребята, по большому счету, не имели детства.
Человек тридцать парней вразвалочку, поглядывая по сторонам, прошли мимо застывших на плацу молодых суворовцев. Иногда они бросали на молодежь безразличные и даже презрительные взгляды, словно видели перед собой мелких докучливых насекомых. Судя по выражению их лиц, училище им явно не понравилось.
Кадеты уже давно скрылись за углом казармы, а в строю все еще шли возбужденные разговоры о приезжих, до тех пор, пока громкий окрик дежурного сержанта: «Равняйсь! Смирно!» не призвал всех к порядку, и роты двинулись в столовую.
Будни молодых суворовцев шли своим чередом: построения, проверки, инструктажи, курс молодого суворовца, поэтому свободного времени было мало. Орджоникидзевских или Орджовских кадетов, как они называли сами себя, почти никто не видел. Они куда-то все разбежались, хотя до начала учебного года за ними должны были присматривать офицеры-воспитатели рот молодого пополнения. Но тем было некогда, поэтому новоселы чувствовали себя совершенно свободно. Если где-то и встречались их небольшие группы или одиноко слоняющиеся фигуры, то на молодежь они не обращали никакого внимания. Однако очень скоро некоторые особо бойкие молодые суворовцы повздорили с орджовцами, и на какой-то сходке было принято решение разобраться с ними.
Как-то после ужина зачинщики в тайне от сержантов собрали возле казармы большую толпу, человек сорок, к которым крепкий парень-боксер по имени Виктор обратился с речью о том, что пора навести в училище порядок и объяснить вновь прибывшим кто есть кто. Вскоре эта группа, воодушевленная его призывом, направилась в соседний корпус.
Алексей случайно оказался среди возбужденных мальчишек и не без интереса последовал за всеми на второй этаж, где располагались спальные помещения орджовских кадетов. Разведка донесла, что несколько человек находятся на месте.
Ребята в нерешительности столпились перед дверью. Изнутри доносилась музыка. Кто-то очень неплохо играл на пианино старинный романс. Наступательный порыв у молодых суворовцев заметно поубавился. Некоторое время вожаки переговаривались друг с другом, решая, видимо, кто будет заходить первым, пока один из заговорщиков случайно не распахнул дверь настежь. Через мгновение, напиравшая на стоявшие в нерешительности передние ряды, толпа ввалилась в большую залу, которая служила спальней целой полуроте.
Их глазам предстало помещение, погруженное в сизый от табачного дыма туман. Особенно плотно он повис над столом, откуда клочьями медленно расползался по всему помещению. За столом сидели пятеро кадетов, которые азартно играли в карты. Посреди стола стояли три открытых бутылки портвейна. Сквозь грязное окно струился свет от заходящего солнца. Он падал на графин с какой-то серо-коричневой жидкостью, расплескиваясь по столу золотыми брызгами. Рядом с графином лежали батон белого хлеба, палка докторской колбасы и несколько больших корок черного хлеба с затвердевшими следами от зубов. Слева от стола стояло пианино. Наверное, оно было перенесено из ленинской комнаты. Алексей видел точно такое же у них на этаже. Игравший на пианино кадет, погруженный в мелодию старинного русского романса, сочным баритоном негромко подпевал сам себе, ритмично покачивая головой. На крышке инструмента стоял фужер, наполовину наполненный какой-то черной жидкостью. Комната благоухала стойким запахом портвейна.
Двое кадетов спали, лежа в форме и в ботинках поверх синих училищных одеял. Один, сидя на кровати, читал книгу. Еще двое о чем-то тихо разговаривали, оседлав одну кровать. Эти двое первыми отреагировали на приход молодежи.
– О, к нам пожаловали непрошенные гости!
Невысокий, крепко сложенный орджовец с папиросой в зубах, покачиваясь словно на шарнирах, подошел к сбившимся возле двери ребятам. Из команды зачинщиков, прокашлявшись, вышел вперед рослый парень по имени Павел.
– Мы здесь, вот, сюда пришли, чтобы разобраться, кто вы такие и чего здесь делаете? – его голос дрожал.
– Слышали, братцы? – обратился орджовец к тем, кто сидел за столом. – Они хотят узнать кто мы такие?
– Слушай, Роги, разберись с ними сам, у нас сейчас самая игра! ответил его товарищ, едва взглянув на притихшую толпу молодых суворовцев. Остальные едва скользнули по ребятам безразличными взглядами и вновь погрузились в игру.
К Роги подошел второй кадет, один из тех, кто сидел на кровати. Он был рослым и широкоплечим парнем. На его крепкое тело была натянута расстегнутая гимнастерка, обнажавшая волосатую грудь. Рукава закатаны, на левой руке красовалась татуировка: «Орджо СОВУ 1962». «По сравнению с нашими пацанами – настоящий мужик», – мысленно оценил его вид Алексей.
Парень смачно выругался матерным словом.
– Ну и что же вы хотите узнать, будущие господа кадеты? – слово «господа» окончательно всех смутило и толпа молодежи, еще более сжавшись в размерах, заколыхалась возле двери. – Ну, чего молчите, щеглы? Какие вопросы имеются?
– Ну, вот… – начал запинаясь Виктор.
– Мы хотели разобраться с вами, – крикнул кто-то из толпы.
– В каком это плане разобраться? – спросил высокий. – Вам кто-то и что-то должен из наших?
Никто не ответил.
– Так что же вы, мальчики, хотите?
– Откуда вы?
– Но вы, наверняка, уже знаете, что мы из Орджо. Приехали сюда, прямо скажу, не по своей воле, продолжать завершающий этап обучения и получения обязательного среднего образования.
К кадетам подошел еще один здоровяк с толстой как у борцов шеей. Прежде он лежал на кровати.
– Мальчики, вы меня разбудили! Это плохо! – Он начал потирать перед молодежью руки. Взгляды всех устремились на кулаки парня. Костяшки у него были сбиты. – Вы что это беспокоите достойных граждан?
– Да мы так, решили узнать как вы живете, может быть чего надо? А то, вот, приедут наши «старики», они ж нас спросят, – ответил Виктор.
– Когда приедут ваши, мы с ними сами все вопросы уладим. Запомни юноша: ворон ворону глаз не выклюет. Так что все будет нормально. Идите ребятки, а то сейчас понабегут ваши сержанты и офицеры-воспитатели, и мы окажемся крайними.
И действительно, после этих слов в помещение вбежал, запыхавшись, один из сержантов-срочников шестой роты, где учился Алексей, высокий худой парень.
– Что здесь происходит? – переходя на фальцет, воскликнул он.
– Да ничего, успокойся, – ответил миролюбиво здоровяк. – Забирай, сержант, своих детей и валите отсюда, пока я добрый.
– Как вы смеете так говорить? – возмутился сержант.
– Иди, иди, служивый! Иди от греха подальше!
Здоровяк и высокий кадет выставили вперед руки, стараясь показать, что разговор окончен и помещение следует освободить.
– Давайте, давайте отсюда!
Молодые суворовцы стремглав выскочили на улицу. Прежний азарт и бойцовский пыл их покинул.
– Ладно! – сказал, обращаясь ко всем, стоявшим уже на плацу, Виктор. – Все нормально. Вот наши приедут, они им покажут. Подождем, осталось-то всего два дня.
Суббота прошла в построениях, в подготовке к началу учебного года. В конце дня всех москвичей отпустили по домам до понедельника.
Выходной пролетел незаметно. И вот, в понедельник к десяти часам утра Алексей подъехал к станции метро «Фили». Накануне он привел в порядок свою форму, погладил ее, и теперь с торжественным видом, неся в руке полную сетку апельсинов для иногородних товарищей по взводу, направлялся к училищу.
Был последний день августа. Завтра – начало нового учебного года. По дороге в мыслях Алексея была какая-то неразбериха, то блаженно-бредовая, то скорбно-восторженная. Он то и дело незаметно опускал глаза вниз, заглядываясь на свои генеральские лампасы. На улице он чувствовал себя немного неловко, стеснялся своей красивой и нарядной формы.
День выдался солнечным и свежим, как будто все вокруг помыли поливальными машинами и выкрасили яркими красками. Лучи солнца играли на поблекших от времени куполах церкви Покрова, расположенной напротив ворот училища. По преданию, как поведал молодежи офицер-воспитатель, в ней когда-то венчалась Наталья Кирилловна Нарышкина, вторая жена царя Алексея Михайловича и мать Петра Первого. При этом сержант, правда, добавил, что выпускники-кадеты имеют традицию ежегодно, после выпускных экзаменов, вешать на центральный купол белые кальсоны, прямо на то место, где должен быть крест. «Как только они туда залезают? – подумал тогда Алексей. – Опасно же?»
Храм с красно-белыми стенами на фоне бирюзового неба и в обрамлении яркой зелени казался каким-то игрушечным, парящим в воздухе пришельцем из далекого прошлого.
