скачать книгу бесплатно
– А ты, значит, лучший специалист по воспитанию личного состава? – смерив политработника недобрым взглядом, поинтересовался командир. – Так переходи к нам на лодку, а то что же ты там у себя в штабе прозябаешь? Да и нам здесь прямо ну никак без твоего драгоценного опыта! А мой старпом пусть в политотделе месячишко за тебя балду попинает, может, харю, как у тебя, наест!
Замечу, что время было хоть и перестроечное, но ещё вполне застойное, и такие хлыщи – политрабочие – имели реальную власть. Успешность карьеры любого офицера часто могла зависеть от них. Но нисколько об этом не беспокоясь, командир продолжал в обычной своей манере (часть его не совсем литературных выражений я по понятной причине опускаю):
– Ты вот – целый полковник, а вот скажи мне, уважаемый, ты живого матроса, кроме как с трибуны, в глаза-то видел? А в море дальше, чем на рыбалку на штабном катере выходил?
Не привыкший к такому обращению небожитель из политотдела глубокомысленно молчал, позабыв закрыть рот.
– А мои офицеры из морей не вылазят! Даже сейчас, при стоянке в базе, дома в лучшем случае раз в неделю бывают! Так чему ты их пришёл учить, … полковник? Как матросов воспитывать? Да поставь тебя сейчас одного перед строем, так у тебя очки запотеют и штаны промокнут в пять секунд…
Тут командир отвернулся от гостя и, словно того уже не существовало, принялся решать с нами рабочие вопросы. Близилась автономка, экипаж находился в состоянии сопутствующей ей суеты. За пару недель предстояло пройти проверку штаба флота, провести учебные стрельбы, сделать по ним отчёт, сменить боезапас, принять зачёты у личного состава, проверить технику, получить запасы и т.д. Времени катастрофически не хватало. Выслушав доклады, дав необходимые распоряжения, командир вышел, не обращая внимания на полковника. Так же поступили и мы, шутя и переговариваясь, шумно проследовали мимо трибуны на выход. Полковник политической службы так и стоял с открытым ртом.
9
Некоторые особенности плавания в тропиках
Но вернёмся к приятному. Даже в те времена случались события, приятно разнообразившие беспросветную серость трудовых будней моряка-подводника. Как ни странно, самое трудное в морской службе – это не выходы в море, не погружения-всплытия, не тревоги и вахты, не стрельбы и автономки, а стоянка в родной базе. Сразу же по приходу лодки из моря экипаж попадает в рутину береговых мероприятий. Свора штабных начальников лезет с бесчисленными проверками, требует отчёты, планы, конспекты. Всё свободное время тратится на составление никому не нужных бумаг. Дни напролёт береговые наряды, дежурства, патрули, гарнизонные караулы, приборки в казарме и на прилегающей территории, строевые смотры и т.д. и т.п. Только в море можно было ожидать хоть какого-то спокойствия. И это несмотря на вахты, тревоги, тесноту, холод и бытовую неустроенность. А боевая служба на шесть-семь месяцев в южные моря воспринималась не иначе как поездка на курорт за государственный счёт.
И вот всё позади: холод и всепроникающая сырость, неделями не снимаемые свитера и канадки. Остался уже в прошлом и переход в тропиках: духота вонючих отсеков, потные полуголые тела, запрессованные в железную бочку и обитающие там, в тусклом свете забранных в решётки плафонов, среди немыслимого нагромождения железных конструкций. Позади ночи в переполненном людьми отсеке, когда, просыпаясь под утро от ощущения необъяснимого дискомфорта, ты несколько минут усиленно дышишь полной грудью и не можешь испытать привычного удовлетворения от вдоха.
По мере нашего планомерного продвижения на юг неумолимо понижался географический градус северной широты, но также неумолимо и пропорционально ему повышался вполне ощутимый физический градус среды нашего обитания. В пятом и шестом отсеках, дизельном и электромоторном соответственно, температура порой поднималась до пятидесяти, а то и более градусов. Всё это в сочетании с неистребимым запахом солярки, перегретого машинного масла, полумраком и оглушительным грохотом трёх двухтысячесильных низкооборотных дизелей со временем всё больше напоминало преисподнюю, а копошащиеся под низкими сводами чумазые мотористы – маленьких старательных чертенят. Вместо положенных четырёх вахтенным у дизелей было разрешено меняться через два часа. При этом заботливый доктор перед заступлением на смену каждому из них выдавал по ампуле нашатырного спирта, чтобы в случае дурноты ампулу можно было раздавить и успеть привести себя в чувство.
Две недели перехода – и мы во Вьетнаме! Чтобы испытать ощущение нашего восторга, достаточно понять, что в то время счастье побывать за границей редко выпадало на долю военных моряков, а особенно подводников, чьи плавания в основном бывали автономными, то есть без заходов в порты.
Настоящие пальмы!!! Невероятный, терпкий, совершенно незнакомый тропический аромат! В феврале – яркое солнце, ультрамариново-синее тёплое море. Эх, нам же за это ещё и деньги будут платить!!!
И вот мы стоим на рейде посреди живописной бухты. От громадной горы с колючими каменистыми склонами, с оползнями красно-кирпичного цвета к воде спускается отлогая равнина. Она местами покрыта жёстким низкорослым кустарником, местами – красноватыми песчаными проплешинами. У подножья, у самой воды, белеют одно-двухэтажные строения колониального вида, стыдливо скрывающиеся под сенью кокосовых пальм.
Раннее утро, часов шесть. Только-только рассвело. Ждём подхода катера с командиром местного соединения подводных лодок, к которому мы поступаем в подчинение. На мостике блаженно щурятся несколько офицеров, выползших пораньше из духоты прочного корпуса под ласковые лучи мягкого, ещё не жгучего солнца. Вокруг уже снуют, тарахтят моторами юркие джонки аборигенов. Я смотрю по сторонам широко раскрытыми глазами, пытаясь всё почувствовать и впитать. Никак не получается представить, что где-то есть зима, снег и собачий холод. Мне кажется, что именно так должен выглядеть рай.
И вот долгожданный катер доставил на борт нашего нового комбрига – капитана первого ранга, серьёзного мужчину грозного вида и почти двухметрового роста. Наши доморощенные острословы тут же придумали ему прозвище Бивень. Спустившись в центральный пост, новый начальник, ни слова не говоря, прошел всю лодку от носа до кормы. Вернувшись в центральный пост, он тяжёлым взглядом, от которого съёжился даже пробегавший мимо корабельный кот Батон, оглядел присутствующих и мрачно изрёк: «Ну что ж, тут есть чем заняться, приступим, пожалуй…» Затем приказал сниматься с якоря и двигаться к причалу в порт, где, как мы поняли, нас уже очень ждут.
Не успели мы ещё толком пришвартоваться, как на лодку с проверкой хлынула толпа проверяющих из штаба соединения. Должен сказать, что в состав данного соединения входило всего две подводные лодки – наша и ещё одна. Эта вторая завтра отчаливала курсом на Владивосток после полугодового дежурства здесь. Мы же оставались в одиночестве перед лицом многочисленной штабной братии, которая следующие полгода будет крутиться исключительно вокруг нас.
Как хищники, дорвавшиеся до добычи, они тут же начали проверять, строчить замечания, докладывать о выявленных нарушениях, отрабатывая свой нелёгкий штабной хлеб. Результатом их деятельности явилось объявление кораблю организационного периода. Для устранения недостатков нам предписывалось незамедлительно готовиться к выходу в море. Там встать на якорь и вдали от благоухающего берега и всех его соблазнов, в духоте и сырости две недели чистить и красить железо, учиться, тренироваться, готовить документацию, то есть заниматься, как это тогда называлось, организацией службы.
Должен сказать, что лодка наша была чиста, как операционная, механизмы исправны, бойцы должным образом научены и надрючены, механик и старпом своё дело знали, но, видно, такая здесь была традиция – вновь прибывших на берег сразу не пускать, а дать им недельки две пообтесаться на рейде.
10
Что такое хорошо и что такое плохо,
или О том, как плохо иногда бывает хорошо
Перед отходом на якорь нам великодушно были даны два дня для обустройства на новом месте. Как я уже говорил, при нахождении подводной лодки в базе экипаж в полном составе обитает в казарме на берегу, оставляя на корабле лишь несколько человек вахтенных.
Строение, где нам предстояло жить следующие полгода, было бы кощунством назвать казармой. Двухэтажное бело-розовое здание оригинальной архитектуры больше походило на шикарную виллу и располагалось на территории базы среди ещё пяти-шести такого же вида построек. Под стеклянной крышей – внутренний дворик-холл, на уровне второго этажа окружённый балюстрадой. На неё по периметру выходят двери офицерских кают и матросских кубриков. Все жилые помещения снабжены кондиционерами, и – самое главное – в кранах постоянно есть вода! Лей сколько хочешь горячую, холодную – и не надо экономить. Данный факт все по достоинству оценили, так как на лодке, откуда мы только что вылезли и куда нас на две недели снова хотели запереть, пресной воды было в обрез, а если и удавалось помыться, то только забортной – холодной и солёной.
Два дня на берегу в человеческих условиях погасили романтический пыл и отбили всякую охоту бороздить просторы мирового океана. По этой ли причине, или она сама сломалась – история, как говорится, об этом умалчивает, – но утром третьего дня во время приготовления корабля к двухнедельной ссылке выяснилось, что не работает осушительный насос первого отсека, в просторечии – помпа. Со скоростью света обнадёживающая весть разнеслась по отсекам, сея реальную надежду остаться на берегу на неопределённое время – до её починки. Никто из начальников не взял на себя ответственность отправлять в море лодку с серьёзной неисправностью, тем более – влияющей на живучесть, и мы остались на берегу.
Механики развели неспешный ремонт, и члены нашего экипажа – как и было тогда положено, все поголовно атеисты – глядя на них, тайно молились о его нескором окончании. Молитвы ли комсомольцев и беспартийных помогли, или то, о чём опять умалчивает история, но после двухнедельного ремонта своими силами выяснилось, что в полевых условиях помпу починить нельзя. Требуется либо доставить её на завод, либо заменить новой. Ещё неделя прошла в поисках решения, потом вторая – в согласованиях, в конце концов через месяц с ближайшей оказией из Владивостока на гражданском рефрижераторе, следующем за бананами в Хошимин, к нам приехала новая, в смазке и заводской упаковке, соблазнительно сверкающая деталями из цветного металла драгоценная помпа.
Но этим история не закончилась. Возможно, где-нибудь в Америке или у других каких скучных капиталистов помпу тут же поставили бы на своё место и не над чем было бы даже посмеяться. У нас же всё не так просто. У нас всё гораздо более непредсказуемо и, следовательно, веселее. Разве возможно, чтобы у нас всё получилось сразу? Конечно же, помпа не подошла! Её, весом в несколько тонн, за пять тысяч километров привезли – и не ту!!! Ну, перепутали, с кем не бывает!
Я не слышал красноречивый монолог комбрига, обращённый по этому поводу к офицерам своего штаба, о чём до сих пор очень жалею. Но, по свидетельству очевидцев, страх был такой, что местные собаки, мирно спавшие на другом конце пирса, в панике подскочили и, поджав хвосты, бежали несколько километров без оглядки, после чего, обессиленные, упали прямо на дороге, где в беспомощном состоянии были подобраны проходившими хунтотами и съедены ими на обед. Хотя, может быть, и врут эти самые очевидцы – не знаю, но собак тех я больше не видел.
То ли в результате этого происшествия, то ли из-за того, что наш механик перепугался ещё сильнее тех бедных собак, – об этом снова история умалчивает – но на следующий день штатная помпа была уже исправна, причём пригодилась и та, которую накануне доставили из Владивостока. С этого агрегата стоимостью не менее 50 000 рублей (в тех ещё ценах, когда доллар по официальному курсу стоил 62 копейки) пригодилась и немедленно оказалась снята только одна-единственная копеечная шестерёнка, после чего помпа с почётом была отправлена на вечное хранение на один из многочисленных складов ПМТО. Дальнейшая её судьба неизвестна, но с большой долей вероятности можно утверждать, что там она недолго мозолила глаза и в скором времени какой-нибудь ворюга-прапорщик продал её по частям за пару сотен долларов аборигенам как цветной металл.
11
Пропавшая экспедиция
Жара… На небе – ни облачка. Вода, как стекло, – штиль. На корпусе от жары пузырится краска. Механик, ступив на палубу в резиновых шлёпанцах, прилип подошвами. Пока стоял, пытаясь оторвать ноги, поджарил пятки. Охая, спустился вниз, позвал доктора. Сейчас с намазанными вазелином ступнями лежит в своей каюте размером два на полтора и, обливаясь потом, лечится под наблюдением доктора спиртом.
Спирт – кипяток, в каюте, что в сауне, но бутылка стремительно пустеет, и дружеский разговор в самом разгаре. Вот они – чудо-богатыри земли русской! Это вам не какой-то там марш-бросок на двадцать километров, здесь здоровье надо иметь, чтобы не окочуриться. Учись, спецназ!
Идет к концу вторая неделя нашей ссылки. Стоим на якоре километрах в пяти от берега. С другой стороны совсем неподалёку – живописный островок в стиле Баунти, по карте смотрели – Муй называется.
Сегодня воскресенье – законный день отдыха. Весь экипаж, исключая, разумеется, доктора с механиком, которым и так уже хорошо, вылез из душегубки на раскалённую палубу. Чтобы можно было ходить, не рискуя обжечь пятки, из пожарного рожка время от времени на неё и на всех на ней находящихся обрушивается струя забортной воды. Визг, хохот, плеск.
Народ купается, самые смелые ныряют с ограждения рубки. Особым шиком считается, нырнув с одного борта, пройти под килем и вынырнуть у другого. Я попробовал – понравилось, только опасно. Есть вероятность при всплытии столкнуться лбом с летящим вниз другим ныряльщиком, который не подозревает, что ты всплываешь ему навстречу.
Тут же в вечной надежде что-нибудь стащить снуют юркие джонки хунтотов. Боцман в позе Рэмбо с брандспойтом наперевес стоит на ограждении рубки и мощной струёй отгоняет самых назойливых.
Считаю необходимым разъяснить читателю суть этого не в первый раз появившегося и всё ещё не знакомого ему слова. Хунтотами мы называли, как вы уже догадались, местных жителей, но не всех, а только тех, которые обитали на полуострове с нами по соседству. Это были здешние рыбаки, промышлявшие в окрестных водах на своих утлых посудинах, и военнослужащие из расквартированных неподалёку частей Вьетнамской народной армии. О последних говорили, что их вообще не кормят, а чтобы им легче было добывать пропитание, поселили поближе к русским. Жили они в длинных приземистых сооружениях, издалека похожих на шалаши, с ажурными стенами, частью собранными из железных аэродромных плит, частью из развешанных между столбами драных циновок. Крышей у них считалось переплетение бамбуковых прутьев и ржавой проволоки над головой с наваленными поверх ворохами тростниковой соломы.
Конечно, само по себе слово «хунтот» звучит несколько оскорбительно, по-вьетнамски оно означает «плохо, плохой». Но из этого не следует, что мы как-то нехорошо относились к нашим «младшим братьям» и верным союзникам по социалистическому лагерю. Они были отличные ребята, тянули, правда, всё что ни попадя, но это не по причине патологической склонности, а из-за бедности. Мы с большим уважением относились к их старым офицерам. Это были те ещё порохом пропахшие вояки, которые с десяток лет тому назад дали по зубам зажравшимся американцам и заставили их убраться восвояси. Таким образом, «хунтот» в нашем случае было не оскорблением, а скорее синонимом нашего слова «плохиш» в снисходительной интерпретации. Отсюда же происходило и название весьма важного местного продукта – «хунтотовки», рисовой водки, малоградусной, чрезвычайно вонючей, но хорошо шибающей по мозгам.
Сейчас уже не вспомнить, кто предложил сплавать на островок Муй, вторую неделю притягивающий к себе наши заинтересованные взоры, но идея понравилась. Старпом дал добро. Быстро были надуты две автомобильные камеры, на них погружены акваланги и всё, что потяжелее, и вот экспедиция из шести человек, экипированная ластами и масками, собранными со всего экипажа, отправилась в дальнее плавание.
Путь до острова при попутном ветре занял минут тридцать. Сильно тормозили камеры с грузом, которые пришлось тащить за собой на буксире. Вот и остров. Высадившись на его ослепительно белый песок, истосковавшиеся по твёрдой земле члены экспедиции разбрелись по берегу.
Я и Васёк, командир моторной группы, второй человек нашей электромеханической боевой части (после богатыря-механика, разумеется) и мой закадычный друг, надели акваланги и решили, что пока остывает спирт, можно немного обследовать прибрежный шельф. Вооружившись бамбуковой палкой, я начал погружаться по откосу уходящей в глубину скалы. Вася последовал за мной.
Открывающаяся перед стеклом маски картина захватила дух и наполнила душу щенячьим восторгом: это же как в фильмах Кусто, которыми я засматривался в детстве. Но там всё было черно-белое, а здесь – какие цвета, какие краски! Кораллы, куда ни кинь взгляд – белые, розовые, красные. И рыбы: большие, величиной с ласту, и маленькие, как аквариумные, такие же перламутрово-разноцветные и необычные. Всё блестит, живёт, движется! А вода до того прозрачная и вдали такая синяя, что кажется, будто кто-то специально рассыпал вокруг острова несколько мешков ультрамарина.
Вся подводная часть скалы облеплена пятнистыми каури. Оторвав несколько роскошных экземпляров размером с ладонь, мы с Васей продолжаем путь. Метрах в двадцати от уходящей в песок каменной стены новая находка: в расщелине между рифов на гальке лежит прекрасно сохранившийся старинный якорь с обрывком цепи. Жалко, что забрать его никак не получится. Весит килограммов двести, да и куда девать? В люк не пройдёт, на корпусе закрепить командир не разрешит.
Из норы у подножия рифа скалит зубы полосатая мурена. Вася легкомысленно дразнит её концом ласты. Но после того как мурена отхватила кусок, причём на удивление ровно, он понял, что не следовало этого делать. Хорошо ещё, что не додумался руку засунуть в нору!
Плывём дальше. Глубина метров двадцать, под нами уже песок, какие-то холмики. Тыкаю палкой в один и от неожиданности чуть не захлебываюсь. Холмик снимается с места – и, переливаясь волнистой мантией, грациозно, не спеша, в метре от нас проплывает полутораметровый скат. Едва не касаясь меня, он делает круг и гигантской бабочкой в дрожащих лучах косо пробивающегося на глубину солнца растворяется в придонном мраке, оставляя нас в оцепенении.
Воздух на исходе, пора возвращаться на берег.
Тем временем наши товарищи не сидели без дела. Они наловили рыбы, причём сделали это совершенно оригинальным способом, переданным по наследству экипажем предыдущей лодки: метрах в десяти от берега высыпается специально припасённый пакет с пищевыми отходами, и в течение буквально нескольких секунд поверхность воды начинает закипать сверкающим живым серебром. Тут главное не зевать, а занять на импровизированном плавсредстве устойчивую позицию и за полторы-две минуты обыкновенным сачком наполнить рыбой все захваченные с собой ёмкости.
К нашему возвращению на берегу уже развели костёр, зарядили уху и – насколько это было возможно при температуре моря тридцать градусов – остудили спирт. Время пролетело незаметно. Выпив и закусив, понежившись на белом кварцевом песке, до одурения накупавшись, я стал собираться в обратный путь, рассчитывая за час налегке добраться до лодки и успеть на свою вахту. По прибытии на борт за пару банок тушёнки я должен был зафрахтовать хунтотовскую джонку из тех, что дежурят рядом, и отправить её на остров за основным составом экспедиции.
Надев ласты, я взял курс на субмарину, сверкающую антрацитовым глянцем бортов под лучами заходящего солнца где-то, как мне казалось с поверхности воды, у самого горизонта.
12
Между двумя безднами
Первую тревогу я почувствовал, когда через час усиленной работы ластами обнаружил, что проделал не более трети пути.
Течение! Как же я сразу не догадался!?
Взяв в створ береговые ориентиры – остатки старого, ещё от американцев, пирса и развалины каких-то строений, я заметил, что почти не двигаюсь с места, а если перестаю грести, меня тут же начинает относить, причём не в сторону берега, а прямиком в море.
Это открытие мне не очень понравилось. А если учесть, что с наступлением вечера начало стремительно темнеть, что я устал и чужими ластами уже основательно натёр ноги, то вскоре возникло и весьма обоснованное беспокойство. Совершенно некстати вспомнился потревоженный на глубине скат и зубастая мурена, с которой Вася неудачно пытался свести знакомство.
– Какая подо мной сейчас глубина? Метров двести-триста? А может быть, километр? – И как-то неуютно стало после того, как представил под собой толщу воды в пару трамвайных остановок. В голову полезли непрошеные мысли: – А есть ли здесь акулы? И что делать, если захотят напасть?
Где-то я читал, что акулу при нападении надо бить кулаком в глаз. Но что делать, если сейчас какая-нибудь зубастая тварь сидит прямо подо мной на дне, смотрит на мои трепыхания и облизывается в предвкушении неожиданного ужина? Короче, настроение, безоблачное в течение всего дня, этими мыслями было окончательно испорчено.
Ожидая нападения акул, я тем не менее успевал подумать и о всякой другой дряни. Например, о том, что у меня может случиться судорога, что я не смогу двинуть ногой и утону. Или о том, что я могу выбиться из сил, что моё сердце может не выдержать напряжения, отказать и – опять же – я утону. То, что до сих пор у меня ни разу не случалось судорог, хотя родился и вырос на море, что, бегая на физподготовке по десять километров, я до сих пор не знал, с какой стороны у меня находится сердце, – это сейчас в расчёт не принималось. Я стал прислушиваться к своему организму и уже начинал ощущать покалывания то в одной, то в другой ноге, то в правом, то в левом боку, а то и в обоих сразу.
– Надо успокоиться и взять себя в руки, – строго сказал я себе. Я, помнится, даже себя выругал, причём нехорошими словами. Это подействовало. Далее, следуя принципу, что даже в плохом всегда нужно стараться найти что-то хорошее, я начал усиленно думать, что же в этой ситуации можно найти положительного. Думал, думал, нещадно напрягая мозги, но на ум ничего не приходило. Наоборот, вспомнил, что уже безнадёжно опоздал на вахту и старпом меня за это в порошок сотрёт.
Между тем погас мгновенный закат, стремительно накатили сумерки, и не успел я опомниться, как стало совсем темно. Обессиленный, со стёртыми в кровь ногами, один среди враждебного моря, я упорно продолжал плыть вперёд. Выбиваясь из сил, я отдыхал, лёжа на спине, качаясь на волнах, и вновь обречённо продолжал путь во тьму.
А тем временем над головой вспыхнуло и застыло невероятное, сверкающее чудо. Казалось, что вселенная решила бесстыдно обнажиться передо мной, являя взору все свои доселе скрытые сокровенные тайны.
«Открылась бездна, звезд полна
Звездам числа нет, бездне – дна…»
Абсолютная прозрачность воздуха и кромешная темнота вокруг сделали звёздный купол каким-то нереальным. Некоторые звёзды представлялись такими близкими, что казалось – протяни руку и можно взять. Растворилась граница между морем и небом, казалось, что я сам плыву среди звёзд, проваливаюсь и несусь с бешеной скоростью в манящую, сверкающую глубину. При этом замирало сердце, ощущался неподдельный страх, возникало желание за что-нибудь зацепиться, чтобы предотвратить это сладостное падение.
Куда меня несёт? Где я? С наступлением темноты и с исчезновением в ней берегов я этого определить уже не мог. Оборвалась последняя связь с землёй, остановилось течение времени. Лёжа на спине и качаясь на волнах над одной бездной, я растворился в бесконечности другой. Страх прошёл, мне представилась вся моя ничтожность в этой непостижимой сверкающей глубине.
– Ну и что с того, что весь я такой хороший! – думалось мне. – Что я учился, прочитал много книг, что офицер флота, что меня ценят и уважают… Всё это было где-то там, далеко! А сейчас, здесь, в этой искрящейся чёрной пустыне, я уже никто! Сейчас приплывёт зубастое тупое чудовище без единой извилины в мозгу, и ничто не помешает ему перекусить меня пополам, такого всего положительного и важного… Никого, кроме меня самого, здесь совершенно не интересует, что живу я уже двадцать пять лет и что дальше жить хочу! Кого здесь может волновать тот факт, что я вообще существую, что у меня есть душа, мысли, чувства? Что меня где-то ждут, волнуются, любят… Я тут просто пища, насколько вкусная, не знаю, но свежая и, наверное, весьма калорийная…
Почти смирившийся с неизбежным, я качался мельчайшей пылинкой среди безбрежного моря, под куполом бездонной вселенной, среди бесчисленных миров и, возможно, там бы навсегда и остался, если бы не вспомнил, что моя гибель принесёт горе родным и массу проблем ни в чем не повинным людям. Командир и старпом однозначно будут жестоко наказаны, и на их карьере смело можно будет поставить крест. Я представил себе горе молодой жены, слёзы матери. Но самым неприятным в этой ситуации было то, что мой ещё не родившийся, но уже существующий во плоти ребенок может никогда не увидеть своего отца…
Нет! Со всем этим смириться я никак не мог! Воспитание не позволяло допустить, чтобы из-за моей оплошности пострадали совершенно невинные люди. Именно это – ответственность за близких людей, за порученное дело – впоследствии не раз помогало мне не опускать руки, вставать на ноги, выпутываться из, казалось, безвыходных ситуаций. И я решил бороться до конца!
Для начала необходимо было поднять боевой дух. Не имея возможности ничего изменить в ситуации, я постарался изменить своё отношение к ней. Я огляделся вокруг, и на этот раз окружающий мир предстал передо мной в совершенно ином свете.
– Так вот же оно – то хорошее, что можно найти в сложившейся ситуации! Один, среди моря, в кромешной темноте, под недоступным и таким близким небом! Когда бы я имел возможность раствориться в этом великолепии застывшей вечности?
И вдруг что-то произошло, словно камень упал в густую черноту бездонного искрящегося водоёма. От центра, расходясь, побежали концентрические волны, искривляя и приводя в дрожание небесную сферу. Я почувствовал на себе взгляд! Кто-то пристально глядел на меня. Блистающее небо над головой продолжало непостижимым образом кривиться и выгибаться. У меня перехватило дыхание, и я ощутил присутствие некой высшей силы. Была ли это вызванная переутомлением галлюцинация, или действительно перед моим взором возникло Божественное Видение, я не знаю, но чёрное небо явило мне расплывчатый туманный силуэт. Это был не тот иконный растиражированный образ – это был лик неведомого мне Вселенского Творца.
Я впал в странное оцепенение. Меня поглотило ощущение огромности и величия этой до сей поры неизвестной мне космической сущности, пронзило чувство полной растворенности в ней. Трудно сказать, сколько прошло времени, но когда я смог пошевелиться, то сразу почувствовал, что руки и ноги мои налились силой, от усталости и сомнений не осталось и следа. Я уже знал, что и как должен делать, и нисколько не сомневался в том, что спасусь.
Я снял и отправил на дно тяжеленые ласты, причинявшие при каждом движении невыносимую боль. Где-то далеко, у самого горизонта, мерцал тусклый огонёк нашей лодки, и во все стороны света, куда ни глянь, не было больше ни единого проблеска.
По-морскому, саженками, разгребая в стороны, я двинулся в заветном направлении. Я дал себе клятву не прекращать работать, пока не окажусь на борту лодки или на берегу. Потеряв счёт времени, я забыл про усталость. Моё тело всё искрилось блёстками планктона, а на воде за мной оставался, вспыхивая пятнами и угасая, таинственно переливающийся живой мерцающий след.
– Что сейчас на лодке? Был ли вечерний чай? Добрались назад остальные?
Всполохами возникали мысли, сменялись новыми, разматывалась вдаль светящаяся дорожка. Летело время, я непрестанно грёб. Огонёк не приближался…
Чтобы не думать, что творится подо мной, и не вспоминать виденное днём на глубине, я начал читать про себя самое длинное произведение, которое знал тогда наизусть, – «Евгения Онегина». Как хорошо, что некоторое время тому назад я для тренировки памяти заставил себя его выучить! Чем бы я сейчас занимался? Начав чтение, я совершенно отвлёкся от действительности. На смену глупым страхам и опасениям пришли живые картины и образы. Время летело незаметно…
Вдруг моя голова с деревянным стуком ткнулась во что-то твёрдое. Чёрный борт вьетнамской джонки!
Вспыхивает тусклый огонёк, недоумевающие и испуганные лица хунтотов вопросительно и с опаской смотрят на меня. Люди мирно спали в своём утлом жилище на волнах, надеясь ближе к утру незаметно подойти к подводной лодке, отвинтить какую-нибудь гайку или отрезать кусок капронового конца, а тут невесть откуда взявшийся русский чуть не пробил своей пустой головой борт и, ни слова не говоря, не спросив разрешения, лезет из воды к ним на судно!
Выбравшись, я постарался принять максимально независимый вид, дескать, в том, что в это не совсем подходящее для марафонских заплывов время я оказался посреди моря, ничего удивительного нет. Проплывал мимо, завернул в гости – с кем не бывает. С величайшим трудом обретя равновесие, я встал в полный рост и осмотрелся. Это была типичная азиатская джонка метров семи длиной, узкая, с высоко вздёрнутым носом, с небольшой деревянной рубкой на корме и навесом из парусины посередине. Меня поразило, что находящиеся на ней люди тут и жили. Под шелестящим балдахинчиком из пальмовых листьев, в картонной коробке из-под бананов, спал грудной ребёнок. Рядом на полу, среди сетей и вороха тряпок, мирно посапывали ещё несколько детей постарше. Тут же на палубе находились какие-то приспособления для приготовления пищи, ящик с посудой и что-то из продовольствия.
К счастью, не пришлось долго объяснять, куда мне надо попасть. Уже через минуту, запустив смешной, неизвестной конструкции дизелёк, причём подвесной, глава семейства в ожидании заслуженного вознаграждения вёз меня в нужном направлении.
По прибытии я щедро отблагодарил своих спасителей: две канистры драгоценной солярки заняли место в неглубоком трюме судёнышка. В дополнение к этому я набил вещмешок сгущёнками и тушёнками, детям дал по плитке шоколада, а главе семейства – моему спасителю – от избытка чувств… свой телефонный номер во Владивостоке.
И вот я дома, в таком близком, тесном и уже родном уюте своего отсека, куда, честно говоря, уже почти и не надеялся попасть. Как оказалось, в море я провёл почти пять часов, все члены нашей экспедиции давно вернулись на проходящей мимо острова джонке и страшно удивились, узнав, что меня ещё нет. К моменту моего возвращения решался вопрос, чтобы с рассветом сниматься с якоря и искать меня по квадратам, но я нашёлся сам, чему все были несказанно рады. Старпом тоже был рад, но, будучи очень строгим, заявил, что за опоздание на вахту я всё равно буду примерно наказан.
– Никого не волнует, – поучал он, – что с тобой произошло. Есть две вещи, которые ты должен умереть, но сделать: вовремя быть на подъёме флага и вовремя заступить на вахту!
13
Можно ли потеряться на подводной лодке
Прошла неделя, и это моё небольшое приключение постепенно стало забываться. Я старался не думать о том, что могло произойти, не наткнись я случайно на судёнышко моих спасителей. Конечно, меня бы искали. Утром задействовали бы все способные плавать средства, а может быть, подняли и самолёт. Но что толку? За ночь я мог оказаться так далеко в открытом море, что всё это уже не имело бы смысла. В заступничество высших сил, будучи комсомольцем и идейным атеистом, я тогда не особенно верил. Видение, промелькнувшее в моём воспалённом мозгу, я безжалостно списал на усталость. Но всё равно что-то после этого случая осталось в душе недосказанное, что-то смутило её и заставило встрепенуться. Воистину блаженны минуты, когда коснется души неведомая сущность!
Вернувшись на базу, мы крепко-накрепко привязались к пирсу в надежде на то, что какое-то время нам наконец-то дадут отдохнуть на берегу. После швартовки экипаж строем, с личными вещами, весело галдя, отбыл на берег в казарму. На борту остался дежурный по кораблю (в наказание от старпома за опоздание на вахту им оказался я) и, как обычно, восемь матросов-вахтенных. И это моё первое на новом месте дежурство не обошлось без приключения.
Началось с того, что я три часа не мог найти одного из своих верхних вахтенных, то есть того бездельника, который должен с автоматом на пузе стоять у трапа, кричать «стой, кто идёт» и никого посторонних не пускать на борт. Это только в анекдоте можно быть абсолютно уверенным, что никто и никуда не денется с подводной лодки. Но вот всё как в анекдоте: подводная лодка, матросы, но семь на месте, а одного нет.
Три часа безуспешных поисков. Лично проверены все закоулки на борту, на карачках обследованы все трюма, аккумуляторные ямы и даже цистерны. Только и осталось, что поискать в кастрюлях да чайниках на камбузе. В том, что Кульков не уходил с пирса, я был абсолютно уверен, так как после отбытия экипажа всё время там находился и никого бы мимо себя не пропустил.
Неужели утонул? Едва в моей голове промелькнула такая мысль, как я тут же почувствовал себя неважно: мой матрос с автоматом и тяжеленым подсумком, в котором шестьдесят патронов (которые, кстати, ещё и числятся на мне!), поскользнулся, упал за борт и лежит сейчас, бедняга, на дне. Я уже вижу тянущиеся ко мне руки его обезумевшей матери: «Не уберёг… Не доглядел!». Сорванные погоны, наручники, суд, тюрьма… И только я собрался было тоже пойти утопиться, как прибежали двое бойцов, отправленных на поиски:
– Нашли? Где? – задохнулся я от волнения.
– В пирсе! Спит!
Как – спит? Не могу поверить. Там же температура как в доменной печи! Пирс же весь железный и за день раскалился на солнце чуть ли не докрасна! Да в нём не то что спать – на него смотреть страшно!
Но, как показало дальнейшее разбирательство, Кульков и в самом деле был внутри огнедышащего плавпирса и действительно там спал. И это вам ещё один пример несгибаемого духа, неслыханной выносливости и богатырского здоровья советских моряков.
Несмотря на допрос с пристрастием, для меня так и осталось великой тайной, где же Кулькову удалось раздобыть выпивку за то крайне небольшое время, что прошло с момента швартовки. Невероятно, но уже через десять минут после заступления на вахту наш герой вместе с бутылкой вонючей хунтотовки оказался в раскалённом чреве пирса, вылил себе в глотку всё её содержимое и тут же, абсолютно счастливый, упал на гниющие в ржавой грязи старые матрацы.
В таком неприглядном виде нами и было обнаружено его уже дымящееся туловище. Кульков, сваленный с ног зелёным змием в двух метрах от своего боевого поста, беспечно спал здоровым сном младенца. Что снилось ему, когда, жмурясь в свете направленного в лицо фонаря, он трогательно сопел и сладко причмокивал?
В том, что Кульков алкаш и скотина, я имел возможность убедиться несколько раньше. Сплавил мне это чудо минёр с соседней лодки, мой однокашник, за что я его потом не раз от души «благодарил». Как обычно, перед выходом на боевую службу лодку начинают снаряжать, как говорится, «с миру по нитке». Помимо всего прочего начинается усиленная доукомплектация экипажа личным составом и, как всегда в таких случаях, всяким сбродом. Оно и понятно: какой же командир добровольно отдаст нормальных матросов, а спихнуть по случаю каких-нибудь уродов – это всегда пожалуйста. Так и мы пару месяцев назад вышли в море с наполовину чужим экипажем, который, как кота в мешке, сами не выбирали.
Как-то во время ежедневного проворачивания оружия и технических средств у меня возникла необходимость промыть кое-какое своё электрооборудование. А чем на флоте обычно оно промывается? Правильно, – тонким слоем спирта. Это когда, замахнув стакан, надо усиленно дышать на обрабатываемую поверхность и тщательно растирать достигающие её пары. Но в те далёкие времена подобного рода высший пилотаж в уходе за вверенной материальной частью я ещё не освоил и был искренне уверен, что весь спирт, выдаваемый для технических нужд, именно на эти нужды и тратится. И никуда больше, упаси Бог! Поэтому, когда в один прекрасный день я появился в торпедном отсеке с полной кружкой спирта, Кульков, учуявший его дразнящий аромат из другого конца помещения, понял, что сейчас произойдёт непоправимое – целая кружка драгоценнейшей жидкости у дурака-лейтенанта будет использована не по назначению и пропадёт самым бездарным образом.
