скачать книгу бесплатно
Теперь нужно было вытащить шпильки с другой стороны. Я повернул её голову и, посмотрев на лицо, расстроился. Поверх её красивого, чуть ассиметричного лица косметикой было нарисовано другое. Она напоминала фигурку из фарфора, которую отливали по созданным мастером формам, а раскрашивал не очень аккуратный подмастерье. Я попробовал стереть пальцем хотя бы помаду, но только испачкал руки.
Я пошёл на кухню. Всё-таки у женщин должны быть какие-нибудь средства, чтобы смывать всю эту грязь. Я поискал что-то подходящее в куче косметики на столе. Нашёл только ватные диски и, намочив их водой, вернулся в комнату.
Мне стало страшно. Прикосновение воды к лицу могло разбудить её. Но эта краска уродовала каждую чёрточку, делая её на свету почти неузнаваемой. Это была ещё одна допустимая вариация на тему, одно из сотен лиц, которые я был способен изобразить и без её присутствия. Значит, пан или пропал.
Я коснулся мокрой ватой её губ. Она поморщилась, мотнула головой и… не проснулась.
Я начал тереть её брови, губы и щёки, стараясь смыть эту ненужную маску. Маска сопротивлялась, размазываясь, при полной поддержке своей носительницы, которая даже сквозь сон умудрялась отворачиваться и отбиваться.
Я пару раз получил по носу, один раз мне заехали ладонью по уху и чуть не выбили глаз. Но я победил. И снова видел её саму, без прикрас. От насильственного умывания на её щеках расцвёл естественный румянец, и кожа потеряла нездоровую восковую желтизну.
Я вытащил из её волос остатки шпилек, не отказывая себе в удовольствии изучить её изумительное ухо с маленькой мочкой, которую немного портила растянутая дырочка. Оно как будто копировало изгибы чертёжных лекал. Самый краешек его был румяным. Я коснулся пушистой пряди у виска и завёл её за ухо. В одном этом ухе было больше чувственности, чем в самой смелой эротике.
Я посмотрел ей в лицо, отчаянно стараясь запомнить, впитать, вобрать в себя каждую чёрточку, вместе и по отдельности. Её высокий лоб с жилками на висках, изогнутые брови вразлёт с едва заметной морщинкой между ними, длинные ресницы, веки с красными складочками у внешних уголков, аккуратный нос и трогательный рот с красиво очерченными губами.
Я провёл пальцем вдоль подбородка, ощущая лёгкое сопротивление кожи и еле заметные неровности там, где мышцы крепятся к костям. Закрыл глаза, попытавшись воспроизвести в памяти её лицо. Теперь получалось чуть точнее. Но всё равно львиная доля её обаяния и красоты в воспоминании терялась.
Ничего, я успею. Я посмотрел на часы. Часовая стрелка ещё не начала клониться вниз. У меня в запасе есть ещё полночи и целое утро.
Я понял, что хочу увидеть её полностью. Всю её завораживающую красоту.
Ладони моментально стали влажными, а глотка сухой. Она была полностью в моей власти. Это возбуждало.
Я начал стягивать с неё платье. Её безвольное тело принимало странные и неудобные положения, отказываясь мне хоть немного помочь. Оно было нежным, мягким и неуклюжим, как тяжёлая пуховая перина. Я весь взмок от физических усилий, пока платье не обвисло мятой тряпкой у меня в руках.
Её тело было белым, покрытым лёгким пушком. Она лежала на спине, без подушки, под поясницей – сбитое в комок одеяло. В таком положении её рёбра и тазовые кости чуть-чуть выпирали под нежной плотью. Я провёл пальцами по коже живота. Возле пупка, выдавленного маленьким узелком на животе, она казалась почти прозрачной.
Я хотел видеть её всю.
Я обнял её тело и заставил сесть, положив голову себе на плечо. Мои руки дрожали – никогда раньше устройство застёжки женского бюстгальтера не казалось мне таким сложным. Я несколько раз спокойно вздохнул и заставил себя успокоиться. Мало, что ли, я грудей видел в своей жизни?
Я откинул лифчик в сторону и снова положил её на спину. Саша раскинула руки, открыв моему взору нежную грудь. Она была маленькой, едва вполовину ладони, дивной формы, как капелька густого прозрачного мёда. Розовые ареолы окружали крупный спелый сосок. И только красные полосы на коже от слишком тугого белья портили мне эстетическое удовольствие. Я прижался щекой к одной её груди, накрыв ладонью вторую, лицом и рукой ощущая твёрдость её сосков и нежность молочной кожи.
Распрямившись, я стоял над ней и задыхался от вожделения и восторга. Я хотел её, до сумасшествия хотел, но важнее было другое. Важнее было моё желание понять, запомнить и воспроизвести её красоту.
Я хотел видеть её всю.
Я коснулся её простых чёрных трусов. И остановился.
Я понял, что если я сниму их, то просто не выдержу. Я просто изнасилую её. Эта возможность была так близка, она опьяняла и сводила с ума, но где-то на краю сознания притаилось какое-то гадливое чувство, которое сулило тяжкое похмелье. Я прислушался к нему. Оно шептало, что если я поддамся соблазну, то стану ничем не лучше тех, кого презирал, тех, кто стремится любой ценой удовлетворить свои мимолётные желания, отдавая этому всё, что имеют в душе.
Да и если быть честным, секс с бесчувственным телом не принесёт мне никакого удовольствия. Бесчувственное тело мне нужно было для другого.
Я собрал всю волю в кулак, отвернулся от неё и сел на стул рядом. Она лежала на свёрнутом одеяле, раскинув руки, согнув в колене одну ногу. Её голова была закинута, и пушистые волосы, словно речной поток, стекающий через край, свешивались с дивана. Не видел ничего прекраснее в своей жизни! Я снял пиджак, повесил его на стул, достал из внутреннего кармана маленький альбом для зарисовок и набор простых карандашей и начал рисовать.
Всё восхищение, вся страсть, всё желание перетекали в рисунок. Я делал эскиз за эскизом, стараясь поймать, пропустить через себя и воплотить заново каждую линию её тела. Её руки, её бедра, её грудь. И, конечно, лицо. Я рисовал, как видел, с закрытыми глазами и отсутствующим выражением лица. Пока так, пока я только изучал её.
Потом, когда немного освоился, я начал зарисовывать её полностью, стараясь немного уходить от того, что видел. Немного додумывать, фантазировать. Представлять, будто она не спит, а смотрит на меня из-под опущенных ресниц.
Но она лежала передо мной спящая, она спала так глубоко, что напоминала мёртвую. На моих рисунках она была мертва. Смотрела на меня мёртвыми придуманными глазами. Да, прекрасна, как может быть прекрасно бездушное тело. Я не успел удержать себя и нарисовал струйку крови в уголке её губ. Порезы на её бедрах. Я пропитал её кровью простыню. Вскрыл её грудную клетку и живот. Мне так хотелось раскрыть тайну её очарования, что я начал вскрывать её тело на бумаге.
Она пошевелилась, и я понял, что увлёкся.
Бежало время. За окном светлело. Рука становилась всё тяжелее и тяжелее. Веки начали слипаться. Когда я почувствовал тошноту от голода и усталости, понял, что нужно закругляться. В альбоме оставалось ещё несколько страниц, но у меня уже не было сил.
Я пролистал свои наброски. Везде была она – без всяких допущений и уточнений. Но на каждом она была мертва. Я смог нарисовать её тело, но выдумать для неё душу не смог. Я эту душу никогда не видел, не чувствовал, не знал.
За окном разгорался день. Автомобили появились на улицах, лениво и сонно следуя к своей цели. Солнце разгоняло ночную свежесть, обещая ещё один жаркий день.
Голова кружилась. Пора было уходить.
Но если я уйду – я никогда больше её не увижу. И всё, что мне останется на память, – это альбом, полный набросков её мёртвого тела.
А она хотела жить.
Глава 5
Тревога
Я проснулась на следующий день в своей квартире, почти голая, но стыдливо завёрнутая в одеяло. Я не помнила, как попала домой.
Голова раскалывалась, во рту был противный привкус. Я приподнялась на локте. Тело ответило тошнотой и слабостью. Я взяла со стула домашнюю майку и через голову натянула её на себя.
На кухне что-то загремело. Адреналиновый всплеск сразу заставил меня почувствовать себя настолько лучше, что я вскочила на ноги, схватила со стола настольную лампу и, держась за стеночку, прокралась на кухню.
На маленьком плетёном диване, чудовищно изогнувшись, чтобы уместиться на этом почти декоративном предмете мебели, спал Андрей. Переворачиваясь, он случайно смахнул с подоконника бутылку с водой.
Я провела рукой по оставшемуся на мне нижнему белью. Сухо. Ответ неочевиден.
Я опустилась на табуретку и поставила лампу на стол.
Вся эта ситуация была странной. Но, в конце концов, он же спал на кухне! Да, только почему я тогда проснулась голой?!
А какая, собственно, разница?
Даже через муть тошноты и головной боли я почувствовала благодарность к этому незнакомому человеку. Не знаю, было ли что-то между нами прошлой ночью, но он вчера привёз меня домой, не стал смущать своим присутствием в моей постели и оставался неподалёку, пока я была в неадекватном состоянии…
Подозрительно хороший незнакомец.
Таких джентльменов не бывает.
Я поднялась, стабилизировалась в пространстве, подошла к диванчику и разбудила Андрея.
– Алло, просыпайся, доброе утро.
– А? Что? – он ошалело вскинулся, выцепил из пространства моё лицо и с тихим стоном прижал ладони к лицу.
– Совсем плохо, что ли?
– Да нет, всё в порядке, – он сел на диване. – Ты как? Когда я тебя привёз, ты была совсем плохая. Решил последить за тобой на всякий случай и вот… заснул. Думал, передам тебя с рук на руки кому-нибудь, а ты одна живёшь…
Я посмотрела на него с недоверием.
– Ты меня за дуру держишь? Что тебе надо было? Ты что-то украл?
– Нет, – он вскинул на меня оскорблённый взгляд. – Просто тебе было плохо. Рвало сильно. Я не захотел тебя бросить одну, а потом думать всю жизнь, не захлебнулась ли ты блевотиной в одиночестве.
Я покраснела от стыда. Неудивительно, что он спал на диване на кухне. Да и отсутствие платья теперь выглядит логично. Одно странно: почему я совершенно этого не помню?
– Прости. Если хочешь, я приготовлю тебе завтрак. Или иди поспи в комнате на нормальном диване.
– Нет, не надо. Я поеду. Ты живая, в порядке, сама о себе позаботишься, – он встал.
Я совсем сникла.
– Прости, что потерял со мной столько времени. Спасибо тебе большое за помощь.
– Да ничего страшного. Со всеми бывает, – он прошёл в коридор и начал обуваться. Я уныло потащилась за ним.
– Мне правда очень стыдно, что так получилось, – и я не знала, что делать с этим.
– Забей. Только подай мне, пожалуйста, пиджак. Он в комнате на стуле висит, – я, сгорбившись, ушла в глубину квартиры и вынесла ему пиджак. Он быстрым движением надел его. – Спасибо.
– Я не могу, стыдно очень… Так напрягать чужого человека… – я исподлобья глядела на то, как он пытается справиться с замками на входной двери.
– Ладно, тогда дай мне свой телефон. Теперь будешь моим джинном по вызову на одно желание. Обещаю, что не стану злоупотреблять, – он прекратил терзать замки, сунул руку в карман и протянул мне свой телефон.
Я удивлённо посмотрела на протянутый мне аппарат, а потом вскинула на него глаза, не понимая, какую игру он затевает.
– Ну что смотришь? Я же пообещал – никаких неприличностей, – он качнул рукой.
– Я просто не понимаю, какое твоё желание я могу выполнить? Я же не олигарх какой и не зубная фея… – сказала я, тупо пялясь на зажёгшийся экран.
– Ты же официантка? Можешь напоить меня бесплатным кофе, например. Или однажды ночью забрать меня пьяного из бара. Добро за добро.
Я смотрела на телефон и понимала, что всё это мне совсем не нравится. Но за свои слова и поступки следовало отвечать. Да и обмен номерами ещё ни к чему не обязывает. Если он попросит что-то недопустимое – пусть хоть трубку оборвёт, не поведусь.
Всё абсолютно безопасно, если не считать того, что он знает, где я живу.
Ну ладно, со мной ещё не такое случалось. Это ещё цветочки.
Я со вздохом взяла в руки его телефон и записала свой номер.
Он спрятал аппарат и снова начал возиться с замками.
– А ты мне свой телефон не дашь? – удивилась я.
– Зачем? Это ты мой джинн, а не я твой, – усмехнулся Андрей и вышел из квартиры.
А я, вздохнув, отправилась на кухню лечить больную голову. На душе стало легче от осознания того, что всё, что я осталась должна этому странному человеку, – это одно желание. Несмотря на все неприятности, которые произошли со мной за последние сутки, меня изрядно развлекли подобные приключения.
* * *
Прошло несколько недель, жизнь вернулась в привычную колею, снова потянулась череда тревожащих ночей, которые я проводила на работе, и сонных, наполненных непритязательным досугом дней. Осень наступила тёплая и ясная. Каждое утро, возвращаясь с работы, я шла через сквер, залитый солнечным светом и наполненный золотом опадающих листьев. По пути я глядела себе под ноги, выискивая красивые листья, чтобы засушить дома между страниц толстенной энциклопедии. К концу осени у меня обычно собиралось много листьев, которые стояли до весны в тонкостенной стеклянной вазе с узким горлышком, такой же хрупкой и нежной, как и собранный мною букет.
Я помню, как в детстве мы с мамой гуляли в парке и собирали кленовые листья, выбирая самые красивые. Вечером, когда мы возвращались домой, она доставала с полки большую энциклопедию, где на тысячах тонких и ломких страниц был напечатан миллион никому не нужных фактов. Книга пахла старой бумагой и пылью. Мы вкладывали листья между страниц, и к запаху бумаги и пыли примешивался сладковатый запах прелой листвы. Листьев было так много, что книга не закрывалась до конца и лежала скособоченная, с мятыми страницами – до тех пор, пока листья не становились сухими и тонкими, как страницы этой энциклопедии.
На Пасху я отвозила собранный осенью букет на могилу матери. На кладбище совсем не росли деревья.
Я была счастливым ребёнком. Да, у меня не было полной семьи. На самом деле у меня вообще не было семьи в полном понимании этого слова. Единственным моим родным человеком была мама. Когда-то она была очень весёлой. Я до сих пор вспоминаю её проказы и шалости, на которые она была горазда, когда я была совсем маленькой. Но годы жизни в одиночестве, под постоянным гнётом болезни, с маленьким ребёнком на руках сделали её характер жёстким и требовательным. Результатом перегрузок стали постоянные раздражительность и усталость. Я была счастливым ребёнком. Подростком я стала послушным.
Потому что нельзя было доставлять маме слишком много хлопот и волнений. Я любила маму и не хотела делать ей больно, но, к сожалению, у меня не всегда получалось. Иногда я взрывалась и устраивала истерики. Но каждый раз, когда я приходила просить прощения за своё поведение, мама с трудом его принимала, потому что каждый мой срыв был ударом по её здоровью, так как в результате сильных переживаний обострялся диабет, которым она болела с детства. И каждый раз я чувствовала себя предательницей, почти убийцей, и ненавидела себя за это. Но через некоторое время напряжение внутри нарастало, и я срывалась снова.
Я очень хотела быть хорошей дочерью, но на самом деле была просто ужасна.
А потом… Потом всё закончилось. Инфаркт. Мне было восемнадцать лет, когда её не стало. И у меня не осталось никого. Только воспоминания о счастливом детстве и огромная вина за то, что я была плохой дочерью.
И теперь это ничего не изменит: ни свечки в храме за упокой, ни букеты из сушёных листьев на могиле. Но я всё равно ставила свечи и сушила листья в старой энциклопедии в надежде на прощение.
Дни постепенно становились короче, а воздух – холоднее. По пути на работу я наслаждалась красивейшими закатами. Такие красочные закаты бывают только осенью. Но ночные смены стало очень трудно переносить. Почти весь световой день я спала, обрекая себя на подобие полярной ночи. Говорят, на севере зимой люди сходят с ума от отсутствия солнца. Охотно верю.
Из-за отсутствия солнца организм переходил в режим строжайшей энергетической экономии. Мне больше не хотелось ничего – кроме самых простых мелочей. Сигарета, выкуренная у открытого окна. Кружка кофе перед выходом на работу. Уютный диван после тяжёлой смены. Почитать новости в интернете между делом. И больше ничего.
В один из дней в наше кафе заглянул Андрей. Я долго ждала его звонка, беспокоясь из-за данного обещания: мне ничего не хотелось делать для него, с одной стороны, а с другой – я ужасно не любила оставаться в долгу. Но он как в воду канул. И я постепенно расслабилась и забыла про него. О нём не было ни слуху ни духу дольше месяца – и вот тебе!
Когда я увидела его за столиком, меня сначала одолели сомнения, он ли это – я почти забыла, как он выглядит. Но он пристально смотрел на меня с едва заметной улыбкой. Было что-то неприятное в этой улыбке, как будто он знал что-то постыдное про меня. Я сначала расстроилась и разозлилась, а потом мне внезапно стало смешно. Неужели должно быть стыдно за то, что мне было плохо, а он оказался в этот момент рядом?
Я, шутливо чеканя шаг, подошла к его столику, запустила руку в карман фартука, выудила оттуда блокнот, эффектным движением открыла его, нацелила карандаш на свежую страничку и, чуть согнувшись в поклоне, спросила:
– Чего изволите?
Андрей принял мою игру: приосанился, тяжело опёрся рукой на далеко отставленное колено.
– Изволю чашку чёрного кофею и французский круассан.
– Это и есть ваше желание? – я обрадованно улыбнулась.
– Э, нет… Ишь какая хитрая! Нет, это заказ вашему кафе.
– Нет у нас круассанов, – я немного убавила энтузиазм. – Только кексы и мороженое.
– А кексы вкусные?
– Да, очень свежие, с изюмом, мне нравятся.
– Тогда кофе, мороженое и кекс.
– Сейчас принесу.
