скачать книгу бесплатно
Как попасть на первый этаж другим путем и есть ли этот путь, Андрей Ильич не знал.
Он вернулся в затопленный весенним солнцем коридор, стал у окна, сунул руки в карманы и спел про серенького козлика на мотив «Сердце красавицы».
И насторожился.
Через внутренний двор музея вдоль стены кто-то шел, он видел тень, неторопливо скользившую по круглой клумбе, похожей из-за только что распустившихся первоцветов на бело-голубое облако. Андрей Ильич прижался носом к стеклу и вывернул шею, пытаясь рассмотреть идущего.
…Музей закрыт, калитка и ворота в парк, кажется, тоже заперты. На воротах висячий замок, он видел его совершенно точно! Кто там ходит?.. Кто пришел сюда и открыл дверцу с надписью «Служебный вход», несмотря на понедельник и похороны Анны Львовны?..
Тень переломилась на дальней стороне цветочного облака и выступила на солнечный свет.
Андрей Ильич от неожиданности тихо присвистнул.
По музейному двору неторопливо шагала убогая Евпраксия или как ее?.. Ефросинья?.. Вещунья, предсказавшая скорый конец всего.
Андрей Ильич вдруг вспомнил: и городу, и дому быть пусту. Никого не останется. Одного уморили, за другим дело стало.
– Стойте, – громко сказал он и застучал в окно. – Подождите, мне нужно с вами поговорить!..
Она то ли не слышала, то ли не обратила внимания.
Он скатился с лестницы, выскочил на улицу и подбежал к высоченным кованым воротам, закрывавшим путь во внутренний двор и парк. Ворота были заперты. Андрей Ильич налег на чугунную створку, которая, разумеется, даже не дрогнула. Калитка с левой стороны тоже оказалась на замке. Мигал красный огонек сигнализации.
– Эй! – крикнул Андрей Ильич, пытаясь просунуться между прутьями решетки. Это было никак невозможно. – Вы меня слышите? Как вы туда попали?!
Никого и ничего.
Он отбежал немного и взглядом оценил решетку. Она была высока – значительно выше человеческого роста! – начищенные копья жарко горели под солнцем.
Боголюбов побежал вдоль решетки сначала налево, она спускалась к шустрой узкой речке, резко поворачивала и уходила в лес, а потом направо. С этой стороны она продолжалась серым бетонным забором, ощетинившимся по верху ржавой колючей проволокой.
Он вернулся к крыльцу с резным жестяным кокошником и вытер вспотевший лоб.
…Нет ничего странного и удивительного в том, что по музейному парку в неурочный час ходит какой-то человек. Наверняка парк не везде обнесен забором, как казначейство или пулеметный дот, есть и дырки и лазейки!.. Тем не менее Андрею Ильичу это показалось странным и зловещим.
Он сел на лавочку, прищурился на солнце и подумал немного.
Ефросинья или Евпраксия уж точно не могла состоять на службе в музее!.. Анна Львовна не была похожа на сердобольную старушку, помогающую всем сирым и убогим, несмотря на то что и Дмитрий Саутин, и Нина, и Александр Иванушкин пытались убедить его в обратном!.. Визит убогой в трактир «Монпансье» Анну Львовну напугал и встревожил, кажется, ей даже капли предлагали!.. А убогая совершенно четко заявила, что «никого не останется» и что уже «одного уморили»! Что она имела в виду, хотелось бы знать?..
Ни в ясновидение, ни в гороскопы, ни в предсказателей судеб Андрей Ильич не верил.
Вдалеке прогрохотал грузовик, тянувший на прицепе желтую бочку с синими буквами «Молоко». Боголюбов проводил его глазами и вернулся в музей.
По-прежнему никого не было на узкой лестничке и в залитом солнцем коридоре на втором этаже.
В человека-невидимку Боголюбов не верил тоже!..
Открытой оказалась только одна дверь с табличкой «Директор». Андрей Ильич вошел в тесную приемную, где стояли желтый стол, зеленый диван и три коричневых стула.
– Есть кто? – громко спросил Андрей Ильич, злясь все сильнее.
Разумеется, никто не отозвался, и он зашел в кабинет. Здесь царил полумрак, шторы задернуты и большое зеркало в деревянной раме занавешено черной тафтой. На стенах висели какие-то картины, письменный стол был абсолютно пуст и чист, ни единой бумажки, зато в белом фарфоровом кувшине стояли свежие первоцветы.
Андрей Ильич подошел и потрогал. Кувшин был влажный, очевидно, поставили только что.
Он сел в жесткое неудобное кресло с высокой спинкой и огляделся. Массивные тумбы с выдвижными ящиками, книги в растрепанных переплетах, сложенные почему-то прямо на полу. С правой стороны – шкафы, в них тоже пусто. С левой – громоздкий сейф с приоткрытой толстенной дверцей.
Боголюбов чувствовал себя, как будто забрался в чужой дом в отсутствие хозяев, неловко ему было и очень хотелось поскорее выйти на улицу. Уйти он не мог: в конце концов, это теперь его музей, он за него отвечает и так до сих пор и не понял, кто и зачем в выходной день открыл дверь, почему прячется, как попала в парк черная тень по имени Ефросинья!..
Андрей Ильич встал, выглянул в коридор – никого! – подошел и потянул на себя дверь несгораемого шкафа. Внутри почти ничего не было, только несколько папок с белыми тесемками.
Он вытащил папки, но в директорское кресло возвращаться не стал, пристроился на стул напротив. На одной папке было написано черным маркером «Личные дела», и туда он заглядывать не стал. На другой «Ремонт» – в ней оказались копии счетов и чеков с фиолетовыми штампами. «Фанера первой категории, – прочитал Андрей Ильич, – кол-во листов 12, цена за 1 шт. 520 руб. 78 коп.».
Была еще одна папка ярко-зеленого цвета, самая нижняя. Боголюбов вытащил ее и открыл.
Он ничего не успел разобрать. Сзади что-то мелькнуло, он не увидел, но почувствовал. Оглянуться он тоже не успел. Взмах, как будто что-то просвистело в воздухе, страшный удар обрушился ему на затылок, и Андрей Боголюбов упал лицом в раскрытую зеленую папку.
Он очень замерз. Так замерз, что не чувствовал ни рук, ни ног. Как это ему пришло в голову спать на улице, да еще без спального мешка?! Он точно помнил, что, собираясь на охоту, закинул этот самый мешок в багажник! Почему он лег без него и под открытым небом, а не в машине или палатке?..
Он стал подтягивать ноги и не понял, подтянул или нет и есть ли у него вообще ноги. Потом медленно сел. Перед глазами все плыло и качалось.
Качался какой-то фонарь, плыли кирпичи в каменной кладке, за ними извивались деревья. От качки его сильно затошнило. Андрей взялся за голову. Голова была холодная и огромная, как будто чужая.
Он замычал. Тошнота только усилилась.
Перебирая обеими руками по каменной кладке, он поднялся на ноги, прислонился лбом к стене и постоял немного.
…Я не ездил на охоту. Я ходил в музей. Я сидел в кабинете и рассматривал папки. Больше ничего не помню.
Боголюбов не мог сообразить, где он. Кирпичная стена под фонарем казалась бесконечной. За желтым кругом было темно, и это означало, что пролежал он здесь долго, почти полдня.
Путаясь ногами и придерживаясь за стену, Боголюбов побрел куда-то, но быстро наткнулся на непреодолимое препятствие. Он повернулся и побрел обратно.
…Меня ударили по голове. Я сидел за столом спиной к двери, передо мной лежали папки. Кто-то вошел и ударил меня. А потом приволок сюда.
Стена повернула, и Андрей Ильич повернул вместе с ней. Руку он не опускал. Ему казалось, если опустит, то непременно упадет.
… де я? В катакомбах, в руинах?.. Что с головой? Она цела или развалилась на части?
– …Смотри, смотри!..
– Это кто там?
– Да вроде новый директор музея! Нализался, что ли?..
– Точно нализался! Ах, москвичи проклятые, одни безобразия от них!
– Тише, может, он слышит!
– Да ничего он не слышит, на ногах не стоит!
– Где я? – спросил Андрей Ильич пустоту, говорившую человеческими голосами. – Помогите мне.
– Пошли отсюда, ну его, – с сомнением отозвалась пустота после паузы. – Может, у него белая горячка!..
И снова тишина.
Кирпичная стена кончилась. Впереди замаячило что-то белое, и Андрей Ильич качнулся вперед к этому белому. Оно оказалось холодным, округлым и широким, и он понял, что это колонна, подпиравшая своды торговых рядов. За ней горели фонари, и по площади ходили люди.
Андрей Ильич постоял немного, унимая тошноту и качание. Нужно добраться до дома. Расколотая голова – бред. Он может стоять и даже кое-как двигаться, значит, голова на месте и более или менее цела. Нужно добраться до дому и сунуть ее под холодную воду. Только и всего.
Шел он долго. В расколотой не до конца голове засела мысль, что никто не должен видеть, как он идет, это казалось сейчас самым важным. Он обходил фонари и время от времени останавливался в темноте под деревьями, отдыхал и закрывал глаза, опасаясь, что его вырвет. Направление он определял по колокольне, на которой горел прожектор, и ему казалось, что он не дойдет никогда. Самым трудным было перейти Красную площадь, но он перешел и не упал и потом долго пытался открыть вертушку на калитке и не помнил, как открыл.
До крыльца он шел уже из последних сил и рухнул на ступени в изнеможении.
– Сейчас, сейчас, – сказал он себе и закрыл глаза. – Я просто посижу немного.
Холодало, и от холода Боголюбову легчало, только руки и ноги сильно затряслись. Высыпали крупные звезды, и между корявыми ветками старых яблонь повисла луна.
…Почему-то собака не бросается и не хрипит. Ах да. Я же ее выгнал.
Он нашарил в переднем кармане ключ, с трудом поднялся, отомкнул дверь и зажег электричество. Свет вывалился наружу. Луна сразу померкла, а звезды совсем пропали.
Чье-то присутствие явственно обозначилось позади – так отчетливо, что зашевелились волосы на разбитой голове. Боголюбов нагнулся – его сильно качнуло, – и схватил топор, прислоненный в углу под дверью.
…Все, хватит. Больше я не дамся!..
И развернулся с топором в руке.
Перед крыльцом в световом конусе сидела собака. Обрывок цепи болтался на шее. Ее, как и Боголюбова, сильно трясло.
– Дура, – сказал ей Андрей Ильич. – Идиотка. Пошла вон!..
Собака отбежала немного, но не ушла. Он вернулся на крыльцо, сел, положил подбородок на топорище и закрыл глаза.
Из темноты за ним наблюдали луна и мерзкая собака.
– Зачем ты вернулась? – спросил Боголюбов у псины. – Ты меня ненавидишь, и я тебя ненавижу. А хозяин твой помер давно.
«Мне некуда идти, – помолчав, ответила собака. – Я в лес собиралась, но глаз не видит ничего».
– В лес! – фыркнул Боголюбов. – В лесу жить надо умеючи! А ты что умеешь? Брехать только и на людей кидаться! Я тоже всю жизнь в Москве прожил, сюда приехал и ничего не понимаю!
«Вот и я в лесу не смогу, – сказала собака. – Волки загрызут, тут волков пропасть. И не уйти мне! Я дом стерегу. Хозяина нет, но дом-то остался. А я на службе. Со службы меня никто не отпускал».
– И я на службе, – согласился Боголюбов. – И никто меня с нее не отпустит. Только я не думал, что на ней могут убить.
«Меня все время хотят убить, – отозвалась собака даже немного залихватски. – Кто ни придет, все повторяют – утоплю, пристрелю. А как я службу брошу?.. Меня охранять взяли. Я охраняю, а меня все убить грозятся».
– Ну и дура, – повторил Боголюбов. – Как тебя зовут-то хоть?
Собака промолчала.
Он поднялся, позабыв, что его голову подпирает топор. Тот упал и сильно загрохотал. Собака отскочила в темноту. Андрей Ильич с трудом спустился с крыльца и, держась рукой за стену, пошел за дом. Взялся за края кадушки, сильно выдохнул и сунулся головой в ледяную воду. Заломило лоб, заложило уши, он выдержал сколько мог, вынырнул и постоял немного. Со лба и ушей холодные тяжелые капли шлепались в кадушку с сочным звуком.
– Вот так-то, – сказал Андрей Ильич и пошел в дом.
В буфете с оторванной дверцей он разыскал эмалированную миску, набулькал в нее молока из бутылки и выставил на крыльцо.
– Пей, – велел Андрей Ильич в темноту. – Подумаешь, на службе она!..
Подхватил с крыльца топор и ушел, позабыв про распахнутую дверь.
На этот раз Боголюбов зашел через парадный вход. Охранник в форме поднялся ему навстречу.
– Доброе утро, товарищ директор!
– Доброе, – согласился Андрей Ильич. – Где Иванушкин?
– В экспозиции, – отрапортовал охранник. – Давно пришли и теперь в экспозиции. Вот сюда, потом направо.
Боголюбов поднялся по широким мраморным ступеням и повернул направо.
Саша Иванушкин с Ниной и московской аспиранткой по фамилии, кажется, Морозова сооружали какую-то композицию. На полу ворохом лежали цветы, какие-то фотографии и большой портрет. Саша ползал на коленях вокруг орехового стола на изогнутых ножках.
– Групп сегодня нет, Андрей Ильич, и мы решили этим заняться, – заговорил он, хотя Боголюбов его ни о чем не спрашивал. – В честь Анны Львовны, так сказать. А стол из интерьерной части принесли.
– Могли бы сами распорядиться, – под нос себе буркнула Нина. – Догадались бы уж!.. Анна Львовна таким человеком была…
На глаза ее навернулись слезы, и она быстро смахнула их тыльной стороной ладони.
– Может, вас в кабинет проводить? Это на втором этаже, – спросил Саша.
Боголюбов со вчерашнего дня и, видимо, навсегда запомнил, где в этом здании находится директорский кабинет!..
– А у вас научное звание какое? – вдруг спросила аспирантка Морозова.
Боголюбов не сразу сообразил, какое у него научное звание.
– А что такое?
– Я монографию пишу, на нее отзыв нужен. Мне Анна Львовна обещала прислать его из Кисловодска, она же к сыну собиралась! Дадите отзыв, Андрей Ильич?
– Я сначала монографию прочитаю, – мрачно сказал Боголюбов. – Дадите монографию? Саша, проводите меня. Где тот зал, помните, в который мы тогда спустились с Анной Львовной?..
Иванушкин с готовностью поднялся и пошел, Боголюбов двинулся за ним. Девушки проводили их глазами.
– Ужас, – выговорила Нина, и слеза все-таки капнула на ореховый стол. – Почему, почему так бывает?! Вся жизнь теперь пропала!
