скачать книгу бесплатно
Прибрежные села угадываются исключительно по ниспадающим к берегу тропинкам и ветхим насестам рыбаков, которые сейчас безраздельно отданы на откуп лягушкам и дождю. Прикрыв карту полой полиэтиленового плаща, прикидываю, где мы сейчас находимся. Слева, если судить по характерному изгибу реки, должна быть Филия Днепропетровской области.
Из подступившего к самому урезу воды сосняка и расхристанных до неприличия кустов волчьей ягоды сочится грибной дух. Он вплетается в речную гриву дразнящим запахом и поочередно рождает в воображении то наполненную маслятами корзинку, то походный котелок, в котором квохчет огнедышащая похлёбка.
– Справа по курсу гриб! – докладывает кормчий. – Но – малосъедобный…
Раскрашенный под мухомор пляжный грибок действительно вещь мало аппетитная. Но он вещает о том, что за хилой вуалью дождя начинаются обитаемые места. Повинуясь указательному пальцу, во время плавания под мотором мы чаще общаемся при помощи жестов, Вольдемар закладывает вираж, и нос лодки вместе с гонимой впереди волной выплескивается на пологий берег.
Место действительно обитаемо, о чем свидетельствует ругань за мокрыми прическами ив. Морось сходит на нет, а пробежка по песчаной тропе – лучший подарок пятой точке тела, которая, по выражению кормчего, от долгого сидения начинает обретать форму ящика. Ориентируюсь на брань, обнаруживаю корову и жилистого, как степной вяз на ветродуе, мужика. В руке жестяное ведро, голова повязана косынкой. При виде невесть откуда взявшегося чужака с фотоаппаратом гражданин начинает смущенно оправдываться:
– Жинка захворала, а эта рогатая тварь отказывается меня принять за своего. Вот и напялил косынку, прибегнул, так сказать, к военной хитрости.
Узнав, что я из Донбасса, мужик спрашивает: докатится ли война и сюда, на берега Волчьей?
– Нам только ее и недоставало! – горестно восклицает он. – Работы в округе никакой, живём с огорода да скотины. Но всё, что выручим за картоху и молочко, без остатка уходит на лекарства.
ХИБАРКА, В КОТОРОЙ ЖИВУТ ПРИВИДЕНИЯ
Слева по борту сквозь заросли волчьего лыка просвечивает крыша заброшенной лачуги. Прежде в пойме проводил каждое лето приезжий пчеловод, но после его смерти строение перешло в собственность нечистой силы. По крайней мере, так считает рыбак из Подгавриловки Степаныч, который управляется со снастями семью пальцами обеих рук. Остальные дедко оставил в зубьях сенокосилки.
– Позавчера, – вспоминает Степаныч, – я задержался на вечерней зорьке. И вдруг слышу – как захохочет кто-то возле той хибарки, как зарыдает… Поднимаю голову и, матерь Божья, вижу над крышей привидения хороводятся. То кишкой вытянутся, то в шары собьются… Нет, вот те крест, ни капли перед зорькой не употреблял. Если желаешь знать, от самогонки у меня бессонница приключается. Лишнюю чарку употреблю, потом всю ноченьку между диваном и туалетом курсирую.
Разубеждать Степаныча мы не стали. Пусть и дальше считает, что на крыше лачуги хороводились привидения, а не сгустки комарья. Да и истерику, скорее всего, закатил обыкновенный сычик. Хотя стоит человеку навсегда покинуть стоящее на отшибе строение, как там начинают происходить не поддающиеся логическому объяснению вещи.
Тянет на высокой ноте лодочный мотор, и в этом звуке вдруг проклевываются стихотворные строчки: «Что впереди раскинется, то позади останется». Но «останется» не значит – «уйдет». Плёсы, пахнущий грибами прибрежный лес, мимолетные, словно вспышка бракованной спички, знакомства станут приобретением того, кто прошел хоть раз по этой реке и обрел успокоение из родника, который одинаково приветлив к кочевнику из орды степных волков, запорожскому казаку Мандрыке и ныне живущим. И конечно же, подобно дару небес, к тебе еще вернется образ брошенной наискосок пологого холма тропинки и желтые цветы коровяка, которые тихий дождик окрасил под цвет золотых канделябров.
Вот, пожалуй, и все о путешествии по околице войны. Осталось лишь присовокупить парочку этюдов на вольную тему…
КУКУШКИН СТОПАРЬ
Справа по борту звук отбиваемой косы. Видимо, орудие из сырого железа или же мастер никудышний. А что, переводятся потихоньку умельцы – печники, краснодеревщики, кузнецы. Однажды пришлось наблюдать за потомственным аграрием, который отбивал косу на подставке для удаления с башмаков налипшей грязи.
Подала голос кукушка, глухо, словно в бочку. И тут же вопрос с берега:
– Кукушка-кукушка, сколько мне чарок сегодня поднесут? Одна, две, три, четыре… двенадцать! Эй, подруга, будет тебе, столько мы вдвоем с Тимохой не осилим.
Не знаю, кто такой Тимоха, да и самого агрария не видать за камышами. Стучит молоток, дребезжит в неумелых руках коса.
РЕМЕЗ
Синичка-ремез предпочитает держаться подальше от человеческого жилья. И свои дивной архитектуры гнезда маскирует настолько искусно, что это я разглядел благодаря порыву ветра. Отдаю якорь и вооружаюсь биноклем. Сделанное в форме сапожка гнездо прикреплено к ветке заплетенной в косицу травой. Оно обитаемо, о чём свидетельствует голодное попискивание. А вот и родители. Суетятся, нервничают.
Выбираю якорь. К его лапам прилипли зеленые водоросли. Они хорошо видны сквозь толщу воды, изумрудные русалочьи власа, вокруг которых порхают мелкие рыбешки. Жаль, что сама русалка прячется в омуте. Наверное, не так уж хорош человек, коль птицы и сказочные существа отказываются водить с ним дружбу.
СИНДРОМ УПАВШЕГО КОРЫТА
Затянувшийся экскурс в природу я сделал умышленно. Ведь человек чувствует себя счастливым лишь в том случае, когда его плечи осыпает золотистая пыльца цветущего лоха, а не струпья сгоревших на корню хибарок городских окраин.
И потом, длительное воздействие боевых барабанов крайне губительно для всего живого. В том числе для зеленого убранства моей малой родины. Так, по самым скромным прикидкам, за первый месяц войны леса Донбасса сократились на полмиллиона сосен и елей.
Ущерб значительный. Но ведь противоборствующие стороны только разминают мышцы. Поэтому нетрудно представить, что произойдет, если сбудется пророчество слепого учителя музыки о пятнадцати годах тяжелейшей смуты.
Дворовые псы во все времена отличались безудержной истеричностью. Вон, какие концерты закатывают безлунной ночью по поводу и без оного. А здесь поводов вагон и маленькая тележка. Как выразилась бабушка Елизавета: «При бомбардировке Тузик начинает гавкать нечеловеческим голосом». Примерно таким же образом реагируют на обстрелы и хозяева дворовых псов. Одни при малейшем шорохе творят молитвы по соседству с опущенными в подпол солениями, другие запивают таблетки пустырника настойкой валерианы, а племяш бабушки Елизаветы, приняв для храбрости полтора пузыря самогона, влез на крышу летней кухни и попытался сачком ловить пролетающие под звездами мины восемьдесят второго калибра.
Увы, рыбалка завершились полным конфузом. Очередной фугас, благополучно обойдя снасть, рыбкой проскользнул в открытую дверь сооружения на задворках усадьбы…
После случившегося у племяша бабушки Елизаветы развилась болезнь, которую я назвал, да простят меня доктора медицины за вторжение в их парафию, синдромом упавшего корыта.
А произошло название вот откуда… Трехлетняя внучка потомка листригонов Ставра, чьи предки обосновались на семи холмах в излучине речушки Мокрая Волноваха, пеленала любимую куклу в тени виноградной лозы. Вдруг налетевшим шквалом сбрасывает висевшее на гвоздке корыто. Гром, крик, плач.
– Дедуля! – завопила малявка. – Опять стреляют! Быстро отпирай подвал!
Получивший вскоре довольно широкое распространение диагноз наиболее заметно проявился у девицы на выданье. Только при каждом громком звуке молодая особа устремлялась не в противоположную от подвала-бомбоубежища сторону. Вот именно, в сооружение на задворках.
Впрочем, синдром упавшего корыта фиксируют не только у отдельно взятых граждан. В частности, он проявился у группы школьников из прифронтовой зоны, которым дали приют в одной из детских здравниц Краснодарского края.
Внешне гости ничем не отличались от местных. По крайней мере, наравне с ними веселились вечерком в увитой плющом беседке. И все было бы просто чудесно, не урони посудомойка лоханку с ложками-поварешками. Местная ребятня на грохот не обратила внимания, лишь удивилась прыти, с какой сверстники из прифронтовой зоны полезли под лавки.
ОГНЕННОЕ ДЕРЬМЕЦО
Боевые барабаны сыграли зарю, когда солнце парой мазков лишь обозначило себя на горизонте. Новый день зарождался под заполошную перебранку пулеметов, а спустя пяток минут над зелёной зоной прошмыгнула тройка вертолетов.
Железные птахи, роняя на лету огненное дерьмецо, шарахались из стороны в сторону. Однако пернатым ничего не угрожало. На весь городок имелось лишь одно средство противовоздушной обороны – рогатка, которой редакционный водитель Вольдемар отпугивал охочих до голубей ястребов.
Едва только ко всеобщей перебранке присоединились авиационные пушки, позвонил Вольдемар. Шутливым тоном докладывает: «Кони – пьяни, хлопцы – запряжены».
Мысленно ставлю ему зачет. Похоже, мужик освободился от боязни быть погребённым в придорожной канаве и теперь готов к запланированной ранее поездке в прифронтовую зону.
Собственно, мы с ним не обязаны пихать башку войне в пасть. По крайней мере, письменное указание от нашего начальства на сей счёт отсутствует.
Однако неистребимая страсть к бродяжничеству заставляет искать приключения на пятую точку и быть там, куда опасаются ездить другие. Поэтому мне лаже отчасти жаль коллег, которые родились с берушами в звукоприемниках и душе.
Разумеется, скачивать информацию с новостных лет куда безопаснее, да и башмаки дольше прослужат. Однако они никогда не скажут о себе: «Я шкурой помню наползавший танк».
РОМАШКИ ПЫЛЬНЫХ ОБОЧИН
Под вопли проспавшей начало пострелушек сирены ложимся курсом на высшую точку Приазовской возвышенности – Могилу-Гончариху, где я однажды нашел под кустиком полыни подкову половецкой лошадки. По словам внештатного информатора Степана Лукича, в десяти верстах от древнего кургана грохочет похлеще, чем жернова камнедробилки.
Степан Лукич – отставной машинист горного оборудования. Отсюда и сравнение. А «пострелушки» – словечко пехотного капитана Виталика, с которым мы душевно пообщались на блокпосте близ волновахского поселка Благодатное.
Капитан оказался на редкость добродушным парнем. По крайней мере, в его глазах я не прочел злобы к нам, «проклятым сепарюгам». И вдобавок рассудительным:
– Идиотская затея-вернуть Донбасс в лоно нэньки, – сказал Виталик. – И добром, чует мое сердце, она не закончится.
И вот теперь близ Благодатного происходит то, о чем он предупреждал. То есть на полную мощность врубилась камнедробилка войны, которая с одинаковой легкостью перемалывает танки и кости пехотных капитанов. Правда, попасть с ходу на место сшибки нам не удалось. За железнодорожным переездом асфальт преградил военный грузовик, чей кузов прикрывали лохмотья камуфляжной сетки, что делало его похожим на копну лугового сена и цыганскую кибитку одновременно.
– Поворачивайте оглобли! – велел вынырнувший из-за грузовика служивый и для пущего устрашения топнул серым, словно вывалянным в пыли тысячелетий берцем.
Оглобли мы повернули. Но лишь самую малость, которой вполне достаточно для того, чтобы оказаться вне поля зрения служивого.
Запретили проезд по асфальту? Однако выросшему в здешних краях известны и другие дорожки. В том числе та, которая серой змейкой дремлет у опушки Великоанадольского леса. Надо лишь обогнуть хлебные амбары времён царствования Николашки Второго, и вот она, такая знакомая глазу и ступням, что возникает желание отвесить поклон припудренным пылью ромашкам у ее обочин.
НЕ УКРАДИ
Однако вернусь к хлебным амбарам, которые огибает наша машинёшка. Тем более причина для этого имеется. Именно здесь, задолго до войны, я переступил одну из главных христианских заповедей: «Не укради». Однако в душе продолжает теплиться надежда, что грехопадение будет списано вместе с вылазками в сад мельника деда Панька за яблоками, которые вобрали в себя столько августовского зноя, что о них можно ожечь ладони.
Да и пренебрег я заповедью исключительно с подачи главного редактора, отписавшего мне жалобу уволенного начальника охраны амбаров, на официальном языке именуемых хлебоприемным предприятием.
Директор же сего заведения изложенные в письме обвинения в хищении народного имущества категорически отрицал. Мол, таковые если и имели место, то после увольнения главного сторожа сошли на нет. Таким образом приписанные к хлебному месту граждане поставили меня перед выбором: или переадресовать письмо в прокуратуру, или же самому во всем разобраться.
Решил действовать по второму варианту. Уговорил фотокора, одолжил у приятеля – начальника райотдела милиции парочку сержантов, обзавёлся мешком, и вся гоп-кампания отправилась в хлебные амбары.
За свою жизнь я испробовал много. На траверзе островов Зеленого мыса играл в поддавки со свирепым ураганом, спасался от клыков секача-подранка, однако никогда ещё не испытывал чудовищной вялости в коленках. Спасибо сержантам, в четыре руки перебросили через забор.
Ну, а дальше все пошло наилучшим образом. Собачонка, рядом с которой я приземлился на четыре мосла, вместо того, чтобы поднять тревогу, продолжала вычёсывать левой задней лапой блох, а перебрасывающиеся кукурузными початками полноликие тётеньки вообще не отреагировали на появление чужака. Похоже, визиты воришек здесь не в диковинку.
Окончательно осмелев, я набил мешок семечками из ближайшей кучи и в ожидании развития дальнейших событий, достал из кармана сигаретную пачку.
И они, эти события, вскоре развернулись. Правда, совсем не так, как рисовало мое воображение.
Меня наконец заметил величественный гражданин в черной куртке с золотистыми буквами на груди «Охрана».
– Здесь курить строго запрещено! – внушительным тоном заметил он.
– А воровать семечки можно? – робко полюбопытствовал я и похлопал по мешку, который использовал в качестве сиденья.
– Глупые шутки у нас тоже не приветствуются, – ответил величественный охранник и с чувством выполненной до конца миссии удалился.
Вернулся я тем же путем. Каким и попал на территорию. Разумеется, с добычей, которая спустя пяток минут была предъявлена директору хлебоприемного предприятия.
Увы, тот наотрез отказался признать семечки собственностью вверенного ему заведения. Пришлось предъявить свидетелей и заодно фотодоказательства моего грехопадения.
Лишь после всего нам милостиво разрешили вернуть краденый товар на прежнее место, что и было поручено маявшимся бездельем сержантам. А я тем временем попытался выяснить у директора главное: почему кажущиеся монолитными амбары больше напоминают прохудившиеся мешки, из дыр которых вытекает народное имущество?
Только приключения на том не закончились. Начудили милицейские сержанты. Вместо того, чтобы высыпать семечки из моего мешка, они набрали еще три.
– Один вам, один – фотографу, ну и нам по мешку, – признались стражи правопорядка, глядя честными, как у девицы перед венчанием, глазами.
От своей доли я, разумеется отказался. Во-первых, меньше всего хотелось уподобиться присосавшимся к хлебным амбарам землякам, а во-вторых, пребывал в том возрасте, когда начинаешь понимать, что добытое неправедным путем оказывается с изрядной долей горчинки. Ну, за исключением, может быть, яблок из сада мельника Панька. Да и те, сейчас гадаю, обжигали ладони не позаимствованным у августовского солнца зноем…
Что же касается автора письма, то после публикации и суда он был полностью реабилитирован, а в качестве благодарности затеплил в церкви свечу за мое здравие.
– Отныне я ваш вечный должник, – поклялся начальник охраны.
И мой протеже не соврал. Как только представилась возможность, вернул должок сполна. Первым поставил свою подпись под кляузой, которую с подачи главы Волновахской администрации на меня сочинили людишки, щедрой рукой выдававшие гуманитарную помощь усопшим старушкам. Впрочем, на бывшего подопечного я не обозлился. Не сержусь на него и сейчас, когда война отодвинула Бог весть в какое место былые обиды и сотрясения чувств.
«Я ШКУРОЙ ПОМНЮ НАПОЛЗАВШИЙ ТАНК»
Все-таки я благодарен служивому. Сколько раз мысленно перемеривал шагами знакомую с детства дорогу у лесной опушки, считал завязшие в проводах и поэтому похожие на рублишки кленовые листья, вздрагивал от вопля электрички, который легко спутать с криком настигнутого лисой зайца, а сподобился вернуться сюда спустя много лет.
Правда, сегодня электрички безмолвствовали. Их разогнала по берлогам война. Да и телефонная линия отсутствовала. На месте коряво ошкуренных столбов пролегла канава, которая, по замыслу егеря, должна оградить поле озимой пшеницы от моторизированных браконьеров.
Хорошо, что она оказалась неглубокой, в колено с четвертью, иначе мы бы продемонстрировали классический поворот «оверкиль». И зарулил в нее Вольдемар по примеру водителя хлебовозки, который, испугавшись вынырнувшего из Байдарских ворот головного бронетранспортера, заложил слишком крутой вираж.
А здесь навстречу вынырнул из-за поворота настоящий танк. Тот самый, который запоминают шкурой и прочими частями тела.
Честно признаться, я маленько сдрейфил. Все же неприятно, когда навстречу ползет плюющееся соляровым чадом похлеще Змея Горыныча чудище, а ствол его пушки целится тебе точно между глаз.
– Чертовы укрожопы, – ругнулся Вольдемар, провожая взглядом Змея Горыныча. – Чуть, паразиты, не затоптали.
– Как определил принадлежность танка? По бортовому номеру?
– А на то, что у него болтается на антенне, внимания не обратил?
– Какие-то тряпки…
– Ну да, тряпки. Внизу – желтые трусишки, а выше – голубой лифчик. Видно, подходящего флага не нашли, довелось позаимствовать бельишко у первой встречной дамочки.
– Наверное, – предположил я, – танкисты родом из села, где много лет бессменно заправляет местным сельсоветом мой школьный товарищ Ванюшка Рухляда.
В эпоху самостийности ему велели повесить на сельсовете вместо красно-синего флага желто-голубой. А соответствующего материала не выделили. Пришлось бедолаге конфисковать у секретарши синюю юбку.
– А желтое?
– К счастью, шторы в кабинете Ванюшки оказались подходящего колера. Теперь одна нормальная, до полу, а вторая вровень с подоконником.
Не будь на душе так муторно, мы бы, наверное, посмеялись. Однако обстановка меньше всего располагала к веселью.
Отшлифованная колесами дорога вдруг подернулась рябью, а ромашки, которым я мечтал поклониться после долгой разлуки, вроде бы стали ниже росточком. Словно их солнцеликие сердечки опалило смрадное дыхание железного Змея Горыныча.
НА ПЕРЕКРЁСТКЕ У ПОГОСТА
Поселок Благодатное, куда мы вкатились по зигзагообразному мосту, пребывал в каком-то оцепенении. Будто скарабей, которого обездвижил ядом паук-крестоносец.
Шумно было лишь во дворе углового дома, где мы остановились, чтобы долить воды в радиатор. Там гулко, как в охотничий рог, трубила корова, да женский голос без передыху звал курву Зорьку.
– Пойду, – сказал Вольдемар, – поинтересуюсь насчет воды и заодно выясню, что там за шум.
Памятуя наказ – поспешать, Вольдемар обернулся в темпе. Но при этом часть воды пролил мимо горловины радиатора. Похоже забыл, что столь ювелирная работа и едва сдерживаемый смех – вещи мало совместимые.
– Что потешное узрел? – поинтересовался я, когда дом вместе с «курвой Зорькой» остался позади.
– Хозяйка поутру пошла доить корову, Зорькой кличут… А тут за околицей светопреставление началось. Ну, тетка, ясное дело, в подвал, он возле летней кухни. Притаилась за бочками, а здесь ещё кто-то ломится. Сопит, гремит копытами по ступенькам. Вылитый тебе черт. Оказывается, корова веревку оборвала и следом за хозяйкой в бомбоубежище. Сообразительная животина, ничего не скажешь… Только выходить из подвала не желает… Тётка ей в ведро с водой валерьянки накапала для успокоения, теперь духан на весь двор.
– Здесь не хихикать, плакать да материться впору.
– Чем хозяйка и занимается. Но все равно смешно. Голос ласковый, слова матерные…
– Ладно, оставляй кладбище по левую руку и притормози вон у того перекрестка, где народ толпится.
