Прощание славянки

Посла проблема обнищания и истощения волновала мало, поскольку он услышал то, что так хотел услышать. Англии в числе возможных участников войны не было…

Глава III. Вызов

Если называть вещи своими именами, то венский ультиматум являл собой самый настоящий вызов.

Сербский регент королевич Александр именно так его и воспринял и 24 июля прислал Николаю II телеграмму.

«Вчера вечером, – писал он, – австро-венгерское правительство передало сербскому правительству ноту относительно покушения в Сараеве.

Сербия в сознании своих международных обязательств заявила с первых дней ужасного преступления, что она осуждает это злодеяние и готова открыть следствие на своей территории в том случае, если дело, которое ведется австро-венгерскими властями, докажет соучастие некоторых ее подданных.

Но требования, заключенные в ноте австро-венгерского правительства, несовместимы с достоинством Сербии как независимого государства и излишне для нее унизительны.

Требуется, между прочим, в категорической форме от нас декларация правительства в официальной газете, приказ короля по армии, в котором мы осуждали бы враждебный дух против Австро-Венгрии и вместе с тем высказали бы себе самим упреки за преступное попустительство по отношению к коварным проискам, далее нам ставят условием присутствие австро-венгерских чиновников в Сербии как для совместного участия с нашими в следствии, так и для наблюдения за выполнением остальных мероприятий, указанных в ноте.

Нам дают 48-часовой срок для принятия всего, в противном случае австро-венгерская миссия выедет из Белграда.

Мы готовы принять те требования Австро-Венгрии, которые совместимы с положением независимого государства, а также и те, кои ваше величество, по ознакомлении с ними, посоветуете нам принять; мы строго накажем всех тех, участие коих в покушении будет доказано.

Среди условий находятся и такие, которые требуют перемен в нашем законодательстве, и для сего нам необходимо время.

Срок назначен слишком краткий.

Австро-венгерская армия сосредоточивается около нашей границы и может нас атаковать по истечении срока. Мы не можем защищаться.

Посему молим Ваше Величество оказать нам помощь возможно скорее.

Ваше Величество дало нам столько доказательств своего драгоценного благоволения, и мы твердо надеемся, что этот призыв найдет отклик в его славянском и благородном сердце.

Я являюсь выразителем чувств сербского народа, который в эти трудные времена молит Ваше Величество принять участие в судьбах Сербии».

Теперь уже не скажет никто, о чем думал в ту минуту русский царь.

О престиже страны, о своем слове, данном сербам еще год назад, или о том, что война в любом случае неизбежна.

Но участие в судьбе Сербии он принять решил.

Сложно сказать, беспокоила ли в той же мере судьба Сербии министра иностранных дел России Сазонова, который ознакомился с ультиматумом в ночь на 24 июля, но едва появившись утром в министерстве, он воскликнул:

– Это европейская война!

«Злая воля, – писал он в своих мемуарах, – неумолимо сквозила из каждой строки этого единственного в своем роде документа».

Конечно, в Вене, прекрасно знали, какое впечатление разрыв с Сербией должен был произвести на русское правительство и на русское общественное мнение.

Для его смягчения австро-венгерскому послу было поручено передать в момент передачи текста ультиматума русскому министру иностранных дел «уверения в отсутствии каких бы то ни было намерений его правительства присоединить части сербской территории или посягнуть на суверенные права Сербии».

Однако тот смог выполнить приказ Вены только на следующий день, когда Сазонов ознакомился с ультиматумом.

Именно поэтому все прозвучавшие из уст посла уверения казались ему странными по той простой причине, что весь ультиматум, по его мнению, был «возмутительным посягательством на политическую независимость Сербии, и поэтому австрийские обещания не заслуживали никакого внимания».

Особенно если учесть то, что говорилось в австро-венгерском Совете министров 7 июля 1914 года относительно территориальной неприкосновенности Сербии и ее независимости.

«Затем, – сообщает сборник австро-венгерских дипломатических актов от 1919 года о событиях того дня, – началось обсуждение целей военного выступления против Сербии, причем было принято мнение венгерского председателя совета министров (гр. Тиссы), что Сербия, хотя и уменьшенная территориально, все же, из уважения к России, не должна быть окончательно уничтожена».

Министр-президент Цислейтании (так называлась одна из составных частей монархии Австро-Венгрии, подконтрольная австрийской имперской короне) граф Карл фон Штюркг отмечает, что было бы также желательно, чтобы династия Кара-Георгиевичей была удалена и сербская корона отдана европейскому государю и, равным образом, была установлена некоторая зависимость уменьшенной Сербии, в военном отношении, от двуединой монархии».

Вот так всего две недели назад в Вене воспринимали независимость Сербии и ее территориальную неприкосновенность.

«У меня, – писал Сазонов, – не было основания скрывать от графа Сапари мое впечатление, и я сказал ему, что я не сомневался, что Австро-Венгрия искала войны с Сербией и что для этого она сжигала за собой все мосты, предъявляя неприемлемые требования.

Я прибавил, что своим образом действий она вызывала европейский пожар».

Затем Сазонов попросил посла Бьюкенена прибыть во французское посольство для трехсторонних переговоров.

Во французском посольстве русский министр почеркнул, что Австрия никогда бы не предъявила столь дерзкого ультиматума Сербии, если бы не была уверена заранее в одобрении и поддержке Германии.

Затем он обратился к западным послам:

– Может ли Россия рассчитывать на поддержку ее партнеров в Тройственном Согласии?

Посол Франции М.Палеолог Франции ответил утвердительно.

Посол Бьюкенен не был столь однозначен.

В три часа пополудни западные послы снова встретились с Сазоновым, который обрушился на Пурталеса с обвинениями в агрессии.

Не найдя более весомого аргумента, тот упрекнул русских в том, что они не любят Австрии.

– А за что мы должны ее любить? – удивленно воскликнул Сазонов. – Ее император был обязан русским войскам своей короной, полученной после вступления русских в Венгрию в 1849 году. Однако вместо благодарности Австрия заняла враждебную России позицию в ходе войны России с Западом в 1855 году, аннексировав без согласования с Россией Боснию и Герцеговину в 1908 году!

Высокие договаривающиеся стороны так и не смогли придти к единому мнению и на этой минорной ноте расстались.

Понимая всю призрачность своих устремлений, Сазонов, тем не менее, попытался выиграть время и обратился в Вену с просьбой продлить 48-часовой срок ультиматума.

Однако ему было в этом отказано без объяснения причин.

В Берлине точно такая же просьба Сазонова тоже не получила поддержки.

– Я, – сказал сербскому посланнику министр, – не вижу возможности дать вашему правительству лучшего, в практическом отношении, совета, чем принять австрийские требования, за исключением тех, которые касаются суверенных прав Сербии, каковыми, очевидно, ни одно правительство, не желающее променять свою независимость на положение вассального государства, не могло поступиться.

Затем министр дал в Белград телеграмму с теми же предложениями.

Сазонов очень надеялся на премьер-министра Пашича, которого считал достаточно решительным и мудрым человеком.

По его словам, «никакой другой министр, не имеющий в Европе положения Пашича и не пользующийся его авторитетом в своей стране, никогда не мог бы провести».

Как и ожидал Сазонов, Пашич оказался на высоте «страшного по своей ответственности положения» и согласился принести жертву, которая, как, во всяком случае, думали в России, могла «спасти его родину от скорой расправы».

В тот же день в Елагином дворце состоялось заседание Совета министров.

Сазонов изложил ход переговоров, вызванных вручением накануне Австро-Венгрией угрожающей ноты Сербии.

Совет министров одобрил предложение министра иностранных дел вместе с другими державами просить Австрию продлить указанный ею срок для ответа Сербии и посоветовать Сербии не принимать боя с австро-венгерскими войсками.

Вместе с тем, была принципиально решена мобилизация 4-х военных округов (Одесского, Киевского, Московского и Казанского), а также обоих флотов (Черноморского и Балтийского).

При этом было обращено внимание на то, чтобы всякие военные подготовления были бы ясно направлены исключительно на случай столкновения с Австро- Венгрией, и не могли быть истолкованы как недружелюбные действия против Германии.

После заседания совета министров состоялось свидание С. Д. Сазонова с сербским посланником, во время которого министр преподал посланнику советы крайней умеренности в отношении ответа сербского правительства на австрийскую ноту.

В 7 часов к министру иностранных дел приехал германский посол.

Он пытался оправдать образ действий Австрии, ссылаясь на то, что следствием по Сараевскому убийству, будто бы, добыты данные, устанавливающие вину сербского правительства.

Кроме того, он старался доказать правильность австрийского выступления необходимостью ограждения «монархического принципа».

Сазонов осудил действие венского кабинета и настаивал на неприемлемости для Сербии врученной ей ноты.

Говорил он и о неуважении к великим державам, выразившемся в том, что Австро-Венгрия, обратившись к ним, вместе с тем поставила столь короткий срок исполнению своих требований Сербией, что не дала возможности державам рассмотреть дело и дать своевременно свой отзыв.

Сазонов просил посла сделать все возможное, дабы побудить Берлин миротворчески воздействовать на австрийцев.

Надо ли говорить, что тот с величайшей готовностью откликнулся на просьбу министра и обещал сделать все от него зависящее.

Видевшие графа Пурталеса по выходе его от министра свидетельствуют, что он был весьма взволнован.

Он не скрывал, что твердая решимость министра дать австрийским требованиям отпор произвели на него сильное впечатление.

Посол Германии в Лондоне Лихновский назвал впечатление, произведенное в Англии ультиматумом, «ошеломляющим».

Однако вступать в игру Лондон не спешил.

Как это сейчас не покажется странным, но у англичан летом 1914 года были понятные только им основания надеяться на то, что они останутся в стороне от европейского конфликта.

Принятое восемью годами ранее так называемое «моральное обязательство» сэра Эдварда Грея не имело прямого касательства к событиям на Балканах.

Англия обязалась защищать независимость Бельгии на континенте.

После убийства эрцгерцога Фердинанда в Лондоне не видели никакой связи между сараевским убийством и неприкосновенностью бельгийских границ.

Именно поэтому у Черчилля не было предчувствия, что происходит необратимое и что спор между Веной и Белградом столкнет две коалиции.

«Для сохранения британских интересов на континенте, – писал он Грею 22 июля 1914 года, – Вы должны в своей дипломатии пройти два этапа.

Во-первых, Вы должны постараться предотвратить конфликт между Австрией и Россией.

Во-вторых, если на первом этапе мы потерпим неудачу, Вы обязаны предотвратить втягивание в конфликт Англии, Франции, Германии и Италии».

Судя по этим словам, Черчилль в любом случае предвидел длительные переговоры и все еще верил в возможность остановить начинавший свои страшные обороты маховик войны.

23 июля 1914 года Дэвид Ллойд-Джордж поделился с палатой общин своим мнением, что современная цивилизация выработала достаточно эффективные способы урегулирования международных споров, главным из которых является «здравый и хорошо организованный арбитраж».

24 июля на заседании Кабинета министров обсуждались ирландские проблемы.

Неожиданно для всех министр иностранных дел Э. Грей зачитал поступившую к нему ноту Австро-Венгрии сербскому правительству по поводу убийства наследника австро-венгерского престола.

Получив текст ультиматума утром 24 июля, Грей охарактеризовал его как «самый потрясающий документ, когда-либо посланный одним государством другому».

Оно и понятно.

Сербы ожидали ультиматума о наказании, а получили ультиматум, требующий полной сдачи – под руководством австрийских офицеров очистить страну от противников немцев.

Сам император Франц-Иосиф сказал, что «Россия никогда не примет его и будет большая война».

Глухой голос Грея завладел вниманием присутствующих.

Это была не нота – это был ультиматум, и при всей склонности Сербии разрешить конфликт было ясно, что ей трудно будет принять его.

«Европа, – написал Черчилль по этому поводу своей жене, Клементине, – трепещет, находясь на грани всеобщей войны. Австрийский ультиматум Сербии – это возмутительный документ».

Неприятно удивлен был и премьер-министр Англии Герберт Асквит, включивший Черчилля в свое правительство.

Выходец из простонародья (его отец торговал шерстью), он занялся политикой в 1886 году.

Асквит довольно быстро стал делать карьеру, чему очень способствовала его вторая жена, Марго Асквит.

Она была более честолюбива, чем ее муж, и постоянно толкала его к новым вершинам.

Асквит был известен как дамский угодник, да и сам признавал, что «питает некоторую слабость к обществу умных и красивых женщин».

В 1915 году этой «слабостью» была мисс Венеция Стенли, подруга его дочери.

За первые три месяца 1915 года он отправил ей 151 (!) письмо, и это несмотря на то, что общались почти ежедневно.

Когда же неверная Венеция вышла за его секретаря, Эдвина Монтегью, премьер пребывал в глубоком отчаянии.

После ознакомления с венским ультиматумом Асквит писал этой самой Венеции о том, что «австрийцы – самый глупый народ в Европе».

«Мы, – подчеркивал он, – в самом опасном за последние сорок лет положении».

Вечером того дня Черчилль ужинал с германским судовладельцем Альбертом Балиным.

Когда разговор коснулся австрийского ультиматума, немец спросил его:

– Что будет делать Англия, если Россия и Франция выступят против Австрии, а мы поддержим ее?

Черчилль воздержался от прямого ответа, но из его иносказаний можно было понять то, что в любом случае немцам надо избавиться от ложного представления, будто «Англия ничего не предпримет в этом случае».

– Опасность европейской войны, – сказал ему министр иностранных дел Англии Э.Грей, – сделалась бы непосредственной в случае вторжения Австрии в сербскую территорию…

Его австро-венгерскому коллеге, графу Менсдорфу, Грей заявил, что он «крайне беспокоится за сохранение мира между великими державами».

То же самое пришлось услышать австро-венгерским представителям в Париже и Риме.

Что же касается Грея, то он попросил Вену продлить срок ультиматума.

Как можно видеть, предостережений в тот день хватало, однако император Франц Иосиф, граф Берхтольд и генерал Конрад фон Гетцендорф не обратили на них никакого внимания.

Куда больше их беспокоило предупреждение их могущественного покровителя о том, что в случае дальнейшего промедления у него «может ослабнуть интерес к австро-венгерских делам».

Они хорошо помнили угрозу германского посла в Вене Чиршки.

– Германия, – заявил он сразу же после возникновения конфликта, – будет считать дальнейшие задержки переговоров с Сербией признанием с нашей стороны слабости, что нанесет ущерб нашей позиции в Тройственном союзе и окажет влияние на будущую политику Германии…

Да и потом Берлин торопил Вену выступить с ультиматумом «без задержки», как писал министр иностранных дел фон Ягов австрийскому послу в Берлине 9 июля.

Еще через три дня он потребовал от австрийского министра иностранных дел Берхтольда «быстрой акции».

– Германия, – заявил он, – не понимает причин задержки Австро-Венгрии!

И теперь руководители Австро-Венгрии даже при всем желании не смогли бы свернуть с того самого пути, на который они стали при поощрении Германии и который должен был привести Австро-Венгрию к прежней славе и могуществу.

Именно поэтому невольно поддавшийся всеобщей эйфории император Франц-Иосиф и писал своему союзнику немецкому кайзеру Вильгельму:

– Я намерен устранить Сербию с политической арены, поскольку именно в ней корень зла. Но я не агрессор, я всего лишь жажду справедливости. Поэтому Сербии будет предъявлен ультиматум…

В это связи нельзя не сказать и вот еще о чем.

Рассказывая об Австро-Венгрии, мы больше говорили об императоре Австрии, ее премьер-министре и начальнике Генерального штаба.

При этом как-то само собой венгерские лидеры уходили в тень.

А ведь один из них, возможно, самый яркий, граф Иштван Тиса был единственным политиком, кто мужественно боролся против охватившего всю австро-венгерскую верхушку военного психоза, был венгерский премьер граф Иштван Тиса.

По иронии судьбы он оказался единственным, кто поплатился жизнью за развязанную мировую войну.

Его убили восставшие солдаты в Будапеште в ноябре 1918 годав, поскольку именно он в течение четырех лет, полных страданий и бедствий для всей Европы, символизировал в глазах масс войну.

Тиса был последователен в мыслях и непреклонен в поступках. Во всяком случае, до определенного момента.

Эти личные качества сделали его истинной главой военной партии в Австро-Венгрии, самым решительным из ее военных и политических деятелей сторонником продолжения войны до конца и союза с кайзеровской Германией. За это он и поплатился своей жизнью.

Тиса стал неодолимым препятствием на пути всех, кто был готов ради спасения Монархии пойти на сепаратный мир за спиной германского союзника, сделавшись главной мишенью яростных атак либерально-демократической и пацифистской оппозиции в самой Венгрии.

Новый император Карл, едва получив корону Святого Иштвана из рук самого Тисы, поспешил избавиться именно от непреклонного венгерского премьера.

Демонстрируя последовательную приверженность линии на продолжение бесперспективной войны, в успешное завершение которой сам никогда не верил, Тиса на следующий день после своей отставки отправился на фронт, где в Италии командовал дебреценским полком венгерских гусар.

Тиса ясно сознавал, что эта война ничего хорошего не сулит ни Монархии, ни Венгрии.

Успех и неудача в равной мере страшили его: победа привела бы к усилению централизаторских устремлений венской камарильи, радикальному нарушению дуалистического равновесия и, как следствие, кардинальному падению позиций своей страны в империи, поражение угрожало ее целостности.

Он, как и вся венгерская политическая элита, преследуюя свои собственные интересы, решительно выступал против любых новых территориальных приобретений как для Венгрии, так и для Австрии.

На исторических Коронных советах июля 1914 года Тиса категорически возражал против захвата сербских территорий.

Тиса был возмущен террористическим актом в Сараево, несмотря на его всем известную личную неприязнь к жертве покушения.

Еще больше его встревожила обстановка в Вене, куда он прибыл 1 июля, где царила атмосфера паники, психоза, воинственности, охватившая военное и политическое руководство империи.

В целом в империи весть об убийстве была воспринята спокойно.

По свидетельству очевидцев, Вена продолжала веселиться, а в парках и ресторанах гремела музыка,

О Венгрии, которая имела все основания опасаться как раз прихода к власти покойного кронпринца, и говорить не приходится.

Но, как мы уже знаем, в правящих кругах империи царили совсем иные настроения.

Конрад воспринял убийство наследника престола «как объявление Сербией войны Австро-Венгрии, на которое ответ мог быть только один – война».

К военному решению склонялся и Берхтольд.

В самом начале июльского кризиса Тиса испытывал сильнейшее давление со стороны своего парламента, требовавшего энергичных действий против Сербии.

Но он не только продолжал твердо отстаивать собственную позицию, но и всячески пытался успокоить оппозицию и венгерскую общественность, возмущенную попустительством властей соседнего государства международному терроризму.

В противоположность большинству австро-венгерских лидеров он давно пришел к убеждению, что конфликт с Сербией, неминуемо приведет к войне с Россией.

После Сараево на этот счет у него не осталось никаких иллюзий, и он всеми силами противился сербскому ультиматуму.

И отнюдь не ради целостности и сохранности Сербского королевства, а во избежание катастрофического для Монархии и собственной страны вооруженного конфликта с могучей, несмотря ни на что, Россией.

Именно поэтому Тиса, как мог, пытался удержать министра иностранных дел, графа Берхтольда, от рокового шага.

Он указывал на «отсутствие достаточных оснований для привлечения к ответственности Сербии», на неблагоприятную международную обстановку и соотношения сил с точки зрения интересов Монархии.

«Сербскому правительству, – не уставал повторять он, – надо дать время, чтобы доказать ему свою лояльность».

Однако под мощным давлением императора и его воинствнно настроенного окружения к середине июля Тиса радикально изменил свою позицию.

В результате на решающем заседании коронного совета под председательством Франца Иосифа Тиса дал свое согласие на войну.

Многие историки считают, что радикальная перемена в позиции главы венгерского правительства от мира к войне произошла после его встреч с настроенным крайне воинственно кайзером и послом Германии в Вене фон Чиршки.

По мнению ряда венгерских ученых, главной причиной перехода Тисы на позицию партии войны была уверенность в том, что удастся привлечь на сторону Центральных держав Болгарию с тем, чтобы держать в узде колеблющуюся союзницу Румынию.

Кроме того, германское правительство, располагавшее действенными рычагами давления на Бухарест, заверило Вену и Будапешт в том, что Румыния останется нейтральной, а если и вступит в войну, то на стороне Центральных держав.

Это имело весьма важное значение, поскольку, снималась угроза нападения Румынии в тыл австро-венгерской армии и отпадала опасность вторжения румынских войск в Трансильванию.

Конечно, это был аргумент, но считать его главной причиной все-таки вряд ли возможно.

Будучи государственным деятелем имперского масштаба, Тиса в своих решениях никогда не исходил из узко венгерских национальных интересов.

Он прекрасно понимал, что и эти интересы, и само существование Венгрии неразрывно связаны с благополучием Монархии и ее отношениями с Германией.

По большому счету вопрос для него стоял: или-или.

Процветает Монархия – процветает Венгрия, хиреет Монархия – слабеет Венгрия.

Именно поэтому венгерский биограф Тисы, историк Ф. Пелёшкеи, полагал, что «вера в материальную, военную и духовную мощь Германии была и осталась самым слабым пунктом его внешнеполитической концепции, и со свойственной ему последовательностью он оставался ей верным до конца».

Многие исследователи считают, что единодушное выступление венгерской оппозиции и общественности в пользу решительных действий против Сербии сыграло свою роль в переходе главы венгерского кабинета на позиции военной партии.

Тиса склонился перед волей глубоко почитаемого им престарелого и многоопытного монарха.

За день до решающего заседания коронного совета Тиса получил послание императора-короля, в котором тот сообщал, что «придает важное значение тому, чтобы как можно скорее было устранено различие во взглядах» между венгерским премьером и другими участниками заседания.

Приняв решение, Тиса проводил политику войны решительно, целеустремленно, без всяких колебаний.

Он стал одним из соавторов сербского ультиматума, составленного графом Форгачом, положившего начало цепной реакции объявления войны.

Меньше, чем через год, Франц Иосиф предложил Тисе пост министра иностранных дел империи.

Тот вежливо отклонил лестное предложение.

– Влиять на иностранные дела, – объяснил он, – позволяет мне и нынешний мой пост из Будапешта, но покинуть Будапешт означало бы для меня уйти из венгерской политической жизни. Осуществление моих планов и их завершение важно и с точки зрения консолидации международных позиций Монархии…

В преемники Берхтольда Тиса предложил своего близкого соратника Иштвана Буриана, который и возглавил внешнеполитическое ведомство империи на Бальхаузплац.

В манифесте, обнародованном в день начала войны с Сербией, император-король взял на себя лично всю ответственность за предпринятый шаг.

– Я, – заявил он, – все взвесил, я все обдумал!

Как покажет жизнь, несмотря на свой 60-летний опыт царствования, в целом благополучного, благодаря осмотрительности самого монарха, Франц Иосиф обдумал и взвесил далеко не все.