скачать книгу бесплатно
Деби, словно бы сама удивляясь тому, что собирается сказать, почти зашептала голосом, парящим от скрытого наслаждения: «Я влюбилась в этого, который сидел около отца, с черными глазами, кучерявого. Не так уж он красив, но есть в нем что-то, шрам на щеке («Ихс», – сказала Эсти). Он так смотрел на меня. Он думал, что я не чувствую этого. Зовут его Давид».
«Он? – удивилась Эсти. – Да, я заметила, что он без всякого стыда смотрел на тебя. Я думаю, он вообще ничего не слышал из того, что рассказывал ему отец».
И обе смеялись.
«Теперь твоя очередь», – сказала старшая. Они говорили, почти прижавшись головами, почти неслышными голосами, скорее, шевелением губ. Некоторые из слова обозначали знаками, это был древний способ девушек обмениваться словами, которые никто не должен слышать в домах с тонкими стенами, в которых проживали большие семьи, в домах, скорее похожих на общежития в дни средневековья во всем мире, особенно в Хазарии, где стены были из кожи и дерева. Это, пожалуй, были не дома в истинном смысле этого слова, а, скорее, шатры.
«Ладно, – протянула Эсти, – есть там парень по имени Ахав. У него такие гладкие щеки, золотистые волосы. Сладкий такой».
«Кто это? Я не заметила».
И они стали искать другие признаки, чтобы определить, о ком идет речь.
«Этот, который первым искупался?»
«Нет, нет, не он».
Обе задумались.
«Он спросил о чем-то отца посреди рассказа».
«Да? Не заметила», – сказала Деби.
Наконец пришли к решению.
«Я тебе покажу его утром», – сказала Эсти, что и сделала легким прикосновением к руке сестры, когда парни, слегка опухшие от сна, выползли из шуб на свет божий, раздраженные собственным видом в глазах смеющихся девушек.
Девушки уже скатывали навес, обнажая тень ночи перед рассветом над головами гостей которые все еще подремывали под укрытием шуб, влажных от росы, выглядящих горой медвежьих шкур, так, что нельзя было различить, кто под ними.
Вид Ахава в этот час не был весьма впечатляющим. Но затем явно улучшился.
Эсти Элисар, высокая, тонкая, с нежным лицом, голубыми глазами. Сестра ее более светла, во взгляде некий неуловимый блеск. Может быть, я это говорю, потому что люблю ее, гладкокожую, золотоволосую, зеленоглазую, словно зрачки ее улавливают озонные блестки зелени дальних пространств. В общем-то, я зря сказал раньше, что у той и другой голубые глаза, когда еще не пригляделся к Деби. Она не столь тонка, как ее сестра. У нее большая полная грудь, но небесно легки, словно бабочка, присевшая отдохнуть, внезапно разворачивает крылья перед глазами ошеломленного мира.
И у той и другой со всей их потрясающей красотой в хрупком и львином вариантах, нет ни помолвленного, ни жениха. Нет вообще мужчин в округе на расстоянии двухдневной скачки в сторону ближайшего еврейского поселения. В других же направлениях вообще не было ни поселений, ни единого человека, даже если будешь скакать и скакать в бесконечность.
Лежа в постелях, девушки продолжали мечтать о своих избранниках, все более в них влюбляясь.
Сколько раз сидели они всей семьей за долгим ужином вокруг стола, после того, как завершали рассказ об охоте в тот день, об извлечении меда из сот, о цветах, о сушке персиков, о высоте пшеницы в поле, об уборке и готовке, о починке крыши и конюшен. После того, как спели веселую песню о пении стрел и ржании коней, песню, которую поют юноши Хазарии у костра, после боев, когда они поражали стрелами плечи и спины врагов, как бы косвенно, всегда после укоров дочерей родителям, мол, «Что с вами?», возникал вопрос о женихах.
«Что тут говорить, – вздыхал отец, – надо переезжать жить в Кохоли. Имя отца было – Гад. Все его звали – Гади. Он любил громким голосом формулировать правильные выводы.
Всегда его упрекали за эту глупую идею – переехать в город. Но, по правде говоря, это была единственно верная идея. В том месте, где они жили, в том невероятном одиночестве, не было никакого шанса девушке обрести жениха, как и парню – найти подругу жизни. Ведь и сам Гади, будучи юношей, поехал однажды с отцом в Керчь с крупной партией заказанного меда, два месяца загорал и купался в море, там же, на берегу узнал Малку, будущую свою жену, которая сверкнула перед ним, как редкая цветная птица, внезапно возникшая из гущи деревьев.
Не будем говорить о том, что мать Малки не знала, об этом собирателе меда, который любил ее дочь в летние вечера в одном из врезанных в берег заливов, и она забеременела. Умолчим о том, что они должны были втроем, он, Малка и отец, бежать одним ранним утром, до восхода и открытия таможни и поднятия шлагбаума, за что еще Гади придется расплачиваться, исчезнуть, как монета, которая закатывается в какую-нибудь щель среди пчелиных ульев. Это он никогда не рассказывал детям. Да и вообще никому. Это необходимо было скрывать. «Ага, – скажет слушатель и читатель, – а где же пояс скромности Малки?» Поэтому лучше – ни звука об этом.
С момента ее появления в усадьбе, они не ездили никуда. Первенец их Ашер был зачат рядом с раковинами на берегу, в ворованных сумерках, и родился в их маленьком хуторке пчелиных ульев. Затем население хуторка увеличилось до четырех, с рождением нового ребенка. А позже родились и две дочери. Как говорится, Всевышний создает форму, а она, в свою очередь, творит множество форм, ведь сказано «плодитесь и размножайтесь». Отец Гади ушел из жизни, так и не увидев третью внучку, а Малка перестала рожать.
Никто из родившихся детей не умер. И так они растили детей среди зелени и цветов, среди бобовых плодов и груш, на молоке и меде. И урожаи злаков и плодов обеспечивали семью с избытком.
Купцы скупали мед и воск, трижды в год приезжая с востока, с мест человеческого проживания. Жили неделю в палатках, привезенных ими с собой. Привозили Гади и Малке вещи, которые создавались в империи, платили за товар, брали бочки с медом и воском, горы шкур, и уезжали к себе домой.
Это были недели, когда на девушек не обращали особенного внимания, за исключением новых тканей, которые они получали, медных колокольчиков или новых филактерий для молитвы. Большинство купцов были людьми пожилыми. А молодые, сопровождающие их, были рабами-турками, поляками, болгарами.
Безопасные дороги, покой, изобилие и порядок в Хазарской империи давали возможность пожилым купцам совершать такие дальние переходы на двадцати мулах, загруженных дорогим товаром, золотыми монетами, шариками бирюзы, без боязни нападения разбойников и грабежа.
Глава восьмая
В десять утра, в весьма ранний час для завершения рабочего дня, вернулись Гади с сыном на двуколке, распевая в два голоса песни.
За их спинами была поклажа, кузнечные меха, детали центрифут, которую необходимо было срочно починить. С раннего утра они совершили различные приготовления в мастерской по изготовлению инвентаря для ульев, находящейся у плотины, перекрывающий ручей, воды которого крутили колесо, отделяющее мед от воска сот. Эта же сила воды использовалась для помола, благодаря ряду машин, соединенных приводными ремнями.
«Эгей», – обрадовались они тому, увидев на хуторе молодых людей, – как хорошо, что вы еще не отправились в путь».
Гади шумно соскочил с телеги, пригладил свою рыжую бороду и приблизившимся к нему гостям сказал: «Оставайтесь до воскресенья. Сегодня четверг, завтра пятница, вы не успеете далеко уйти, как вас застанет суббота. Останьтесь, мы хотя бы сможем вместе с моей семьей составить миньян».
«Мы очень торопимся, и так потеряли здесь много времени. Не можем мы сидеть и наслаждаться в таком прекрасном месте в то время, когда граф ждет нас и своих сыновей. А муж больной женщины ждет лекарства, из дальних краев для китайского врача, у которого в сундучке редкая пыль скал. Ничто не может оправдать нашу задержку с сообщением о смерти дорогих им людей и исчезновении их сыновей».
«Но вы не сократите дорогу, если уйдете сейчас, – усевшись на толстый сруб дерева. Он понимал справедливость слов путников и продолжал говорить тихо, как бы размышляя: «Если вы останетесь здесь до воскресенья, я дам вам четырех быстрых коней. Вы сможете добраться до города вашего графа за три с половиной недели вместо восьми, так что, даже задержавшись здесь, вы доберетесь гораздо быстрей».
«Коней? – удивились мужчины. – Дай нам их сейчас. Пожалуйста».
Им надо было одолеть тысячу пятьсот километров, пересечь всю Хазарскую империю до берегов Хазарского моря, до города на самом выступе континента – Лопатина.
«Сейчас нет», – сказал хозяин, и если это выглядело как шантаж, то это именно и был шантаж. Когда живут в таком одиночестве, то шантажируют также с целью задержать людей. И еще быть может, это заставили его сделать дочери, чьи груди так вызывающе выделялись под платьями.
Он не задумывался и не собирался делать этот разговор более приятным: «Сейчас я вам коней не дам, ибо вот уже шесть месяцев я не исполнял утреннюю субботнюю молитву в обществе евреев. Я хочу видеть вокруг себя людей, закутанных в талесы. Да, я жажду исполнить эту заповедь».
И это была правда. И даже если она была неполной, довод был ясен и уважителен. Одиночество в таком хуторке на окраине Хазарской империи было воистину ужасным. И свиней они выращивали скорее, чтобы развлекаться с ними, или занимались явно ненужными для хазар вещами, которые оставляли им проходящие чужестранцы, как, например, вазы для цветов или уродливые диваны для салонов, которые они собирали для хуторян.
Мужчины сделали быстрый расчет, в котором фигурировали доводы, которые мы можем здесь привести, ибо знакомы с их мыслями, не высказанными ими вслух: «Да, субботние молитвы, когда не хватает двух до десяти участников, проблематичны. Мы должны излить чувства наших сердец перед Создателем, исповедаться Святому, Творцу мира. Кони, конечно же, гораздо скорее приблизят нас к тем, которые с нетерпением нас ждут, и нам и вправду необходимо услышать от хозяина еще данные, чтобы знать, как вернуть детей и как уничтожить это чудовище – черного Самбатиона». Доводы нагромождаются быстро.
Двое из парней кинули быстрые взгляды на двух девушек, а те вернули им взгляды и улыбки, и Дебора ловко выхватила дорожную сумку из руки приглянувшегося ей парня и крикнула: «Все, все, вы остаетесь здесь. Сумку свою ты не получишь». И убежала, громко смеясь.
«Отдай мою сумку, – рассердился молодой человек и побежал за ней, – сейчас отдай сумку».
Но она вбежала в глубину конюшни, а он – за нею. Нам хорошо знакомы эти глупости: ими отлично пользовались в те дни, как и сейчас.
Глава девятая
Конюшня была длинной. В воздухе ее стоял смешанный запах соломы, скошенных колосьев и конского помета. Шесть коней, по трое с каждой стороны, переступали копытами в стойлах. Два стойла были пустыми. Кони ели из корыт жито, смешанное с медом, что портило им зубы, но делало их жизнь сладкой и чудесной в этом небольшом местечке, затерянном на окраине Хазарской империи.
Когда Дебора исчезла в глубине конюшни с сумкой, Эстер подумала, что в чем-то прогадала: «И я должна была сделать так с приглянувшимся мне парнем», – подумала она про себя, но понимала, что сейчас, после поступка Деборы, это будет плохо выглядеть и не принесет ей никакой выгоды.
Ахав же вошел в конюшню вслед за Деборой с глупой улыбкой на лице, говоря с угрозой, звучащей уж совсем нелепо: «Отдай мне сумку, она моя».
«Она моя, она моя», – перекривляла его Деби. Удивительно, как все эти игры не меняются со временем, поколениями, расами, модами на полноту или худобу, народами и верами, переходя от всадников к морякам, от бойцов, несущих легкое оружие за плечами, до борцов за права человека, несущих записанные на бумаги декларации в своих карманах. И так же сила зеленых глаз с карими блестками не изменяется.
Она спряталась за крупом серой в крапинку лошади. Он прыгнул внутрь стойла, пытаясь протянуть руку через спину лошади, затем под ее животом, чтобы дотянуться до сумки. Но ничего не добился, вызывая еще более сильный смех Деби.
«Ага, – сказал он, – сейчас увидишь». И закрыл дверцу в стойло.
«Что ты делаешь? – испугалась Деби, глаза её заблестели. – Ты с ума сошел, дай мне выйти. Лошадь начнет беситься и побьет нас. Ты же не знаешь ее нрава. Это сумасшедшая лошадка. Спокойно, Лилит, спокойно».
«А мне все равно», – сказал он и рванулся вперед.
Она замешкалась, не успев отпрянуть, он сумел схватить ее, потянуть к себе, заломить ей руку и забрать сумку. Она закричала: «Ой, ай, оставь меня, оставь, болит же, болит».
Она потерла руку: «Уф, мог бы быть поосторожней».
«Научись не хватать мою сумку».
Она облокотилась о Пилит и погладила ее. «Как тебя зовут? Меня зовут – Дебора».
«Я знаю. Я – Ахав».
«Ахав», – протянула она, словно бы пробуя это имя на вкус.
«Можешь меня звать – Ахи. Меня все так зовут».
«Ахи», – повторила она. Это действительно звучало лучше, но ей не понравилось.
«Так вы разводите пчел?» – спросил он.
«Да. Отец мой и брат Довалэ этим занимаются. И еще пашут. Они выполняют всю тяжелую работу. У нас же, женщин, жизнь здесь весьма приятна. Не то, чтобы я была в других местах, но слышала о том, что дома переносят с места на места, и женщины должны это делать все время. Не хотела бы я жить в доме, который все время переводят, как это происходит в городе».
«У вас прекрасные кони, – сказал он, поглаживая лошадь, – и у меня должен был быть конь. Если бы это путешествие с целью привести домой детей графа завершилось удачно, я бы за это получил лошадь. Таков был договор. И с этим обещанием мы вышли в дорогу, шестеро парней, мобилизованных в городке графа. Добрались мы до чужого государя, увидели каменные дома, и не спрашивай, насколько потрясают эти строения, каменные башни, стены. Забрали мы детей, с ними еще больную женщину из нашего народа и двух итальянских евреек, которые были служанками, отпущенными на свободу. Построили мы носилки, и вышли в путь до того места, где этот дьявол прибил нас».
Деби сосредоточенно слушала. Спросила: «Сколько тебе лет?»
«Двадцать два».
«А мне восемнадцать».
«Давай, выйдем отсюда», – сказал и ухмыльнулся. – Еще подумают, что здесь что-то делаем неповадное. Родители твои, наверно, уже с ума сходят».
Легкий анализ этих слов показывает, что Ахав немного смущен и немного по-заячьи труслив.
«Пусть думают, что хотят, – сказала Дебора, – я уже не маленькая».
Несомненно, он понял намек, и следует использовать подвернувшуюся возможность ее поцеловать. Но все же он думал, что это слишком рано, и он может ее испугать, и такие мысли в этот момент ее вообще не посетили. И потому решил отложить поцелуй до другого раза. И это было плохое решение.
«Ну, давай, выйдем», – сказала она после нескольких секунд, во время которых ничего не произошло, и она поняла, что ничего и не произойдет.
«Давай, выйдем из конюшни, посидим так, чтобы нас видели, поговорим, хорошо?»
«Хорошо», – согласилась она, но без особого энтузиазма. Думала же она, примерно, так: «Почему никто меня не понимает? Что, ему требуется особое приглашение? Уверена, он просто меня не хочет. Я, вероятно, не красива в его глазах. Вот же дурак, и кому он вообще нужен. С ума сойти, какая тоска. Если в этот раз я не смогу соблазнить мужчину, когда еще представится случай, и появятся здесь такие симпатичные парни. Не должна я рассиживаться и беседовать с ним. Надо было мне выбрать кого-либо другого из них, который более расторопен в этом деле. Ведь я вначале выбрала Давида. Как я оказалась с этим здесь?»
Он окинул в последний раз взглядом коней, открыл дверь из конюшни, тут же замер и пощупал стену, разделяющую стойки. Стена был окрашена в зеленый цвет. «Что это? – спросил Ахав. – Камни?»
«Да, каменная стенка».
«Но это же запрещено».
«Глупости, кто проверит».
«Но мы же хазары, – сказал слегка сбитый с толку Ахав, – нам запрещено строить из камня».
«Ну, запрещено. Но это же только стена, разделяющая стойки в конюшне. Это не жилой дом».
«Не важно. Никакой разницы. Хазары не строят из камня».
«Если ты хочешь знать, отец, брат и мы, сестры, построили каменный дом в лесу. Я тебе его покажу. Если захочешь, можешь пойти туда жить со мной».
«Шутка», – добавила она через пару секунд.
«Ты действительно этого хочешь?»
«Я знаю? Жить там приятно, ты увидишь. Но ты, верно, хочешь вернуться в свой город. Что тебе искать в этот уединенном месте с пчелами и рыбами?»
Ахав приблизился к ней. Они еще не вышли из конюшни, лишь собираясь это сделать. Он выглянул через окно, но увидел, что они вдвоем надежно укрыты от взгляда снаружи. Сердце его лихорадочно билось от страха, что он потерпит позорный провал. И он спросил (она ясно чувствовала дрожь в его голосе): «Можно тебя поцеловать?»
«Попытайся». Шепот слышал в этом слове тот, кто умеет слушать.
Между нами, он уже собирался отказаться от затеи, и все же, слава Богу, не отказался. Нагнулся над нею, и она чуточку отступила, рискуя испортить все. Но он подался вперед, и, наконец, свершилось то, чего мы с нетерпением ожидали: они поцеловались. Обнялись и еще раз поцеловались. И еще. До тех пор, пока она, повинуясь женскому инстинкту, чувствуя грань, которую опасно переступить, ибо не будет возврата, сказала: «Ахав, хватит!»
Какое хватит! Надо было еще, и еще. Он не мог насытиться. После последнего поцелуя они вышли из конюшни, и присели на обрубок ствола, напротив корыта. Деби помахала матери, которая подумала про себя: «Что-то из этого выйдет. Уверена, что-то выйдет».
Она уже развивала в мыслях мечту матери о женихе для дочери, который будет всегда под рукой, будет вставать утром с приветствием – «Доброе утро, мама, прекрасный кофе вы сварили для меня, мама», будет молиться, благословляя и хваля утреннюю глазунью. Утром он будет объезжать дикого коня, днем начищать меч и оттачивать лук, вечером пошлет стрелы в стрижей.
После нескольких минут их беседы, возник шум у дома. Деби и Ахав пошли туда. По пути Деби обернулась к нему умопомрачительным движением всего тела и сказала: «Ну, пока, я ухожу».
«Я увижу тебя позже?» – в голосе Ахава хозяйственные нотки мешались с явным беспокойством.
«Да», – сказала она, все же не одарив его своей обворожительной улыбкой, делающей это «да» более интимным. Она поспешила войти в дом, а за ней вбежала ее сестра.
«Ну, что?» – спросила она Деби.
«Есть!» – подняла она руки в знак победы.
По сути, слово это употребляемо в настоящее время. Этот фокус используют некоторые писатели, чтобы приблизить мысли и чувства далекого прошлого, что и вправду не слишком изменились, несмотря на иное правописание и состав слов. Удивительно то, что девушки именно использовали это слово, да и парни Хазарии, имея в виду небольшие, но для них весьма важные достижения. И этот смысл сохранился до наших дней. Ну, пожалуй, в этом пункте для рассказчика этой истории была определенная легкость. Но совсем не так в отношении других бесед, дел, событий, домов, ульев, носилок, лошадей. В отношении книг, мечей, тканей, эха долин, принцев, синагог, шалунов, прокрадывающихся в конюшню, чтобы дать пинка в брюхо лошади, так, что она теряет дыхание от боли. В отношении не возведенных башен, мостов, деревянных стен, кочующих городов, фанеры, разных популярных предметов и тридцати двух образцов форм Хазарской империи, гигантского иудейского государства. И время, описываемое в этой книге – конец девятого столетия, примерно, сто лет с момента принятия Хазарией иудаизма, и почти за триста лет до ее падения.
Но почему, почему это случилось? Как эта империя пала и исчезла, и ничего от нее не осталось, за исключением конских следов на песке и следов саней на запад-северо-запад, которые покрылись травой спустя два месяца начала двадцатых годов тринадцатого столетия, и все. И ничего, кроме этого, не осталось. Не найдено и не раскопано.
Глава десятая
Деби была среднего роста. Тело сродни формам богини Астарты, ни один взгляд не оставляло равнодушным, кожа бела и чиста, как небо месяца Элул. Она захватывала сердца, вздымая их на эшафот для отсечения. Такова она была – Деби. Глаза – как два прозрачных озера. Но светлые глаза – вовсе не редкость в Хазарии. Светлые волосы спускались длинными прямыми прядями по обе стороны жизнерадостного лица. Носила она штаны из кожи. Ахав глядел ей вслед: девственность и распутство сливались в ней, обнимались и смеялись, одно на плечах другого, как две тайные подруги. Он смотрел, млея и теряя ясность взгляда от ее ослепляющей красоты, чмокая губами, словно высасывая сладкую мякоть из виноградины. Невидимая ее сторона очаровывала с той же разрушительной силой, как и видимая.
На девушке были штаны из светлой, естественной и красиво сшитой густыми стильными стежками мягкой кожи, обрамленные мехом и рубашка, белая, с воротничком и пуговицами, внушающими надежду мужскому взгляду, и вышивкой желтыми крестиками по белому фону, образующими неожиданные сочетания. На плечи был наброшен кожаный жакет, в руках она держала большой шарф, размером с одеяло из легкого пуха. Было жарко, потому она несла его в руках. Но в этих краях в это время года жарко, а через мгновении – холодно, и потому нужен был этот шарф, купленный у проезжих сарацинов.
