скачать книгу бесплатно
Объяснения не помогли, Жукова я не знала, да и новость из прострации меня не вывела. Целовались и целовались. Хотя в стенах гимназии лучше не светиться, здесь камеры на каждом шагу, могут придраться и понизить рейтинг.
– Кстати, а Догушева твоя где?
– Здесь я! – налетела сзади Инга. Швырнула свой рюкзак на подоконник так, что стеклопакеты затряслись, схватила меня за плечи и встала прямо напротив. Она будто бежала и немного запыхалась. – Янка, если ты со мной не поговоришь, я кого-нибудь убью, и этот труп будет на твоей совести!
– Что ты хочешь от меня услышать? – равнодушно посмотрела я на неё.
– Что ты на меня не обижаешься, что ты меня простила, и мы с тобой по-прежнему подруги!
Я покосилась на Галочку, та с широко раскрытыми глазами внимала нашему разговору, впитывала каждое слово.
– Знаешь, вчера хотела тебе сказать одну вещь, но не успела, – вдруг вспомнила я. Не стала говорить, потому что знала: это может ранить Ингу, зато, возможно, именно после этого примера она меня поймёт. – Я вчера представила, что родители вдруг запретили мне с тобой дружить. Я бы всё равно продолжила. Потому что мы друзья, и мне нравится с тобой общаться, пусть даже ты не нравишься самым близким для меня людям.
Инга всё поняла, ведь прошла через это. Бывшие лучшие подружки Инги, Дина и Оля, как раз и перестали с ней общаться, потому что мама Дины настроила дочь против Инги. У их матерей вышел скандал на работе. Мать Инги переманила к себе хорошего клиента у матери Дины, и ценой стала дружба девочек. У Инги глаза наполнились слезами, она сглотнула:
– Ян, прости! Я обещаю, что больше ни слова плохого про него не скажу. Хочешь, я извинюсь перед ним за всё, что понаписала?! – Инга тоже покосилась на Галочку, которая и не думала отходить от нас, поэтому и не называла никаких имён. – Если я извинюсь, ты простишь меня?
– Не знаю, – я опустила глаза, не готовая пока простить.
В этот момент наш класс стал подтягиваться к кабинету, да и другие ребята возвращались из столовой, стало очень шумно. Приближался урок. Учительница открыла кабинет, и мы с Галочкой поплелись в класс.
Я подумала, что сто?ит сказать Инге, как мне тоже нелегко было принять её выбор. Ни один из её парней не казался мне достойным её. Но ведь она за что-то их любила, значит, считала достойными, поэтому я и молчала.
Инга явно чувствовала себя виноватой. После уроков она нашла меня в раздевалке и хотела поговорить по дороге из гимназии. Только мы ведь договорись встретиться с Тимом. Он меня уже караулил на улице, чуть дальше от входа, и, когда я вышла, окликнул.
Но Инга подскочила к нему быстрее меня:
– Тимофей, привет!
– Привет, – нахмурился и немного напрягся он. Потом перевёл взгляд с немым вопросом на меня.
– Я эту кашу заварила, мне и расхлёбывать! – встряла Инга. – Вышел лютый кринж, и я всему виной! Тимофей, это я вчера от лица Яны писала и закинула тебя в ЧС. Прости меня! Я очень сильно раскаиваюсь.
Тим удивлённо вскинул брови, он, похоже, ожидал продолжения оскорблений, а вместо этого услышал извинения:
– Оке-е-ей, – потянул он.
– Ты правда не обижаешься? – уточнила Инга.
– Правда, – кивнул он, но снова посмотрел на меня. – Ян, предложение поговорить ещё в силе…
Но Инга его перебила:
– Ян, если даже Кля… – осеклась она. – Тимофей меня простил. Ты же простишь? Мир?
– Я подумаю…
– Напиши мне, плиз, – она посмотрела на меня, затем на Тима.
В воздухе повисла неловкость, и Инга попрощалась и ушла. Догадалась оставить нас одних. Мы молча вышли за ворота школы и неспеша тащились к моему дому. С чего начать разговор, я не знала, Тим тоже не нарушал тишину.
– Что думаешь? – наконец выдавила я. – Тебе, наверное, обидно было такое прочитать?
– Я был готов и к такому развитию событий, когда рискнул написать тебе, так что не обиделся.
– Рили? Ты думал, я тебя пошлю, когда скинул видео? – а вот я была в шоке.
– Да! Думал, что у меня никаких шансов с тобой замутить, и получу в ответ что-то в этом духе.
– Ты же написал, что догадывался, что это не я.
– Так это было до того, как мы встретились и пообщались в реале. Ян… – он вдруг остановился прямо передо мной и смотрел какое-то время в глаза. – Ты мне нравишься! Скажи, есть у меня хоть маленький шанс стать тебе кем-то бо?льшим, чем просто друг? Ведь Инга не просто так это написала, был ведь какой-то контекст, разговор между вами. Если шансов нет, то я хочу услышать это от тебя и, обещаю, больше не буду тебя доставать.
Тим был искренен и серьёзен, и мне он правда нравился.
– Всё, что писала Инга неправда. Ты просто чем-то ей не угодил. И… – я не знала, как сформулировать фразу, не упоминая, что он мне нравится. Чуть улыбнулась. – У тебя есть все шансы.
Тим выдохнул и улыбнулся, и я боялась, что он даже полезет целоваться, чтобы закрепить свой успех. Но он взял край моего шарфа в руку и освободил дорогу. Мы шли рядом, но гораздо ближе, чем до этого. Он держал край шарфа, словно мою руку и мотал им вперёд и назад.
– Ты же простишь Ингу? – неожиданно спросил он.
И если с утра я думала, что никогда не смогу простить подругу за подобный поступок, то после того, как Тим так легко к этому отнёсся, вчерашнее перестало казаться такой уж катастрофой.
– Пока не знаю. Наверное, да. Инга для меня самый близкий человек.
– Пару лет назад мы с моим лучшим другом сильно подрались, серьёзно так. И вот, хоть убей, сейчас не вспомню причину. Помню драку, и тогда думал, что в жизни больше никогда с ним дружить не буду. Почему-то мы помним ссоры, собственную обиду и злость, но забываем причину.
– А потом помирились?
– Ага. Через два дня уже забылось всё. Ржали ещё друг над другом на тренировке: «Кто это тебя так отделал?» – «Придурок один, но я ему тоже нос разбил», – подыграл Тим. – Да мы и сейчас, кстати, тоже спорим часто, и это нормально. Чем ближе люди, тем больше у них тёрок и возникает.
– Это неправильно, – я никак не могла согласиться с Тимом. – Чем ближе люди, тем они должны быть больше схожи во мнениях, подстраиваться друг под друга, уступать. Между близкими вообще не должно быть ссор!
– Ты сама говоришь «уступать», «подстраиваться»! Это уже один прогибается под другого, в ущерб своим интересам. А если не уступать? Может, твои интересы важнее?!
– Ради близкого человека можно и уступить.
– Всем ли?! И всегда ли? – Тим посмотрел на меня и чуть усмехнулся. – Да и с близкими людьми слишком много общей территории, площади соприкосновения, поэтому на ней и возникают постоянные тёрки. И иногда надо всё-таки отстаивать то, что тебе важно, близкие поймут! Им нужно это знать!
– У нас и с одноклассниками порой возникают тёрки, но не все же близкие люди.
– Но чем важнее для тебя человек, тем важнее для тебя его, не знаю… благополучие. К примеру, какой-нибудь Захарченко подойдёт и попросит твой шарф потаскать. И будет послан далеко и надолго. А если Инга у тебя попросит шарф? Это уже будет иметь для тебя значение, и если Захарченко так никогда не сделает, то от Инги такого можно ожидать хоть каждый день.
– И мне не жалко для Инги шарф. Мне для неё вообще ничего не жалко.
Мы уже давно стояли около моего подъезда, но не расходились. Тим смотрел на меня. Было видно, что ему не терпится высказаться, и он раздумывал, стоит ли озвучивать мнение или нет, но потом прищурился и выдал:
– А если это будет не шарф? Ведь вчера ты ей не уступила.
Глава 8. Сломанная психика
Когда мы разошлись, я никак не могла выкинуть из головы наш разговор с Тимом: мысленно всё ещё с ним спорила, приводила аргументы. Мне казалось, он хотел сказать мне что-то важное, но не стал.
Из раздумий меня вывела мама:
– Яна, собирайся! Мы сейчас к Михаилу Захаровичу едем. Он сегодня до пяти в больнице будет.
– Мам, мне уже получше. Это был просто однократный срыв. Может, не нужно?
– Вот чтобы таких срывов больше не было, и поедем.
Михаил Захарович – это психиатр в психоневрологическом отделении детской городской больницы. Ему уже было под пятьдесят, но выглядел он очень хорошо: добрый и позитивный дядька с проницательным взглядом и спокойным голосом, всегда умел расположить к себе и действительно радел за детскую психику, особенно за подростковую.
Когда я лежала в больнице, мне нравилось, когда Михаил Захарович приходил и говорил по душам. Его рассказы о суицидах и селфхарме порой пробирали до дрожи, ведь за словами стояли реальные случаи. Звучали истории страшно, но психиатр преподносил всё так, что появлялась надежда у тех, кто к нему попадал. Казалось, что всегда всё можно исправить. Его девиз, который прочно завис в голове после его рассказов: «Проживи ещё один день!».
Брошюра с его статьёй и этим девизом до сих пор лежала где-то в недрах стола. Суть статьи заключалась в одной фразе: когда настолько плохо, что стоишь на краю пропасти, нужно просто прожить ещё хотя бы один день.
Соню некуда было деть, поэтому мы отправились в больницу втроём. В коридорах со светло-зелёными стенами на меня сразу напали флешбэки, сердце начало сжиматься.
За последний год кабинет Михаила Захаровича практически не изменился, как и сам доктор. Мама с Соней остались в холле больницы, поэтому я зашла одна.
– Яна, привет! – улыбнулся врач. – Как жизнь без таблеток? Скоро уже будет год без них.
– Здравствуйте, Михаил Захарович! Жизнь стала намного ярче.
Он одобрительно кивнул.
– Что случилось вчера? Твоя мама за тебя испугалась.
– Небольшая истерика, но сегодня всё хорошо.
– Видимо, случилось что-то плохое для тебя. По шкале от нуля до десяти насколько ты бы оценила силу эмоций? Ты помнишь: ноль – даже не касается тебя, десять – твоя личная катастрофа.
– Наверное, на восемь, но в какой-то момент я поняла, что ничего не могу сделать, и меня словно выключило в ноль, а по дороге домой накрыла паничка.
Михаил Захарович снова одобрительно кивнул. Задал ещё несколько обыденных вопросов про общее состояние: сон, аппетит, настроение. Потом спросил про оценки, экзамены, учёбу, друзей и отношения с противоположным полом. Следом откинулся на спинку стула, соединил кончики пальцев ладоней, будто держал невидимый треугольник в руках (он постоянно так делал).
– Думаю дать тебе лёгкие седативные, даже не столько из-за срыва, сколько по причине весны. У тебя впереди экзамены. Стресс, напряжение будут нарастать. Уже сейчас ко мне попадают твои ровесники с истощённой нервной системой и депрессиями. Учёба не щадит самых ответственных из вас. И вообще, не люблю весну. Что ни весна, то весна безумия! – он снял очки и потёр переносицу.
– А можно я пока не буду их пить? – умоляла я. – Просто с таблетками я не чувствую себя живой.
– А какой себя чувствуешь?
– Тормозом. Я и так торможу, а под ними будто замороженная, что ли. Мне хорошо и спокойно, но я словно с закрытыми глазами живу.
– Давай так, я выпишу тебе рецепт, пока не пей, но пообещай, что сходишь к психологу, либо к нашему, либо к школьному.
– Зачем?! – удивилась я. – У меня и запроса-то нет. Всё хорошо у меня.
– Как тебе запрос, экологично переживать стресс? Я помню, твоей реакцией раньше был ступор, сейчас так же?
– Да, я по-прежнему впадаю в ступор, – вздохнула я и опустила глаза.
Михаил Захарович словно мысли читал. Он взял бланк для рецепта, заполнил его, поставил печать и протянул мне:
– Пусть будет у тебя. Весна близко, – и подмигнул. – И через месяцок где-то напиши обязательно, как самочувствие и как сходила к психологу.
Когда я спустилась в холл, мама оставила мне Сонечку, а сама поднялась к Михаилу Захаровичу. Вернулась быстро, задумчивая и немного грустная, но мне ничего не рассказала. Может, отдать рецепт на седативные ей? Слишком уж она у меня тревожная.
Мне вдруг стало стыдно, что я вчера разревелась при маме и так перепугала её.
Как говорил Михаил Захарович: «Покажите мне хоть одного ребёнка со здоровой психикой, и я пожму руку его родителям». Именно его заслуга в том, что, выходя из больницы, принимая антидепрессанты, посещая психолога, я не чувствовала себя психом и не жила с ощущением, что со мной что-то не так. Михаил Захарович специально рассказывал нам всякие жуткие истории. Не для того, чтобы запугать, а для того, чтобы показать, как много детей со сломанной психикой, что травма может случиться с каждым, и что главное – мы в этом не виноваты.
А ведь прошло уже пять лет, с тех пор как меня до смерти напугали…
Мне было двенадцать. Как раз весна. Март. Но холодный март, потому что лежал снег, и на голове ещё была шапка с заячьими ушами. Я тогда училась в шестом классе, шла из школы. А дом наш, построенный в виде буквы «П», прямо посередине имел узкую пешеходную арку, через которую мне как раз было удобно подходить к подъезду, располагавшемуся справа.
Только вот в арке всегда было темно, даже в самый солнечный день. И когда я зашла туда, меня вдруг схватили двое парней. Я запомнила, как сильно от них воняло сигаретами и пивом, и сначала даже не поняла, что происходит. Они прижали меня к стене, расстегнули куртку. Но когда один полез руками в трусы, а другой начал шарить под блузкой, меня охватил какой-то звериный ужас, и я впала в ступор. Не шевелилась, не дышала, словно мёртвая. Они глумились, хохотали и обдавали меня запахом пива и горячим дыханием, сопели и толкались. Облапав всё моё тело и не обнаружив признаков половозрелости, лишь разочарованно вытолкали растрёпанную и полураздетую из арки, крикнув напоследок:
– Сиськи отрастишь, мы тебя найдём!
Как оказалась дома, я и не помнила. Но после этого случая со мной начали происходить странные вещи. Не было и речи о том, чтобы я могла теперь пройти сквозь арку. Я бы, наверное, не пошла сквозь неё даже под дулом пистолета. Стала обходить дом с другой стороны. И даже при взгляде на арку, не могла пошевелиться, дыхание перехватывало, а сердце замирало.
Затем появился сковывающий страх темноты. Я вскрикивала по ночам, металась по квартире и везде включала свет. Меня охватывал ужас во мгле. Стала спать только с ночником.
Я постоянно принюхивалась ко всему, везде мерещился запах пива и сигарет. Моё обоняние работало, наверное, на двести процентов, настолько остро я стала чувствовать запахи.
Со временем меня пугало всё больше и больше вещей: старшеклассники в школе, полутёмные коридоры. Затем я стала бояться контрольных, проверочных работ. Меня сковывал такой же звериный ужас, как и при виде арки. Бросало в пот, сбивалось дыхание, и сердце быстро-быстро билось, казалось, ещё секунда – и я задохнусь, умру.
За год моя тревога переросла в панические атаки, которые раз за разом становились всё сильнее. И я не понимала, что со мной происходит, это вселяло ещё большую тревогу.
В четырнадцать, когда моё тело повзрослело, стало настолько страшно, что я отказалась выходить из дома. Мне мерещились глумливые голоса тех парней в голове. Всё время казалось, что они прямо за спиной, они нашли меня. Я начала думать, что схожу с ума.
Родители отводили меня, как маленькую, в гимназию, пока однажды я не стала падать в обмороки.
Так я и оказалась в психоневрологическом отделении детской больницы. Мне почему-то поставили диагноз посттравматическое стрессовое расстройство. Сначала меня лечили транквилизаторами, потом начались сеансы с психологом, и параллельно почти три года антидепрессантов. Потребовался, наверное, год, чтобы подобрать нужный препарат, но зато за это время я пришла в норму и полностью избавилась от панических атак. Потом постепенно снижала дозу лекарств, и в прошлом мае совсем ушла от антидепрессантов.
Я никому ничего не рассказывала, даже Инге. Мне было стыдно и страшно. И я чувствовала вину, ведь наверняка бы начались вопросы типа: «Почему ты не кричала? Почему не отбивалась?».
Сама задавала себе эти вопросы сотни раз и не находила ответа. Страх будто парализовал меня тогда, и я не сопротивлялась. Позже мой мозг выдал историю, за которую я уцепилась, как за спасательный круг. Верила в неё, будто это было правдой, и рассказывала всем, что в этой арке когда-то убили маленькую девочку, и поэтому я боялась там ходить. Хотя доля правды в выдуманной истории была, мне казалось, в этой арке действительно убили маленькую девочку внутри меня.
Сейчас я уже подкована в теории, перечитала после больницы кучу информации про панические атаки и про ПТСР. В то время как раз и осознала, что ПА меня не убьёт, а когда знаешь врага в лицо, его легче победить.
Целый год после больницы ходила к психологу, мы разобрали мою тревогу на атомы. Меня заставляли её рисовать, лепить, писать тревоге письма. Я помню, рисовала большого чёрного паука. Хоть пауков я не боялась, но моя тревога выглядела именно так. Паук всегда напрыгивал на меня и начинал заматывать в паутину. Каждый раз я задыхалась и мысленно готовилась к смерти. Но когда нарисовала его, вылепила, честно спросила, от чего паук хочет меня уберечь, то заметила, что ПА становились всё реже и слабее. Я научилась смотреть своему пауку прямо в лицо.
Самым сложным оказалось избавиться от страха запахов. Я до смерти боялась душка пива. И врач даже однажды принесла на приём бутылку тёмного. Психолог в больнице заставляла меня нюхать и даже пить пиво! Оказалось, что этот напиток хоть и мерзкий на вкус и запах, но меня не убил. И постепенно я перестала его бояться, но обострённое обоняние так и не притупилось.
Глава 9. Примирение
