скачать книгу бесплатно
– Вы, мужчина, будете свидетелем. И вы, девушка, тоже. Беззаконие нельзя терпеть.
Он протянул Илье Сергеевичу удостоверение, что является помощником депутата Государственной Думы, весьма известного депутата.
– А тот, кого назвали Ваней, кто побежал за полицией, тоже помощник депутата? – презрительно поинтересовался Илья Сергеевич.
– Нет, он мой помощник, – ответствовал помощник депутата.
– А у помощника помощника есть помощник?.. И все, поди, состоят на государственной службе. Получают зарплату и, пожалуй, немалую?
– К чему клоните?
– К тому, что было бы проще помочь представителю народного избранника непосредственно представителям самого народа, хотя бы в малом. – Илья Сергеевич глянул на притихшего Тёму. Тот сразу улыбнулся, и это, как ни странно, добавило решимости.
Илья Сергеевич встал, вышел в коридор, взялся за лямки сумки, спросив у женщин, куда переместить битком набитый баул. Оказалось, что в их купе и надо затащить сумки. Это озадачило. Помощник депутата криво усмехнулся, и хотел было сплюнуть, точно блатной урка.
– Хорошо, что я еду без багажа. Поместим ваш багаж на мое место, – сказал Илья Сергеевич с любезной улыбкой.
– И еще вот это куда-нибудь пристроить. – Дама протянула женский манекен в человеческий рост.
– Как бы не сломать, – произнесла дама помоложе. Обе дамы вполне приятно выглядели, и, казалось, грубые перепалки вели базарные торговки, которые куда-то вмиг исчезли.
– Эту пластмассовую телку положи с собой! – Заржал помощник депутата.
– Да зачем же! У этого доброго мужчины сразу видно есть хорошая женщина, – ответила пожилая дама и обратилась к Илье Сергеевичу: – Давайте положим этот манекен на самую верхнюю полку, прямо над вами, и повернём её одним местом к депутату. Его же верхняя полка напротив?… Кстати, господин помощник депутата, почему так непрестижно путешествуете, проштрафились? Вам бы на лоб синюю мигалку, чтобы и пешеходы дорогу уступали!
– Доприкалываешься, челночница, точно с поезда снимем!
У помощника зазвонил телефон. Глянув на высветившийся номер, он поспешил ответить: «Рад услышать… слушаюсь… выполню точно в срок… Вот это добрая новость! Наш законопроект прошел! Вау! Теперь себе точно куплю большой джип и деревеньку какую-нибудь! Одобряете?! … Зачем деревенька? Да чтобы гулять по полной, не оглядываясь», – между тем помощник оглянулся, вышел в коридор, продолжая обсуждать детали какого-то законопроекта.
– Скоро вот так, продадут нас всех. – Дама махнула в сторону помощника депутата. – Сделают безликими рабами, тупыми придатками заводов, машин, особняков, холуями, прислугой.
– А мы не хотим, – с живостью отозвалась молодая мама, тронув взгрустнувшего Тёму. – Эй, малыш, очнись! Козу рогатую легко победил. А вот Карабаса-Барабаса одолеешь? Этакого толстого лохматого злого дядьку, который выстроил огромный дом-замок на народные деньги и от скуки смертной забавляется тем, что ест пироги из соловьиных языков и мучит маленьких детишек, приправляя их слезами баснословно дорогую еду. У него есть корабли и самолеты, заводы и фабрики, но чего-то все равно нет, потому что оно не покупается за людские деньги… Вот смотри какой он Карабас-Барабас. – Девушка собрала в пучок на подбородке длинные волосы, изобразив бороду, оскалила зубы, пощелкала, исказила миловидное лицо злющей гримасой. Раздувая от злости щеки, двинулась на малыша.
Он во все глаза смотрел на преобразившуюся маму – и вдруг, схватившись за животик, громко и заливчато рассмеялся, да так заразительно, что рассмеялись и мы, я и две дамы-челночницы. Даже помощник депутата заглянул с тревожным удивлением. Минуту постоял, внимая живой мистерии, и с растерянно-удивленной улыбкой сел на краешек сиденья. Мамаша пробовала сделать лицо ещё страшнее – малыш смеялся громче. Он стал топать ножками и прогонять злого Карабаса со своего жизненного пространства в виде посадочного места в вагоне скорого поезда.
– Ты даже не боишься! – в конце концов воскликнула молодая мама, уставшая гримасничать, – Почему? В чем же твоя сила?
– Какой чудесный мальчик! – Вклинился помощник. – Можно подержать его в руках?
– Пожалуйста! – И девушка-мама протянула живое сокровище помощнику.
У дам-челночниц захолонуло сердце. Илья Сергеевич застыл с немым вопросом: «Да разве можно чужому, да еще такому, вверять свой островок радости?»
Между тем, этот невинный хрупкий человечек, это радостное дитя переместилось в цепкие руки помощника, у которого властно-хищное выражение лица, как будто бы напрочь сменилось на теплое и радостное. Помощник ухватил мальчонку, словно это счастливая находка. Он его поднял вверх, разглядывая и так и сяк, обмениваясь с ним смешными и добрыми ужимками, светлыми улыбками, которые с каждым разом становились, словно чище и ясней.
– А можно и нам? – почти в один голос попросили расцветшие дамы. Помощник неохотно передал дальше эту живую человеческую драгоценность.
– Тёма прямо богатырь! – воскликнула пожилая дама, поставив чудесного малыша себе на колени. – Силач! Ты сразил нас всех, понимаешь ли…
– Да, он из тех богатырей, которые побеждают чистым сердцем и добрыми помыслами! – Подхватила её мысль молодая дама, лаская Тёму восхищенным взглядом.
Правильная речь дам-челночниц выказывала в них интеллигентный задел, на который наслаивался и затирал опыт выживания в чрезвычайно негуманной реальности. И томик стихов с поблекшей позолотой обложки, выпавший из сумки пожилой дамы, когда с помощью Ильи Сергеевича перемещали огромный багаж в купе, говорил также, что не по своей прихоти таскают огромные баулы шмоток.
– Когда-то у меня таких детишек была целая группа! Ну, чуть постарше, конечно. – Вырвалось у молодой дамы. – Когда я работала воспитательницей.
– А у меня целый класс! – Добавила пожилая дама.
– Почему были? – спросил Илья Сергеевич
– Так закрыли и садик и школу! Завод загибается и съёживается, городок пустеет! – воскликнула пожилая дама. – Теперь для тех, кого учили, кто как-то сумел обустроиться, покупаем одежду. У нас небольшой магазин на арендованной площади, относительно постоянный круг клиентов. Стараемся быть в курсе последних веяний моды (раньше бы сказала – в курсе последних событий культурной жизни), знакомим с ними наших клиентов с помощью свежих журналов, каталогов и потом, по их предпочтениях, привозим, формируем ассортимент. Доход небольшой, но как-то жить можно. С сетевиками налаживаем контакты на договорной основе.
– Да уж ситуация не из простых! – Илья Сергеевич покачал в задумчивости головой и процитировал: – «В человеке должно быть всё прекрасно: и душа, и тело, и одежда». С души переключились на одежду, получается. Чьи же руки прибирают себе души?
Илья Сергеевич глянул на помощника депутата и поперхнулся: тот не отрываясь в странной задумчивости смотрел на малыша, как будто напряженно пытаясь что-то очень важное вспомнить, от чего давно отошел.
Дамы, одна за другой потискав прелестного малыша, словно припадая, прикасаясь к некоей святыне, повернули голубоглазое чудо к Илье Сергеевичу. Мальчуган было шагнул на колени к Илье Сергеевичу, но так и застыл с поднятой ножкой. Они оба, выдерживая паузу, внимательно смотрели глаза в глаза – и Тёма вдруг смутился. Это было так очевидно и неожиданно, что молодая мамочка ошарашено воскликнула:
– Тёма, ты, оказывается, уже можешь смущаться!? Когда ты всему научился!? И грустить, и радоваться, печалиться и веселиться, и даже смущаться!
Тёма, между тем, принял важный вид, почти такой же с каким помощник депутата зашел в купе. Однако, важность была в другом – в необходимости не дать уйти веселому и доброму настрою. Затем Тема серьёзно подал Илье Сергеевичу маленькую ручку для рукопожатия. Илья Сергеевич быстро ответил тем же, утопив его крохотную ладошку в своей широкой, сильной и ладной ладони.
Купе взорвалось аплодисментами. Знаменательное рукопожатие стало настоящим хитом социального творчества. Не разжимая рук, они, малыш и мужчина, не могли отвести и глаз друг от друга. У одного за плечами целая жизнь, состоявшая из совершенно разных жизней, когда всякий раз приходилось начинать сначала, но с нового, более высокого рубежа. У второго, еще некрепко стоящего на ногах есть в наличии тоже очень важное, о чем следует напомнить, передать, что потом теряется во взрослой жизни и к чему приходят в глубокой почтенной старости. И это что-то крепло сейчас в их взглядах.
Эмоциональная встряска достигла таких глубин памяти, что недодуманные мысли всплывали готовыми решениями. Священные строки «Царство небесное внутри нас» и голубоглазый малыш, словно свидетельствовали, что рай начинается на Земле. Только утвердив его здесь, в частной жизни, откроются глаза и на другое. Вспомнился древний миф о Божественном Дитя, посланном исправить мир… Вспомнились утверждения психоаналитиков, что негативная сторона жизни с набором разрушающих эмоций, таких как злость, скука, апатия, раздражительность, самоуничижение и самовосхваление и т. д. – не являются врожденными, а приобретаются, усваиваются такими вот малышами от взрослых. Таким образом, передается из поколение в поколение негатив, как дурная традиция, принимаемая за неизбежность…
И еще, как вдруг захотелось Илье Сергеевичу внятно втолковать помощнику депутата, что не народ существует для государства, а государство для народа. Чтобы милые интеллигентные женщины продолжали учить чудесных детишек, а счастливые мамы не колесили огромную страну транзитными пассажирами, не имея теплого дома. Чтобы строились заводы и фабрики, и не вымирали города… Да ведь не поймет?! Нужны целые поколения для понимания. И главное – не замутить источник, к которому все равно возвращаются.
Илья Сергеевич с благодарностью кивнул малышу за удивительную ясность, пришедшую в голову, замусоренную современными реалиями, за то святое простодушие, воцарившееся в его сердце, которое отметает большинство навязанных проблем, и дружески похлопал его по плечу, дескать, спасибо малыш! С тобой-то мне и надо встретиться!
Черная метка
«Нам книги вырыли могилу»
Э. Верхарн
В вечерних сумерках сыпал крупный жемчужно-белый снег. Взъерошенные снежинки величиной с жухлый березовый лист в пору золотого листопада, суматошно проплясав долгий путь с небесных круч, мягко ложились на стылую твердь. Точно неисчислимые вассалы грянувшей зимы торопились выбелить цепенеющий окрест: землю, деревья, высотные дома, фонари, дороги – очертания которых растворялись в снежной кутерьме, и желтые пятна окон мерцали как далекие звезды неопознанных миров.
Два уличных фонаря на автобусной остановке окутаны оранжевым облаком искусственного света, казалось бы, безмятежно разлившемся и уходящим вдаль бесконечной гирляндой желто-белых шаров. На этот крохотный оранжевый островок света вдруг вынырнул длинный грязный автобус с озабоченно рыкающим мотором и встал как вкопанный. Открылись двери, и из темного нутра битком набитого салона выскочил юноша. Одет он в черную дубленку до колен, над поднятым воротником которой возвышалась черная норковая шапка. А из-под шапки выглядывало тонкое усталое лицо присмиревшего от каких-то нелегких и тягостных мыслей совсем еще молоденького паренька.
И в тоже время любопытство и надежда, с чем ждут чудес в новогоднюю ночь, временами оживляли грустные глаза. В один из таких моментов, когда между плечами и спинами юноша узрел в заиндевелом окне обшарпанного салона что-то разительно отличающееся от сутолоки хмурых пассажиров, в мгновение решил нарочно выйти из автобуса за несколько остановок до своей. Выйти, чтобы поглядеть на роскошный снегопад в фиолетовой мгле, побыть наедине в самой гуще снега, найти окончание пытавшим его мыслям.
Тогда, еще в автобусе, взглянув на странное смешение как будто бы хаотичного движения тончайших кристаллов воды, вбирающих краски уходящего сумрачного дня, юноша подумал, что не иначе как в этот снегопад произойдет нечто значительное, что никак нельзя упустить эти мгновения. Надо вдоволь нагуляться в торжественном падании снега так, чтобы почувствовать себя, скажем, одиноким деревом, которому выпала злая доля выдержать натиск нашествия снежной армады – не согнуться и не сломаться, в корнях сохраняя жизнь. Сравняться с самим снегом и постигнуть его мертвящее великолепие. Стать безымянной частицей творившегося природного действия.
Подобные редкостные снегопады происходят исключительно накануне чего-то примечательного, важного, таинственного прежде. Это редкая минута откровения и познания одной из граней великой тайны бытия, где любовь, возможно, краеугольный камень. Но какая она, эта любовь, к чему и к кому?
И когда он уже шагал среди бешено кружившихся снежинок, необычная тревога живо будоражила воображение. Верилось, что еще одно мгновение, еще один шаг – и ясность придет во все его дела и мысли. «Хотя, это очень уж наивно. Разве может быть такое, чтобы одно мгновение вызвало к жизни какую-то чудодейственную мысль – и былое, мрачное и мятущееся, прахом разлетелось бы в тартарары? Нет, это невозможно. Слишком много скопилось неприятностей, и слишком большая из них лепится беда. Почему, осторожно оглашая в себе это как будто бы благодатное слово, любовь, во мне оно отзывается ноющей болью?…Как удивительно, – думал юноша. – в такую пору, в такую погоду, когда холод, злой хозяин, озабочен лишь тем, как скорее уничтожить малейшие признаки исчерпавшей себя жизни и этот удивительный снег есть всего лишь результат охлаждения перемещающихся воздушных масс. Но это же не так! Ах, этот снег! У снега тысячи лиц и названий. Крохотные физиономии снежинок строго индивидуальны. С чего бы вдруг, именно в эту пору я жажду красоты, и спешу искать её следы в обледенелом заснеженном царстве. Это, скорее, какая-то чудная блажь. Не лучше ли подумать о домашнем тепле, о чашке чая, о искусственном свете, о вечерней газете, о простой и милой девушке Тане, недавно поступившей к нам на работу, – поискать вот в этих понятных занятиях удовольствия, а не бежать, сломя голову, за какой-то чистой и возвышенной радостью в жестокий мир, объятый холодом и хаосом. Господи, как я хотел бы забыть эту тревогу и жить привычной канителью: работа, дающая материальные средства, часть из которых пустить благоразумно на сбережения, другую часть ухлопать на все, что может занять и развлечь: книги, музыка, театр, путешествия и пр. и пр.; разрабатывать перспективу создания семьи и подыскивать себе достойную девушку – это хорошо, это понятно. Да вот стоит начать жить по такой схеме как старая подружка хандра погрузит то в сон, то в беспокойство, подтолкнет повыть на холодную никчемную луну, ехидно напомнит, что самое главное, самое ценное, подлинное – упущено. Упущено! Почему я тревожусь тем, что не могу понять? Что не дает покоя: неуёмная гордыня? Сомнение в правильности выбора объекта своего внимания? Откуда ощущение, что занимаюсь несусветной чушью и никогда мне не полюбить по-настоящему простую и милую девушку Таню. А я, отрекаясь от неё и собираясь, к тому же, уволиться с работы на механическом заводе, верно, менее всего годен на изобретательство чего-то качественно нового, недостающего. А вдруг его и выдумывать не надо – оно рядом, протереть глаза получше, сердце открыть настежь, пнуть ногой комок снега и невзначай обнаружить в поднявшемся снежном вихре – клад золотых монет! тайный старинный свиток с утерянной истиной! …
Придирчиво рассматривая, анализируя вехи истории, без особого труда можно сразу отметить, что тысячи лет человечество добивалось того, что называется гармонией, и вся история – история попыток её создания. Где-то щепок нарублено больше, чем построено; где-то крови пролито больше, чем рождено новой. Различные идеи, коллизии, планы, проекты, институты мировоззрений; беспощадные баталии как мировоззренческие, так и реальные с ужасающе смертоносным и разрушительным как оружием, так и сознанием. Зыбкая вера, что якобы есть новая парадигма, контур которой вот-вот обрисуется. Негативное последствие грубых ошибок, просчётов, неудач собираются в угрожающую силу, готовую не то чтобы потрепать миллиардное население новыми эпидемиями и катастрофами – саму планету превратить в облако пыли. Сколько исполинских умов тонкой вязью изощренной мысли пробовали объяснить вековечную загадку гармонии!
И, между тем, если бы им это сполна удалось, мне не было бы нужды бродить здесь в кромешной тьме. Да что там! В самом деле, правильно мне говорят мои немногочисленные друзья: выбрось этот невнятный туман, эту дурость из головы, живи просто, как мы, довольствуйся уже тем, что есть, мол, каждому сверчку свой шесток. Будет горько – выпей стопку. Приземли мечту. Может быть, я так и сделаю, причем сегодня. Вот приду домой, сожгу все свои записки, томики любимых писателей, зарекусь никогда не думать о том, что лучше не знать. Баста! Работа у меня уже есть, есть и возможность перейти на более респектабельное место. Подыщу какое-нибудь увлечение, и не одно сыщу хобби. Останется изыскать способ, как снова подступиться к Тане. Она будет мой самый близкий человека, который и дополнит, чего мне недостает. Еще лучше суметь оставить Таню в прошлом – найти другую представительницу женской половины человечества. Не столь важно конкретное имя. Она – женщина! Великое, благодатное создание природы! Она сможет заслонить своим богатым естеством тот дальний свет, что непонятно тревожит и восхищает. Её осторожность, внимательность, чуткость, мягкость, её строгая изобретательность и инстинктивное влечение к дому, теплу, ласке – вот, что мне нужно и что я смогу обрести, поселившись с ней под одной крышей. Я её буду любить и в одеянии нимфы, и кормящей наших детей, и с веником и тряпкой прибирающей наш дом. Как бы только скорее увидеться, встретиться! Я хочу верить, что отчасти она такая же мечтательница, как по большей части и я. Это важно, потому что главное в семье единомыслие и единодушие. Она уже имеет первый опыт реальной жизни, Она жаждет мужчину в постоянное пользование, чтобы утвердиться и раскрыться самой полностью. Я уверен, что она ждет меня. Её щеки пылают от нескромных желаний и, вместе с тем, её девический стыд стоит на страже и как верный пес гонит прочь чуждых временщиков, похотливых самодовольных, снедающих гадкою страстью сорвать и смять цветок, вместо того, чтобы холить и нежить. Моя милая, я чувствую, час нашей встречи настал. Наверняка сейчас по моему тысячекратно повторенному желанию разверзлись врата сокровенных высших сил, и всемогущая главенствующая сила творит телесную форму моего мысленного образа.
Еще мгновение – из снега, ветра и мороза сотвориться самое желанное.
Ещё несколько шагов – я увижу тебя, моя женщина. Как по таинственному зову собираются весной и осенью птицы, так и мы вышли оба погулять в этом фантастическом снегопаде. Мы сразу узнаем друг друга, никогда прежде не видевшись. Мы обнимемся как после долгой-долгой разлуки, расскажем, что было в неуютные годы одиночества, и навсегда соединим наши руки…Чу! Что это? Что за странное движение там, вдали, у поворота? Верю я – это ты! Я бегу!»
Юноша ринулся в снежную кутерьму. Вдруг – о небо! – послышался слабый вскрик и вслед за ним пронесся шум, какой бывает, когда падает человек. «Ага! – воскликнул юноша. – Я не ошибся. Она здесь! Мои позывные услышаны». Юноша живо подбежал к лежавшему неподвижно человеческому телу, предвкушая многорадостную встречу, схватил за обшлага шубы, приподнял, глянул нетерпеливо в лицо и – отпрянул. Увы! То была не она. В его руках была не прекрасная дева, но маленькая ссохшаяся старушка, похожая на восставшую из небытия мумию.
Он со смущением поставил старушку на ноги, на всякий случай извинился. Реликтовая бабулечка пугливо оглядела незнакомого парня и засеменила мелкими шажками скорее прочь, охая и слабо причитая. Заспешила наперво к детским санкам, на которых лежал засыпанный снегом большущий мешок, взялась за верёвку, привязанную к передней поперечине своего неказистого железного помощника, и черепашьим ходом поволокла поклажу.
Неудачливый искатель внимательно, ни на минуту не отрывая глаз, наблюдал за старухой. Что-то в её облике поражало. Он вдруг захотел дознаться, что же его потрясло. Когда он поднимал старуху и обратил горящий жадный взор на её лицо – холод прошел по жилам. Жуть! Никогда не приходилось видеть столь обезображенного увяданием лица: казалось, оно давно уже умерло, и бедная бабушка таскает на себе посмертную маску. Кожа была пергаментного оттенка, высохшая и стянутая глубокой сеткой морщин. Закостеневшие морщины рассекали и стягивали синевато-черные губы, так что три кривых зуба выдавались буграми над ними. Шамкающий рот поминутно обнажал остальные редкие гнилостные обломки, за которые зацеплялся не-то язык, не-то сами губы и щеки – голос дребезжал, шипел и потрескивал, как раритетная виниловая пластинка, которую давно пора выбросить. Брови и ресницы, похоже, напрочь выпали, что и следа нет. Глаза, как у рыбы, неподвижны, круглы и таинственны.
Должно быть падение старухи, её испуг исказили и сверх обычного обезобразили лицо, которое в дневном свете, пожалуй, не содержало бы такой уж умопомрачительной доли леденящего и омерзительного. Но в эти минуты… «Ну ровно Баба Яга, как и Дед Мороз, спешат с одних зимних праздников на другие!» – подумал он. Это непритязательное полушутливое сравнение неожиданно тронуло самые глубины, самое основание сегодняшнего настроя юноши и вызвало целую вереницу фантастических образов.
Ведьма! Да это же ведьма! Настоящая ведьма!
– Эй, ты! – окликнул юноша. – Ты кто? Почему шастаешь по такой непогоди?
Старуха оглянулась, что-то глухо буркнула. Юноша слов не разобрал – голос её шипел и скрежетал. «Полно! Разве это благочестивая бабушка? А что, если нет вранья в старинных преданьях. В какой-то неведомый никому час восстают мертвые из гроба, в полнолуние перед Рождеством собираются ведьмы на шабаш. Земля, её ноосфера, так пропитывается злом и отчаянием, что происходит обвал неудач, ссор, конфликтов, катаклизмов. А что, если сама верховная ведьма, сама Смерть пожаловала ко мне. Пришла, чтобы посмеяться надо мной, являя собой знак высшего предначертания, толкующего и внушающего, что все мои желания тщетны, что одна Смерть придет однажды и скажет: «Здравствуй, голубчик! Умаялся, поди-ка, бедняжка? Пора и помирать, дружок». Смерть одна – чего нельзя отрицать, что есть непреложная правда жизни. Видение Смерти – это намек на моё будущее. «…И тот пред кем вся жизнь, расслышал зов могилы. Судьба счастливая дала мне первый день. Судьба жестокая второй мой день послала. И в юности моей не мед я знал, а жало…»[1 - К. Д. Бальмонт. Под северным небом. М., изд. В.В. Пашуканиса, 1917 г.]
«…Чьи-то вздохи, чьё-то пенье,
чьё-то скорбное моленьё.
И тоска, и упоенье, – точно искрится звезда,
Точно светлый дождь струится, —
и деревьям что-то мнится,
То, что людям не приснится, никому и никогда.
Это мчатся духи ночи, это искрятся их очи,
В час глубокой полуночи мчатся духи через лес.
Что их мучит, что тревожит? Что, как червь, их тайно гложет?
Отчего их рой не может петь отрадный гимн небес?
Всё сильней звучит их пенье, всё слышнее в нём томленье,
Неустанного стремленья неизменная печаль, —
Точно их томит тревога, жажда веры, жажда Бога,
Точно мук у них так много, точно им чего-то жаль…» [2 - К. Д. Бальмонт. Под северным небом. М., изд. В.В. Пашуканиса, 1917 г.]
Если мне и впрямь довелось раньше моего часа узреть Костлявую, сделаю же доброе дело: в обмен на свою жизнь вырву у Костлявой тайну гроба рокового. Удача! Удача! В жизнь входит высший свет!.. однако, это всего лишь очередная чушь, бред, пустая фантазия… и также, однако, истина чаще является, когда разрушен привычный порядок вещей как ломают скорлупу ореха, чтобы добраться до ядра. Что порой вдохновляет и побуждает творить, создать реальное как будто из ничего? Пустота, оказывается, есть квинтэссенция энергии. И то, что не видит и не слышит один – прекрасно видит и слышит другой. Также как разная палитра чувств, развитость и способность улавливать тончайшие движения человеческой души. Бывает, что невидимое и неслышимое оживает и путаешься: это ли голос рождающихся мыслей? это ли голос высших сил? или достигших совершенства человеческих душ? Что, если это все одно целое, единое одной природы и дремлет до поры во вселенских просторах мозга? Войти в такое откровение как добиться нирваны – сложно и дано не каждому. Я помню сеансы спиритизма. Я присутствовал на них. Присутствовал как раз, чтобы найти опровержение в творимом медиумами действии, уличить в подтасовке, в невежестве и тут же разнести в пух темное суеверие. Дело в том, что моя сестра и её подруга могут гадать по блюдечку, легко его оживляют, что никак не получается у других. Промежуток времени между Рождеством и Крещением был самый удобный, результативный для гадания. Не было отбоя от желающих задать вопрос и узнать судьбу у всезнающих духов. Вопросы писали на листочках и с умоляющим видом всучивали сестренке-медиуму. Так вот, когда в кромешной тьме при слабом отблеске дрожащего пламени свечи, блюдечко начинало вращаться, я ощутил присутствие вызванного духа, и даже без блюдца в голове моей проносился ответ на заданный вопрос. И я сверял ответ по написанному блюдечком – ужасался, потому что ответ был один в один с моим уже присутствующим в моей голове. Оказалось, что способностей к медиуму во мне больше, чем у сестры. Пустота, окружающая нас, на поверку есть бушующий океан. Странное чувство восторга и ужаса потрясло меня. Я быстро вышел из комнаты и никогда больше не участвовал в спиритических сеансах… Однако, я снова отвлекся. Где же старуха? Неспроста она мне здесь попалась. Вдруг да разрешится одна из моих тайных дум».
Юноша догнал старуху и снова ухватился за рукав её шубы.
– Привет, Костлявая! – крикнул ей в ухо с напускным нахальством. Старуха разом вытаращила на него свои рыбьи глаза.
– Как дела на том свете, ведьмочка ты распрекрасная? – сказал юноша. – Хватает ли огня на адской сковороде? Ароматен ли дух поджаривающихся человечков? В чем справедливость Всевышнего суда?
– В своем ли ты уме, паря? – изрекла, наконец, разом посуровевшая старуха. – Пьян? Мухоморов наелся? Чего курил?
– В своём, своём уме. Не боись, Костлявенькая. Настрой у меня может быть не совсем обычен – соответственно расшалившейся природе… Так здравствуй же, Костлявая!
– Зачем обзываешь? Для чего обидеть хочешь?
– Да нет же, кикимора ты болотная! Ты же ведьма, признайся. А ну признавайся… Дружище, как я рад этой встрече. Дай обниму.
– Обижаешь ты старого человека. – Отстранилась старуха.
– Зачем мне обижать тебя. Напротив, я бы многое отдал, ежели это было правдой. Очень уж ты смахиваешь на воплощение нечистой силы, которую кличут в простонародье – Смерть или Костлявая. Расскажи-ка, сколько жизней отняла, сколько свечей задула? Сколько глаз молили о пощаде, сколько рук цеплялось в надежде выпросить лишнюю минутку жизни, не зная даже, зачем она ему. Скажи, знаешь, зачем мгновения жизни даны? С какими словами переходят в мир иной? Поведай, какие предсмертные тайны ты знаешь. Ну, начинай.
Юноша грозно подступил к старухе. И распростёрся над нею как непоколебимый светлый ангел высшего правосудия. Она попятилась, судорожно глотая воздух. Молодому человеку вдруг стало смешно: страх старухи был столь неподделен, а он сам – отчаянный неисправимый фантазер. Пелена, в которую тщился поверить, в мгновение слетела.
– Прошу извинения. Великодушно простите. Я, кажется, вас напугал. Это было маленькая не совсем уместная шутка. Но, всё-таки, ты разве не ведьма и тебе не тысячу лет?
– Я не ведьма… Я пенсионерка. Бывшая колхозница.
– Почему же другим является нечисть: черти, ведьмы, приведения, и даже владыка темного царства, предлагают сделки, (примеров тому немало) – мне достаются отбросы и остатки, нелепица. Кабы в самом деле ты была из мира теней… Не бойся меня: на твой взгляд я немножко странен – это ерунда, ведь у каждого свои причуды. Как мне хочется встретить живое осязаемое существо – хранителя великих и чудесных тайн. Я бы отдал все, что у меня есть: голову, душу, эту классную дублёнку, невзирая на лютый мороз. О, я многое хочу изведать, объять взглядом пространство времени.
«Во всём мне хочется дойти
До самой сути:
В работе, поисках пути, сердечной смуте..
До сущности протекших дней,
До их причины.
До оснований, до корней,
До сердцевины.
Всё время схватывая нить
Судеб, событий,
Жить, думать, чувствовать, любтить,
Свершать открытья.[3 - Б. Пастернак]
Юноша перевел дыхание и продолжил:
– Чу, воплотитесь силы потусторонние. Случись так, ты – лучший вариант для воплощения!
– Никакая я не ведьма, и никогда мне ею не быть. Нечего мне на себя напраслину возводить. Я пенсионерка, бывшая колхозница, – твердила уязвлённая старуха.
– Это, всего лишь твое внешнее лицо. Известно, как у любого тела есть лицо и задница, так у души есть внешность и изнанка. Та изнанка, которую многие тщательно скрывают, в отличие от меня. Показывай-ка и ты, что ты скрываешь?
– Ничего, ничего я не скрываю, – быстро проговорила старуха.
Юноша приметил испуг и воодушевился.
– Ты упорствуешь! Напрасно. Ты умопомрачительно стара и точно направилась в музей этнографии, чтобы застыть там навечно, среди прочих восковых фигур. Не поверю, чтобы ты не думала о конечной черте, за которой иная жизнь. Призрак в белом саване должен быть твоим частым гостем. В полуночный час он зримее, он уже хлопочет тебе место в своем таинственном мире. Он ведет с тобой переговоры и приоткрывает завесу, эдакую маленькую щелочку, в мир другой по сути, где живут и здравствуют тени умерших. Скажи, старый мудрый человек, доведен ли до твоего сведения один из постулатов вечности, вечности равной для всех? Скажи, что царит за порогом земной жизни: блаженный почтенный покой? Тени умерших создают питательную силу нашего бренного мира? Все миры подвластны тлению, равно особой метаморфозе – и ты, прожив там какую-то новую жизнь, наделенную новым смыслом, либо снова возвращаешься к нам и воплощаешься, реализуешься лучшим образом, либо переходишь в мир еще выше, отдаленнее, противоположнее, совершеннее. А вдруг из наших душ зиждется галактическая праэнергия: вспыхивают звезды и первородная космическая энергия начинает новый путь самопознания и самоусовершенствования на ступень выше. А что, если, умирая, вы присутствуете во всем как воздух, как стихия разнополюсных сил, бесконечно творя и разрушая земную обитель, а мы – куклы, орудия, игрушки в ваших трансформированных руках. Что нас ждет?… Слыхала ли ты об энтропии? Есть энтропия изолированной физической системы, есть энтропия замкнутого сообщества, энтропия социума… Ладно, это слишком мудрено, но ты такая старая, хоть что-то должна знать. Я никогда не смогу поверить, что живем мы семьдесят-девяносто лет, что со смертью ставится жирная точка, тело весело поедается червями и микробами, размывается грунтовыми водами, а душа – это бред поэтов, искателей мистического, искателей неведомого. Я не верю! Законы материального мира этого объяснить не могут. Скажи мне что-нибудь. Почему молчишь? Посвяти меня в тайну, у края которой ты стоишь.
– Ничего я не знаю, паря. Я пенсионерка, бывшая колхозница. Я иду домой. Непонятны мне твои талмуды.
Юноша сразу как-то сник, отступил от старухи на шаг, нахмурился, спросил:
– Пенсионерка говоришь?
Старуха с живостью кивнула.
– Чего же ты тут делаешь? Все благоразумные люди, тем более пенсионерки и бывшие колхозницы, сидят по домам, отдыхая, кто – после трудового дня, кто – после трудовой жизни. Смотрят развлекательные передачи, сериалы, ток-шоу. Прихлебывают чай с лимоном и сладкой ванильной булочкой, или что-то около этого, сообразно финансовым возможностям.
