Век перемен

скачать книгу бесплатно


В 1996 году, когда Чечня уже полыхала, а к Кабарде подбиралось, Ляля продала квартиру в Нальчике. За вдвое большую сумму мне удалось купить ей такую же квартиру в Ростове, на бульварной Пушкинской улице. По счастливому совпадению риелтор предложил квартиру, принадлежавшую раньше кузену Виктору Домбровскому – тот её выменял в своё время на бо?льшую. Как все мы радовались этому совпадению! Дом, в отличие от Нальчика, был кирпичный и с лифтом. Ляля перевезла всю мебель, полностью воссоздала привычный интерьер. Жители Нальчика провожали её со слезами. Для переезда выделили большой грузовик. Помню, как мы сидели в пустой ещё ростовской квартире, ждали прибытия машины с мебелью и скарбом. Ляля по ошибке положила в грузовик сумку с деньгами и документами. Всё уцелело.

Нальчик. 1972 г.

Атажукинский парк в Нальчике. Современное фото

Ей было семьдесят, полна энергии. С работой, однако, в Ростове не вполне сложилось, хотя её сразу взяли профессором на родную кафедру патанотомии. Время было тяжким для российского образования. Зарплаты преподавателя не хватало на жизнь. В университетах развилась коррупция. Часто за взятку студент мог сдать экзамен. Строгий экзаменатор, Ляля ставила неучу двойку, после чего он с благословения завкафедрой быстро пересдавал другому преподавателю. Дома Ляля открыто возмущалась: «Они выпускают врачей-вредителей!» Я её отвлекал, говоря, что молодых преподавателей, которым нечем кормить семьи, можно понять. На кафедре она была сдержанней. Но, не сомневаюсь, её полные укоризны взгляды не добавляли коллегам душевного спокойствия.

Нашлась, однако, ниша. Ей дали группу студентов-иностранцев. Африка, Южная Азия, Палестина (!)… Эти искренне старались выучиться, и на взятки денег у них не было. Благодарные ученики. Трогательно благодарные – всегда цветы к праздникам, неумелые поздравления.

Следующее и последнее место работы Ляли с 2009 года – патанатомическое отделение городской больницы № 10. Завотделением относился к ней тепло и уважительно. Но ситуация, увы, была воистину патологической. Ляля с удивлением обнаружила, что в больнице не проводят клинико-анатомических конференций, не анализируются ошибки клиницистов, даже хирургов. Один из случаев оказался вопиющим. Результаты вскрытия, биопсий обнаружили грубейшую ошибку хирурга, приведшую к смерти на операционном столе молодого армянина, чемпиона по борьбе. Ошибку сокрыли. Ляля пыталась протестовать… Полагаю, что хирурги в больнице делились левыми доходами с патологоанатомами, покрывавшими их ошибки. Уволилась. Как бы в знак протеста. А может, уже трудно было работать в 83 года.

Тяжело было ходить. Долго отказывалась пользоваться палкой – старушечье! Потом стала ходить сразу с двумя. Потом с ходунками… Колени, артроз. Начиная с Нальчика, с 1968-го, привыкла к машине, шофёру. По возвращении в Ростов с моей помощью водителем тоже была обеспечена. Сама она считала, что подорвала колени во время туристских походов.

Чуть не забыл рассказать о её материнском подвижничестве. Когда я и мой кузен Виктор были подростками, она ежегодно ездила с нами на советские турбазы. Ходили в походы по Прибалтике, по Закавказью, на Эльбрус забирались (приют 11)! Вот как раз пеший подъём на Эльбрус Ляля и считала причиной своего артроза.

В 2006 году дорогие мои друзья-кинематографисты Ира Кемарская и Миша Местецкий сняли о Ляле фильм «Семейный альбом» за что я им бесконечно благодарен. Ляля была мастерицей альбомов семейных фотографий. Размещала, прикрепляла, подписывала. Обожала их рассматривать и показывать. Мы щедро дарили ей фотографии из наших путешествий, с семейных праздников, и она помещала их в огромные рамки на стене в спальне. Вся стена была завешана фотографиями детей и внуков. Иконостас.

Я с мамой в квартире на ул. Горького. 1957 г.

Мы с мамой на даче. 2002 г.

Ляля любила плавать, любила море, заплывала в Чёрном море на километр от берега. В последние её годы мы несколько раз выезжали на семейный отдых в Турцию, Грецию, ОАЭ. А в Ростове с бассейном не получилось. Не было в городе ни одного с лестницей и перилами. А по трапу взобраться она не могла, просить о помощи стеснялась…

Была мама невероятно трогательна. Она хранила кучу папок с моими грамотами за успехи в школе и на олимпиадах, статьи мои и обо мне, вырезанные из газет.

Читала много. Пользовалась библиотекой. Всю жизнь выписывала литературные журналы «Новый мир» и «Иностранная литература». Там из номера в номер, с продолжением, печатали замечательные романы и повести, зачастую не публиковавшиеся в виде отдельных книг, – цензурная планка в журналах была ниже, чем в издательствах. Хранить все подписки было невозможно. Расстаться с любимыми произведениями – тоже. Был найден следующий выход: Ляля вырезала любимые произведения, соединяла главы и отдавала в переплётную мастерскую. Этих журналокниг у неё были десятки. В постсоветское время перечитывала их. Зачитывалась Людмилой Улицкой, Диной Рубиной, Екатериной Вильмонт. Одной из любимых книг её последних лет была «Гибель империи» Егора Гайдара.

Сенильности она избежала. Но возрастная затуманенность наступала. Несколько раз становилась жертвой мошенников – то телефонных, то «приносивших важные документы». Все её скромные домашние сбережения выдурили.

Мама в день рождения. 2012 г.

В последние годы желание жить уходило.

Юмор и скепсис были ей присущи всегда, как и идиллический романтизм. Я всегда ощущал огромную силу её любви.

Как и завещала, похоронили её на Северном кладбище – ушла к родителям, брату.

Отец

Отец у дверей родного дома. 2009 г.

Толя Ципельзон родился 20 марта 1921 года в фамильном особняке Ципельзонов на Среднем проспекте Ростова. Советская власть лишь недавно укоренилась в Ростове, и дом удавалось пока сохранить, сравнительно благополучная жизнь продолжалась. На фото он у дверей дома 89 лет спустя. Мы вошли с ним во двор, и он вспомнил место, где устанавливали в Суккот шалаш, столь любимый детьми. Он рос с тремя кузенами-сверстниками: Инной, Юрой и Лёвой.

Однако в 1925 году дом отобрали, Толиного деда Филиппа объявили лишенцем (форма большевистской репрессии), всю семью выселили. Припомнили Филиппу владение магазином скобяных товаров. Толиному отцу, работавшему в советском издательстве, удалось получить крохотную квартиру (улица Горького, 130, кв. 10), в которую вселился Толя с родителями и репрессированным дедом. Для бабушки Софы (Сарры) места в этой квартире не нашлось. Она жила с дочерью. Каждое утро дед уходил к ней до завтрака. Питался только там, ибо Софа блюла для него кашрут. Возвращался вечером. В шабат дверь до его прихода не запирали, ибо брать ему в руки ключ в этот день было недопустимо.

Школу свою Толя любил. Она находилось в красивом здании дореволюционной гимназии на Пушкинской улице у Городского сада (разрушена в войну). Толя с удовольствием вспоминал о школе, прежде всего о школьных товарищах. Называл их имена. Это были евреи, да ещё из интеллигенции, – так получилось в сравнительно благополучном центральном районе Ростова. В населении города евреи составляли тогда около 8 %, но культурное притяжение работало. Толя был спортивен, член волейбольной команды.

В 1937 году начали сажать отцов. Толя вспоминал, как его близких друзей заставляли каяться перед всем классом, отрекаясь от своих родителей – врагов народа. В 1938-м, когда Мосю арестовали как английского шпиона, эти публичные пытки детей уже прекратили. Толя был счастлив – в невиновности отца он никогда не сомневался. В 1938 году уже знали, что женам арестованных надо немедленно уезжать из города, и подальше. Тогда несовершенная машина НКВД их обычно теряла из виду, удавалось избежать ареста. Толя остался дома один. Энкавэдэшники на их крохотную квартиру не позарились. Он уже оканчивал школу, пришлось подрабатывать – с одноклассниками художественно оформляли витрины магазинов. Мечта его поступить в Харьковский авиационный институт не осуществилась: детей врагов народа туда не брали. Но в Ростовский мед приняли.

Тут Мосю внезапно из тюрьмы выпустили – после пыток, самооговора: пришли новые бериевские следователи, обнаружили нелепости, нестыковки в материалах дела. Многих, кто ещё не успел попасть в лагеря, выпустил тогда добряк Берия. о тюрьме, пытках Мося никогда не рассказывал, но Толя заметил, как сжимались кулаки отца, когда упоминали Сталина, догадался, что возненавидел его отец люто. Много позже, когда культ личности и террор разоблачили, Толя признался: будучи убеждён в невиновности отца, посчитал, что в его случае восторжествовала правда. А вот те, другие, кого не выпустили, родители друзей – они и вправду шпионами были?!

А 22 июня 1941 года грянула война. Толю, как медика, призвали в армию 23 июня. Но, по счастью, не сразу на фронт. Направили на полгода доучиваться в военный мединститут. На фронт он попал в феврале 1942-го, лейтенантом, дипломированным военврачом. А из трёх миллионов, направленных на фронт в июне-июле 1941-го, погибли 2,9 млн.

И провёл Толя всю войну на самой линии фронта, в медсанбате, а не прифронтовом госпитале.

Вплоть до последних лет жизни отец не любил рассказывать о войне. Даже когда садились за стол 9 мая, отнекивался. Но в конце жизни разговорился. Память его была точной, цепкой, детальной.

Зимой 1942 года их дивизия несколько дней подряд делала лыжные переходы на запад, к линии фронта. А ночью, в темноте, они, измученные, возвращались назад, к востоку. Это командование запутывало врага, изображало ложное готовящееся наступление. По счастью, на лыжах Толя бегал неплохо – предвоенные зимы в ту пору были в Ростове снежными. Он и на коне умел скакать! Вспоминал, как однажды летней ночью, возвращаясь в часть, растерялся: линия фронта была резаная, боялся попасть к немцам. Отпустил поводья, и конь спокойно привёл его в часть.

Был ранен тяжело. Оперировали без наркоза и неудачно. Осколок немецкого снаряда оставался в Толином лёгком до конца жизни. Был он командиром приёмно-сортировочного взвода. Награждён двумя орденами и тремя медалями.

Вот что сказано в одном из его наградных орденских листов: «Тов. Ципельзон А. М. проявил исключительное умение в организации выноса раненых с поля боя и своевременного оказания им врачебной помощи…

За заботу о раненых Т. Ципельзон пользовался их особым уважением и любовью. 09.01.1944».

Анатолий Ципельзон в военной форме. 1944 г.

Наградной лист к ордену Красной Звезды. 1944 г.

А вот воспоминание о феврале 1943 года. К ним в часть приехал лектор Главного политуправления РККА, провёл политинформацию среди бойцов. А после публичного мероприятия Толя с лектором оказались в подсобке комбата за кружками спирта. Оказалось, все трое – евреи. Разговорились, разоткровенничались. После пары кружек московский лектор поведал, что на самых верхах, в ЦК и ГЛАВПУРе, разворачивается антисемитская кампания. Отец вспоминал: «Я ему тогда не поверил». Это теперь мы знаем, что в ноябре 1942 года ЦК разослал циркуляр «О засилии евреев в советской культуре» и что начальник ГЛАВПУРа А. Щербаков издал в начале 1943-го директиву: «Награждать представителей всех национальностей, но евреев – ограниченно». Тогда, однако, весь довоенный опыт отца свидетельствовал: государственного антисемитизма в интернационалистском СССР не было. Жертвами арестов, убийств Большого террора были многие евреи, родители друзей. Но даже по прошествии многих лет, после анализа документов в советских архивах, вывод один: объектами террора были успешные, талантливые люди безотносительно национальности. Просто среди таковых много оказалось евреев.

Закончил войну Толя в Берлине. Советские войска оставались там долго. Но он сразу после победы подал заявление о демобилизации. На вопрос полковника о причине спонтанно ответил: «По маме соскучился». Растроганный начальник с ходу подписал.

В родном Ростове для врачебного диплома заставили ещё два года доучиваться в мединституте. Не знаю, что было раньше: решение стать рентгенологом или брак с дочерью завкафедрой рентгенологии… Знаю только, что брак этот у Толи был не первым. До этого недолго был женат на Асе Перлиной.

Воспоминания о деле врачей у моих родителей очень схожи. Ужас бесконечной лжи и несправедливости, привычный советский страх. Чудом пронесло… К рентгенологической науке, однако, Толя склонности не обнаружил. Думаю, практическим врачом, диагностом он был отличным. Но сиденью за письменным столом предпочитал живое общение, друзей, женщин. Много времени уделял сыну. Маму и её родителей его равнодушие к науке огорчило.

Я с папой в квартире на ул. Горького. 1957 г.

Не укрепляло супружескую жизнь и вынужденное проживание в одной с родителями жены квартире, хоть и профессорской. Бабушка Ида была непримирима и прямолинейна, и сцены горькой ревности мамы невозможно было скрыть от ребёнка… После смерти Жозика, в котором бабушка души не чаяла, она ещё больше ожесточилась, вымещала на зяте непомерное горе. Между тем Толя познакомился на рентгенологической конференции с московской коллегой Викторией Порфирьевной Варсанофьевой. В 1962 году подал на развод и переехал к ней в Москву. Его неожиданный уход был досаден для мамы, хотя и до этого отношения моих родителей были нехорошими, неровными, и всё это вместе травматично для меня.

Этот брак и московский период жизни были для Толи счастливыми. Приобрели славную двухкомнатную квартиру в кооперативе медиков на улице Усиевича, в спокойном, престижном районе. Славные соседи. Чуть ранее переехал из Ростова в Москву его ближайший друг, рентгенолог Лёва Портной, он поселился поблизости. Много друзей, коллег. Как и в Ростове, сложилось так, что большая часть – евреи. Устроился Толя на работу в одну из лучших московских клиник – Центральную больницу МПС.

В результате скверного расставания родителей мои отношения с отцом были непростыми. Пока я учился в старших классах, мы не общались. Когда переехал учиться в Москву, отец пришёл ко мне в общежитие. Сперва общение было трудным, неловким. В грузинском ресторанчике на Ленинском проспекте удавалось разговориться. Отношения восстанавливались, я стал бывать у них на выходные. Вкусные обеды, знакомство с его друзьями… Помню его 50-летие в элитном ресторане ВТО на Пушкинской площади. В ресторан этот и одному простому человеку было не попасть. Однако врачебные связи обеспечили шикарный банкет на 60 человек. Договаривался его друг, блестящий хирург Витя Маневич. Вообще, жизненный стандарт в семье отца был по советским меркам высок. Такси чуть не каждый день, продукты свежайшие с Ленинградского рынка. Отец на рынок любил ходить. Знакомые торговки уже знали его вкус. Турпоездки за границу. Всегда в доме жила собачка, карликовый пудель.

Интересные (дефицитные, по советской терминологии) книжки у отца не переводились. Всего интересней ему были по истории Второй мировой. Тома со схемами передвижения войск, сражений, мемуары военачальников. Помню, как дал он мне книгу А. Некрича «1941. 22 июня» о губительной роли Сталина в крахе советской обороны. Её вскоре после издания изъяли из советских библиотек, а автора исключили из партии. Потом стали появляться и самиздатовские, и тамиздатовские.

Тогда уже активно ходила антисоветчина. Откровением стала «Технология власти» А. Авторханова, бежавшего после сталинских лагерей на Запад и ставшего американским профессором. Брал я эти книги в общежитие, делился с соседями. Тамиздатовское издание Авторханова сокурсников впечатлило. За неделю прочитали человек с десяток. А книгу пьес Евгения Шварца принёс отцу его друг физик Лёня Левин. с его разрешения я и её принёс в общежитие. Читали с восторгом. Вскоре она пропала с книжной полки над моей кроватью. Удалось найти только через три месяца. Светло-жёлтая матерчатая обложка сделалась тёмно-серой. До сих пор помню ужасное чувство стыда, когда пришлось возвращать грязную книгу.

Свою работу отец любил. Осваивал новые поколения рентгеновских аппаратов, с возрастом, однако, постепенно сокращал нагрузку, работал по четыре, три, два дня в неделю. Супругу он пережил на семь лет. Работу оставил одновременно с ней, из солидарности, но с неохотой. Ему было 84. Помню, первое время он тосковал, то и дело ездил в свою больницу.

В 2007 году дорогие мои друзья-кинематографисты Ира Кемарская и Миша Местецкий, делавшие фильм о маме, сняли замечательный фильм и о нём. Обработали сотни семейных фотографий, Миша пришёл с оператором и интервьюировал отца много часов. Многочисленным моим друзьям, родственникам фильм очень понравился, и внукам. Тщу себя надеждой, что ещё пара поколений посмотрит, надо бы английские субтитры сделать.

В 2009 году, уже после смерти Виктории Порфирьевны, была у нас отцом замечательнейшая поездка на родину в Ростов. Я его долго уговаривал, одним из аргументов было то, что ветеран войны в неделю Дня Победы имел право на авиабилет бизнес-класса для себя и сопровождающего. с обслуживанием в депутатском зале.

Это была поездка радости. Поселил его в уютной гостиничке на Пушкинской улице, рядом с памятником поэту, на открытие которого, помню, приезжал из Москвы в 1959 году кузен отца архитектор Юра Сосенко, соавтор проекта. Много гуляли по городу. Первым делом к дому, где Толя родился. Вошли во двор, и он сразу подошёл к уголку, где в детстве его устанавливали праздничную сукку. Подошли к дверям квартирки, где жила тётя, кормившая его, когда в 1938 году арестовали отца, а мать укрывалась от ареста. А потом – к двери, где жил в квартире Наташи Решетовской Александр Солженицын. Тут вышел во двор покурить один из современных жильцов дома. На наше сообщение о Солженицыне ответил с кавказским акцентом, что такого писателя «нэ знает». Хохотали.

Потом – в дом на Горького, где Толя жил с родителями позже. Потом в Центральную городскую больницу, в рентгенологическое отделение, в бывший его кабинет, где проработал 15 лет.

Потом по родственникам. Двоюродная сестра отца Виталия (Талочка) Моисеевна Тростянецкая, его ровесница. Не могли наговориться, навспоминаться. Она тоже врач, тоже участница войны. Вспоминаю её трагический рассказ. Весна 1944 года, их госпиталь переведён в освобождённый Крым. Талочка квартирует у симпатичной татарской женщины, муж которой на фронте, и вдруг та прибегает в ужасе: приказ Сталина на выселение крымских татар, срочно погрузиться на грузовик. А под домом уже стоят два энкавэдэшника… Плач детишек, а потом рёв недоеных коров…

Толя танцует с кузиной Талочкой Тростянецкой.

2009 г.

Счастливая Ханука. Москва, 2012 г.

Увенчала визит вечеринка в уютном ресторане при гостинице, в которой отец остановился. Оказалось, что ресторан принадлежит родственнику, Максиму Когану, сыну Тани Зальцман и Миши Когана, которые тоже пришли на вечеринку. Были там и дочка Талочки Наташа Карзаева, мой двоюродный брат Виктор Домбровский, троюродные братья Саша и Юра Березняки, мои ближайшие друзья.

Со мной Толя, причём впервые в жизни (!), пришёл в синагогу. Во время ханукальной молитвы прошептал: «Узнаю эти слова». Последний раз он слышал еврейскую молитву в четырёхлетнем возрасте.

До последних дней своих Толя пару раз в день выходил гулять, помногу ходил. Говаривал: «Нет плохой погоды, есть плохая одежда…»

Отец на фоне аптеки, помещение которой принадлежало до революции семье Ципельзон

В 2011 году он попал в больницу с кровотечением пищевода. Предполагаем, что произошло оно от аспирина, который он принимал как кроворазжижающее. Сознался, что запивал малым объёмом воды, в результате ацетилсалициловая кислота накапливалась внизу пищевода. Вылечился. Аспирин перестал пить, и вскоре случился небольшой инсульт. Он сразу позвонил мне, пытался объяснить, что с ним произошло, но язык не слушался. Нарушилась речь, стала затруднённой, долго подбирал слова, с трудом выговаривал, выражал мысль, которая оставалась незамутнённой. Нашли даже логопеда, славная уважительная девушка немного помогла. Но общение было омрачено. Приходилось угадывать его мысль, подсказывать слова…

Было два традиционных ежегодных события: день рождения Толи и День Победы. День рождения мы повадились отмечать в ресторане марьинорощинской синагоги, в Московском еврейском общинном центре. В те годы МЕОЦ был щедр: давали скидку в процентах, равную возрасту именинника. Так что платили менее 10%! Отца эта халява очень радовала. Помню, как в последний год его жизни, в 2015-м, ему уже так тяжело было идти на свой праздник. Но ради нас он сделал большое усилие…

Праздник Победы.

С главным раввином России А. С. Шаевичем. 2013 г.

День рождения, последний. Ресторан Московского еврейского общинного центра. 2015 г

В День Победы приходили к нему домой, на улицу Усиевича, 7. Выходили на прогулку, фотографировались. Потом – праздничный обед дома. Пока был в силах, отвечал на наши вопросы о войне. В деталях вспоминал тяжкие годы. Водки выпивал. Ел всегда с удовольствием, со вкусом. Моя жена Мэри знала его вкус, угождала всячески.

Несколько лет подряд на следующий после 9 Мая день Толя участвовал в другом ритуале: московская еврейская община приглашала ветеранов к хоральной синагоге. На площадке напротив неё устраивали праздник, застолье. с каждым годом отцу становилось труднее ходить на эти мероприятия. Уставал всё быстрее. Делал это через силу, чтобы угодить нам к моей семье присоединялись кузина Маша и её муж Женя Колосов, преподаватели консерватории. Ушёл из жизни отец на 95-м году жизни, 18 июня 2015 года. Подзахоронили к родителям, на Пинягинском кладбище.

9 мая 2015 г. День Победы. Возле дома.

Через два месяца Толи не стало

Завершая рассказ о своих родителях и прародителях, хочу с некоторой гордостью констатировать: сотрудничеством с большевиками, сталинскими и постсталинскими силовиками предки мои не замараны. Я не стану осуждать тех людей, кто по искреннему заблуждению либо по принуждению был в такое сотрудничество включён. Два моих деда от сталинизма пострадали. Предки мои были честными профессионалами в Российской империи, потом в СССР, потом в России (которая снова империей пытается обернуться), трудились на благо людей, свою страну любили, при этом цену режиму знали.

И ещё. Члены моей семьи не только не замарали себя «гневным осуждением» Израиля, как делали по наущению властей в СССР