Абсолют (Опыт моделирования)

И здесь важно вспомнить тот факт, что, двигаясь по пути развития языка, человек все в большей степени отклоняется от центра природного равновесия в сторону центра комфорта. Именно в связи с отклонением от центра природного равновесия возникают восприятия комфорта, которым соответствует конкретная звуковая реакция. При этом восприятия комфорта становятся восприятиями «внешнего» мира, а соответствующий им звук – знаком этих восприятий.

Но, помимо восприятий «внешнего» мира, существует еще и мир «внутренний», или мир организма. Причем, в отличие от мира «внешнего», там продолжают господствовать беспредметные, не имеющие форм ощущения, которые мы называем чувствами. Это не что иное, как мир нашего подсознания, и если центром ощущений «внешнего» мира теперь является центр комфорта, то центром подсознательных ощущений продолжает оставаться покинутый человеком центр природного равновесия, противоположный центру комфорта.

Когда центр физиологического равновесия перемещается из центра природного равновесия в центр комфорта, часть ранее целостной звуковой реакции тоже перемещается в центр комфорта для отражения новой, возникшей здесь ситуации. Именно здесь, в центре комфорта, эта часть звуковой реакции превращается в членораздельные звуки. Другая же ее часть продолжает оставаться в центре природного равновесия. Эта оставшаяся в центре природного равновесия часть реакции является своего рода компенсацией, возникшей в ответ на отклонение организма от центра природного равновесия. Она нужна организму для сохранения целостности его психики, травмированной отделением от нее части восприятий. Поэтому как членораздельный язык, являясь реакцией организма на его перемещение в центр комфорта, существует для отражения восприятий центра комфорта, так задача компенсации – отражать восприятия центра природного равновесия.

Но восприятия центра природного равновесия – это восприятия внутреннего мира, восприятия подсознания, которые возникают на месте невостребованного рефлекса. Они беспредметны, то есть не имеют образа и членораздельными звуками отражены быть не могут. Поэтому, чтобы отразить восприятия подсознания, организм должен был выработать такой язык, который мог бы отражать нечто не имеющее образа. И поскольку вместе с подавленным рефлексом подавленной оказывается и эмоциональная, аффективная часть реакции, то и компенсироваться она должна языком эмоций. Я думаю, язык этот должен включать в себя эмоциональное движение, эмоциональный звук и эмоциональное изображение вызвавшего эту реакцию образа. Эмоциональным движением становится язык жеста, эмоциональным звуком – возглас, а эмоциональным изображением – рисунок образа.

В дальнейшем эти эмоциональные действия, по-видимому, претерпевают изменения. Чем больше развивается членораздельный язык, чем в большей степени он берет функцию передачи информации на себя, тем больше функция эта, ранее органично входившая в целостную и нераздельную первобытную реакцию, покидает область эмоциональных переживаний. Эмоциональные переживания, постепенно утрачивая функцию передачи информации, тоже развиваются, но в сторону чистой эмоциональности. Язык жеста становится танцем (его смысловая часть выделяется в театральное действо), язык звука становится музыкой, а язык рисунка превращается в живопись, из которой вырастают и письменность, и архитектура. Вот почему уже в верхнем палеолите появляются изображения животных, в памятниках этого периода находят изготовленные из трубчатой кости, имеющие боковые отверстия флейты, а на одном из рисунков мадленской эпохи изображены первобытные танцы, имитирующие с помощью масок сцены охоты, рыболовства, собирательства и брачных отношений.

Таким образом, существует три фактора, компенсирующих членораздельную часть языка. Но есть, по-видимому, еще и четвертый фактор, который, на мой взгляд, и является главной причиной изменений, произошедших с древней мифологией. Дело в том, что в результате отделения от целостной реакции ее части нарушается не только равновесие с оставшейся ее частью – нарушается сама целостность этой реакции. Поэтому, чтобы получить полную компенсационную реакцию, мало отражения тех восприятий, которые оказались не выраженными в слове. Необходимо также отражение целостного, включающего в себя и внутреннюю, и внешнюю сферу, переживания организмом своего отторжения от центра природного равновесия.

И здесь важно обратить внимание на тот факт, что внутренний мир организма – это область, откуда исходят «команды» на подсознательные, то есть рефлекторные действия. Когда человек был простым организмом, его рефлекторные действия обеспечивали ему оптимальный режим функционирования в природной среде, то есть были, в известной степени, безошибочны. Но, когда он стал создавать для себя искусственную среду обитания, законы пребывания в природной среде перестали быть для него значимыми. Его связь с природой утрачивается, и рефлекторные действия становятся ему не нужны. Теперь область подсознания начинает контролироваться его сознанием, ее «команды» прекращают выполняться без обдумывания, а действия, перестав быть рефлекторными, утрачивают свою безошибочность.

Вот здесь-то, в дополнение к эмоциональным жесту, звуку и рисунку, видимо, и возникает необходимость в некоем факторе, который мог бы компенсировать саму возможность совершения ошибки. Таким фактором могла стать практика накопления информации о правилах поведения в условиях утраты рефлекса с последующей сакрализацией их в каноне. Причем для получения такой информации мог быть использован источник, в котором отражался бы опыт жизни именно в условиях изоляции от природы. В то время у человека был один такой источник. Это запечатленная в языке мифов реальность.

Таким образом, с одной стороны, к моменту завершения программы по созданию мира форм и наделения этих форм именами собственными появляется необходимость в мировоззрении как факторе, компенсирующем утрату способности к безошибочным действиям. Отныне рефлексия сознания, ранее направленная на окружающий мир для его отражения в слове, переключается на новый объект, каковым является запечатленный в слове образ мира. Начинается процесс осмысления мифов. Эти осмысленные сознанием мифы становится первой концепцией мироздания, один из вариантов развития которой я и предлагаю рассмотреть ниже на примере греческой мифологии.

10

Чтобы понять, что побудило нашего предка создавать концепцию мироздания, необходимо учесть, что у человека, вступающего в эпоху патриархата, меняется само ощущение явления. В прежние времена, между человеком, явлением и именем явления существовало тождество: ощущение организмом явления воспринималось как ощущение самого организма; давая явлению имя, человек как бы давал имя самому себе; а имя, которое человек давал явлению, воспринималось как само явление. Теперь же человек, явление и имя явления оказались разделенными. Явление заняло свое место во внешнем мире, а имя явления стало просто обозначающим его символом.

Но, не отождествляя более себя с явлением, человек начинает осознавать в качестве явления самого себя. Поэтому постепенно, по мере осознания себя в качестве явления, в поле зрения человека попадают множество новых фактов связанных с его собственной деятельностью – земледелием, скотоводством, мореплаванием, ремеслами и т.д. Причем, все эти факты естественно вписываются в мифологическую систему связей, так как зависят от стихий, которые человек называл именами богов. Поэтому для человека было само собой разумеющимся привязать эти факты к стихиям, чтобы знать, с кем из них и в каких случаях можно было вступать во взаимодействие. Проследим, как это могло происходить на примере Гермеса.

Вначале «Гермес» – это имя собственное вертикально стоящей каменной глыбы. Но с тех пор, как глыбы эти начали использоваться в качестве дорожных вех и получили название «герм», Гермес обретает связь с дорогой. Отныне для всех, кто, так или иначе, имеет отношение к дороге, Гермес становится центром, вокруг которого начинает формироваться опекаемое им пространство. Как бог дороги, он покровительствует купцам, пастухам и странникам. Как покровитель нуждающихся в удаче купцов, становится богом счастья, и с его именем связывают счастливые находки, гермайоны. А поскольку купцы связаны с рынками, на которых процветает обман и воровство, – одновременно становится покровителем обманщиков и воров.

Кроме того, как странник, Гермес оказывается также вестником богов. Поэтому он ходит в крылатых сандалиях и носит страннический посох или жезл, называемый кадуцеем. Поскольку посох этот принадлежит богу, он не простой и обладает волшебными свойствами: с его помощью Гермес повергает людей в сон, приобретая тем самым новую функцию бога сна и сновидений. Как вестник богов, он выполняет также посольские, дипломатические функции. А так как выполнение этих функций немыслимо без хорошо поставленной речи – становится богом красноречия и мышления, попутно покровительствуя школам и палестрам: без образования красноречия не бывает. Так, в сознании нашего предка Гермес обретает качество своего рода смыслового центра, обобщающего связанную с ним группу явлений.

Аналогичная система связей устанавливается около каждого из богов греческого пантеона. Гефест – покровительствует ремеслу, Арес – войне, Афродита – любви и т.д. В свою очередь центры эти тоже сводятся к центрам более высокого порядка: небо и небесные явления закрепляется за Зевсом, море – за Посейдоном, подземное царство – за Аидом. Замыкается пантеон на фигуру верховного божества Зевса, который является повелителем и смертных, и богов.

Заметим, что до момента перехода от мифологии порождений к концептуальной мифологии, введение понятия «бог» было невозможно: слово «бог», «боги» является обобщением, то есть распространяется сразу на группу явлений. А в условиях конкретного мышления каждая стихия носила индивидуальный характер, и называлась именем собственным, следовательно, не имела свойств, общих с другими стихиями. Но когда человек начал привязывать к стихиям факты своей жизни, у этих стихий появляется общий признак: по отношению к человеку все они становятся господами, или, иными словами, богами (согласно М. Фасмеру, слово «бог» происходит от др.-перс. baga – господин). С этого момента начинается движение сознания по пути обобщений. Поэтому введение в обиход понятия «бог» является первым шагом от конкретного мышления к абстрактному и представляет собой одну из самых значительных вех в становлении породы homo sapiens.

Что же касается непосредственной причины, побудившей наших предков искать связи между отдельными фактами, то она в необходимости для мозга, в условиях конкретного мышления, сводить большое число фактов к малому, чтобы уменьшить количество энергии, требующейся для их запоминания. Причем, поскольку установление связей причинно-следственного характера в условиях языка, состоящего из имен собственных невозможно, существовал только один способ решения этой задачи: ассоциативный. Это ассоциативное мышление и есть мышление мифологическое74. Таким образом, миф не является ни вымыслом, ни плодом буйной фантазии. Он представляет собой сложное явление, заключающееся во вполне рациональной и бессознательной работе мозга по установлению связей между фактами.

11

Как видим, если в мифологии порождений движение сознания идет в направлении от Хаоса к Космосу, то есть от целого к множеству, то в новой мифологии процесс идет в обратном направлении – от множества явлений к их обобщениям, к целому, к верхней точке в иерархии. Иначе говоря, если процесс присвоения явлениям имен собственных был процессом дедуктивным, то процесс их осмысления, путем установления между ними связей, чисто индуктивен.

Как известно, функцией управления миром человек наделил богов последнего поколения. Это были природные явления, проявившиеся во внешний мир последними. Произошло это потому, что на данном уровне развития сознание человека, уже достаточно дифференцированное, не могло воспринимать совмещенные образы в виде отдельных сущностей. Поэтому происходит их распад. Кентавры распадаются на лошадей и людей, гиганты – на людей и змей. По той же причине сходят со сцены гидры, медузы, минотавры и прочие миксантропические существа. Но, исчезнув у человека из поля зрения, эти существа остались у него в памяти, в то время как последняя группа богов никуда не исчезла, так как олицетворяла собой явления сами по себе, то есть не совмещенные с другими явлениями. Из этого обстоятельства следовал вывод, что древние чудовища исчезли из мироздания потому, что их вытеснили оттуда боги последнего поколения. Отныне боги поселяются в золотых дворцах на сияющем в лучах солнца Олимпе, а древние титаны и другие свидетельства первобытного сознания – под землей, в Тартаре, где находится покрытое черным туманом жилище Ночи.

Характерно, что фигурой, возглавляющей пантеон, становится не порождающее начало, как в древней мифологии, а произвольно избранный ее глава. Причем критерий, которым руководствовались наши предки в выборе персонажа на роль главного божества пантеона, имел сугубо политический характер. Известно, например, что Зевс первоначально являлся выразителем интересов микенской аристократии и не имел того общегреческого значения, которое обрел со временем. Да и на других территориях все подобные божества были второстепенными божками. Они покровительствовали тем или иным племенам, поскольку от них эти племена начинали свою родословную.

Чтобы в этом убедиться, рассмотрим фигуру Мардука – центрального божества вавилонского пантеона. Первые письменные сведения о нем восходят к середине III тысячелетия до н.э. Как бог-покровитель Вавилона он упоминается уже во время III династии Ура. Но центральным божеством становится только в связи с возвышением Вавилонии во время I Вавилонской династии. То есть в связи с изменением политического положения того племени, которому покровительствовал. Причем наиболее последовательно его возвышение проводится в аккадской поэме «Энума элиш», конечная цель создания которой – обосновать право Мардука на господство над всеми древними богами и над вселенной, для чего Мардук получает шумерскую генеалогию и становится героем-победителем древних космических сил.

Таким образом, в отличие от древней мифологии, которая являлась фактически физиологической реакцией организма на изменение условий его существования, новая мифология развивается в систему, преследующую даже не только мировоззренческие, но и вполне политические цели. Это уже не мифология в чистом виде, а типичная идеология, использующая мифологические связи для формулировки сугубо политической доктрины. Теперь происхождение тех или иных богов уже не является просто результатом развития сознания, а обретают новый смысл, который должен оправдать победу нового над старым, искусственного над естественным, патриархата над матриархатом.

Так, если родителями Гермеса являются дочь титана Атланта Майя и сын титана Крона сам бог богов Зевс, то теперь это означает не просто родословие. Ведь титаны – это сыновья Урана и Геи, которые в полной мере сохранили черты древнего Хаоса. Это первозданные природные стихии, пребывающие не только снаружи, но и внутри человека. Это его первобытные страсти, которые все еще бурно заявляют о себе. Поэтому во имя существования в мире таких явлений, как торговля, образование и дипломатия, отец Гермеса Зевс ведет с титанами борьбу, которую можно понимать как борьбу со своими, уходящими глубоко в Хаос корнями, борьбу с буйством природных стихий во имя переустройства древнего мира и победы Космоса над Хаосом.

Так мифология становится религией, а верховный бог пантеона проявляет тенденцию превратиться в единого и монопольного бога всего народа. В дальнейшем эволюция идет в сторону совмещения порождающего начала с главой пантеона. Как мы убедились, причинная связь, которую установило первобытное сознание между явлениями природы, как правило, не совпадает с причинной связью, установленной человеком при формировании мировоззрения. Поэтому в результате развития мифологии появляются два начала, тоже не совпадающие друг с другом, – начало порождающее и другое, которое можно назвать началом управляющим. Порождающее начало представляет собой единое имя собственное, управляющее – имя главного бога.

Но для того, чтобы верховный бог пантеона превратился в единого бога народа, нужно, чтобы эти два начала совпадали. Поскольку в древней мифологии связи между явлениями устанавливались по принципу силлогизма, явления пребывали друг с другом в отношениях причины и следствия. Поэтому, по логике вещей, возглавить пантеон должно божество, которое стоит у истоков мира и фактически является его причиной. То есть начало порождающее как мать всего сущего. В противном случае концепция может оказаться слишком противоречивой и произвольной, чтобы стать достаточно авторитетной.

Кроме того, нельзя не вспомнить, что если рассматривать мифологию как язык, система связей которого восходит к единому началу, то имя этого начала как бы содержит весь язык в себе. То есть язык является, в сущности, пространством самораскрытия имени единого начала. Но язык – это отражение реальности. Поэтому можно сказать, что имя единого начала свернуто содержит весь мир в себе, а все сущее является самораскрытием его имени. Как в Евангелие от Иоанна: «Вначале было Слово. И Слово было у Бога. И Слово было Бог». Вот почему дальнейшее развитие умозрения направлено на то, чтобы совместить два начала, найти модель, в которой эта двойственность была бы преодолена. Попытка найти такую модель была предпринята в идее Святой Троицы. И она удалась бы, если бы порождающее начало в ней стало началом женским, управляющее – мужским, а материальный мир – их творением, понимаемым как результат любовного слияния.

12

Если рассмотреть теперь процесс становления сознания с точки зрения его влияния на энергетику универсума, то надо отметить распад ранее единого ощущения на три составляющие: на восприятия, нашедшие свое выражение в членораздельном языке, восприятия, не нашедшие своего выражения в членораздельном языке, и мировоззрение, стремящееся объединить первые два в одно целое.

В процессе развития сознания число восприятий, нашедших выражение в членораздельном языке, постоянно возрастает. Происходит дробление единого ощущения на множество восприятий. Причем это означает осознание человеком той совокупности бессознательных ощущений, которые составляют, фактически, единое и нераздельное ощущение самого универсума. Одновременно ощущения, оставшиеся невыраженными в членораздельном языке, находят форму для своего выражения в эмоциональных языках жеста, звука и рисунка и образуют сферу компенсации. Эта сфера возникает как способ отражения неосознанного и становится источником возникновения искусства.

Членораздельный язык и сфера компенсации, представляя собой две части одного восприятия, взаимно компенсируют друг друга, оставляя некомпенсированной саму целостность. Поэтому в качестве фактора, компенсирующего утрату целостности, появляется первое мировоззрение. Оно формируется как векторная сумма двух противоположных друг другу начал: членораздельного языка, направленного к центру комфорта в сторону дробления целого, и компенсации, стремящейся вернуть человека в состояние целостности и единства.

Поскольку все усилия, осуществляемые разумом, имеют направление к центру комфорта, а центр комфорта совпадает с полюсом гравитации, который является полюсом исчезновения вещества и смерти, то получается, что все усилия, осуществляемые человеческим разумом, направлены в сторону опасности, боли и смерти. Напротив, содержанием сферы компенсации являются беспредметные чувства. Поэтому усилия, осуществляемые этими чувствами, направлены в сторону, противоположную разуму, – к центру природного равновесия.

Если учесть, что в центре природного равновесия остались стадная общность, стадное бессмертие и целостное видение, обеспечивающее организму безошибочные действия, то становится ясно, что испытываемые человеком чувства обусловлены ностальгией по стадной общности, по бессмертию и по целостному видению. Попав под рефлексию сознания, эти чувства тоже получили свои имена. Ностальгия по стадной общности стала называться любовью, ностальгия по бессмертию – страхом, а ностальгия по целостному первобытному видению – религиозным чувством, которое представляет собой ощущение глобальной взаимосвязи всех явлений жизни и побуждает нас обобщать массу разрозненных фактов в систему, возводя ее к единому началу.

Таким образом, подводя итоги, мы можем сказать, что вся история развития языка представляет собой борьбу двух противоположных начал: «расталкивающей силы» познающего свои восприятия мозга и «ностальгии» по состоянию первобытного единства. И если действие первой реализуется в членораздельном языке, творящем мир в слове, то действие «ностальгии» – в сфере компенсации, которая оказывается в этом случае силой центростремительной.

О мире-иероглифе

1

Если по поводу происхождения языка существуют десятки, а может быть, и сотни различных гипотез и предположений, то происхождение письменности удивительным образом так и не стало предметом философского осмысления. Почему-то считается общепринятым мнение, согласно которому смысл изобретения письменности заключался лишь в том, чтобы найти средство для хранения и передачи информации. Ее возникновение связывают исключительно с потребностями первых государств, нуждавшихся в ведении хозяйственного учета, а также в организации деловой и официальной переписки. Поэтому большинство источников спорят о том, где и когда возникла письменность, но никто не задается вопросом, почему она возникла.

А между тем не интересоваться причинами возникновения письменности означает, на мой взгляд, то же, что и оставаться в неведении относительно стимулов, которые управляли развитием нашей цивилизации. Ведь то обстоятельство, что письмена со временем начали применяться для хозяйственной переписки, вовсе не означает, что они для этого были созданы. Известно, что изначально искусство письма относилось к исходящему от богов тайному знанию и было настолько значимым, что боги, которым приписывалось его изобретение, наделялись функцией хранителей небесной премудрости. Таковы вавилонский бог писцового искусства Набу, египетский бог-писец Тот, индийское божество Сарасвати, греческий бог покровитель знания Гермес. Маловероятно, чтобы этот статус был им присвоен исключительно в связи с успешным решением проблемы ведения хозяйственного учета.

Более того, первоначально письмена противопоставлялись сфере профанного и материального и не могли быть связанными с хозяйственной деятельностью. В те времена в письменах видели вовсе не средство для хранения и передачи информации, а сакральные знаки, которые были связаны с высшими смыслами и предназначены для священнодействий. Так, согласно иудейскому мистическому трактату «Сефер Йецира» («Книга Творения»), из 22 букв и 10 чисел складывается все мироздание, и перебрать алфавит от «алефа» до «тава» означает то же самое, что и пройти вселенную от начала и до конца. Конечно, такое знание могло быть доступно только посвященным. Поэтому письменность была уделом особого разряда жрецов, таких, как кельтские друиды или священнокнижники в Египте, выступавшие в ритуальных шествиях с чернильным прибором и тростниковым пером.

Не соответствует известным фактам и традиционная попытка объяснения возникновения буквенно-звукового или алфавитного письма. Обычно считается, что впервые оно было изобретено в Финикии во II тыс. до н.э. Его появление приписывают прогрессу в развитии письменности и объясняют стремлением сделать ее общедоступной, поскольку существовавшая до нее иероглифическая письменность была слишком сложной и не отвечала задачам развивающейся торговли. На самом же деле финикийцам II тыс. до н.э. вовсе и не надо было ничего изобретать, так как первый алфавит к этому времени уже существовал. Он возник еще в Египте, одновременно с иероглифической письменностью, в которой, наряду с другими иероглифами, с самого начала существовали 24 буквенно-звуковых знака. Причем загадка становится еще более интригующей, если учесть, что в практической сфере египетское алфавитное письмо развития так и не получило. И это несмотря на то, что попытка упростить процесс письменности путем создания так называемого демотического письма (от греч. demotikos – популярный) в Египте предпринималась именно в отношении письма иероглифического, а никак не буквенно-звукового. То есть алфавит у египтян был предназначен явно не для упрощения процесса письма.

Да и никакого прогресса в древних обществах быть не могло, так как общества древности, являясь «традиционными», тяготели не к развитию, а, напротив, к сохранению традиций. Для них любые перемены и отход от устоявшихся форм воспринимались как крушение ориентиров и утрата смысла жизни и потому были невозможны. Поэтому говорить о прогрессе в развитии письменности применительно к древнему обществу было бы неправомерно в принципе.