Сказки про Выхухоль. Основано на реальных событиях

Так все равно никакого толка. Загадили только технику зайцы со всех сторон, башню отгрызли с пушкой, и снова к себе в лес.

Бесстрашные были, как самураи.

Но тут – вот когда Выхухоль на крыльцо вдруг вышла – тут они и заробели. И встали все как один.

На них из темноты смотрел огромный красный глаз.

Второй глаз Выхухль прищурила от сигаретного дыма.

Боевая шеренга смешалась, зайцы сбились огромной толпой на околице, топчутся на месте, смотрят на этот глаз, как завороженные, и не с места.

А большой красный глаз смотрит на них.

Как бы светит в упор и бьет далеко – до самой до опушки, туда-сюда шарит, как лазерная указка. Иногда в небо лучом уходит.

И так зайцам стало страшно, что лапы подкосились, они опустились на все четыре конечности, прижали уши и бросились назад в лес, давя друг друга, не разбирая дороги.

Да и какая там дорога в полях и лесах? К тому же зимой.

С той поры они в эту деревню ни ногой.

А Выхухоль что – покурила себе спокойненько, полюбовалась окрестностями и домой в скворечник.

Думаете, деревенские или там дачники хоть спасибо ей сказали?

Фигушки.

А ей и не надо.

Выхухоль, собственно, до поры до времени и не знала, что спасла деревню от зайцев.

Она же на небо вышла посмотреть, на луну, на лес.

Что ей какие-то зайцы?

К тому же она была немного близорука, на ночь линзы уже вынула и положила в чехольчик в ванной, на раковину возле умывальника.

Она же очень хозяйственная, Выхухоль.

Выхухоль и плавание

Выхухоль иногда ходила плавать на пруды под березами.

Пруды прятались вдалеке от дачных домов, в березовой рощице, примыкающей к большому лесу, на дне в них били ледяные ключи, намывая глубину, однажды там даже утонул трактор, по слухам, вместе с трактористом, и народ туда ходить побаивался.

Выхухоль это не пугало.

Она брала с собой Бориса Дубова, перекидывала через плечо полотенце, и они плечом к плечу шли песчаной дорогой через луг с высокой травой, обходя выпрыгивающих прямо под ноги кузнечиков.

Вообще-то Выхухоль плавание не любила, вернее, сначала, когда-то, любила, а потом дико устала от него.

– В детстве переплавала, – сказала она как-то Борису Дубову, – заставляли. Да еще попала в старшую группу, нагрузки там знаешь какие? Я плавание просто ненавидела, меня от него тошнило, живот ныл, до диареи фактически, стыдно сказать, доходило, шла на занятие и еле сдерживалась на ходу. Лишь бы до спортцентра дотерпеть. Даже способ придумала с поносом бороться. Как-то шла, еле терпела и вдруг поскользнулась и шлепнулась на попу. И в туалет сразу расхотелось. И с того дня как по дороге совсем невтерпеж, уже умышленно шлепалась на задницу.

– Помогало? – спросил Борис.

– Да, помогало. Но сколько так могло продолжаться? Плакала, конечно.

– Ну, и…? – спросил Дубов.

– Не нукай, – ответила Выхухоль. Но продолжать не стала…

Подойдя к пруду, она надевала очки для плавания и плюхалась с обрыва в воду, уходила в коричневую глубину, в сплетения лилий и кувшинок.

– Смотри, какой у меня гребок, – кричала она, отплевываясь и задирая над водой голову в круглых очках с голубой оправой, – эластичный, длинный, до конца доведенный, классный. Это я кролем плыву.

Борис Дубов грустно смотрел вниз с обрыва и жевал травинку, он бы тоже окунулся, но все время забывал дома плавки, а без них плавать было совсем уж голо.

– Смотри, а теперь брассом! – хвасталась Выхухоль. – Там пузырьки такие веселые, под водой!

Она нарядно смотрелась в голубых очках для плавания.

Борис Дубов настороженно озирался вокруг: как-то на пруды забрел веселый от летнего дня механизатор из соседнего сельскохозяйственного совхоза-техникума, увидел над водой голову Выхухоли в голубых фирменных очках и после этого уехал с малой родины навсегда, по слухам, стал искать страну Аватаров, добрых и веселых, и, главное, безволосых.

– Ты знаешь, Борис, ведь для счастья не так уж много и надо, – сказала Выхухоль, выходя из воды и отряхиваясь. – Сначала надо что-то полюбить, потом возненавидеть, но все равно любить в глубине души, а потом вернуться, понять, что боялся зря, и снова полюбить, как раньше… Главное, не бояться. Да не сиди ты сиднем, дай водички попить!

Выхухоль и Соседская старушка

По соседству со скворечником, в котором жила Выхухоль, через забор фактически, стоял домик Старушки.

Старушка была не то чтобы очень вредная, но житья никому не давала.

Старушка не знала, что Выхухоль – это Выхухоль.

Она поначалу думала, что Борис Дубов из жадности построил второй дом и сдает его теперь за большие деньги дачнице с противным голосом.

Старушка была подслеповатая, она, конечно, видела Выхухоль, когда та выходила качаться в гамаке, возилась с розами или шла на пруд с Борисом Дубовым, но различала только силуэт, а кто там, что там, ей было все равно, вот только голос новой дачницы вызывал раздражение.

– «Борис, Борис, принеси мне молока», – передразнивала Старушка. – Как будто сама не может задницу свою оторвать, если пить хочет, да и воду надо пить, а не молоко, молока на всех не напасешься, коров-то теперь не держит никто, разленились. Одни козы, и те шалые какие-то, так и лезут в огород, прости меня, господи.

Еще она перебрасывала на участок Бориса Дубова бурьян, который занял ее грядки, сорняков было так много, что не уследить, и росли они на удивление быстро.

Выхухоль, конечно, не обращала никакого внимания на Старушку, она и не таких еще старушек повидала на своем веку, а будь здоров каких старушек, одну даже вообще просто шпионскую старушку, совсем уже пропащую, хотя и с прекрасным английским языком.

А вот Бориса Дубова ей было жалко.

Воспитание и врожденная эмпатия не позволяли ему жестоко обращаться с растениями, живые же все, он подходил к сорнякам, смотрел на их буйные заросли, и, покачав головой, уходил домой пить чай и напрасно ждать заката. Почему напрасно?

Потому что лебеда и прочие сорняки вырастали огромные, лопухастые, до неба, они заслоняли солнце, а Борис Дубов любил смотреть утром на восход, а вечером на закат.

А тут как назло – ни заката не видно, ни восхода, один зенит, не команда футбольная, а когда солнце высоко, через бурьян перепрыгивая, идет по самой верхушке неба.

Что делать?

Другая бы или другой стали бы нервы напрасно жечь, раздумывая, как поступить с этой Соседской старушкой.

Она к тому же еще и мак стала выращивать, якобы для маковых булочек, а на деле все равно сплошной сорняк, одно название что мак.

Хотя поселковый участковый все равно насторожился, иногда к ней наведывался, присматривался, принюхивался и как бы невзначай просил почитать литературу про выращивание полезных растений, «ну, конопли там, к примеру, или еще чего». В медицинских как бы целях, говорил. Мол, зубы у него болят.

Но Старушка читать не любила, книг дома не держала.

А если бы и держала, то все равно не дала бы.

Не любила она отдавать.

Наоборот.

Она любила зайти к соседям, попросить что-то и не отдать.

Так что если что-то и можно было у Старушки получить, так только свое. И то без гарантии, с порчей нервов.

Вот поговорить она любила. Но если говорила о ком-то, то лучше и не передавать никому, что она там говорила.

Другой бы или другая при мысли о Старушке стали бы мечтать о гранатомете.

Но Выхухоль не такая.

Выхухоль просто однажды ночью перелезла через соседский забор, да какой там забор, гнилой штакетник, дыра на дыре, видимость одна, и вырвала все Старушкины сорняки на фиг, а на пустое место постелила искусственный газон, которые ей привез по дружбе озеленитель стадиона «Лужники».

С ним ее познакомил Борис Дубов, который в свое время добровольно ушел из своего умного биологического института и три года добровольно строил новую арену стадиона к Олимпиаде-80, пройдя в комплексной строительной бригаде славный трудовой путь от «подсобно-транспортного рабочего 2-го разряда» до «плотника 4-го разряда» (почти самый высокий плотницкий ранг!), тачку возил, бетон заливал, опалубку сколачивал, леса ставил – не задаром, конечно, а за квартиру, обещанную Моссоветом, которую и получил, слава богу, за труды свои тяжкие, не в обход других причем, потому что так и так стоял в районной очереди на улучшение жилья. Всем известно, что в Лужниках всю траву то и дело меняют в целях освоения выделенных средств, но не все знают, что новый свеженький газон главный озеленитель не кладет на арену, а отдает знакомым, старый же слегка подстригает, подновляет акриловой краской сочного малахитового цвета, и готово дело.

– Всё равно наши футболисты-оболтусы играют так себе, обойдутся, – говорил озеленитель после рюмочки-другой, – им бы на пустыре мяч гонять, и бесплатно, а не за такие деньжищи, дармоеды и лоботрясы, тьфу на них, глаза бы не глядели! (Дубов при этом всегда добавлял: «По соотношению цена-качество наш футбол, конечно, достоин занесения в книгу, только вот в какую, непонятно». А озеленитель на это всегда замечал: «Уголовного кодекса наш футбол достоин». И они чокались, проявляя взаимопонимание и согласие.)

Выхухоль постелила этот веселый, плотный и упругий, не топтанный еще зелененький газон, распространив на весь двор Старушки, почти до сортира у задней стены забора. Газон показался ей на ощупь чуть жестковатым, и она опрыскала его водой из шланга.

Утром Старушка вышла во двор и встала столбом.

Потом, треща косточками, опустилась на колени, погладила ровную изумрудную травку по голове и заплакала: такой красоты она в своей жизни еще не видела.

Как подменили после этого Соседскую старушку. Ну, почти подменили. Она распахнула свою калитку настежь и теперь утром, днем и вечером выходит на улицу и ждет прохожих, зазывает красотой любоваться. И старается говорить всем добрые слова.

С непривычки тяжело ей, заикается, потеет, но старается. Потому что понимает, что если ляпнет злое слово, никто к ней не придет разделить радость.

А тогда зачем газон?

Даже в дождь выходит к своей калитке, караулит.

А от дождя ее спасает кофейного цвета дождевик, который она сперла давным-давно у Бориса Дубова.

Ну, не сперла, конечно, а так, одолжила однажды в магазин сходить, да забыла вернуть.

Не со зла же.

Выхухоль и осиное гнездо

В скворечнике, где жила Выхухоль, завелось осиное гнездо.

Как оно там завелось, никому не ведомо, не было, не было, и вдруг на тебе – висит!

Вернее, прилепилось к потолку, к балке, на стыке со стеной. Сначала Выхухоль не обращала на него внимания, подумаешь, серый мешочек, надутый пустой кулек из жеваной промокашки.

Но осы так не думали.

Они думали, что кое-то теперь лишний в скворечнике.

Они стали подлетать к Выхухоли и смотреть ей прямо в лицо.

А Выхухоли что, ей и не такие смотрели в лицо.

Но одно дело смотреть, а другое дело, когда тебе чуть ли не в рот залетают.

Или в ухо.

Чего они там нашли, в ухе у Выхухоли, непонятно, но, видно, наравилось, тепло там, уютно по-домашнему, чуть замешкается Выхухоль, и вжи-их, опять кто-то в ухо влетает. Или вылетает.

Причем невозможно посчитать, сколько их там, и все ли уже вылетели или кто-то еще остался. И можно уже в ухе поковыряться, почистить, или пока нельзя.

Ночью еще ничего, а вот днем спать стало невозможно, ухо не приклонишь к подушке, живые же твари, хоть и маленькие.

И съесть ничего спокойно нельзя чего хочется, ни сладкого, ни соленого, ни острого, ни перченого, осы так и вьются вокруг, того и гляди, случится беда.

Выхухоль позвала Бориса.

– Борис, с осами надо что-то делать!

Борис посмотрел вверх под потолок, пригладил усы.

– Не знаю, осы не рыбы, вот если бы у тебя рыбки завелись, я бы их переселил.

– Если бы рыбки, я бы тебя не звала. И потом, откуда у меня рыбки могут взяться, где ты здесь воду видишь?

– Не буду я с осами связываться, – сказал Борис. – Меня в детстве укусили в одно место, стыдно сказать. Ты лучше мне раны не тревожь.

И ушел.

Вечерело, на улице зажглись фонари, осы собрались в своем гнезде и не шумели.

Тут в скворечник пришла девочка Лида.

Она была в плаще-дождевике, в руке держала ведерко и пластмассовую лопатку.

На голове у нее был накомарник.

Лида встала на стол, поднесла ведерко к гнезду и ковырнула его лопаткой.

Гнездо мягко упало в ведро.

Лида накрыла его крышкой.

– Пусть ночь у меня постоят, они спят, – сказала она. – А утром я отнесу их в осиновый лес, там много пустых дупел, им там будет хорошо.

– Что, так просто? – спросила Выхухоль.

– Да, так просто.

– Ну, так и я смогла бы. С ведерком каждый сможет. Тоже мне, барыня. А тем более в сетке этой на голове.

– А хочешь, я сейчас по ведру стукну? – спросила Лида.

Лидина мама Катя, такая же отважная, как дочка, прочитала и сказала: P.S. 

– А зачем ты про накомарник написал? Не было никакого накомарника.

– Так страшнее, – сказал я.

Выхухоль и правила проезда по кругу

Шел дождь.

– Борис! – крикнула Выхухоль.

Она высунулась из скворечника.

Выхухоль махнула газетой.

– Ты слышал? Теперь новые правила проезда по кругу! Ничего себе!

Борис молча смотрел на Выхухоль, у него разболелся зуб, анальгин кончился, надо в аптеку ехать, а полоскать зуб водкой нельзя, утреннее время все-таки, детское.

Да и не полоскал он никогда рот водкой от зубной боли. Хотя иногда и хотелось.

– Теперь те, кто едет и только подъезжает к этому кругу, должны ждать, представляешь? – Выхухоль сверкнула красным глазом.

– Ну?

– Да что ну, баранки гну! Теперь те, кто на этом круге ездит, могут с него первыми съезжать! Просто убиться можно!

– Слушай, – сказал Борис. – У тебя машины нет, верно?

– Откуда? Да и зачем? Нам твоей хватает.

– И водить ты не умеешь? Так на хрена тебе эти правила? Откуда ты их взяла? Газете сколько лет? – Борис рассердился. Зуб ныл все сильнее. – Ты здесь у нас круг где-нибудь видишь для этой твоей езды?!

– То-то и оно, – сказал Выхухоль.

– Что то-то и оно?

– Я в принципе рада за вас! За людей.

– С чего это?

– Потому что жизнь налаживается. Хотя бы и по кругу. – Выхухоль еще больше высунулась из скворечника и лизнула дождь. – И дождик вроде перестает. За грибами пойдем?

– Я в аптеку, – сказал Борис.

– Вот, правильно! И мне мяту возьми в пакетиках, что-то сон совсем разладился.

Выхухоль и скворцы

Борис Дубов повесил на деревья скворечники, и в мае в них появились птенцы.

Выхухоль обрадовалась, она любила птиц, потому что они жили своей жизнью, а Выхухоль своей.

Главное, ей не было до них никакого дела.

Вот только кошки и вороны тревожили.

Они всё хотели подобраться поближе к скворечникам и, наверное, сожрать этих тощих маленьких птенцов.

Поэтому Выхухоль стала плохо спать, всё время выходила в сад и тревожно смотрела: а) на небо над деревьями, б) на землю под деревьями.

Птенцы, видя Выхухоль, начинали пищать, она вызывала у них добрые детские чувства.

– Да чего вы орете, заморыши несчастные, – говорила Выхухоль. – У вас своя мать есть, и отец есть. С ног уже сбились вас кормить. В смысле с крыльев.

– Сейчас-то еще ничего… – сказал Борис.

Он тоже тревожился, но виду старался не подавать, мужчина все-таки, усы, удочки, рыбалка, ножик заветный охотничий, ботинки высокие на шнуровке, то-сё.

– Что значит еще ничего? – насторожилась Выхухоль.

– Пока они в скворечнике живут, их кошки не тронут, и вороны тоже не достанут, дырочка мала.

– А потом?

– А потом они начнут выбираться наружу, но летать сначала не умеют, падают на землю.

– И что?

– Ну, а тут кошки эти. И вороны.

– Блин, – сказала Выхухоль. – Так я и знала.

Она ушла в свой скворечник, потом снова вышла в сад, огляделась.

– Ничего не происходит пока? – спросила она.

– Всё нормально, – сказал Борис.

– Может, переедем отсюда? – спросила Выхухоль.

– От себя не убежишь, – ответил Борис. Он смотрел на птенцов и принимал решение.

– Будем дежурить, – опередила его Выхухоль. – По пятницам и средам я буду дежурить, а по четвергам ты.

– А в другие дни?

– В другие тоже ты.

– А почему?

– Борис, – сказала Выхухоль, – давай только торговаться не будем! Ты же мужчина.

Выхухоль и сон

– Опять я плохо спала, – сказала Выхухоль. – Кофе приготовил? – Она зевнула. – Все время просыпалась.

– Да неужели? – спросил Борис.

– Ужасно! Только засну, тут сразу шум какой-то. Ворочаюсь, ворочаюсь… Очень плохо сплю!

– Это ты-то плохо спишь?

– А кто? Не ты же?

– Да вот именно что я! – Борис подтянул повыше спортивные треники-антик, практически артефакт, наглядное свидетельство давних торговых экспериментов с продажей китайских пуховиков и тренировочных костюмов с гордыми иностранными названиями.

– Не знаю, не знаю, – Выхухоль снова зевнула. – Вид, у тебя, Борис! Ты бы хоть побрился, а то мятый какой-то, и майка грязная.

– Ты на себя посмотри!

– А что посмотри? Охо-хо… Сил что-то совсем нет. А все потому, что сон разладился. Мяту, что ли, перед сном пить?

– Да ты так спишь, что храп по всей деревне.

– Я храплю? Борис, побойся бога. Никогда в жизни. Женщины вообще-то не храпят. Кофе где?

– Вот твой кофе. А только спишь ты будь здоров как.

– Да что ты пристал с утра со своим сном? Уже и слова сказать нельзя. Какой-то ты странный сегодня, Борис. Храплю я, выдумал тоже! И кофе остыло.

– Не остыло, а остыл.

– Борис, когда я не выспалась, ты меня лучше не трогай!

– И ты меня не трогай!

– Ну и вот!

– Ну и вот!

Выхухоль и дачные воры

Выхухоль вышла ночью в сад и столкнулась с дачными ворами.

Они вылезли из сарая, где лежали лопаты, грабли и прочий инвентарь.

Один держал на плече подвесной лодочный мотор, который Борис Дубов привез на память с Волги в ту пору, когда работал ихтиологом и изучал рыбу и рыбьи повадки в разных местах прекрасной и большой до невозможности страны.

Мотор, конечно, не работал, зато он был самой крупной, красивой и тяжелой вещью, которую можно было унести из сарая. На нем была иностранная надпись!

Выхухоль посмотрела на воров красным глазом и взъерошилась.

– Ты, тетка, лучше не встревай, – сказал тот, что с мотором.

Второй молча покачивался, он держал в руках детский велосипед и придерживал рукой звонок, чтобы не звонил. Раздумчиво замахнулся велосипедом, но Выхухоль взяла его на болевой прием и изящно шмякнула через плечо на землю.

– Уйди, тетка, с дороги, – сказал первый и выставил перед собой мотор. – Зашибу!

– Да что ж вы все техникой чужой прикрываетесь? – удивилась Выхухоль, аккуратно вынула из поленницы березовое полено и сунула в пасть.

Щелкнули зубы.

Выхухоль бросила полполена на землю, вторая половина торчала в зубах, как сигарета.

– А еще я кровь люблю пить, – сказала Выхухоль. – Ночью к вам приду. Вот ты! Мотор положи! Ага. Вот ты вроде помоложе. Сколько тебе годков?

– Двадцать. Ты лучше не подходи!

– Вот-вот, самый смак, – сказала Выхухоль и цыкнула. – Самый армейский возраст. Кровь еще горячая, с высокой текучестью. Хотя по виду тебе все сорок… А мне крови попить, как вам пивка хлебнуть. Как в шею вцеплюсь, артерию нащупаю и как начну сосать… Эй, вы куда? Куда по грядкам-то, заразы, огурцы же потопчете?!

Из дома выбежал тяжелой рысью Борис с травматическим пистолетом.

– Что происходит? – спросил он. – Ты чего там про кровь кричала?

– Ничего не происходит. Вон, возьми велосипед и мотор, занеси все назад. А вообще, на хрена тебе этот мотор?

– Пригодится. Ты что, в самом деле кровь пьешь?

– Пью, пью! И до тебя скоро доберусь. Сарай закрой. Богач тоже выискался. Ни сна мне, ни покоя.

Выхухоль вернулась в скворечник, любовно поправила висящий на стене красный треугольный вымпел с буквами РВВДКУ и серебряным самодельным значком с силуэтом летящего в боевом выпаде – прямом ударе ногой в прыжке – парня в берете и выгравированной по дуге надписью: «Дорогой В. – за науку побеждать», выключила лампу и легла спать. Завтра было рано вставать – гнать Бориса в совхоз за свежими яйцами и куриными ножками.

Выхухоль, ковер

и появление Мотылька

Борис встал утром и понял, что чего-то не хватает.

Он ходил целый день задумчивый, копался в огороде, в сарае. Но так и не понял, чего же ему не хватает.

И только на другой день до него дошло: на месте нет ковра. Он был расстелен у кровати Бориса, красивый, китайский, шелковый. Когда-то он вывалился из пролетавшего над деревней самолета, видно, совсем уже, через край, перегруженного товарами, и упал в большую лужу возле поселкового магазина, пошел по деревенским домам, а потом через третьи, а то и четвертые руки оказался у Бориса, в обмен на копку большого, соток на пять, огорода.

Борис к нему привык и уже не замечал. Светло-песочного цвета ковер с тонким, коричневатым цветочным узором слегка поблек, но все равно оставался теплым и мягким на ощупь. А теперь его нет!

Борис постучался к Выхухоли:

– Привет! Не спишь?

Спустя время Выхухоль высунулась из своего скворечника. Потерла заспанные глаза:

– Привет! Когда это я днем спала?

– Ты ковер не видела?

– Ковер? А, ковер… Я его убрала.

– Зачем?

Выхухоль замялась:

– Ну, знаешь… Рубль-то падает.

– Ну и что?

– Вот и думаю, жалко же ковер. Надо поберечь.

– Для чего?

– Ну, а что там дальше будет, кто знает? Доллар-то растет.

– Ковер не купленный, при чем здесь доллар?

– Он всегда при чем. А вдруг ковер продавать придется?

– Кому продавать?

– Дался тебе этот ковер! И вообще. Я еще кофе не пила, давай потом поговорим, – Выхухоль скрылась в скворечнике.

Вечером Борис заглянул к Выхухоли и увидел, что она беседует с кем-то маленьким, сидящим на его ковре. На его ковре! Пригляделся – с мотыльком! Крылышки, усики, круглые глазки…

Выхухоль взглянула на Бориса, потом подвинула мотыльку поближе блюдце с кучкой сахара, залитого водой, и сказала:

– Ну пей же, пей! Набирайся сил. Отощал-то как, бедненький! В цыпках весь…

– Да не хочу я, напился уже, сейчас живот лопнет!

– Здравствуйте! Не помешал? – спросил вежливый Борис.

– Заходи, – сказала Выхухоль. – Только на ковер не наступай.

– Почему? Сто лет наступал, а теперь нельзя?

– А теперь нельзя. И познакомься – это Мотылек, Шелкопряд Петя.

– Не хочу я Петей, – возразил Мотылек. – Говорил же!

– Ну ладно, будешь просто… Ну просто…

– Вообще-то я Сяо-цань, – сказал Шелкопряд.

– Ну, Сяо так Сяо!.. Сяо-масяо! – засмеялась Выхухоль.

– Не Сяо-масяо, а Сяо-цань. Не будем утрировать, – сказал Мотылек, приподняв усики.

– А что это означает? – спросил Борис.

– Да кто его знает… – сказал, помедлив, Мотылек. – Что-то такое вертится в голове. Верблюжьи силуэты гор, желтые воды реки, буйволы на речном перекате… Смутные детские воспоминания. Нечеткие. Следствие сенсорно-моторной амнезии в ответ на стрессовые и травматические факторы.

– Ишь, нахватался где-то! – удивился Борис. – Амнезия, факторы…

– С кем поведешься… – сказал Сяо-цань, со значением глядя на Бориса.

Помолчали. Борис отпил чая из носика чайника.

– Борис, сколько раз говорила, не пей из носика.

– Не буду. Но все-таки: откуда этот… деятель взялся? – спросил Борис.

– Из ковра, откуда же еще, – ответила Выхухоль. – Я его на солнце проветрить хотела, пыль выбить, сто лет же не чищеннный, растянула на веревке, а тут нате вам – вывалился китайский гость. Добро пожаловать!

– Спасибо! – сказал Мотылек.

– А как он в ковре-то оказался?

– Ну, видишь ли, на шелковой фабрике в Ханчжоу… – начала Выхухоль.

– Вообще-то я и сам могу сказать, – перебил Шелкопряд. – На фабрике был ремонт. Ковры вынесли во двор. Тут я с шелковицы и свалился в ковер. Ну, я маленький был тогда, неоперившийся еще, вот в ворсе и застрял, заснул.

– А потом? – спросил Борис. Рассказ казался ему подозрительным. Каким-то слишком гладким, заученным.

– А потом сразу в самолет, в грузовой отсек. И заморозился, видишь, до сих пор коленки плохо сгибаются, – Мотылек развел облезлые крылышки, подвигал худыми ножками, почесал грязноватую коленку.

– И что, так в ковре и пролежал? Это сколько лет? – продолжал допрос Борис. Он охранял покой Выхухоли и опасался незваных гостей, пусть и с больными коленками. «Может, это он так, для вида прикидывается, а на самом деле коленки здоровее здорового?» – думал Борис.