А рассвет был такой удивительный

Юрий Темирбулат-Самойлов

А рассвет был такой удивительный

До рассвета оставалось всего ничего…

Грядущий день даже по мельчайшим, едва заметным в начале суток природным признакам и, разумеется, согласно вчерашнему вечернему оптимистичному радиопосулу синоптиков обещал выдаться погожим, с чем без обиняков солидно согласился бы любой местный старик, с видом мудреца глянувший в небо и со вздохом облегчения пощупавший поясницу, если бы, конечно, не спал сейчас, как большинство сельчан, крепчайшим предрассветным сном работящего человека.

Несколько кряду таких денёчков, и к авральному (а иных темпов уборочной страды наш русский мужик, пожалуй, и не знавал никогда) сенокосу можно приступать смело. Неделя дружной слаженной работы, и – скотинка, как бывшая когда-то колхозно-совхозной, а ныне фермерская, так и дедушкина-бабушкина единоличная, основным зимним кормом до следующего пастбищного сезона обеспечена под завязку: застоявшееся, нетерпеливо ждущее встречи с косарями душистое разнотравье нынче богатое как никогда.

Почему такое богатое, да вдруг застоялось, спросит далёкий от сельского хозяйства читатель-горожанин. Обленился, поди, современный крестьянин и «трын-трава» ему родное разнотравье, призванное не дать околеть от бескормицы вышепоименованному поголовью предстоящей суровой зимой? Отнюдь. Просто в зонах рискованного земледелия, как, например, здесь вот, в данной местности, и коих в стране вообще немало, благоприятная для уборки кормовых культур (о зерновых и вовсе отдельная песня) погода радует своей стабильностью куда реже, чем хотелось бы. Так что, как только хоть чуточку по-настоящему распогодится, вроде многообещающего завтрашнего дня, так и… зазвенят остры косы, засверкают вилы-грабли!

Угадали, конечно, да не совсем…

Проезжая на малой скорости по растянувшемуся вдоль федеральной автотрассы ночному селу, водитель почти совсем новенького представительского «Мерседеса» Лёва Скакунов, видевший в темноте не хуже иной совы, обнаружил, что косить в этих краях уже начинали. То тут, то там сквозь редкие прогалы между домами и зелёными насаждениями просматривались свежевыкошенные участки, на которых скромно ютились небольшие пока стожки заготавливаемого сена щедрого урожая этого благодатного лета.

Сладко позёвывая, Лёва плавно, стараясь не потревожить спокойный сон расслабившихся в обнимку на заднем сиденье своего «шефа» – молодой восходящей звезды отечественного бизнеса Артёма Рукомойникова и его юной эскорт-подруги Милы, съехал за обочину, выбрал под густой сенью притихших в окружении кустарников больших деревьев местечко поукромнее и, склонив начавшую с некоторых пор активно лысеть голову к рулю, решил «маненечко соснуть». Совсем-совсем малую малость, ибо к рабочему утру им надлежало непременно быть в пункте назначения.

Эх, и любил же Лёва свою работу! Чуть не каждый день – новые места, новые впечатления. Неугомонный шеф, не терпящий сидеть на месте и не успевший ещё устать от частых командировок то в Москву, то, наоборот, на край света, предпочитал пока передвигаться даже на тысячекилометровые расстояния не самолётом или поездом, где сидишь как арестант взаперти, не имея возможности вживую понаслаждаться красотами природы, а – исключительно автомобилем. Будь его воля, и на мотоцикле гонял бы по стране, да есть тут некоторые неприемлемые для респектабельного командировочного неудобства. В частности – куда пристроить плечики со строгим деловым костюмом, парой свежих сорочек и так далее…

А уж за что Лёва искренне уважал своего начальника Артёма, так это за его ум и демократичность. Мало того, что междусобойное общение во внеофисной обстановке тот признавал только равноправное – или оба друг друга называют на «ты», или оба же – на «вы», по имени-отчеству (выбирать предоставлял исключительно младшему по рангу), но и в дороге, непосредственно во время движения никогда не позволял себе вмешиваться в его, Лёвы, профессиональные шоферские дела. Как рулить, с какой скоростью, да и в целом каким маршрутом ехать. Названы конечный пункт, адрес, расчётное время прибытия, а дальше… профессионалу и решать, как лучше задачу выполнить. Иногда, правда, просил Артём Лёву дать ему прокатиться за рулём, но только на лёгких, мало загруженных автотранспортом участках дорог. Чтоб не нервничал водитель… – вот это настоящее уважение к подчинённому! Не то, что как иногда бывает. Взять хотя бы тот армейский случай, воспоминания о котором неизменно приводили Лёву в трудно сдерживаемую, чтобы не заматериться вслух, со временем, конечно, более и более слабеющую, но так на сегодня до конца и не угасшую ярость…

Тому лет пятнадцать назад младший сержант Лев Скакунов, как один из лучших водителей автомобильного батальона, был командирован под началом самого занудливого офицера части в Москву для получения на дивизионной базе спецмашины, укомплектованной новейшей засекреченной аппаратурой связи. Туда спокойно добрались пассажирским поездом. Без задержек получили технику. Лёва опробовал её ходовые качества, а офицер, связист по специальности, проверил, все ли на месте пломбы на опечатанной аппаратуре и в полном ли порядке документация. После чего чинно-ладно отправились, уже в кабине новой машины, в обратный путь. И вот тут-то относительно спокойная по сравнению со многими другими родами войск жизнь для младшего сержанта-автомобилиста и закончилась, дав такой крен, что до сих пор кулаки чешутся в жажде отмщения. Уже, увы, бессильно…

Но… есть, есть, оказывается, на свете справедливость! Как и всяким нормальным человеком, сморённым усталостью Лёвой снившийся ему сейчас чудесный сон воспринимался, естественно, не как сон, а как самая что ни на есть явная явь. Зал военного трибунала… на скамье подсудимых тот самый зануда-офицер. Строгий председательствующий зычно командует: «Вста-а-ть!»

Трясущийся от страха капитан-связист послушно вытягивается по стойке «смирно».

«Оглашается приговор по уголовному делу номер тринадцать дробь тринадцать тире тринадцать…

Капитана Барабанова разжаловать в рядовые и направить служить подсобным рабочим в свинарник части. Считать полностью доказанным в ходе судебного следствия то обстоятельство, что увенчавшийся переломом челюсти удар по его лицу, нанесённый младшим сержантом Скакуновым в процессе перегона спецавтомашины, совершён не из хулиганских побуждений, а исключительно как крик солдатской души, измученной и доведённой до отчаяния редкостной тупостью и злостной, неоправданной придирчивостью дурного начальника. Потому как недопустимо во время движения по заданному маршруту поминутно хватать добросовестного водителя за руку и указывать, как какую колдобину объехать, где тормозить, а где, наоборот, прибавить газку. Приравнять к вопиющей, противоречащей уставу и присяге, недостойной советского офицера и оскорбляющей нашу победоносную армию в целом трусости позорное убегание вприпрыжку вокруг машины так называемого отца-командира от смирного в повседневном поведении военнослужащего срочной службы, образцового, согласно служебным характеристикам, шофёра-отличника, верного и надёжного, согласно отзывам сослуживцев, товарища.

Последующее за этими постыдными для офицера-начальника фактами ещё и принудительное лечение младшего сержанта Скакунова в психиатрической клинике и досрочное увольнение из рядов Вооружённых сил СССР по состоянию здоровья его, почти совсем, можно сказать, непьющего трезвенника с неправдоподобным диагнозом «психопатия на почве алкоголизма» признать незаконным, а самого Скакунова перевести из разряда обвиняемых в потерпевшие по делу.

Восстановить потерпевшего Скакунова в прежней должности командира автоотделения с повышением в воинском звании на две ступени сразу, то есть до старшего сержанта Советской Армии.

В порядке компенсации морального ущерба разрешить старшему сержанту Скакунову в любое время в течение оставшегося срока его службы сколько угодно использовать поверхность пустой головы бывшего начальника связи батальона и бывшего капитана Советской Армии, а отныне младшего помощника свинаря рядового Барабанова по её прямому назначению, а именно – в качестве одноимённого, а вернее будет сказать однофамильного музыкального инструмента.

В настоящий же момент старший сержант Скакунов обязуется нанести своему обидчику подсудимому Барабанову пощёчину чести. Приговор окончательный, обжалованию не подлежит. К исполнению приступить немедленно!»

Вдохновлённый восторжествовавшей правдой Лёва с невероятной скоростью, согласно фамилии, скакнул к решётке, ограждающей скамью подсудимых от зала. Схватился за толстые прутья, чтобы раздвинуть их и выдать низложенному врагу причитающуюся ему индульгенцию на законном основании. Но, прутья не поддавались. Тут неисправимый безобразник Барабанов начал ещё и рожицы корчить, язык показывать, дразня Лёву. Взбешенный таким беспрецедентным хамством Лёва поднажал, опять безрезультатно. А Барабанов дразнился и дразнился. Лёва, содрогаясь, напрягался всеми мышцами…

Снаружи, за пределами жизнеутверждающго лёвиного сна, в реальном салоне реального «Мерседеса» происходящее выглядело примерно так: спящий вроде бы водитель крепко сжимал руками баранку и, ритмично повизгивая, пытался вырвать с корнем этот важнейший инструмент автомобилеуправления.

В такт ритмичным рывкам Лёвы покачивался в меру, дозволяемую своим технически-комфортным совершенством, и весь автомобиль. И хотя, благодаря указанному совершенству, качания эти вряд ли могли быть настолько ощутимы, чтобы причинить серьёзное беспокойство гораздо более безмятежно, чем водитель, спящим позади него пассажирам, тем не менее пассажиры пробудились.

Ленясь сразу размыкать глаза, они сонно поёживались под тонким одеяльцем, укрывавшим их излучающие здоровую свежесть тела, на которых не было ничего кроме полупрозрачных миниатюрненьких трусиков у неё и модных плавок-шортов у него. Да, на шее Артёма, помимо упомянутого предмета одежды на бёдрах, красовалась ещё и блестевшая даже в темноте массивная, в палец толщиной золотая цепь, олицетворяющая, как и «Мерседес», первичный серьёзный коммерческий успех хозяина – господин Рукомойников активно занимался оптовой куплей-продажей бензина, спирта, сахара и ещё кое-какой, вроде оптимального ассортимента псевдо-импортных табачных изделий, так же стратегически необходимой народу продукции.

– Ё-о-о… чем это тут, интересно, наш скромник Лёвушка занимается, что аж вся машина ходуном, а, Тём? – сонно прошептала на ушко любимому прелестная Мила. – Уж не мальчишеским ли грехом с тоски по женскому телу? Как-никак, а не первую, чай, ночку от супружницы своей, бедняжечка, отлучён…

– Да не-е, Мил, – из мужской солидарности прикрывая честь своего водителя от подозрений в постыдном баловстве, страстно, от души зевнул Артём, – скорее, наверное, с тёщей во сне очередную разборку учинил. Ну и пусть повоюет, не будем мешать. Давай-ка, лучше…

– Тё-о-мушка! Хочу пи-пи…

– Что ж, пи-пи, так пи-пи. Надевай свои шлёпки и пошли, сходим, может, вместе пожурчим, а заодно и на природу под звёздным небом полюбуемся. Только тихо, не спугни человека, пусть, хотя бы во сне, всыплет, как следует, злой старухе!

– Тё-ом, а ты тоже с моей мамой, когда мы с тобой поженимся, будешь таким же макаром разбираться, как Лёвка? И «злой старухой» её величать. Неужели все вы, женатики, одинаковые?.. Ой, а звёздочки-то тускнеть начинают!

– Скажешь, тоже, Мил! Видишь, даже звёзды потускнели, стоило тебе выйти из машины и показать, кто есть кто. А мама твоя, которую и тёщей-то

назвать язык не повернётся из-за её супер-молодого вида – прямая виновница этой твоей красоты. Не зря же говорят: выбирая невесту, посмотри на будущую тёщу.

– А ты выбрал, Тёма? – не отставая от него в широте и глубине рассветной зевоты, взгрустнула Мила. – Я, конечно, понимаю, родной ребёнок, и всё такое прочее…

– Насчёт развода с Галькой в принципе решено, не переживай. Потерпи

немножко… – с некоторым раздражением «пудрил» Артём мозги своей наивной зазнобе, никак не желающей понять, что не может же счастье человеческое отождествляться лишь со штампом в паспорте. Допустим, вот есть у него отметка о регистрации брака с его нынешней женой, а толку? Единственное чувство, питаемое им к нелюбимой супруге – досада от вынужденности притворяться, вести себя «прилично», особенно ночами. А к браку в целом – пусть и временная, но безысходность. Не понимает приятная во всех отношениях, но ещё глупенькая Мила, что всему на свете – своё время. Нельзя Артёму сейчас даже заикаться о разводе, в условиях полной зависимости его бизнеса от выгодного тестя – мэра их города и одного из основных претендентов в главы всего региона. Вот, когда Артём прочно встанет на ноги, и большая часть его капиталов наверняка будет работать за пределами если не страны, а хотя бы родного города и области, тогда можно и взбрыкнуть. Пока же чувство бессилия угнетало его, но иных вариантов развития событий он, увы, не видел.

А та же Мила?.. Где гарантия, что, поспешив переметнуться к ней ценой потери всего, имеющегося в его активе на сегодня, Артём будет именно так, как ему хотелось бы, встречен ею и её ещё более обалденной внешне, действительно выглядевшей в свои почти полные четыре десятка словно девушка на выданье матерью (которая, признаться, вдохновляла Артёма не менее чем сама Мила и вполне могла бы, при желании, физически подменить её на время там случайной болезни иль ещё какого, ну, скажем, чисто женского ежемесячного «форс-мажора»)? Поскольку, одно дело генеральный директор коммерческой фирмы Артём Владиленович Рукомойников с его немалыми деньгами и всем, что таким деньгам сопутствует, в том числе и захватывающими путешествиями по экзотическим странам вдвоём с Милой, дорогими подарками ей и её матери, и совсем иное – просто Артём без фаворы со стороны всемогущего тестя, пустой сам по себе как воздушный шар, без какой-либо серьёзной профессии, да и вообще без высшего образования и без особых талантов.

Ну, почему эта конфетка Мила не так умна, как красива и сексуальна, нестоль хладнокровна и уравновешенна как её мама?! Ведь, потерпи она безропотно сегодняшнее положение вещей всего-то годок-другой… и… эх! Да хоть и ребёнка родила бы за это время разумного ожидания, ничего страшного. Наоборот, это же прекрасно – дитя любви! Говорят, такие внебрачные, в страстном единении, а не по календарному расчёту из ложно-традиционной порядочности зачатые дети получаются самые красивые, талантливые и жизнеспособные. А Артём тем временем материальную базу потихонечку подтянул бы под новую семейную жизнь. И тогда – плевать на тестя-узурпатора. Трижды тьфу!!!

Так, ведь, нет же… природа-мать, создав, размножив и расселив по земному шару миллиарды женщин, почему-то мало кого из них одарила всеми достоинствами сразу. Чтоб и там, и там, и везде всё как надо. И здешний случай – живое тому подтверждение. Как ни хороши Мила с её мамой телесно, а вот отстают в социально-психологическом плане. Подавай им официальную регистрацию через ЗАГС1, и всё тут! Правда, мать хоть не так торопит события и по- умному готова подождать со свадьбой, даже зная, что дочь уже далеко не девственница и давно активно дублирует Артёму в интимном общении его формальную жену. Но, в доме своём мама-тёща, можно не сомневаться, открыто постелит влюблённым супружеское ложе только после узаконения их отношений. Такая вот история…

Это минутное, пока Мила тихо «журчала», облегчаясь, в ближайших кустиках, воспоминание о некоторых женских чертах, и не в последнюю очередь, как мы уже обратили внимание, об очертаниях тела претендентки в тёщи, живое, так приятно волнующее кровь юное воплощение которой вот оно, рядом и готово отдаться Артёму в любую минуту, не на шутку возбудило его. Он тихо вернулся к машине, задние двери которой, дабы не беспокоить и так нервозно спящего водителя, они с Милой, выходя, не захлопнули, оставив приоткрытыми, стянул с сиденья одеяльце, которым укрывались в дороге и, как только Мила вышла из кустов, обернул её в него, нежно поцеловав в губы. Мила так же нежно ответила, затем сняла с себя одеяло и накинула на плечи Артёму:

– Не хочу, чтоб ты замёрз и простыл.

– Тогда давай вместе укутаемся, хотя в такую теплынь грех мужику мёрзнуть. Особенно рядом с такой прелестью как ты.

– Тё-о-ом, давай прогульнёмся? Пока звёздочки не погасли…

– Боишься с уходом темноты романтику упустить? Полностью тебя в этом поддерживаю. Пошли, моя маленькая.

– А и, правда, теплынь. Но всё равно, так приятно к тебе, горяченькому, прижаться. Можно, покрепче? А то вдруг, да похолодает…

– Не похоладает, проверено.

– Проверено как, Тёмушка?

– А вот так, – Артём сунул в рот указательный палец, послюнявил его и поднял над головой, указывая в небо. – Проверенный способ. Хороший денёк будет.

– Да, ты же, забыла совсем, в морфлоте служил. Там научился?

– Именно, моя радость. Но более актуальным этот способ стал позже, когда я после мореманства парусным спортом занимался. Какие регаты выигрывали! Так вот, сейчас полный штиль – самая ненавистная для парусника погода. Ни малейшего ветерка, когда плавсредство беспомощно становится как парализованное, хоть ко дну иди от бессилия.

– Как хорошо, что мы сегодня не парусники, Тёмушка, – по ходу движения Мила всё теснее прижималась к любимому. – Ой, мамочки-и! Красотища-то какая!.. Боже мой…

Тем временем до водителя Лёвы, так в своём сне и не дотянувшегося страждущими справедливого отмщения руками до ненавистной физиономии кривляющегося и хихикающего подсудимого Барабанова, дошло, наконец, что вцепившись так яростно он был не в прутья решётки, а всего-навсего в руль беззаветно любимого им «Мерседеса». И бывший воин-автомобилист разочарованно проснулся.

Деликатно не оборачиваясь назад, чтобы, не дай Бог, не увидеть недозволенного, Лёва завёл машину и аккуратно, практически беззвучно, выехал на асфальт. Только проехав с километр-полтора, а может, и три-четыре он, чрезмерно углубившийся в анализ приснившегося и в расстройстве от не до конца восторжествовавшей справедливости ослабивший своё обычное сверхвнимание ко всему, что касается безопасности пассажиров, почувствовал неладное – вроде бы задние двери не захлопнуты (того уровня оснащённости, при котором о незакрытой двери автоматически предупредил бы голос бортового компьютера или хотя бы иной, попроще, сигнал, поставлявшиеся в Россию зарубежного производства автомобили были пока ещё редкостью).

Обеспокоенный Лёва всё же переборол служебную деликатность и глянул в верхнее зеркало заднего вида. Ма-м-ма-а…

Резко затормозив, оглянулся. Так и есть! Нет никого… В панике Лёва, на миг утративший способность соображать, перетряс валявшуюся на заднем сиденье дорожную одежду исчезнувших. Трясущимися руками порасстёгивал молнии чехлов, в которых на плечиках висели деловой гардероб «шефа» и выходные наряды Милы. Открыл багажник, перешарил его вдоль и поперёк, поднял капот, под которым, как и следовало ожидать, не было ничего кроме мотора.

В изнеможении потный, со вздыбленными остатками волос по бокам головы Лёва уселся на кромке дороги и попытался сосредоточиться, как можно хладнокровнее осмыслить, понять происходящее. Но, куда там… цепко овладевшая каждой клеточкой его существа паника не уходила, а всё сильнее давила на нервную систему. Ведь сейчас на дворе, как ни шути, а девяносто третий год (прям исторические парижские страсти ровно двухвековой давности!2) – самый разгул рэкета и бандитизма, особенно на дорогах. Стырили Артёма, как пить дать, вместе с его девкой! Что же делать?

Искать – само собой. Но Лёва меньше всего на свете хотел бы наткнуться где-нибудь в кустах или в канаве на «молодые цветущие трупы» Артёма и Милы. Хотя, за что и зачем их-то лишать жизни? Кому это нужно? Если и убивать кого-то из троих, так именно Лёву, чтобы завладеть ключами и рулём дорогущей машины. Это по банальной логике грабежа. А по справедливости – опять Лёву же и следовало убить на месте за преступную халатность. Потерять «шефа»! Да с его любовницей до кучи… такого кино публика ещё не видывала. Лёва представить себе боялся, как он заявится в дом Рукомойниковых или в офис артёмовой фирмы с сообщением о трагедии. Застрелиться легче. Да и без непосредственной явки, по телефону… – что говорить, как докладывать? Ведь даже в том относительно счастливом случае, если не убили, а «всего-навсего» украли с целью вымогательства выкупа, почему тогда Лёва-то на свободе? Да ещё и с машиной. Не в сговоре ли он с бандюками? Такие вопросы более чем резонны. А тот неприглядный факт, что любовница здесь фигурирует? Это ж позор и смех на весь город вместо благочинных траурных слёз и причитаний в случае, не приведи Господи, похорон, или сочувственных вздохов и успокоительных предположений в случае похищения. Ну, за что на бедного доброго Лёву такая напасть?

Есть, правда, вариант, способный избавить от ужаса скорого контакта «глаза в глаза» с роднёй Артёма и Милы. Перевалить бремя «посла, несущего плохую весть» на милицию. Сдаться в её руки прямо сейчас, не откладывая, с заявлением, что так-то, мол, и так… а самому не являться домой и вообще в свой город, пока страсти не поутихнут. И со временем, если «ментовка» с задачей не справится, самостоятельно разыскать злодеев и отомстить…

– Тёмушка, а что это за птички так прикольно чирикают? Послушай только – «тёх-тёх-тёх, тр-р-р, щёлк-щёлк, опять тёх-тёх-тёх»!

– Соловьи, кажись… точно, по-моему, они, певцы отчизны нашей, – машинально отвечал Артём, высматривая, куда бы поудобнее примоститься со всё больше и больше, несравнимо сильнее обычного волновавшей сейчас его мужскую сущность прекрасной спутницей. Ноги его, в открытых шлёпанцах, с лёгким импульсивным отдёргом ощущали чуть более прохладную, чем воздух и земля влагу ранней утренней росы, и хотелось выбрать местечко посуше. А, вот и стожок! А чуть далее – его собрат, только покрупнее, да попышнее. – Пойдём вон туда, моя сладенькая, гляди, какое сенцо душистое! И мя-а-гкое…

Не дожидаясь ответа, он подхватил любимую на руки и понёс.

– Смотри, солнышко восходит, Тёмушка, такой красоты я ещё не видела!

– Ты – моё солнышко, Милочка…

Осторожно поставив Милу на ноги, Артём закинул одеяло на верхушку стога, помог ей забраться наверх. А дальше – тут нам всем остаётся только завидовать Артёму, так же, как и он неизвестно какой завистью позавидовал бы любому из нас, оказавшемуся на его месте.

Вы когда-нибудь любили женщину, расслабившуюся в свежесмётанном стогу свежескошенного сена? Да не просто в стогу, а… целуя её одухотворённое созерцанием пробуждающейся природы лицо, прямо за-над которым восходит оно, ещё не слепящее жаром как в разгар дня, и позволяющее на себя смотреть почти в упор, что обычно невозможно днём, немыслимой красоты огромное светило? Когда кажется, что и любишь ты сейчас самоё солнце, а солнце встречно, не менее страстно и искренне любит тебя…

За такое можно, не торгуясь, полжизни отдать. Да чего уж мелочиться –всю жизнь до последней капли!

– Тёмушка… ты мой Бог! – Людмилу, откуда-то из-за темечка которой нежнейшие лучи восходящего солнца так фантастически озаряли прекрасно-блаженное лицо любимого, и впрямь посетило волшебное ощущение, что оплодотворяет её сейчас сам Господь. Это был верх наслаждения.

– Милка… счастье моё!.. – ничего похожего на подобные рассветы с Артёмом в его жизни ещё не приключалось. – Неужели это не сон?

– Наверное, сон, мой любимый. Ведь, так не бывает…

… Лёва всё же решил в милицию пока не сдаваться, отсрочив этот акт самонаказания хотя бы ненадолго, и сделать пусть жалкую, но добросовестную попытку упросить судьбу сжалиться над ним – развернув машину, он медленно тронулся назад: а вдруг?..

На подъезде к селу, проклинать которое будет, наверное, до скончания дней своих, Лёва не мог не обратить внимания на медленно, будто в раздумье или что-то выискивая, катившуюся ему навстречу массивную иномарку-внедорожник – вид легковой автотехники, излюбленный современными российскими бандитами. Не доехав до разминки с Лёвой, внедорожник остановился. Все четыре двери распахнулись, и наружу бойко повыпрыгивала целая бригада энергичных молодых мужчин в спортивных костюмах и модных нынче не только у спортсменов кроссовках. Открыли багажник…

Лёва обомлел: ну, вот сейчас и выгружать начнут! Господи, живых ли?

Медленно-медленно подъезжал он к месту остановки этих страшных людей, приготовившись увидеть ужасное. Сердце сжалось, ритм дыхания сбился как во время сильных физических перегрузок. И оружия, чёрт, никакого, как назло… перестрелял бы с ходу эту банду, а там…

Прости, Артём! Прости, Мила! Простите дурака Лёву родные и близкие покойных в худшем случае, и похищенных, истязаемых в лучшем, как бы жестоко это «в лучшем» ни звучало. О, только бы увидеть вас, ребятушки, живыми…

Поравнявшись со «спортсменами», выгружающими из багажника что-то вроде раскладных столика и стульев, разной наполненности полиэтиленовые пакеты, бумажные свёртки, консервные банки, бутылки, стаканы и тарелки, и не заметив в этой выгрузке ничего похожего на трупы или скрученных людей, Лёва, ещё ничего толком не осознав и не приняв никакого решения, машинально дал сначала газу, а затем резко по тормозам. Сдал назад, опять поравнявшись с местом разгрузки, которое на глазах превращалось в пункт обыкновенной дорожной трапезы. Приспустил боковое стекло. Некоторое время тупо смотрел на приступавших к завтраку. Решившись, вопреки обыкновению не совсем ловко выбрался из машины и медленно, на негнущихся ногах сделал шаг, другой. С трудом перебарывая парализующий страх и пытаясь хотя бы для виду сдерживать чувство слепящей ненависти, собрался задать для отвода глаз какой-нибудь безобидный вопрос вроде «сколько вёрст до ближайшей заправки?», а самому незаметно подглядеть, вдруг да Мила с Артёмом, бедняги, там, внутри бандитского джипа связанные по рукам и ногам и с залепленными скотчем ртами мучаются?