Пешка тени

Опала не было.

Что за чертовщина? Миг растерянности сменился холодной яростью. Меня опередили? Кто? Кто мог…

И тут я услышал голоса. Приглушённые, доносящиеся из-за потайной двери-стенки, что была приоткрыта на волосок. Я затаил дыхание, превратившись в слух.

– …МОЙ СОБСТВЕННЫЙ БРАТ… – это был не крик, а низкий, ядовитый, шипящий звук, полный абсолютной, леденящей кровь ненависти. Голос лорда Замогильного. – ДУМАЕТ, ЧТО МОЖЕТ ИГРАТЬ СО МНОЙ В ЭТИ ИГРЫ? ОН УКРАЛ НЕ ПРОСТО КАМЕНЬ. ОН УКРАЛ МОЁ ДОВЕРИЕ. МОЮ МИЛОСТЬ. ЭТО… НЕПРОСТИТЕЛЬНО.

– Милорд, он, несомненно, одумается… – заискивающе вторил ему другой, жидкий голос.

– ОДУМАЕТСЯ? – голос Замогильного стал тише, но от этого лишь страшнее. – Он уже сделал свой выбор. И я сделаю свой. Сигнал будет прежним. Когда факел у ворот погаснет – ты открываешь потайной ход. Мы навестим моего дорогого братца. И мы заберём не только опал. Мы заберём всё. А на утро его имя станет синонимом позора. Нищий вор, обокравший собственную семью. Поэтично, не правда ли?

– Но повар… он же…

– Повар получит свою долю и навсегда исчезнет в Каменном Мешке. Его жалкое существование – ничтожная плата за восстановление порядка.

Их тихий, похожий на шипение смешок заставил меня содрогнуться. Всё встало на свои места. Не я первый. Опал украл родной брат лорда. А сам Замогильный теперь собирался под прикрытием ночи устроить тотальный разгром, чтобы раз и навсегда утвердить свою власть в семье. Великолепно.

План изменился. Теперь нужно было идти не сюда, а к брату. И сделать это нужно было до полуночи, до сигнала с факелом.

Мысленный триумф ослепил меня. Я уже держал тот опал в воображении, парил над этими жалкими интриганами. И это стало роковой ошибкой.

Я сделал шаг назад, и старый пол скрипнул под моим весом.

В обычном состоянии я бы заметил эту половицу. Запомнил её. Обошёл бы, как десятки других скрипучих досок в этом доме. Моё внимание, всегда острое как бритва, было притуплено ядовитым нарциссизмом.

Тихий, древесный скрип прозвучал в гробовой тишине кабинета с оглушительной ясностью. Как щелчок взведённого курка. Воцарилась тишина.

И только тогда до меня дошло – голоса за дверью смолкли!

Я замер, превратившись в статую. Сердце заколотилось где-то в горле. Глупость. Непростительная, детская глупость.

Дверь распахнулась. На пороге возникла фигура лорда Замогильного. Он не был багровым от ярости. Его лицо было бледным, как мрамор, и абсолютно неподвижным. Только глаза горели холодным, мертвенным огнём. Он медленно обвёл взглядом комнату, остановившись на злополучной царапине на глобусе, а затем на мне.

– Кажется, у нас завёлся грызун, Арто, – его голос был тихим, почти ласковым, и от этого мурашки побежали по спине. – И какой же невоспитанный. Является без приглашения и портит антиквариат.

Из коридора, ведомые его спокойным тоном, послышались тяжёлые, уверенные шаги. В дверном проёме возникла мощная фигура стражника с обнажённой алебардой. Его взгляд, уже трезвый и профессиональный, метнулся по комнате и…

Уперся прямо в меня.

Всё замерло. Его глаза встретились с моими. В них не было ни пьяного тумана, ни удивления. Лишь холодная готовность выполнить приказ.

Лорд Замогильный медленно улыбнулся. Это была самая неприятная улыбка, что я видел в своей жизни.

– Возьмите его. Живым. Мне интересно, что он знает о визитах моего брата.

ГЛАВА 6. ПЕРВАЯ ПРОБА ПЕРА

Взгляд стражника был тупым и злым. Его пальцы сжали древко алебарды. Из горла вырвался хриплый крик, который должен был поднять на ноги весь особняк.

Мысль пронеслась быстрее, чем свист клинка: Дубинка слишком медленна. Кинжал – слишком шумно. Стрелы – нет времени.

Я рванулся в сторону, к окну. Алебарда со свистом рассекла воздух у моего уха и вонзилась в дубовую дверь, вырвав щепки.

Замогильный отступил вглубь комнаты, его бледное лицо исказила та же мертвенная улыбка. Его глаза блестели не страхом, а диким, хищным азартом.

Я отскакивал от ударов, чувствуя, как тяжелое дыхание стражника опаляет лицо. Где-то вдали залаяли псы. Послышался грохот закрывающихся ставен и скрежет запоров. Ловушка захлопывалась.

Я сделал отчаянный выпад, подсек стражника, и он, рухнув, увлек за собой столик с дорогим фарфором. Грохот битой посуды на секунду оглушил всех.

Этой секунды мне хватило. Моя рука рванулась не к раме, а в складку плаща. Пальцы нащупали холодный, обточенный стеклянный шарик. Моя единственная, последняя надежда. «Слеза Феникса». Фосфорная бомбочка. Я всегда надеялся только на тишину и тень, но идиотские мысли о неприятностях сегодняшнего вечера заставили меня прихватить её на всякий случай. Этот случай настал.

Я резко отвернулся, зажмурился и швырнул шарик на паркет между собой и лордом. Он разбился с тихим, почти нежным хрустом.

И тут же мир взорвался в ослепительно-белом огне, который я всё равно увидел сквозь сомкнутые веки. Резкий, режущий болью свет. Оглушительный, шипящий звук выжег все другие шумы – и мой собственный стон, и яростный вопль Замогильного, и слепое, бешеное рычание стражника. На миг воцарилась идеальная, оглушительная тишина.

Но я знал, на что иду. Я был готов. Я не видел. Я не слышал. Я лишь чувствовал жар на лице и действовал на чистой мышечной памяти. Я развернулся и бросился к окну, к тому самому большому витражному окну, в которое пять минут назад любовался своим отражением.

Я не стал искать защелку. Не было времени. Я сгруппировался, поднял руку, защищая лицо тканью рукава, и прыгнул навстречу стеклу.

Удар был оглушительным. Мир взорвался тысячей осколков. Они впились в руку, в плечо, заскрежетали по коже. Холодный ночной воздух ударил в лицо, смешавшись с адской болью. Я кувыркнулся в пустоте, пролетел несколько футов и с глухим стуком приземлился на мягкую, влажную землю клумбы.

Сзади, из освещённого проёма окна, повалил едкий белый дым и донесся нечеловеческий, полный ярости и боли рёв лорда Замогильного.

Я не помнил, как вскочил. Ноги сами понесли меня вперед, через сад, к высокой ограде. Адреналин заглушал боль, превращая её в далекий фоновый гул. Я перелетел через забор, зацепившись плащом за наконечник, с грохотом сорвал его и рухнул в грязную, вонючую лужу на другой стороне.

И я бежал. Бежал, не разбирая дороги, прижимаясь к стенам, сердце колотилось как бешеное. Я был жив. Цел. Но я провалился. Провалился из-за собственной небрежности. Из-за того, что позволил жадности и самомнению затмить осторожность.

Город встретил меня спящими переулками. Из темноты внезапно возникла пара пьяных гуляк. Увидев мою чёрную, стремительную тень, несущуюся на них с развевающимся плащом и, вероятно, с лицом, искажённым болью и яростью, они с испуганными вскриками шарахнулись в сторону, прижавшись к стене. Я пронесся мимо, не оборачиваясь, оставив их перепуганные возгласы позади. Я был не вором. Я был пугалом, чёрным призраком, несущимся по ночному городу и сеющим панику.

Я свернул в узкую, мёртвую щель между двумя складами, заваленную гнилыми ящиками. Только тут, в абсолютной темноте, я остановился, прислонился к холодному, шершавому камню и попытался перевести дух. Воздух обжигал лёгкие. По руке струилась тёплая кровь, смешиваясь с грязью и потом.

И в этот миг, когда текла кровь, а в ушах звенело от адреналина, память, острая и безжалостная, вонзилась в висок. Она утащила меня на несколько лет назад, в то самое место, откуда я сбежал, – в сердце цитадели Служителей Безмолвия.

Мне тогда было двенадцать. Я уже освоился среди немых арок и уставших от времени свитков. Я выучил правила, познал дисциплину, научился читать Письмена Теней. Но внутри всё ещё жил тот голодный щенок из Каменного Мешка, который верил, что всё вокруг можно утащить, если хорошо постараться.

В Зале Безмолвного Созерцания хранилась реликвия – Хрусталь Мигов. Говорили, если прикоснуться к нему, можно увидеть всплеск возможных будущих. Не настоящее гадание, а лишь намёк, туманный сон. Он лежал на бархатной подушке под стеклянным колпаком. И он манил меня. Не своей ценностью. Своей запретностью.

План был безупречен. Ночью, во время смены караула, когда даже тени засыпают. Я прополз по вентиляционной шахте, чьи заслонки я подпилил за неделю до этого. Я знал ритм патрулей, знал, куда падает свет от вечных факелов. Я был тенью, я был ветерком.

Колпак не был запечатан. Глупость. Самоуверенность. Я с лёгкостью сдвинул его, и мои пальцы потянулись к холодному, переливающемуся кристаллу. Сердце пело. Я обвёл их всех вокруг пальца! Я, уличный сорванец, смог обмануть саму цитадель Служителей!

Я прикоснулся к кристаллу. И в тот же миг из глубины зала раздался тихий, спокойный голос.

– И что ты увидел, мальчик мой?

Я обернулся, сердце упало в сапоги. В арочном проёме стоял Силуан. Он не выглядел ни злым, ни удивлённым. Он смотрел на меня с бесконечной, всепонимающей усталостью, как смотрят на ребёнка, в сотый раз наступающего на одни и те же грабли.

– Я… я просто хотел посмотреть, – выдавил я, чувствуя, как горит лицо.

– Нет, – он мягко, но неумолимо покачал головой. – Ты хотел взять. Потому что не можешь иначе. Потому что для тебя весь мир – это вещь, которую можно утащить в свою норку. Ты смотришь на Хрусталь Мигов и видишь не знания, а добычу. Ты слушаешь тишину нашего Зала и слышишь не мудрость веков, а слабость охраны. Ты не украл вещь. Ты продемонстрировал глубочайшее неуважение – к знанию, к традиции и к нам.

Он подошёл ко мне и взял кристалл из моих оцепеневших пальцев. Его прикосновение было ледяным.

Он не наказал меня телесно. Не запер в келье. Его наказание было хуже. Чистить его, переписывать свитки о нём, сидеть в Зале и «созерцать» свой провал. Это был месяц жгучего унижения. Каждый взгляд другого Служителя казался мне укором. Я понял главное: здесь тебя наказывают не болью. Тебя заставляют смотреть на последствия своих поступков. Это в тысячу раз больнее.

В последний день он сказал: «Запомни это чувство самонадеянности. Эту веру в то, что тебе всё сойдет с рук. Это единственное, что однажды встанет между тобой и гибелью. Если, конечно, ты его не проигнорируешь, как и всё остальное».

Я сбросил оцепенение. Память отступила, оставив во рту знакомый привкус пыли, крови и горечи. Я бежал, но теперь уже не слепо.

Слова Силуана висели в воздухе: «Твоя природа. И твоя самонадеянность».

И тут до меня дошло. Провал у Замогильного и провал в цитадели – это одно и то же. Одна и та же ошибка. Самонадеянность. Вера в то, что я умнее всех. Что правила для других, но не для меня.

Тогда меня спасло лишь то, что я был ребёнком и моим судьёй был Силуан. Теперь моим судьёй был Замогильный. И его приговор был бы куда менее милосердным.

Я не чувствовал стыда. Я чувствовал холодную, чистую ярость на самого себя. Урок, который я не усвоил тогда, жизнь преподала мне сейчас. И на этот раз я его выучу.

Я выбрался из щели, прислушиваясь к топоту погони, которая пронеслась мимо по соседней улице.

Охота только начиналась. Но теперь я знал, с кем буду иметь дело в первую очередь. С самим собой.

ЧАСТЬ 2. ГЛАВА 7. ПРОТОКОЛ ВЕРБОВКИ

Воздух в «Гнилом Якоре»