Present Continuous

Желание исправить эту чудовищную несправедливость и жестокость наполняло его и становилось целью жизни, пусть даже ценой собственной жизни. Но как это сделать? Очевидно, необходима встреча с Бескрылым, но где он, как его найти? Двабогатыря яростно продолжал прорубать дорогу, но мысли были только о том, как спасти Вишню, как хотя бы попытаться спасти эту чудесную добрую девочку, которая сегодня пришла раньше, чем обычно. Поставив воду и еду на белый платок, Вишня сказала:

– Завтра мне исполнится тринадцать лет. Я уже видела черных змей в саду. Я пришла проститься.

И в эту самую секунду Двабогатыря понял, что надо делать и делать немедленно. Жестами он стал объяснять девочке, что ему надо срочно вниз, а она должна ждать его возвращения. И когда Двабогатыря убедился, что Вишня поняла его правильно, он быстро побежал вниз, к дому прапорщика Скарабея. У калитки свернул влево, к старым проросшим травой и мхом доскам, и с силой рванул их вверх. Десятки черных шипящих гадюк вскинулись угрожающе и приготовились к бою. Двабогатыря с диким криком вступил в самую гущу и руками стал хватать и разрывать черные смертоносные щупальца. Гадюки изворачивались, вонзали свои зубы и вгоняли яд в руки и ноги юноши. Ярость на ярость! Смерть на смерть! Разорванные половинки в последних конвульсиях тоже стремились впиться в белое тело. Двабогатыря в неистовстве продолжал топтать, рвать руками и зубами черных гадов и остановился, только когда увидел, что кроваво кишащее черное месиво затихло и застыло. Изнеможенный и опустошенный, искусанный и пропитанный ядом, Двабогатыря устало опустился на землю и посмотрел на небо. Бескрылый не заставил себя ждать долго. Появившись внезапно на поле боя, он брезгливо посмотрел на рваные красные обрубки, потом перевел свой тяжелый взгляд на Двабогатыря и спросил:

– Зачем звал?

Двабогатыря медленно с трудом шевелил онемевшим языком.

– Девочка Вишня должна жить. Возьми мою жизнь.

– Я не могу взять твою жизнь. Мы не с одного корабля. Да и не нужна мне твоя жизнь.

– Девочка Вишня должна жить, – теряя последние силы, повторил Двабогатыря, – проси чего хочешь.

– Хорошо, – усмехнулся Бескрылый. – Девочка Вишня будет жить и будет жить долго, обещаю. Но только одно условие: ты прекращаешь строить дорогу к башне Одинокого. Согласен?

– Согласен, – выдохнул Двабогатыря.

– Ты сегодня же исчезнешь из Селяны. Согласен?

– Согласен, – прошептал юноша и потерял сознание.

Бескрылый опустился на мертвое дерево рядом, закрыл глаза и устало стал не понимать. Не понимать, что происходит все-таки с людьми, почему все страшно переплелось и смешалось в мире тех, чье недавнее появление не вызывало никаких тревог и опасений. Казалось, Хаконский договор внесет ясность, понимание и порядок в души людей. Всемогущие боги и дьяволы со Второго корабля будут тщательно следить за кровавым равновесием: вот добро, вот зло; вот черное знамя, а вот белое! Выходи в чистое поле на честную битву. Сегодня – ты, завтра – я. Но все чаще в человеческой жизни случается непонятное и необъяснимое: душа вдруг принимает и бога, и дьявола и сама уже становится полем битвы. При этом почему-то изгнание дьявола обставляется театрально-красочно, изгнание же бога из человеческой души происходит тихо и незаметно. «Ладно, мы, бесы, не гордые, – усмехнулся Бескрылый. – Да и дело не в этом. А в том, что человек, как и мы, начинает постепенно понимать, что есть неизвестная сила Первого корабля, скрытая пока и неописуемая. Но предчувствие ее огромности и непременности уже разносит по Земле неутомимый Лоренцо».

От Бескрылого исходила настолько явственная усталость и растерянность, что вышедший из калитки прапорщик Скарабей не стал, как обычно, сразу же стрелять в ненавистного дьявола, а просто сел рядом и занялся многократным переводом непонимающего взгляда с бесчувственного Двабогатыря под ногами на молчаливого Бескрылого. Потом спросил:

– Где Вишня?

– Не знаю, – пожал плечами Бескрылый. – Здесь ее не было.

Но стала заметна вдруг маленькая фигурка летящей вниз девочки. Вишня умело облетала зубастые скалы и колючие кустарники и скоро, сложив прелестные крылышки, подбежала к отцу и обняла его. Бескрылый с любопытством стал рассматривать ее: «Ну вот что скрыто в этой Вишне? – продолжал непонимать дьявол. – В чем ее тайна? Почему этот убогий готов отказаться от главного дела своей жизни, да и от самой жизни ради этой обычной девчонки? И почему отец этой самой девчонки – родной отец! – готов пожертвовать ею, только чтоб не сражаться на моей стороне? Кто эти люди? Ведь это же очевидно, что эти двое сильнее и меня и Одинокого… Откуда они?»

– Поговори со мной, Скарабей, – выдохнул вдруг Бескрылый, – поговори, очень тебя прошу. Ведь ты же знаешь, что Одинокий обманывает людей. Красиво, вкусно, но обманывает, а люди продолжают идти к нему.

– Любая правда, требующая, чтобы ее защищали с мечом в руках и проливали свою или чужую кровь, – глядя прямо в глаза дьяволу начал Скарабей, – неизбежно превращается в ложь. Но самое печальное заключается в том, что как только начинают рубить твоих детей (рубите всех), ты хватаешься за меч и вчерашняя ложь быстренько превращается обратно в правду и призывает тебя к новой праведной битве. И так уже тысячи лет. Вчера меня звал Одинокий, сегодня – ты. Мы, люди, – всего лишь хворост для ритуальных костров ваших странных идей о счастье и справедливости. Разве не об этом твой договор с Одиноким там, в горах Хаконы? Круговорот? Но неужели вы думаете, что только эта девочка из Селян знает вашу грязную тайну, и никто больше? Вы забыли о Первом корабле? Вы забыли, о чем просила вас Неборека?

После недолгого молчания Бескрылый поднял голову и тихо спросил:

– В чем же тогда твоя правда, Скарабей, и где она?

– Ответив на этот вопрос, я бы стал одним из вас, что совершенно недопустимо для меня. Кто говорит, что знает ответ, тот врет – вот моя правда.

– Ты хочешь нашей смерти? Ты знаешь, что произойдет здесь, на Земле, если нас не будет?

– Я не знаю, как будет, но ты все время забываешь, Бескрылый, что я с Первого корабля, и я помню, как все на Земле было до вашего появления. Да вы и сами все видели, когда впервые оказались здесь. Что касается убийства, так вы сами друг друга убьете, если не потушите разожженные вами костры.

Вишня тем временем присела к лежащему юноше и маленькой ручкой стала гладить его лицо и приговаривать свои детские непонятки.

– Принеси ему воды, – сказал Скарабей и, проводив дочку теплым взглядом, спросил: – Когда собираешься убить ее?

Бескрылый медленно покачал головой.

– Я не буду убивать твою дочь, Скарабей. Девочка Вишня будет жить. Будет жить долго.

Бескрылый встал, встряхнулся, сбросил с себя облепившие человечьи слабости и уже привычным жестким голосом произнес:

– Пока ты не примешь мое предложение, Скарабей, все твои дети будут умирать, все, кроме дочки по имени Вишня. Этот человек, – он кивнул на бездыханного Двабогатыря, – попросил за нее. И я согласился.

И в эту секунду раздался звон разбившейся чашки с водой. Вишня стояла за спиной Бескрылого и все слышала.

Яичница во Вселенной

За окном было видно, как крупные хлопья снега струятся вверх, к небу, туда, в небесные лазареты, исполняя последнее желание быть увиденными. Снежинки нежно опускались в открытые глаза порубленных мальчиков и не таяли.

Линга знала, что снег падает вверх только после очередной битвы, и всегда, чтобы не волноваться, сразу же летела к Одинокому. Вот и сейчас она стала торопливо собирать сумку, изредка поглядывая на белые тревожности за окном. Закончив сборы, она вышла на балкон, расправила крылья и…

– И куда это мы собрались в такую метель, – остановил её голос Одинокого, – да ещё с таким животом?

Голос предательски покинул Лингу, и отвечать пришлось взгляду:

– К тебе.

– Убедиться, что я жив?

На помощь взгляду пришёл кивок:

– Да.

– Убедилась?

– Да.

– Ну если так, то могу я рассчитывать на чашку чая?

К взгляду и кивку присоединилась счастливая улыбка.

– Можешь! – а тут и голос-трус вернулся. – Тебе какого чая?

– Горячего, – мечтательно выдохнул Одинокий, плюхнулся на диван, завалился набок и заснул.

Линга осторожно накрыла его, подложила подушку и вдруг вспомнила, как в ту страшную ночь отрезанных крыльев она сумела долететь до Башни, и Одинокий встретил её безумные страхи и слёзы, и успокоил их, и согрел их. Засыпая тогда под тёплым одеялом, она ещё вздрагивала от пережитого ужаса, но уже понимала, что спасена.

«Зачем? Кому нужны эти ужасные ночи? Зачем эти битвы? – думала она. – Почему уже тысячи лет в них нет победителя? Зачем и, главное, за что он сражается с Бескрылым? И что изменилось? Вон за окном белые бабочки всё также летят вверх…»

– Не с Бескрылым я сражаюсь, – спокойно сказал проснувшийся Бог, – не с Бескрылым.

– Ведь тебя же могут убить, – продолжала искренне не понимать Линга. – Как же тогда твоя Башня, крылья, люди? Ты же обещал, в конце концов!

– Я никому ничего не обещал.

– Ну как же? Ведь в книгах написано…

– Что-то я не припомню, чтоб кто-то из наших писал книги. Мы многое можем и умеем, но книги?.. Боги не пишут книги. Книги пишут люди. Не всему, что пишут люди, нужно верить.

– Ну подожди, подожди. А как же Библия, Коран, другие священные книги? Чему тогда верить? Как выбирать тогда?

– Книг много, – согласился Одинокий, правда, дошли только книги Второго корабля. Но ты должна верить своему сердцу, услышать его и понять. А книга сама выберет тебя, не мы выбираем их. Это уже будет только твоя книга и что в ней написано, будешь понимать только ты. У святости не может быть тиража.

– Нет, я всё равно не понимаю. Люди пишут, что нет тебя, что ты не существуешь. Наука, ученые, атомы там разные, материи, открытия. Зачем мне читать всё это, если я знаю, что ты есть? Вот ты сидишь сейчас передо мной, я даже коснуться тебя рукой могу, погладить, пожалеть. Зачем?

– Да-да, – замечтался задумчиво Одинокий, – это было бы здорово – погладить и пожалеть, но, увы, невозможно. А что касается ваших ученых и их открытий, то это просто малыши в песочнице.

– Какие малыши? – не поняла Линга.

– Обыкновенные малыши из детского сада. Представь: пришёл к ним воспитатель, высыпал гору игрушек, конструкторов всяких. Играйте, дети. Вот они и играют: изобретают, складывают, строят, пыхтят от усердия, куличики там всякие, секретики. У белобрысого Очкарика всё складно получается, а Ушастик никак понять не может, что к чему. Бурлит все в песочнице, строится, восторгается, плачет, и к обеду, в конце концов, превращается в чудо-городок. Только все чудеса этого городка кажутся великими и значимыми только для четырехлетних карапузов. Так и наука ваша – игры в песочнице, а учёные – карапузы забавные. Пытаться помочь вам осознать этот, прискорбный для вашей гордыни факт, еще трудней, пожалуй, чем убедить вас в том, что на Солнце по вечерам пасутся кони.

– Какие кони? – напряглась Линга, – на Солнце нет никаких вечеров… их там просто не может быть… это противоречит всем законам физики…

– Жаль, – улыбнулся Одинокий, – жаль, что такие суровые законы. Непонятно, кому могли помешать пасущиеся по вечерам на Солнце кони?

– Представляю, что бы сейчас тебе сказали Ньютон или Эйнштейн, ты бы такого от них услышал… – попыталась вступиться за науку девушка.

– А они уже давно всё сказали мне, в том числе и те, кого ты только что упомянула.

– И что же они сказали? – слегка обескуражилась Линга.

– Исаак и Альберт искренне поблагодарили меня, – простодушно ответил Одинокий.

– За что?

– За то, что я высыпал им мешок игрушек. Начинать– то всё равно рано или поздно надо, тут я с ними согласен. И еще одно, – продолжил Одинокий, – наука дает ответы на вопросы, но это неправильно. Истина – не в ответе, ответ всегда спорен и недолговечен. Над людьми, которые веками считали, что Земля плоская, смеются точно так же, как будут смеяться над теми, кто считает, что сейчас она круглая. Совсем скоро вам придется заново переписать учебники физики и математики. Еще забавней для меня, когда мне рассказывают сказки об эволюции. Девочка, я лично следил за раскраской зебр и попугаев в мастерских Небореки. Да, не всегда успевал – попробуй уследи, если каждый тогда хотел поучаствовать в создании мира. У кого-то получился лебедь, у кого-то – утконос, но старались все.

Девушке потребовалось минут пять, чтобы заново собрать разлетевшиеся мысли.

– Хорошо, – выдохнула она решительно. – Допустим, всё так, пусть песочница, пусть будет мешок, спасибо. Но ведь это только начало. Малыши вырастут. Песочница останется в детстве, и возьмутся за дело уже по-взрослому.

– Я тоже так думал, что будет именно так, – вздохнул Одинокий, – мы все так думали. Но будет всё по-другому. Опять появится какой-нибудь Карапуз, который вдруг с необъяснимым остервенением начнёт топтать и крушить всё то, что создавалось в песочнице. К нему присоединятся многие, и они уже не остановятся, пока не разрушат всё. Именно так тут у вас всё и происходит, у взрослых. Неборека дала вам уже две попытки. Увы, напрасно. Вам, людям, видимо, так и не суждено вырасти из песочницы.

– Значит, это правда, что у человечества нет будущего, – тихо не спросила Линга.

– Только вот не нужно ложной трагичности, – оживился вдруг Одинокий, – не верх ли лицемерия переживать за судьбу тех других, которые придут на смену вам? Откуда такая уверенность, что они заслуживают другой участи, что они лучше? Что ты знаешь о них? Да, у человечества нет будущего, как, впрочем, и у собачества, у волчества и даже, если хочешь, у свинячества, и у слонячества. Ни у кого его нет, но почему-то у вас, у людей, этот вопрос постоянно возникает. Вы же сами придумали смерть, аккуратно выбиваете ее дату на мраморных надгробьях, отмечаете регулярно. Дата твоей собственной смерти и есть дата смерти человечества. Ты когда-нибудь встречала табличку в лесу «Здесь закончилась жизнь старого серого зайца»? Нет, не встречала, конечно. Поэтому за судьбу зайчатества никто и не переживает. Не переживай за будущую судьбу человечества, поезжай лучше и поправь оградку на могиле тех, кого действительно знал и любил, а когда вернешься, позвони тем, кого давно не видел, и скажи, что пора встречаться…

– Как странно, – задумчиво пропела Линга, – Гражданинов тоже так говорил.

Одинокий, услышав о влюблённом мальчике, встревожился.

– Да, кстати, а где он сейчас?

– Сегодня сто двадцать седьмой день, как его забрал долг, – вздохнула Линга.

Печальная задумчивость Одинокого всё больше и больше заполняла погрустневшую комнату.

– Одинокий, – не выдержала наконец Линга, – скажи, зачем ты пришёл? Что случилось? Я же вижу, я чувствую. Правду скажи. Я справлюсь, я сильная, ты же знаешь. Это как-то связано с моим Гражданиновым?

«А действительно, – подумал Одинокий, – почему я не могу сказать ей правду, что Гражданинов скоро предаст её?»

– Он правда хороший, – сбивалась с дыхания Линга. – Я люблю его. Я не могу без него. И он меня любит, я знаю.

«…что он, этот её любимый, – не слышал её Одинокий, – лично отрежет ей крылья и будет спокойно наблюдать за её мучениями».

– Во мне ребёночек его, – заплакала Линга, – и ещё будет. Будет, будет. Нас будет четверо, вот увидишь.

«Почему же я не могу сказать ей, что в конце концов Гражданинов просто убьёт её. И забудет имя её. Забудет всё, что было связано с ней».

Одинокий ещё долго думал, в чём сила того, кто не даёт ему никакой возможности помочь этой пока ещё счастливой девушке избежать непереносимых страданий, жадно ожидающих уже за дверью.

«Почему он, Одинокий, знает ужасный приговор невиновной и ничего не может изменить? И если это так, то тогда перед кем ему, Великому и Всемогущему, встать на колени и просить прощения? Но мы поборемся за тебя, мы ещё поборемся за тебя, моя девочка», – стал возвращаться из своих тяжёл остей Одинокий.

– А где мой обещанный чай, да и перекусить бы не мешало.

– Да, да, я сейчас, – встрепенулась Линга, но вспомнив, что в холодильнике мёрзнут только три яйца и больше ничего нет, медленно опустилась на стул. Какой кошмар! Стыдобища!

– Отдохни, – погладил её по плечу Одинокий, – я всё сделаю сам.

Спустя минуту из скворчащей кухни раздался его громкий голос:

– Если вы, люди, допускаете, что Бог может управлять Вселенной, почему вы сомневаетесь в его умении поджарить яичницу?

Впервые за сто двадцать семь дней Линга улыбнулась.

Забытая мелодия

Мой полёт длиною в 30 лет летел в основном над Москвой, изредка отклоняясь в сторону бирюзовых морей, кружевных венеций и красных телефонных будок. На 25-летней высоте Гражданинов увидел маленькую прелестную девочку, спустя четыре года -, ещё одну. «Хочу, чтобы нас было четверо». Сверху было отчётливо видно, что счастье несёт цвет выстиранных марлевых пелёнок, парусами развешанных в маленькой кухне. Семейная белизна меняла оттенки, густела, иногда обиженно закрывалась тучами, но ненадолго. В бинокль можно было увидеть в первой комнате стопки потрёпанных школьных учебников, яркие детские платьица, ньюкидзонзеблок на честно выстоянных обоях, берёзкину Барби. Во второй комнате упивался своей удачной добытостью и многофункциональностью заграничный диван. Линга продолжала булькать новыми изобретениями, теперь уже слегка повзрослевшими под повзрослевший возраст. Датчик для поиска потерявшихся очков: хлопнул в ладошки -, и запикали они радостно в дальнем углу стола. Двуспальное одеяло, сшитое из двух разных, теплое: ей – не мерзнуть, легкое ему – не потеть. Комфортно обоим и все рядом, под одним одеялом, если что…

Под диваном по ночам шептались листья травы и грустило столетнее одиночество. Во время вечерних набегов чудесных девочек к ним ненадолго присоединялась Таня, плачущая по уронившемуся мячику и спустившийся с Луны Незнайка.

Была ещё кухня, единственное место для наваристых бесед и алкогольных экскурсий по Вселенной. Больше комнат не было. Жилищные условия условно улучшились лишь на 40-летней высоте. К этому времени Гражданинов сумел взлететь на верхний этаж университета, где его радовали роскошные виды на Москву.

Пролетая над опасным для мужчин районом 45-летия, Гражданинов вдруг услышал слабую мелодию. Он сразу вспомнил эту чудесную историю и улыбнулся.

Мы в это время были еще вместе, и то, что ночное пробуждение одного автоматически прерывало сон другого, было естественно и объяснимо.

– Что случилось? – просыпательно пробормотал я, обнаружив сидящую на кровати Лингу.

Пять тридцать утра.

– Что случилось? – потянулся я к своей девочке и получил внезапный отлуп.

– Тихо! Не мешай, – отвела она мою руку.

Та часть моего мозга, которая отвечает за обиду, очевидно, еще не проснулась, и я повторил вопрос.

– Ме-ло-дия, – медленно процедила Линга. – Я услышала во сне сказочную музыку. Я слышу ее до сих пор. Мне надо как-то записать ее. Помоги, – повернулась она ко мне, – помоги, пожалуйста. Она ускальзывает. О, как она прекрасна! Я могу напеть ее.

Ситуация прояснилась и потребовала от Гражданинова срочной работы окончательно проснувшихся мозгов. «Так, – думал он, – главное – освободить ее от всего ненужного». Ненужными были приготовление завтрака, разбудка детей, их кормежка и отводка в детский сад. Все это время Линга очень аккуратно передвигалась по комнате, умывалась, стараясь не расплескать таинственную мелодию, посланную ей союзом небесных композиторов. Перебрав всех друзей, Гражданинов обнаружил, что полное отсутствие нотной грамоты было одним из условий их общей дружбы. Что же делать?

– Надо ехать в патентное бюро, – медленно протянула Линга. – Там меня знают, там подскажут, что делать.

Усилие, с которым она пыталась сохранить внутри своей головы ночную мелодию, легко читалось на ее сосредоточенном лице. Через сорок минут такси высадило у дверей патентного бюро загадочно мурлыкающую девушку с каменным лицом и вспотевшего Гражданинова.

Лингиной знакомой инспекторши на работе не было, вместо нее на стуле обмякла огромная тетка в очках– батискафах.

– Что у вас? – мутно спросила она.

Линга попыталась сформулировать вопрос, но не смогла.

– Что у вас, женщина? – начала колыхаться масса на стуле.

– У меня музыка, – тихо сказала Линга. – Мне приснилась мелодия, – сказала и застыла в ожидании «ачеготысюдаприперлась? »

Но вместо приговора тетка достала с полки толстую папку, вытащила пачку бланков и велела заполнять.

– А что писать? – спросила Линга.

– Название, – сухо ответила та.

– Чего? – не поняла моя бедунька. – Название чего?

– Музыки твоей, чего-чего, – загрохотала тетка, – они сочиняют, а мне оформляй.

– Я не знаю, – пожала плечами Линга, с ужасом чувствуя, что мелодия начинает исчезать.

– Тогда запишем «Собачий вальс», – громко заявила тетка.

– Почему, – прошептала Линга, – почему… собачий?

Последние отзвуки волшебства еще жалобно перекликивались внутри, но ощущение пустоты уже почти полностью вытеснило ночную мелодию.

– Потому что все, что без названия, идет по номенклатуре «Собачий вальс».

Когда несчастная и заплаканная Линга вышла на улицу, Гражданинову стало жалко ее, и только обняв ее нежно и крепко, он сумел спрятать свои слезы. Так бывает, когда люди еще вместе.

Полёт продолжался, я уже почти забыл ужасную сцену на вышке и только одна лишь мысль продолжала беспокоить: почему Бескрылый спас меня, почему принял на себя огонь Скарабея, зачем отправил на встречу с каким-то таинственным незнакомцем из будущего и, главное, что означает фраза: «Вернёшься к Линге, если захочешь»? Если захочешь?

Пока Гражданинов летел, не занятые полётом мозги с гораздо большей скоростью обрабатывали кладовки с накопленной информацией с целью если не найти точные ответы, то хоть получить какую-то подсказку. Книги, газеты, цитаты, Босх, бесы, фильмы, доклады, разговоры, цитаты, музеи, Маркес, Париж, альбомы, письма, Уитмен, отели, мемуары, допросы, Фёдор Михайлович, школы, мать, книги, Скарабей, книги, книги, детство, Жестя, хариус, отец, Медео, Книга перемен, слеза, полковник, корабль дураков, Брейгель, Лоренцо Великолепный, капельница, велосипедная тоска, арбуз, кельты, листья травы, суета сует, wish you were here, пеленки, снег, могила, SOS, роза, Христос, лес, мысль, Св. Патрик, Селяна, бред, боль, след, предать, atomic, Флоренция, белый, крылья, без, кочегарка, смысл, Инга, нежить, галиматья, польская луна, марш, Москва, просить, жемчуг, чердак, ПВО, простить, Пасха, Арканы, Иртыш, зачем, крест, жук, space, Анисим, Оку-love-Ka, 8 нота, свинец, кони, радуга, солнце, музыка, Present Continuous, кто, нет, стоп… Пролетая над изрядно алкогольнопропитанной серединой своих сороковых, Гражданинов получил ответ. Древнехарлашаимская рукопись. Цитата: «…и принимаются и вчера, и сегодня, и завтра слова любви твоей к Отцу нашему, а пожалевший хоть раз Дьявола – сам становится Дьяволом». И вторая цитата из начала нашей «Present Continuous»: «Вдруг внутри меня стало стремительно зарождаться чувство необъяснимой жалости к этому Бескрылому, к его незавидному сундучьему заточению».

Вот внизу как раз луковки православные, кресты с гвоздиками, вот рухнуть бы Гражданинову на них, проткнуться насквозь да замертво, закончить историю и спасти Лингу.

А вот и блондинка незнакомая и притягательная внизу появилась м стала загадочно махать мне рукой: давай, ко мне опускайся…

Но я продолжал лететь.

Слезы плакали, капли капали

«Не дьявольское это дело – снимать проклятье, да еще к тому же свое собственное. И, главное, с кого? С маленькой дочки заклятого врага. Хорошо, что свидетелями унизительного унижения Бескрылого были только Скарабей и Двабогатыря. Девчонка не в счет – мало что понимает пока. Есть еще, правда, Одинокий, но от этого персонажа, к сожалению, ничего утаить нельзя. С другой стороны, – рассуждал Бескрылый, – другого выхода у меня просто не было. С такими темпами Двабогатыря мог закончить дорогу к Башне месяца через два-три. И что тогда? Если есть дорога, то люди непременно пойдут по ней. Не все и не сразу, но пойдут. И многие из них смогут наконец найти тогда то, что давно уже потеряли, они снова смогут увидеть Одинокого и задать ему вопросы, тревожившие их все это бездорожное время. И что самое страшное – они могут получить ответы. И все мои усилия тогда, – думал Бескрылый, – и Чугунья, и Ночь отрезанных крыльев, все пропадет даром, придется все начинать сначала. Нет, – решительно завершил свою думу дьявол, – пусть подольше поживет эта скарабеевская дочка. Пока поживет…»

Вишня тем временем совершила свой первый взрослый поступок. Ночью ее собственный голос, повзрослевшии и твердый, откуда-то из еще только предстоящего, заявил громко и четко: