скачать книгу бесплатно
Отпевание усопшей по православному обряду оказалось невозможным. Как исполнить продолжение того, что и не было начато? Мама была некрещеная, как и он. У Мамы веру в Бога вытравил воинствующий атеизм, у него – приятные мелочи жизни. Тогда мелькнула догадка – вот первопричина воцарившейся жути.
Холод. Мрак. Тусклый свет луны на бескрайнем кладбище. Глухой рык чудовищного зверя слышится снизу, ближе, ближе. Он, оцепеневший у могилы, пробует встать, и глазами, вылезающими из глазниц, не видит места, куда поставить ставшие ненужными ноги. Ужасная мысль, разрезая голову на части, внушает, что дорога крестов, надгробных памятников, начинавшая путь на этом древнем кладбище, как исток реки Смерти, опоясывает Землю спиралями боли и страдания, как коконом смерти, жути, затягивая оконца, отдушины, сквозь которые вливается не впуская Высший Свет.
И наши поминальные свечи, наши прощальные слова, никак не складывающиеся в молитвы и даже его личная главенствующая свеча, окрасившаяся в цвет его и её крови, не утишает боль. Ничто не поможет, ничто не связывается нитью, ничто не проникнуто общим духом. Ещё мгновение – и эти разобщённые куски прежде целого скроются занавесом ледяного дождя забвения.
Удары слабеющего сердца сгущали кошмар и явственнее различали утробное рычание поднимающегося наверх чудовища. В диком испуге согбенная фигура отпрянула от падающего креста, чьё основание подъел неведомый рычащий гад. Истошный вопль разодрал кладбищенскую тишь, и глаза вырвались из сгнившего заживо тела. В ореоле мрака, скрывшего разложившееся эго, эти глаза заворожено наконец-то узрели восставшего зверя с разинутой оскаленной пастью, с вырывающимся пламенем вместо языка, которое медленно приближалось к зрачкам… «Не верую!» – Неслось впереди пламени. «Не верую!» – обречено отзывалось в человеческих глазницах…
Странно, почему это пламя ничуть не опалило, выросший чуть поодаль могилы, смешной цветок мать-и-мачехи? Что за неистребимая жажда жизни, которая попеременно для него и мать и мачеха? Не успеет земля весной толком обогреться, на первых же проталинах поднимается из тех же глубин земли, из которых лезет чудовище, толстый и мохнатый стебелёк. Первым делом распускается ярко-желтое соцветие. Что за огромная сила, что тянет цветок вверх? Не крохотная ли частица той силы, которой проникнуто всё сущее здесь и всюду, которая идет на смену изначальной материнской любви? Той любви, что в разрывающемся горем и призрачным мимолетным счастьем людском мире, пришел утвердить библейский и реальный Иисус, а до него Свет Высшего Знания доносили для «избранных из званных» и Будда, и Кришна, последователи бхакти-йоги…
«Не верую во единаго Бога Отца, Вседержителя, Творца небу и земли…» – ревело и буйствовало чудовище. «Не верую!» – вторило то, что осталось от человека.
Адское пламя приближалась к сдвигающимся друг к другу зрачкам. Им уже ничего не суждено увидеть в мире, сотворенном единым Богом Отцом, Вседержителем и пронизанным Духом Святым, что так поздно понимаем, и что есть все то хорошее и доброе, на чём держится мир.
Девушка из цветочного магазина
От порыва северного ветра и на земле перехватывало дыхание. А здесь, на крыше семиэтажного здания, ветер буйствовал с особым жестоким остервенением. Он неожиданно налетал каждый раз с другой стороны, хлестким ударом норовил свалить с ног, толкал, мотал из стороны в сторону, обжигал никнувшее лицо раскалённым металлом.
Женская фигура со свертком, крепко прижатым к груди, в растерянности топталась на месте. Ветер точно гнул её как одинокую тростину в бескрайнем вымороженном поле – сломал, подхватил, бросил на крышу дома, откуда сквозь холодные снеговые тучи взвивается прямая дорога в небеса.
Плотной слой снега, в котором вязнут ноги, когтями держит обречённое тело и каждый шаг вперёд, к краю крыши, лишал последних сил. Ветер то подталкивал её, то возвращал назад и путь, длиной несколько десятков метров, казался бесконечным. Но упасть и замёрзнуть было слишком просто и, наверное, не было уверенности, что именно так и случится. Поэтому очень надо вперед, каких-то два десятка шагов осталось сделать – и вечность, где не будет этой боли.
Время утрачивало привычный ход и переставало существовать для неё, двадцатишестилетней женщины с годовалым ребёнком в руках, как перестали существовать и все другие меры, с помощью которых делается так называемая идентификация себя и прочего, что окружает.
Вдруг ветер стих, показались яркие звёзды, медленно выплыл из гущи застывших туч огромный бледный диск Луны. Мутный отражённый от снега свет обозначил раскинувшиеся внизу полустертые тьмой городские кварталы с мерцающими и двигающимися огнями. Девушка выпрямилась, оглянулась – край крыши был совсем недалёко. Она прижала крепче ребенка и шагнула решительнее к темной полосе обрыва. Ребёнок шевельнулся, пихнул ножкой в живот почти точно также, когда она его вынашивала. Это свежее ощущение всколыхнуло память…
…Саша мечтала о ребенке, наверное, с тех пор, как перестала играть в куклы. Когда она встречала молодых мамаш с младенцами в колясках или милых карапузиков, начинающих делать первые шаги, – она замирала с восторгом и благоговением. Это было для неё живой сказкой, очевидным волшебством. И в тоже время неразрешимой загадкой: как же самой сделаться мамой настоящего живого младенца? Этот резонный вопрос и задача с неведомым ещё тайным решением, как внезапно сделанное открытие, основательно потрясло маленькую Сашу, и на долгие последующие годы стало одной из самых волнующих запретных тайн.
Мир, природа, животные, растения занимали её ум, воображение куда больше, чем вечные дрязги с вредными дворовыми девчонками. Больше всего юную исследовательницу природы привлекали обыкновенные растения. Короткая жизнь растений спрессована как фильм, где за два часа экранного времени свершается человеческая судьба, – так и неисчислимые экземпляры зелёного разнотравья за теплый сезон года рождались, расцветали, приносили плоды и умирали легко и просто.
Саша в первых лучах теплого весеннего солнца садила зёрнышко в горшочек с правильно подготовленной землей. Старательно поливала, вглядываясь в питательную почву. Вот появлялись нежные зелёные расточки, утолщённый сочный стебелёк тянулся вверх, выбрасывая всё новые и новые листья, которые как распростертые руки, передавали тепло и свет в тот же стебелёк – средоточие души (равно основы) растения. Когда внешнего тепла собрано достаточно, когда стебелек становился крепким стеблем, его развитие завершалось тугим бутоном, который набухал и наливался ещё быстрее и – непременно! – в яркий солнечный день оболочка бутона лопалась.
Великолепный цветок красы неописуемой завораживал Сашу. Она прыгала от счастья! Она не дыша, разглядывала лепесточки снизу и сверху, тычинки и пестик. Разнообразие соцветий в цвете и форме, утончённость и благородство, простота и скромность. Любая черта, любой оттенок, нюанс, любое слово, созданное для обозначения всего того, что может быть названо красотой, элегантностью, изысканностью – применимо и для цветов. Они до краёв заполнили жизнь Саши. Простое любование ими, как ни странно, порождало множество вопросов: отчего так? почему? Зачем так красивы и разнообразны цветы, зачем тычинка, зачем пестик, зачем пчела и шмель?
Саша стала искать ответы в книгах, но, находя ответы на простые вопросы, открывала вопросы сложнее, и вообще, бездна знаний о цветах так поразила Сашу, что она в отроческом возрасте решила поступать в сельскохозяйственную академию на факультет растениеводства. Только так! И поступила!
Годы учёбы прошли в постижении именно теоретических основ ботаники и агрономии. Саша занималась старательно с редкой прилежностью. Вела аккуратно длиннющие конспекты, заучивала их наизусть, сдавала все экзамены исключительно на отлично. На последнем курсе Сашу настойчиво уговаривали остаться в аспирантуре. Наверное, и следовало бы остаться, если бы ни величайшее событие, открывшее для счастья все, что хотела, истолкованное между тем превратно завистливой людской молвой…
Отвлеченная жизнь в научных изысканиях, в кропотливой селекционной работе над созданием новых сортов цветов – ей нравилась. Законы Менделя, рецессивные гены, комплиментарность, эпистаз и полимерия, закономерности Моргана, мутации, инбридинг и аутобридинг – чудесно размышлять, искать, творить! Она призадумывалась остаться на кафедре, не будь поначалу странного чувства, исподволь вносящего смуту в стройный логический ход мысли учёной головы.
Это трепетное ожидание потрясающей реальной любви, (равно цельности развития, что находила у растений) в результате которой она разовьет, расширит, эмоциональное понимание мира, окружающего, что дается сначала в ощущениях, вслед за которыми и приходят зрелые достойные мысли.
Такая любовь должна быть у каждого. У Саши любовь жила лишь в мечтах и грёзах. В студенческой братии никто побаивались Александру. Девушку высокую статную. Круглолицую мадонну, с густыми русыми волосами. Очень ответственную, нацеленную на постижение Высшего. Такая девушка на развесёлых студенческих вечеринках, как укор творимой глупости.
Как-то случалось, объявлялся подвыпивший наглец, что прельщался аппетитными формами студентки-отличницы, и недвусмысленно лапал, двигая насупившеюся девушку к своей обсиженной кровати. Ух, какая волна отвращения и негодования поднималась в чистом сердце Саши. Она могла одной левой дать такую сочную оплеуху возомнившему склизкому кобельку, что у того надолго пропадало желание заниматься сексом вообще с женским полом. Ей почему-то противно так пошло размениваться на мелкую монету, хотя это было в правилах, так делалось, и боялись другого: не залететь, не подцепить заразу.
Она не то чтобы берегла себя для кого-то – ей на самом деле противно, когда нагло трогают за интимные места по позыву собственной похоти. Для Саши важна дистанция, именно то расстояние, ближе которого приближаться нельзя, иначе в душе поднимается бурлящая волна отвращения ли, неприязни ли, неприятия. Укоротить эту дистанцию может только Любовь. А так – фу! То же самое неприятие душевного чуждого настроя она замечала у цветов.
У цветов подлинно есть разум и душа. Когда однажды она заболела, упала духом из-за череды неурядиц, продолжая ухаживать за цветами, готовыми вот-вот распуститься, – они все поникли и завяли. Саша была изумлена! Растение чувствовали настроение, им необходим как свет, тепло и вода, так и Любовь, проистекающая невидимым щедрым потоком от хозяйки. Именно любовь была основой, залогом развития. Та любовь, которая наподобие отшлифованного кристалла начинает лучиться прежде незримым светом. Та любовь, на которой зиждется всё сущее, и которой оно пронизано.
Саша печалилась: ей никогда не выйти замуж. Ну, за кого выходить? Студенты-однокурсники красные и потные от ежедневно заливаемого в прокуренные глотки пива. Недавняя производственная практика в городском тепличном комплексе показала, что и там с мужчинами напряг: какие-то небритые экземпляры, с животами! ссутуленные, со всклоченными волосами, в грязной неопрятной одежде, со странным блеском злобно-игривых глаз. Первое время Саша дивилась, глядя на них: это и есть сильный мужской пол?! Она – румяная статная красавица, в её одной пышной груди невзрачные мужичонки потеряются, охмелеют вторично от неё да от собственного алкогольного перегара, и выйдут одни слюни да следы похоти, как слизни на капусте. Вонючая пакость прелюбодеяния останется несмываемым гадким пятном.
Ах, как хочется настоящего крепкого парня. Сильного, высокого, с добрыми открытым лицом, с умелыми руками, который обнимет так, что дух захватит, подхватит её на руки, точно пушинку.
Вскоре она уже не дивилась – она уверилась, что так оно и есть: мужчины её окружения измельчали во всех измерениях, их можно использовать, но любить невозможно и немыслимо. Любовь здесь, напротив, противопоказана. Саша на производственной практике занялась исключительно работой и склонилась к тому, что истинная любовь может быть только к науке. Она нашла интересную тему – это радикальное усовершенствование технологии выращивания цветов, и в частности герберов. По результатам практики она подготовила обстоятельный отчёт, более похожий на научный трактат, и с неизъяснимым трепетом предъявила его на кафедре Семёну Самойловичу, профессору, доктору наук, который звание и учёную степень получил в далекие советские годы, когда как никогда процветал дух настоящей науки, когда ученые звания не покупались.
Пожилой профессор, высокий, с благородной сединой и величественной осанкой, был для всех студентов непререкаемым авторитетом, высшим существом, живущим по иным законам, в ином измерении, являющийся на лекции, семинары, скорее напомнить, что есть другие ценности в жизни, не только Пиво, Доллар и Секс. Саша тем более воспринимала его как божество. Семён Самойлович обладал даром бесподобного оратора. Он умел увлекать аудиторию, доводил до сведения сухие научные истины также увлекательно и эмоционально, как можно говорить о перипетиях человеческих страстей, об увлекательном путешествии, незабываемом приключении. Наука – его страсть, увлечение, жена и возлюбленная.
За отчёт по практике Семен Самойлович с удовольствием вывел в зачетке каллиграфическим почерком отлично (Саша потом поцеловала это слово и подпись) и вдруг предложил Саше место лаборанта на кафедре. Зарплата не ахти какая, но деньги студенту лишними никогда не бывают, и в перспективе могут оклад повысить, предложить остаться работать на постоянной основе – тогда в аспирантуру дорога заказана.
Саша воодушевилась этой идеей: ей в самом деле лучше заняться наукой, изучением жизни растений. В реальной жизни людей Саше как-то неуютно и скучно. Пропади оно пропадом это стремление к комфорту, рейтингу и престижу, к шику и блеску, к разным там норковым шубам, навороченным автомобилям и прочим атрибутам состоявшейся жизни.
Саша с нерастраченной страстью взялась за более тщательное изучение научных трудов по ботаники, улучала любую возможность общения с шефом – Семеном Самойловичем. В её глазах, да и самом деле, он был продолжателем плеяды корифеев научной мысли, хранителем вековых традиций науки. Семён Самойлович, примечая редкое похвальное рвение студентки, поручал работу сложнее, что не входило в обязанности рядового лаборанта. Саша была только счастлива увеличением нагрузки: появлялась возможность каждый день общаться с обожаемым профессором. Она изучала его также старательно, как и его предмет, его лекции, запоминала и копировала его манеру говорить, думать, общаться.
Влюбилась??? Да не может быть!
Однажды Семен Самойлович попросил её помощи в организации собственного юбилея, который решил устроить у себя на кафедре. В одной из аудиторий сдвинули столы в линию, закрыли их белыми скатертями – получился вполне презентабельный праздничный стол на двадцать персон. В числе приглашённых весь преподавательский состав кафедры, кое-кто из ректората. Застолью надлежало придать чинный тон добротного ресторана, вроде как его выездной сессии. Поэтому сервировка стола, посуда – всё должно быть на достаточно высоком уровне, также как и закуска, напитки.
Закуску заказали в близлежащем ресторане: это были тщательно упакованные в порционные пластмассовые баночки салаты, заливное мясо, трехслойные бутербродики… и другие разные вкусности в небольшом, точно тестовом количестве. В качестве горячительных напитков куплены с десяток бутылок превосходного коньяка и столько же отличного десертного вина. После употребления закусок, вин и коньяка предполагалось чаепитие с большим праздничным тортом, изготовленным по заказу. Был назначен и тамада – Саша. Она с молодым задором, звонким сочным голосом и беспредельным уважением к юбиляру-шефу, вкупе с тщательно составленным и отрепетированном сценарием, с легкостью поведет праздник в подобающем веселом русле.
Так оно и вышло. И настолько хорошо, что гости не расходились довольно долго. Уже начало темнеть, коньяк выпит и торт съеден, отдана дань почтения юбиляру, дифирамбы ему скатились до пьяной болтовни. Саша так же легко как вела, так и закончила праздник под шумные аплодисменты. Гости, наконец, разошлись. Остался опустошённый стол, с перепачканными скатертями, грудой посуды и горой подарков. Остались Саша и Семён Самойлович.
Саша, разумеется, вызвалась помочь убрать подарки в кабинет шефа, прибрать посуду и прочее. Семён Самойлович, взволнованный и поздравлениями, оказанным ему почтением, и сознанием значимости юбилея как некоего итога собственной жизни, с теплотой поблагодарил Сашу за умело проведенный юбилейный вечер, за искренность желания помочь.
Милая девушка, смущаясь и краснея, тихо сказала, что один номер выпал из программы: это танец с юбиляром. Вальс из музыкальных иллюстраций Г.В. Свиридова к повести Пушкина «Метель». «Не вопрос!» – молодцевато приосанившись, без промедления был дан ответ расхожей фразой. Заиграла легкая акварельная музыка из созвучия струнных и духовых инструментов, грянули литавры. Седой кавалер галантно положил руку на талию и закружил девушку в стремительном вальсе.
Ах! Это было чудно, великолепно, потрясающе! Этот вальс, эту мелодию Саша запомнила как лучшее мгновение.
Когда неожиданно стихла мелодия вальса, они взглянули друг другу в глаза и глаз оторвать не могли, также как и рук друг от друга. Саша дышала тяжело и сердце бешено колотилось. Она оглянулась назад: за спиной был столик, заваленный подарками. На краешек этого столика она присела, чтобы передохнуть и унять внезапную расслабляющую дрожь в коленках, но волнение было не столько от танца, сколько от другого, и как только ясно осознав, что это – другое, сердце заколотилось еще сильнее. Глаза затуманились.
– Тебе плохо, Сашенька? – спросил профессор по-отечески, тронул рукой её плечо.
– Нет, мне хорошо, но я хочу, чтобы было еще лучше мне и вам.
Она, собравшись с духом, уверенно взяла его руку, поцеловала и положила себе на живот, и прерывисто прошептала, вдруг осмелившись, точно падая в яму:
– Я хочу… я хочу, чтобы вы меня любым образом сделали женщиной, здесь и сейчас. У меня еще никогда не было мужчины. Я девственница. Я хочу, чтобы вы были моим первым мужчиной.
– Боже мой! Это ли не подарок! – с милым простодушием прошептал он, обескураженный неожиданным предложением. – Однако, Сашенька, как это делается, я знаю не больше чем ты, потому что всю жизнь у меня была одна жена, которую я взял с ребенком.
– Ага! Это означает одно: и вам необходим практический опыт! Умоляю вас, давайте подтвердим практикой еще одну известную нам обоим лишь в теории истину.
– Дефлорация – целый ритуал. Здесь строгая цепочка шагов, если вспомнить древние восточные учения. Наспех не получится хорошо.
– Наспех и не надо. Вы давно уже МОЙ в моих мыслях и желаниях. Я вас люблю. Вы всё знаете, и всё сможете, у вас бездна нерастраченных сил, я это чувствую. Вы это тоже хотите – хоть раз, но мысль об этом у вас появлялась, не скрывайте, появлялась. У каждого мужчины должна быть девственная девушка, которую он сделает женщиной.
– Ты, Сашенька, забыла, что отпраздновали сегодня далеко не двадцатилетний юбилей.
– А скажите, Семён Самойлович, двадцатилетие как вы отметили, как провели?
– Никак. Может быть, штудировал монографию.
– Будете ли вы отрицать, что может быть и такое: чего не было в двадцать лет, пришло через пятьдесят? … Я верю, что мера добра и зла постоянна, вы это говорили, я хорошо помню, и то, что не пришло сегодня – придёт завтра.
Она снова взяла его руку и стала целовать, обхватывая губами пальцы…
Потом, когда свершилась то, что она хотела, и как хотела: хорошо, просто, естественно, словно они были созданы для друг друга, – они оба ощутили упоительную легкость в каждой клеточки тела, как после удачного отдыха, когда приходит долгожданное освобождение от гнетущего груза застарелых проблем и закисших желаний.
Саша проводила Семёна Самойловича до дома, где ждала его не по годам постаревшая жена, и вернулась в студенческое общежитие, повзрослевшая и познавшая ещё одну тайну жизни. В последующие дни Саша никаким образом из-за своей врождённой деликатности не напомнила обожаемому профессору о случившейся близости. Она продолжала оставаться исполнительным, вдумчивым и старательным лаборантом и студентом. Вот только в лице прибавилось улыбок, и голос стал веселее.
В пятницу Семён Самойлович попросил остаться, чтобы разобрать пришедший из типографии раздаточный материал. Они прошли снова в ту аудиторию, где всё так хорошо получилась. Дверь бесшумно закрылась на ключ. Саша удивлённо вскинула глаза, осторожно подошла так близко к шефу, что ощутила лицом его дыхание и, невольно отметив: оно не было дурно пахнущим, затем с удовольствием положила руки ему на плечи и, улыбаясь, спросила: «Вы еще хотите? – И тут же поспешила ответить: – Я согласна!»…
Итак, каждую пятницу, они встречались в этой аудитории и занимались любовью. Разница в возрасте внесла, добавила редчайший и драгоценнейший колорит отношений: нежность и восхищение молодостью, чистотой с одной стороны и чрезвычайная бережность, интуитивная податливость ласкам, дабы возбуждение обоих нарастало легко и плавно – с другой стороны.
Семён Самойлович помолодел после юбилея на немалое удивление коллегам, которые гадали: в чем же дело? Это ли умиротворённая величавость почтенного возраста, этакое великолепие удавшейся жизни, когда задуманное в молодости реализовано, найдены ответа на вечные вопросы, и оставшиеся дни даны в подарок, чтобы уж больше ничего не делать, но наслаждаться гармонией мироздания и, что однозначно, собственной удавшейся жизнью. А что, если он проходит курс восстановительного лечения чудодейственными таблетками? Либо…Некоторые стали замечать, что из смешной великанши, лаборантки Саши, пестуется (как проклюнулась бабочка из кокона и сбросила невзрачную оболочку) умудрённая секс-дива, которая вроде бы и пробует скрыть свою сладчайшую сущность, но это выпирает во всём, как выдает беременных живот.
Такой вот получился плод любви: кто просто сразу же зачинает и рожает по физиологическому ритму, другие превращают это в искусство взаимопроникновение двух сущностей мира, и рождают в себе нового совершенного человека.
Между тем, подошло время дипломного проекта, Саша всё время теперь проводила на кафедре: руководителем её проекта был Семен Самойлович. Выбрана хорошая неизбитая тема. Дипломный проект трансформировался в научную работу. Результат должен получиться неординарным.
Прошло три месяца как они стали близки. Одним из любимейших занятий, наряду с тем основным, отточенным контактом тел, для Саши стало благоговейное слушание неиссякаемых рассказов, заметок, наблюдений, живых эссе о науке, о жизни, и людях вообще. Семён Самойлович говорил наедине ещё красивее, ещё увлекательнее. А сказать ему, что понял, узнал, думал, чувствовал за долгую жизнь, было ой как много. Саша слушала любимого учителя уже по всем сторонам жизни, как дети слушают доброго сказочника – с открытым ртом. Она даже не могла понять, что ей больше нравиться: изысканная любовь? изысканные удивительные монологи обо всем и вся? Иногда закрадывалась несбыточная мысль, как сделать так, чтобы эта сказка никогда не закончилась. С десяток лет, а то и больше, у любимого человека есть, чтобы оставаться деятельным полноценным мужчиной – этого бы хватило обоим, чтобы сполна насладиться друг другом и родить даже ребеночка. Какое это было бы счастье родить себе и ему ребеночка!
Семен Самойлович поведал с вздохом и о супруге, с которой прожили сорок пять лет. Из года в год у неё обострялись и копились хронические заболевания. Она проходила непрерывное лечение, дома кругом склянки с лекарствами, пилюлями, биологическими добавками. Необходима операция по замене шейки бедра, это стоило приличных денег, которых только-только удалось наскрести. Работу по дому за небольшую плату выполняла соседка.
Саша сразу вызвалась за символическое жалованье наняться домохозяйкой к шефу. Раз в неделю производить уборку квартиры, может быть стирку, может быть приготовить. Это было бы неплохо! Но как с этической стороны? Привёл в дом вторую женщину. А старой жене, с которой прожили практически половину века, сделавшийся разбитой болезнями старухой, прочно подсаженной на таблетки и пилюли, остается смириться. И порадоваться, что жизненной прыти у супруга не поубавилось. С благодарностью за счастливо прожитые годы вручить его доброй девчушке. Вручить даже с небольшим расчётом, что неизбежная старческая немощь супруга будет скрашена и обеспечена уходом и заботой. А почему бы в самом деле не поступить так?
Саша мужественно отвергла опасения: никакой второй женщины, никакого развода и нового супружества. Нет и нет. Со временем она сама будет иметь и хороший дом, и учёную степень, и свою нишу в науке – сейчас она хочет насытить себя первой любовью с исключительным мужчиной, второго такого в её жизни не будет, так же, как всё лучшее даётся и существует в единственном числе. Она это говорила и плакала: ну как же так, ну почему они не могут быть вместе?! Что за правила довлеют? Вопросы остались без ответа, но, верится, пока без ответа.
Так она и стала старательной домработницей, прилежной студенткой, исполнительным и ответственным лаборантом, очарованной и очаровательной девушкой, любящим светлым существом, для которой каждая близость с выбранным мужчиной – это новый бриллиант в её ауру неотразимости…
Приближалась к завершению дипломная работа и вдруг поползли слухи о предстоящем супружестве Саши и Семёна Самойловича, что прежняя жена будет отвезена в дом престарелых с её же согласия, оттого, что и самому Семёну Самойловичу требуется уход и опека (многозначительное хихиканье) со стороны растущих специалистов. О жене позаботится государство, о муже – лучшие представители оного. Нашлись сердобольные анонимные доброжелатели, которые организовали сбор пожертвований на обустройство комнаты в доме престарелых и создание брошенной жене подушки безопасности в виде открытия счёта в банке. Между тем, Семён Самойлович хотел порадовать Сашу удивительным событием: его незабвенная женушка сократила, пожалуй, вдвое ассортимент фармацевтической продукции. В ортопедическом центре подтвердили, что операция по замене сустава на будет через два месяца; очередь их близиться.
Они даже устроили праздничное чаепитие втроем: Семён Самойлович, Дарья Петровна и Саша. Сели за стол, где был торт, сухое вино и шоколад, и главное – было весёлое настроение, была надежда и вера, что в следующий раз стол накроет Дарья Петровна. Все трое переливали друг из друга возрастающую чистейшую радость, каждый что-то добавляя и улучшая: новый нюанс, новый аккорд, новую улыбку, легкий, заражающий теплотой, смех. Так вот этот вечер и последующие приготовления к операции были извращены слухами, сплетнями и сочтены как приготовление к отправке в дом престарелых.
И когда у Семёна Самойловича представитель профсоюзного актива попросил номер счета супруги в банке, чтобы перечислить пожертвования – он впал в страшное недоумение. По мере того, как ему хладнокровно изъясняли подробности и подоплёку сбора денег, он мрачнел и глубже уходил в себя. Кому первому могла прийти в голову идиотская мысль, что он супругу сдает в дом престарелых как ненужный хлам в утильсырьё?! Именно сама возможность такого предположения, сплетни-пересуды в стенах родного университета, возмутили и раздосадовали.
Состоялись разборки и на высшем уровне, в кабинете ректора: в чем всё-таки дело, что за слухи, что за разговора – поясни, коллега; неужели заслуженный именитый профессор завёл шашни со студенткой? а про импичмент президента Клинтона помните? а про такую статью… КЗОТ РФ пункт…? Милейший Семён Самойлович, образумьтесь! Вам и работу оставлять нельзя – ну где брать деньги на оплату лечения Дарьи Петровны. Что, если эта Саша Никитина просто-напросто аферистка: ей, что взять у вас, есть! Квартира, имя, положение… Семён Самойлович отмалчивался, сама суть и тон разбирательства невыносимы, улыбка сошла с его лица, быть может, бесповоротно. Если бы незавершённая работа на кафедре и необходимость оплаты операции – он бы ушёл, чтобы никогда не возвратиться.
Почему бесцеремонно лезут в личную жизнь, по какому праву, что за неистребимое страсть перемывать косточки другим на основании каких-то анонимных доносов? Ему хотелось сказать в пустоту ректорского кабинета: «Живите сами полнокровно!!! Живите собственной жизнью вы, сплетники и сплетницы! Что за идиотские пересуды…»
Саша поджидала в лаборатории кафедры, бледная, с воспалёнными от слёз глазами, с отчаянием и холодом в душе. Она прислушивалась каждому звуку в коридоре и наконец услышала знакомые шаги. Дверь отворилась – она бросилась к в объятия. Слезы так и брызнули из глаз, промочили насквозь его белую рубашку.
– Что я сделала плохого? что мы сделали плохого? Неужели любовь – это плохо? Если любовь возникла в этих казённых стенах – она уже незаконна? Ведь всё основывается на домыслах! Нас кто-то видел, кто-то действительно фактологически уличил в прелюбодеянии? (слово-то какое ужасное!). Разве не так? Любовь не может быть аморальна, где бы она не возникла и к кому бы то не относилась! Почему они вмешиваются в наши дела? Разве ты и я не выполняем полностью должностных обязанностей?
– Умысел, Сашенька. При такой разнице в возрасте и в положениях они предполагают только корыстный обоюдный умысел. Мы все еще живём в советской стране, где для признания вины не надо фактов, но достаточно сложившегося мнения. Новая мораль скроена из старой, с ляпами и наспех. В их понимании я прельстился молоденькой девушкой, ты – моим положением. Однако, зачем тебе моё положение: в аспирантуру ты и так поступишь при желании, знаний у тебя предостаточно. В любовь никто не верит, никому теперь не объяснить, что не только корысть правят миром.
– Не могу понять, что же мы делаем неправильно? – Плакала Саша, не отпуская из объятий Семена Самойловича.
– Мы всё делаем правильно, Сашенька, – говорил он, поглаживая её по русым волнистым волосам. – ЭТО МИР ВОКРУГ НАС НЕПРАВИЛЬНЫЙ, И НАМ ЕГО НЕ ИСПРАВИТЬ.
– Но почему, почему…
Они нашли друг другу верные слова, что неприступной стеной встали на охрану их хрупких и сильных чувств. Но с этого дня практические любовные отношения не заладились и вскоре прекратились: ровно кучка негодяев-завистников вылила со злорадным смешком ушат грязи, угроз. И теперь каждый раз, когда наступала минута близости, возникал навязчивый страх, что вот придут, уличат, растопчут ради состряпанного корпоративного кодекса чести. Теперь мужская готовность к близости наступала не так лихо и смело, как прежде – требовалось время, которого нет, требовалось очистить мозги, цепенеющие от кошмара сплетен. Поэтому сама Саша однажды взяла под руку милого профессора на тихой улочке как раз в пору шикарного цветения диких яблонь, и тихо сказала, что до защиты дипломного проекта остался месяц, в основном осталась оформительская работа собранного и отредактированного материала, ей надо засесть за эту работу основательно, чтобы защитится на отлично, а после защиты решила ехать работать в город, где проходила практику – так будет лучше: вы сбережёте здоровье, вылечите жену, мне, конечно, очень будет вас не хватать, но что делать (лбом стену не прошибёшь), испытала любовь – испытаю и разлуку. Главное: мы любили! Жизнь не кончается после смерти, и там где-то в незабвенном райском уголку, где-то в центре Вселенной на уютной чудесной планете собираются души тех, кто прошли горнило всяческих испытаний, их души – эталон и залог равновесия добра и зла. Мы там встретимся и будем продолжать любить. Вы только помните обо мне всегда, чтобы ниточки наших душ не порвались. Семён Самойлович мягко смотрел добрыми умными внимательными увлажнившимися глазами и ничего не говорил. Из глаз его катились слезы.
Она убеждала себя и не верила словам.
Она держала себя в руках, но лицо было мокрое от слёз.
Она приводила разные доводы, но прорывались слова, которые крепко держала в себе: «Я люблю тебя, слышишь, люблю! И не хочу разлуки!»
Он всё понимал, её милый, милый профессор и целовал её руки, как она ему целовала в первый раз, и словно говорил ей: «Прости за нечаянную, ворвавшуюся любовь, но любовь в этом мире обречена на боль и страдание. Прости, что не сумели сразу отринуть её. Это было не в наших силах. Мы оба жили, чтобы только состоялась эта незабываемая наша весна. Но родная моя, Сашенька, люди безжалостны и завистливы. Им не понять то, что было и есть у нас – и за это они нас будут гнать, травить, тихонько и нистойчиво гадить».
Кто знает, не будь той искусно устроенной мнимыми доброжелателями травли, мир был бы богаче на двух любящих людей.
…Выстраданная первая любовь удивительным способом воплотилась в яркие образы самых счастливых мгновений, которые всплывали и проносились при взгляде в себя, в свой мир, построенный на детской мечте и на самых значимых воспоминаниях, так же как проносятся плотным потоком кучевые облака, из которых то всплывает очертания залитого светом города, то брызжет яркий свет, то сгущается мрак и зловещий ветер пригоршнями бросает в лицо снег и обволакивает усиливающимся холодом одинокую женскую фигуру с прижатым младенцем к груди…
…Александра, выпускница университета, по прибытию на место работы, в агропромышленный комплекс Аурико, сразу была назначена техническим руководителем тепличного цветоводческого хозяйства, иначе – главным агрономом. В оранжерее выращивались цветы, которыми из года в год отвоевывали рынок. Объём продаж рос медленно; для увеличения прибыли требовалось как снижение затрат на производство, так и расширение ассортимента: освоение новых сортов. Тут как раз нужен специалист с глубокими знаниями и типологии цветочных растений, и агротехники, каковым и стала Александра.
Коммерческое руководство предприятия не могло не заметить, что с приходом нового агронома, цветов с плантаций стало сниматься несколько меньше, но объём продаж несколько увеличился за счёт того, что снизился объём нереализованного товара. Все цветы, поставляемые на прилавок, были одинаково крепкие, крупные, сочной окраски, как ухоженные детки у заботливой и умелой мамаши.
Постепенно Александра освоила выращивание ряда редких капризных цветов, которые стали логотипом оранжереи, распродавались на ура, отправлялись спецзаказом корпоративным клиентам. Причём, получалось это только в филиале, где заведовала Александра. Под её обстоятельным руководством росли и расцветали экзотические растения. Почему так? – было непонятно владельцу оранжереи. Ему, чья задача заключалась в извлечении прибыли, хотелось, чтобы каждый филиал его агрономического бизнеса, каждый цветовод обладал такими же способностями и показателями.
Когда-то на его цветочном предприятии был учреждён и внедрён модный институт наставничества, опробованы методики коучинга. Но как передать тот опыт, в основе которого особенные черты человеческого характера, которые по современным понятиям считаются ненормальностью, пережитком, отсталостью, например: целомудрие, душевная чистота, исключительная добросовестность, подлинное радение за вверенную работу, а не лихорадочный поиск сиюминутной выгоды.
Владельцу оранжереи трудно даже представить, что цветочные растения, точно локаторы, распознают как просто плохое настроения работницы, так и грязные флюиды злобного человечка, приблизившегося на недопустимо близкое расстояние к ним – это и отражается на жалком товарном виде. Основа мастерства – это редкий душевный настрой, который не поддаётся наладке извне, это искусство, это талант.
Александра вскоре стала непререкаемым авторитетом в оранжереи. И к тому же мал помалу она, не в силах противостоять природному влечению, взялась за селекционную работу и приближалась к созданию несколько новых сортов роз. Владельцем были подняты цены на необычные селекционные цветы – однако цветы стали еще более продаваемые. Это парадокс, как парадоксом была и сама Александра. От клиентов нет отбоя. Товар, элитарные цветы, пока не могли получить в количестве, удовлетворяющим спрос, поэтому стали работать только на заказ. Некоторые клиенты были настолько требовательные и неуступчивые, что Александре приходилось самой обслуживать их. Так она познакомилась с Игорем.
Несмотря на то, что всё своё время Александра проводила с цветами, оставалась допоздна в оранжереи, ссылаясь на исследовательскую работу, что так и было, сердце её не захлопнулось, не фильтровало ощущения и чувства. Сердце терпеливо ожидало повторения любви. Образ милого профессора прочно слился с воспоминаниями о студенческой поре, что составило некую незыблемую основу собственного жизненного опыта, фундамент непотопляемости.
Когда её настойчиво стал вызывать один и тот же клиент, озадаченная Александра находила в себе терпение спокойно отвечать на многочисленные придирки по качеству продукции. Она старалась с легкой улыбкой, доходчиво и внятно объяснять въедливому молодому человеку на, казалось бы, изначально сугубо личные вопросы его проблемы.
А проблема состояла в том, что молодой человек ухаживал за дочкой новоявленного финансово-промышленного навороши. Эта была модная и капризная цаца, скучающая принцесса Анжела, которую трудно или невозможно ничем ни удивить, ни взволновать.
По странным законам любви, а быть может по неким практическим расчётам, амбициозному менеджеру, как растению влага, стало крайне важно влюбить в себя богатую и красивую цыпочку. Одним из донжуанских приёмов стало дарение редких необычных цветов, какие и в Европе не найдёшь. Он сделал заказ на полгода, и расписал по дням какие цветы и в каком количестве ему должны быть предоставлены. И после чего он напрямую обращался к Александре, когда что-то в вынесенных цветах ему не нравилось. Александра с необыкновенным спокойствием, от одного тона которого, плавного и велеречивого, пропадали флюиды нервозности, растолковывала те или иные особенности цветов, как цветы могут управлять настроением человека.
Она уже знала, что звать его Игорь, что он всего лишь системный администратор одной из консалтинговых компаний, каких пруд пруди, что его внешний шик: новенький автомобильчик, тщательно отглаженный костюм и белейшая рубашка, аккуратная физиономия со следами немалых умственных усилий – это бутафория, иллюзия преуспевающего предпринимателя. На самом деле Игорь тоже из какой-то тьму-таракани, из какого-то небольшого городка, из неполной семьи, и образование полувысшее экономическое, получено на последние деньги. Стартовый капитал, чтобы развернуться, взяться за настоящее дело, прыгнуть в первую городскую шеренгу игроков делового мира, взять, разумеется, неоткуда. Время захвата и передела собственности некогда огромной страны давно прошло. Анжела, принцесса гламура, единственная дочь местного топливно-энергетического короля, была последним шансом стать серьёзным обеспеченным господином.
Игорь как коробейник рассыпал свежие достоинства, которых растеряны молодцами круга Анжелы. Это и неуёмная горячность и живой цепкий ум, легкость общения, креативность. Недоставало знания особых манер, что отличает от современного простолюдина и барина. Важно, что Игорь оказался отменным любовником: неутомимым, неистощимым, изобретательным – это хороший козырем в её кругу золотой молодёжи. Между тем, развить отношения дальше бойфренда как-то не получалось. Он ухаживал по всем писанным и неписаным законам любовной науки, но само это слово – любовь – не произносимо в их кругу, утратило первоначальный смысл. Любовь, как понимал Игорь, есть состояние зависимости счастливого настроения его избранницы от него.
Однако, если с пеленок дитя нежили и холили, оберегали от контактов несовершенного мира, то ни о какой эмоциональной развитости не могло быть и речи, равно и способности к большой страсти. Просто однажды попробовав по совету подруги натуральный секс с энергичным мальчиком, девушка-мажор тут же записала это в разряд отборных развлечений. Замужество представлялось Анжеле языческим обрядом. Зачем оно ей?
Игорь интуитивно понимал, что зацепив избранницу на сексе, можно подсадить её как на иглу в этом интимном увлечении, превзойти и затмить всё и вся. Но холёная красавица на первых порах даже не могла испытать полноценный оргазм, ей было приятно – и не более того. Лишь после месяца едва ли не ежедневных интимных встреч, когда она отправлялась к нему также как на занятия фитнесом или теннисом, Игорю, наконец, удалось вызвать отчетливую вспышку эйфории после получаса внимательных ритмичных проникновений. Уже в следующую встречу эта вспышка вышла ярче, сильней и продолжительней. Теперь достигнув устойчивого результата на чувственном уровне, он взялся в подсознание Анжелы закрепить себя как единственно верный способ испытывать постоянно образцовый оргазм, становившейся необходимым как глоток воздуха. Образ именно романтического любовника, а не похотливого самца с большими яйцами, он создавал, в том числе, и преподнесением редких цветов.
Анжелу цветы удивляли: с виду скромные букетики, поставленные в вазу с водой, они начинали расти, вытягиваться и глубже раскрывать соцветия в полной необычной красе. Анжела весело принимала и цветы, и наслаждалась интимной близостью, и ходила с Игорем по элитарным клубам – большего ей и не надо. Чтобы позлить ли, озадачить ли бестолковую избранницу высшего сословия, Игорь решил поухаживать за другой. И в качестве другой, конечно, очень подходила Александра.
Развитым мужским чутьём он предполагал, что Александра еще получше всякой будет в постели, но главное не это – несмотря на скромные материальные условия жизни она исполнена природного достоинства. Как будто она живет в Рублевке и папа у неё мультимиллионер. Её речь нетороплива, слова выговаривались очень внятно, движения плавны и грациозны, взгляд тонко очерченных голубых глаз внимателен и благосклонен. А уж женскими прелестями Бог не обидел: это и высокая грудь, и аппетитный развал бедёр, и нежная гладкая кожа (он все разглядел).
Как-то прекрасным весенним деньком букет из нежно-розовых гербер, вынесенных лично Александрой придирчивому, клиенту был тут же переадресован ей.
