скачать книгу бесплатно
Ручей виделся им неодолимым по всей своей длине, во всяком случае, на протяжении пяти километров, которые они прошли с места, где оставили носилки, женщин и детей, принцев Йоселе и Янкалэ.
По дороге они довольно долго задерживались, измеряя глубину ручья в попытках найти место перехода и удивляясь отсутствию такового. Везде воды были глубоки и бурны, и сама река была неодолимо широка.
Это явно было противоестественно и необычно. Ведь, по сути, это был ручей. Не река. Черепахи хлынули неожиданно, поражая угрожающим дыханием в тот миг, когда парни решили вернуться, ибо густая тьма внезапно упала с высот. Черепахи были огромны, вышли из вод и напали на шесть мужчин, быстрые и увертливые, что вообще не характерно для черепах. Две из них были расколоты боевыми топорами с двумя лезвиями. Стрелы же вовсе не помогли. Но когда черепахи опять и опять были опрокинуты на спины, и в мягкие их брюха вонзились металлические острия копий, издали они хриплые крики, и новые полчища черепах выползли из глуби вод, так, что образовалась стена из них, преграждающая мужчинам путь назад.
Тьма становилась все более плотной, небеса сгустились, как гороховый суп. Мужчины попытались обогнуть стену из черепах, стоящих на задних лапах, и пена текла из их глаз. Но черепахи двигались стеной, и им на помощь шли новые полчища. Когда же парни приблизились, работая боевыми топориками, черепахи прижали панцири одна к другой и толстыми тупо выставленными лапами и с удивительной успешностью отражали эти удары. Сплошное завывание слышалось из среды черепах, завывание бесконечной тоски и печали, которое обычно издает существа, терпящие поражение. Но они продолжали сопротивляться и даже подбросили двух парней одной задней лапой, ударяя их силой панциря, и мужчина весом в семьдесят килограмм мышц был сбит с ног.
И вдруг, в этой катавасии криков, ударов, звуков раскалываемых панцирей внезапно возникла тишина из глуби вод. Услышав эту тишину, черепахи опустились на все четыре лапы, обрели обычные формы, вперевалку уползая и уносясь течением.
Свет ранней ночи вернулся в пространство. Поле было усеяно черепахами, намного меньшими обычной своей величины, которые обычно являются добычей ястребов. Они беспомощно ковыляли в сторону ручья и шлепались в воду, брызгая вокруг.
Мужчины еще продолжали с прежней горячностью убивать черепах, разбивая им головы, которые те вынуждены были высовывать, чтобы передвигаться, но вскоре поняли, что сражение кончилось.
Поле обернулось травами, усеянными размозженными черепахами. Умиротворяющее стрекотание сверчков распространилось в ночной тишине. Черепахи исчезли на дне ручья, который вернулся в состояние мирного течения, тускло посверкивая в слабом ночном свете.
«Что?» – сказали мужчины. – «Кто? Что здесь случилось? Недобрая земля эта для перехода, какая-то люблинская топь, говорили они шепотом про себя, ощупывая синяки от ударов.
Теперь напал на них страх за судьбу женщин и детей, которые остались за стеной черепах, обернувшихся огромными и нападающими, превратившими панцири в оружие защиты и нападения. Они быстро собрали вещи, оружие, рюкзаки, и двинулись в обратный путь Последний из них, Ахав, кричал: «Подождите меня, подождите!», бежал за ними, роняя вещи, даже портрет матери.
Глава третья
Они ощутили запах и теплоту сваренной фасоли. Тлели уголья костра.
Шутки, смех, разгоревшийся аппетит юношей сменились ужасом. Безмолвие царило кругом, безмолвие, полное страха. «Гила!» – кричали парни, приближаясь к месту. – «Мира! Можно перейти ручей!»
«В любом месте. Сейчас это легко!»
«Гила!» – кричали. – «Мира! Йоселе, Янкалэ!»
Ответа не было. Они начали бежать, не обращая внимания раны, и быстро оказались около носилок, костра, шалаша из шкур, казана, висящего на шесте от флагов, покачивающемся слабо и покойно.
Три мертвых женских тела лежали вокруг шалаша. В грудь каждой был воткнут длинный штык. На каждом из них развевались шелковые красные нити. В грязи виднелись следы коровьих копыт. Детей же не было видно.
Мужчины окликали их по именам, свистели в два пальца, переворачивали шкуры на носилках, заглядывали под сундуки отпрысков, забыв, что следует разбить на сундуках замки. Разобрали шалаш. Бледность и желудочные спазмы у парней усиливались с минуты на минуту.
Дети исчезли. В бессилии парни били кулаками землю, бегали во всех направлениях, выкрикивая имена детей.
«Иаков, Яаков, Яки, Йоселе, где вы?» Ответа не было.
Вбирались на деревья, освещали фонариками заросли и кроны. Ничего не было, кроме разбуженных ворон, сердито галдящих.
Коровы тоже исчезли. Но это парни вспомнили намного позднее. Ты, любимый читатель, и ты, любимая читательница, не относитесь ко мне заносчиво и высокомерно лишь потому, что я то тут, то там рассказываю заранее то, что должно случиться позже.
Они собрались, примерно, после часа поисков, охваченные душевной болью, беспомощные, в страхе, идущем от беспокойства и любви.
Дети исчезли.
Пытались нащупать пульс у женщин, содрогание падающей руки, признаки дыхания. Ничего. Смерть. Женщины превратились в безнадежную мертвую плоть, без обновления и продолжения.
Один из парней, не сдерживаясь, горько рыдал, уронив голову на тело Гилы. Самым красивым был он среди парней, с нежным лицом и мягкими прядями волос. Он все еще пытался вобрать в себя тепло, уходящее из ее тела, мягкость ее кожи. Он поднял на руки сжимающееся, словно еще проявляющее признаки жизни тело, и так стоял на виду у остальных, чьи взгляды были опустошены.
Он пошел с ней непонятно куда. Удалился, вернулся. Сел на перила носилок, и вдруг вздрогнул от испуга, закрыл глаза, снова открыл, затрясся, вновь закрыл глаза и приник головой к телу девушки.
Остальные тоже присели на перила носилок в смятых одеждах, затянули снова пояса. Сидели по двое, молчали в тоске и заброшенности.
Холод усиливался, костер продолжал тлеть. Все еще ощущался запах разваренных костей, фасоли и лука.
Так они молчали, вымещая всю злость и боль на ветках, зачищая их ножами и обламывая.
«Надо быстро пересечь ручей» – сказал один из них, и все покачали головами в знак согласия.
Ручей явно обмелел, течение ослабело, видны были камни дна. Кто-то из парней разлил по тарелкам варево, и все его с аппетитом съели, удивляясь, что вообще можно есть в такие ужасные минуты.
Тут они решительно встали, вырыли три мотлы. Земля была напитана водой. И тела скользнули в это месиво. Парни чувствовали полный провал в этом влажном погребении, но провал этот, как ни странно, немного укрепил их дух. Но как пережить исчезновение детей? Что скажут по ту сторону ручья?
Они отметили место их пребывания на дорожной карте, воткнули колья на могилы. Собрали и упаковали все, что осталось. Затем подняли на плечи огромные носилки и вошли в воды ручья в своих крепких сапогах. Перешли ручей с легкостью и почти мгновенно, не слыша слабый смех, исходящий из глуби вод.
На другом берегу решили поспать перед продолжением своего пути, о котором никто из них в эти минуты не хотел думать. Что они скажут родителям детей. Итальянцам, которые захотят услышать о судьбе девушек. Мужу больной женщины, который так ее ждал с лекарствами, которые наконец-то привез с древнего берега Хазарского моря. Что они скажут бабке детей, двоюродной сестре самого Кагана?
Глава четвертая
Они проснулись. Стоящий на страже в половине седьмого утра растолкал их. Рассвет был ясный, прозрачный, без единой капли тумана. Покрыв себя талесами и надев тфилин, они благословили утро, разрозненно, без особого желания и без особой точности.
Скорбь ощущалась в их молитвах. Были бы они в своих домах и селах, в Хазарии, собрали бы белых и чистых голубей и надели бы им на шеи черные ленточки. Но здесь, во время странствия, в пустыне, не было никаких церемоний траура. Да и захоронение было не по религиозным законам, без песнопений и величаний – из страха перед Богом – смерти.
Березовая роща в двухстах метрах от них дала им ветви – соорудить с помощью частей разобранных огромных носилок легкие тачки, которые можно было волочь по земле. Ведь носилки им уже больше не были нужны: дети и больная женщина исчезли.
Господи, больше их нет.
Они оглянулись на ручей, прежде, чем двинуться дальше, пытаясь разгадать случившееся. Он спокойно струился, чуть шелестя. Они положили на носилки все вещи и двинулись к березовой роще, извлекли топоры и пустили их в работу.
Разобрали носилки, часть хороших бревен прислонили к деревьям. Может, увидит кто, и возьмет их в свою пользу. Жаль их бросать в траве, оставить гнить под снегом.
Груз был быстро распределен между ними, и шест от флага торчал за спиной одного из парней, и флаги с изображением зерновых колосьев и белой звезды весело развевались вопреки скорбному настроению.
«Пошли», – сказал один из мужчин, более молодых, и слова его звучали в ритме мелодии, – «быстрей, уже утро проходит, а нам еще путь в сто верст. Быстрота продвиженья и натиск…»
«Десять!» – откликнулись громко все остальные боевым кличем хазарского войска, и начали быстрое движение, почти бег.
Зима была влажной, покрытой густыми сорняками и зарослями, иногда почти болотом, местами лиственными деревьями, без единой тропы. Но даже между деревьями они почти летели, подбадривая себя, четкими движениями, пробиваясь сквозь заслоняющие дорогу ветви, распугивая оленей и зайцев, поднимая в небо кукушек и ворон.
В обед сделали привал под высокими прямыми соснами. Поели сухую и холодную пищу, а не варенную, которая расслабляет. Жевали сушеную рыбу и соленые огурцы, огорченные, что нет ни пива, ни кофе, ни хотя бы чаю, и в желудках изжога, которую никакой напиток не успокоит, как и боль от потери детей и гибели женщин.
Исчезло чувство успеха, который сопутствовал им в начале странствия месяц назад, когда они легко добрались до цели и вышли в обратный путь с детьми и обмененными пленницами. Все потеряно и нет выхода. В голове одного из них, Давида, вертелась песенка, которую напевал его отец: «Мудрец, пред тем, как встать над краем бездны, готов к тому, чтоб выход отыскать». Но чего стоят эти слова сейчас, эта отеческая мудрость? Каким образом выбраться из бездны? Нет выхода. Насколько чудесным было чувство до сих пор, и вот же, исчезло. Успехов становится все меньше. Так вот постареют и обнаружат, что часть из них проживают в отчаянии, в ощущении неудач, провалов, которые не желают исчезнуть, забыться, затушевать неотступное чувство горечи и боли.
Встали, двинулись дальше по земле Хазарии, перешли мостами еще три ручья, и грубо сбитые мосты вели через пограничные ручьи, которые тоже становились все полноводней, но вовсе не были похожи на тот кипящий ручей.
К вечеру, до того, как начало смеркаться, увидели дым, тянущийся из трубы хижины, и поспешили, помогая друг другу в ходьбе. Лучше постучаться в какую-нибудь дверь, чем спать в лесу. Лучше поговорить с кем-нибудь из местных жителей. Лучше встретить, в конце концов, хазара, рассказать ему о черепахах и ручье, спросить его, может, он что-то знает о детях, знает, где их искать, кто их захватил. Может, он даст совет, что делать и что здесь происходит?
Глава пятая
Они приблизились к более высокой хижине. Как все дома в Хазарии, она была сделана из кожи. Каменные дома в Хазарии были запрещены. Не строили прочные сооружения, ибо иудеи в диаспоре должны были быть готовыми в любой миг двинуться в землю Израиля. Дома же в Хазарии не сооружались для оседлой жизни. Любой чужеземец или купеческий караван видели временность этого жилья, понимая жителей, которым не было смысла прилагать слишком много сил для строительства, ибо еще неделя, еще месяц или год, и все двинутся в страну Сионскую, в Иерусалим.
Но в таких отдаленных и обособленных районах разрешалось обшивать кожу извне досками из дуба для защиты от диких собак и волков, которые в голодные зимы приходили и грызли кожу стен. Доски эти побурели от снега, и солнца, и годовые кольца замысловатыми рисунками выделялись на стыках досок, по углам хижин.
За досками была кожа, обильно смазанная жиром. В помещениях лежали матрасы из кожи, набитые морской травой, с покрывалами из нежной и тонкой кожи, цветной и наиболее дорогой из кож, сшитой из треугольников и восьмиугольников, полос и полукружий, подходящей по декоративности стенам.
Даже в самой заброшенной хижине внутренние стены были сделаны из мягкой и дорогой кожи. Конечно, это не шло в сравнение с модными ее формами в городах, домах графов или во владениях Кагана, но вся кожа была мастерски обработана, издавала приятный запах лаванды.
Приблизившись к избушке, мужчины были немного разочарованы, увидев пасущихся свиней. Но разочарование было недолгим, ибо жильцы были евреями, а свиней растили для проезжавших мимо чужестранцев, не прикасаясь к свинине. Но мало кто там проезжал, и свиньи сильно расплодились. Если кто и появлялся, ему просто дарили свиней.
Там было поле зеленой высокой пшеницы, обработанной и взращенной двумя мужиками, что говорило о двух братьях, живущих в избе, или отце и сыне. Последнее оказалось вернее.
Были кони, конюшня, овцы в поле и козы, привязанные к колышкам у избы. Фруктовые деревья тянулись рядами, главным образом, яблоневые, грушевые и сливовые. Был и орешник, и виноградник, только начинающий пускать лозы, и цитрусовые деревья, не покрытые мешками, пытавшиеся все же расти, борясь с непривычными для них холодами.
Цвело вишневое дерево. Были еще какие-то незнакомые нам ягодные растения, из которых, скорее всего, изготовлялись ублажающие вкус вина. Кусты их поддерживались столбиками, стволы был окрашены известью.
Между деревьями были растянуты для сушки кожи. На огороде виднелись саженцы летних овощей, – зеленые точки на черноземе, и уже созревшие кочаны капусты, петрушка, укроп и шпинат. Повсюду крутились куры.
Но выделялись из всего этого, главным образом, пасеки. Пчелиные улья были круглой формы, из красной кожи, с угловатыми зазубренными крышками, на которых копошилось множество пчел.
За избой петлял ручей в неглубокой долине, и там, в небольших и мелких прудах гоготали и плавали гуси. Последние пчелы торопились в улья в то время, как мужчины приблизились к избе, обогнули ее, и лай собак вывел из избы ее хозяев. Высокий, худой мужчина с кривыми ногами, наследием верховой скачки в детстве, выделялся также рыжей бородой и пейсами.
Он увидел в руках пришедших флаги с изображением анемонов и колосьев, просиял улыбкой и бросился к ним навстречу, выкрикивая слова благословения, разбросав в стороны руки и громко смеясь, но остановился перед их опущенными лицами и сжатыми губами, и стер с лица улыбку, с беспокойством спрашивая – «Что случилось?»
Мужчины тяжело дышали и были покрыты потом, несмотря на холодный вечер. Они падали с ног от усталости после тяжкого дня.
Ведь прошли девяносто километров за одиннадцать часов.
«Случилась катастрофа», – сказал один из мужчин, – «Убили у нас трех женщин, исчезли двое детей графа».
Рыжебородый опустил голубые глаза в скорби. Затем поднял их и сказал – «Заходите в дом. Вас много, будет тесновато, но мы рассядемся вдоль стен. Я знаю, кто это сделал».
Один за другим, поцеловали они мезузу на боковине двери, вошли в дом, здороваясь в явном смущении, обычном для гостей.
В доме была женщина с черной косой, крупный крепкий юноша лет восемнадцати, мягкий пушок у которого пробивался над его ртом, и две девушки, унаследовавшие голубые глаза от отца Горячий чай был немедленно подан путникам, которые сбросили поклажу, негромко извиняясь, расслабили ремни. Они были абсолютно вымотаны, оттирали платками лица и шеи, источая довольно сильный запах пота, заставивший хозяйку открыть окно и вежливо предложить горячую ванну.
«Чуть позже», – сказали они и попросили хозяина поговорить и прекратить суетиться с угощением, хотя соленые пирожки и притягивали их взгляд. Они жаждали узнать, что происходит.
Он перестал отлучаться в кухню, и начал свой рассказ в то время, как они пили чай и ели пирожки, начиненные овечьим сыром и молотыми орехами.
Глава шестая
«Сразу же скажу, кто похитил детей», – сказал хозяин, – это властитель Самбатиона, мрачное чудовище, которое живет в реке Самбатион, и ему подчинены все ручьи в окрестности. Я удивлен, что вы это не знали, и не проявили осторожность, взяв на себя ответственность за детей графа. Тут проходит граница владений этого чудовища, и он совершает ужасные вещи в этих ручьях, что текут по западным границам нашей Хазарии. Даже на миг не следовало оставлять женщин и детей. Боюсь, что вам придется предстать перед судом верховного дворца.
Он приводит в действие ручьи, подчиняющиеся его голосу, может довести воды до кипения, может углубить и усилить течение. Он командует жабами и превращает людей в морских черепах, и они становятся его воинством. Угри в болотистых прудах закованы в кандалы его власти и бездумно выполняют любой его злодейский каприз. И это лишь часть его злобных замыслов. Лучше всего переходить эти ручьи в пятницу, до наступления субботы. В субботу он не опасен, этот змей. До наступления субботы он занят выпечкой хал, и потому не обращает внимания на тех, кто переходит ручьи. Вас к этому не подготовили?»
«Нет», – сказали пришедшие мужчины почти хором, – «ни о чем нас не предупреждали».
«Но и пятница не всегда безопасна. Если ему необходима жертва, он сделает это и за счет нарушения субботы. С ним договорено – не пускать евреев в Хазарию. Дети, которых он похищает, всегда сыновья принцев, и он продает их вожакам славянских грабительских банд, обитающих в девственных лесах и у болот, за их души, которые он потом превращает в коров. Они продают маленьких принцев властителям южных гор. Горцы немного обучают их и затем продают работорговцам Византии. Там, в дворцах над водами, любят рабов из аристократической касты, но они не осмеливаются держать в рабстве хазарских принцев, и торопятся переправить их в Италию за большие деньги или драгоценности высшей пробы».
«Значит, дети живы», – воскликнул один из мужчин.
«Живы, живы», – закивали остальные.
«Да, они живы, но трудно поверить, что вы сможете их найти».
«Ну, это мы еще посмотрим», – сказал один из пришедших, имя которого пока не стоит называть, чтобы не сбить читателя таким числом имен, тем, более, также думали все остальные из пришедших мужчин.
Хозяин продолжал:
«Когда-то здесь было много демонов. Я жил с отцом. Когда я был совсем маленьким, отец пришел сюда, поставил избу и первые пчелиные улья. Тогда демоны было здесь несть числа, – лесных, болотных, живущих в табунах диких лошадей. Всех демонов этих или пленил или уничтожил мой отец. Он был великим бойцом. Иногда ему помогала кавалерия, присланная Каганом из Итиля, чтобы изгнать демонов из империи. И в течение времени мы их одолели, остался лишь этот бес – змеиное отродье, властитель Самбатиона. От него не так легко избавиться. Прошло уже тридцать лет с тех пор, как отец мой истребил последнего из демонов. Это был дьявол огня, живущий в кострах путников на дорогах. Из-за него была выжжена и возникла Уманская пустыня, которая была абсолютно безлюдной поколение назад. Все, кто зажигал костер у дороги и засыпал рядом с ним, уже не вставал, и обнаруживал себя в преисподней спустя несколько часов и видел, как дьявол огня получает оплату в золоте от самого Самаэля. Отец мой заманил этого изворотливого дьявола в пещере, соблазнив его небольшим костерком, издающим запах хвойных шишек и ароматного воска. Несколько рыцарей Кагана перекрыли тотчас вход в пещеру после того, как туда вошел дьявол огня. Отец же выбрался из пещеры по петляющей расщелине, в то время как дьявол визжал, изрыгал огонь, пытаясь убить отца, который вылез на поверхность, жуя мятную жвачку, чтобы не свалиться в мертвом сне. Сразу же рыцари завалили расщелину большими обломками скал и влажным скалистым щебнем, приготовленным заранее, таким образом, закупорив любые выходы из пещеры. Дьявол огня сидит в ней и никому не опасен. Он все еще подвывает, но вой его слабеет, прерывается, иногда слышно какое-то бормотание. После пятисот лет заключения он превратится в песок. Я завидую будущим поколениям, они будут жить без демонов, без угроз со стороны демонов и страха перед ними. Даже верить не будут, что вся эта нечисть существовала, как не верят в то, что был всемирный потоп, и он может еще возвратиться, и смыть нас с земли, и мы благословляем радугу в облаках благословением без веры, ибо так нас учили наши учителя, и так учили их. Люди хотят слышать правду, но когда им ее рассказывают, они говорят: да это же все придумано, или вообще смеются: ловко ты умеешь сочинять. Читал я об этом в каком-то месте, в сочинении человека, жившего в этих краях. Так или иначе, не осталось почти демонов и скорлупы их, но дьявола этого, Самбатиона, так и не сумели убить. И он победил моего отца тридцать лет назад, в один из жарких дней в месяце Ав, обрушив на него водопад посреди равнины в то время, когда отец готовил этому дьяволу ловушку. Этот дьявол набирал силы из проклятий и ругательств, которые слышал, и есть у него сегодня невероятная мощь от проклятий, произносимых в его адрес на дорогах.
Много лет мы не могли определить, где был промах отца в войне с этим дьяволом. А ведь отец мой были истинным героем, который ничего и никого не боялся, будь то зверь или человек. И вот, десять лет назад прислали мне книгу из Итиля, я покажу вам ее позже, и там записали величайшие знатоки демоны из института стратегических исследований, все, что можно узнать о Самбатионе. Главный материал был собран из допросов демонов, которые были закованы в цепи из чистого серебра в хрустальных пещерах в утесах над нашим южным темным морем. Пытками, угрозами, но и умиротворением добились того, что они раскололись. Существует ключ, благодаря которому можно добраться до дьявола и убить его. Записали все в книгу. Оказывается, убить его можно, как любого беса, если знать, что на него действует смертельно. Не создают беса без того, чтобы не знать, чем его можно умертвить.
Но для этого нужен девятнадцатилетний юноша из села, соседствующего с Иерусалимом, опытный боец. Если он поразит дьявола стрелой, кремневый наконечник которой стёсан из двух утесов – одного в Негеве, другого – в Галилее, скукожится и высохнет этот повелитель тьмы и черных бездн, и умрет. И тогда откроются все реки и ручьи, которые не дают проходу евреям с запада прийти сюда и жить с нами в великой иудейской империи. Но нет у нашего Кагана достаточно денег и истинных бойцов для защиты империи, да и нет времени, чтобы отправить делегацию в страну Иудею на поиски этого села в Иерусалимских горах. И там отыскать юношу девятнадцати лет, который еще не забыл искусство войны и отлично стреляет из лука, чтобы попасть в дьявола, бесящегося среди сильных струй воды, и прикончить его одной стрелой, раз и навсегда».
Мужчины с большим вниманием слушали рассказчика, не прерывая его. Много предыдущих планов было изменено после этого рассказа.
* * *
Тем временем, девушки объявили, что купальня готова. В течение часа все помылись, и выстиранные их одежды после стирки сушились снаружи.
Домашняя атмосфера, усталость после тяжкого похода, не говоря уже о горячей воде, заставили всех провалиться в сон. В доме не было места всем шестерым, потому мужчины спали на свежем воздухе, без охраны, полагаясь лишь на собак, на покой страны Хазарии и на уверения хозяина, что псы не дадут чужаку приблизиться, войдут в бешенство до того, что перегрызут ремни.
Мужчина спали на земле, закутавшись в меховые шубы, и утренний холод их не пробрал.
Лишь с восходом солнца многие проснулись, и увидели над головами полотняный навес, закрепленный колышками в земле, так, что солнце не слепило в глаза, и не могло их уморить жаром в их шубах. Они выползли из шуб, из-под навеса, взъерошенные, сидели, протирая глаза. И смеющиеся девушки, менее стыдливые, чем вчера, говорили им: «Доброе утро, сейчас принесем вам медовые пироги и кофе.
«Нет, спасибо», – отвечали мужчины, – мы не хотим вас беспокоить и загружать лишними заботами, у нас есть своя еда».
«Какие могут быть беспокойства и заботы? – отвечали девушки. – Знаете ли вы, сколько у нас медовых пирогов? Горы».
«Мы должны продолжать наш путь», – бормотали мужчины, вспомнив, что все еще не решили, когда выходить.
«Оставайтесь еще немного», – говорили девушки голосами, в которых чувствовалась ласковость, искусно скрываемая. Тяжело было встать и вот так, сразу, покинуть гостеприимное место.
«Подождите, пока вернется наш отец и братья», – продолжали девушки, уже чувствуя, что их желания побеждают и добавляя доводы, – они вам должны еще кое-что рассказать, что важно для вас. Мы живем в этой пограничной полосе много лет, и вам следует еще услышать несколько советов».
Ну, конечно, не это было главным поводом, заставляющим их не торопиться в путь, но это давало истинным доводам верное направление, так, что причина их задержки открылась им самим.
Глава седьмая
Одну из девушек звали Дебора, а другую – Эстер. Деби и Эсти. Деби было восемнадцать лет, Эсти – шестнадцать с половиной.
«В кого ты влюбилась?» – спросила вечером Дебора Эстер деловым голосом, как бы говоря, вперед – за дело. Они сидели во дворе, в ночном мгле, после того, как мужчины ушли спать.
«Скажи ты первой, – сказала Эсти, сорвала горсть травы, и, смеясь, швырнула ее в Деби.
