Сказки

Поставив свечку на край камня, он внимательно посмотрел на предметы, лежавшие на нём.

– Можно? – Прохор вопросительно посмотрел на учителя, указывая рукой на вещи.

– Конечно, – улыбнулся Архип, – я ведь сказал: теперь это – принадлежит тебе.

Прошка первым делом взял в руки кинжал. Изящное навершие рукоятки кинжала украшал крупный тёмно-синий, почти чёрный камень. Сама рукоять была обмотана блестящей проволокой, видимо серебряной. Ножны, также очень тонкой работы, были украшены искусно вырезанными на них рунами. Парень потянул кинжал из ножен: кинжал выходил тяжело.

– Дядь Архип, клинок-то ржавый сильно, – Прошка рассматривал полностью обнажившееся лезвие, густо испещрённое пятнами ржавчины.

Он снова вложил кинжал в ножны и вернул его на прежнее место. Осторожно взял платок, тот оказался сильно выцветшим и с одного края подпорченным молью. Прохор оглядел его со всех сторон: платок, как платок – такие бабы на голове носят. Только этот сильно старый. Аккуратно сложил платок, положил, где лежал. Взял огниво. Это было кресало с дырочкой, в которую был продет короткий шнурок, связанный кольцом, и побитый кремень, с двумя отверстиями. Покрутил огниво в руках. Вернул на место.

– Оно ж ветхое всё! – Прошка поднялся на ноги и теперь непонимающе смотрел на своего наставника: на что ему все эти старые вещи, и, что в них за ценность такая – бесценная?!

– Ветхое, да, не пропавшее! – Архип положил руку на плечо Прохора. – Придёт время, сынок, всё тебе скажу о каждой этой вещи. А пока: не твёрд ты ещё, Проша, ни умом, ни духом. Потерпи немного. Всё узнаешь.

– Ладно, – согласился с мельником Прошка. – И всё ж, там, на стене, вот где оружие бесценное, – глаза парнишки загорелись.

– Что они ценны, соглашусь, – улыбнулся восклицанию своего ученика мельник. – Иной меч – деревни стоит. Ты, Проша, пока, как птенец сороки: блестящее манит – всё в гнездо. Ну, да, ладно. Потерпи, сам разберёшься, что важней в пустыне: злата кусок или воды глоток.

Мельник взял свечу и осветил проход, что был у него за спиной.

– Это, Прохор, ход тайный. Идёт он, аж до заводи, к берёзам, в светлолесье.

– А на что он нам, дядя Архип? Врагов, кажется, вокруг тебя нет.

– Как знать, Проша, как знать, – Архип повернулся снова к ученику. – Дай бог, чтоб никогда не попользоваться ходом этим, – он шагнул к лестнице. – А пока что давай-ка наверх: довольно тут с мышами в сырости сидеть.

Мельник пропустил Прошку вперёд. Тот быстро «пересчитал» ногами ступеньки лестницы и вылез из подпола. Следом поднялся Архип. Он опустил крышку лаза, бросил соломы на кольцо, прикрыв его от незваных глаз. Потушив свечку, мельник положил её на стол, где она и была прежде.

Прошка, тем временем, осторожно пальцами обеих рук трогал острия висевших на стене клинков.

– До чего ж остры, – сказал парнишка, глядя восхищёнными глазами на диковинное оружие. – А в сундуке что? – он положил ладонь на высокий сундук.

– В сундуке? – переспросил мельник. – В сундуке одежда всяко разная, – Архип подошёл и поднял довольно тяжёлую крышку. – Не знаю, давненько не заглядывал, может уже и поистлела вся.

Из чрева сундука пахнуло затхлой одеждой. Он был заполнен наполовину и от того казался ещё глубже, чем был на самом деле.

– Вот, – Архип извлёк из сундука ярко-красные шаровары. – Не знаю, откуда, но по всему видать – не наши: широки, больно и цветасты сильно.

– А вот, смотри, дядь Архип, – Прошка склонился над сундуком и достал из него крепкую белую рубаху дружинника. – У отца такая же была.

– Ну, а что ж?! – Архип внимательно осматривал рубаху, которую Прохор держал в руках. – Рубаха отличная. Ко мне люди разные захаживали, были и дружинники. Видно, кто-то из них и оставил мне. Простирнёшь и носи на здоровье. Погляди после, может ещё чего тебе в пору будет.

– Ага, – согласился Прохор, бережно сворачивая подаренную рубаху.

Показав воспитаннику травы и рассказав ему, где развесить и разложить собранные сегодня, они покинули сарайчик.

После, сидя за вечерним чаем под песню сверчка и плеск мельничного колеса, Прошка всё никак не мог выговориться Архипу, восхищаясь увиденным оружием.

– Испробуешь его, сынок, обязательно всё его испробуешь, испытаешь. Обещаю, – сказал мельник восхищённому парнишке. – Желание твоё и страсть к оружию понятная, ведь воином тебя растили. Воин растил, коим был твой отец. Я ж, посильно дам тебе знания, что сам имею. А ты, Прохор, руку тренируй, терзай её занятьями, неустанно. День ко дню – вспомнишь всё, чему тебя учили. А дальше, жизнь сама подскажет, да путь тебе твой собственный укажет.

– Ясно, дядь Архип.

– Ну, вот с завтра и приступим с тобой, Проша к учению.

– Хорошо, – с готовностью согласился Прохор. – С завтра и начнём!

Глава четвёртая

День подходил к концу. В труде и учении время пролетало быстро. Вот уж целый месяц убежал, пока постигал Прошка премудрости изготовления травяных настоев и чудесное действие исцеляющих раны, мазей. Он смастерил деревянный меч, и по совету дядьки Архипа, сделал его тяжелее железного аж в два раза. Тренируя руку, Прохор вспомнил всё, чему учил его отец. Опробовал он всё диковинное заморское, чужое оружие, что висело в сарае. И для себя Прохор решил, что удобней родного меча, оружия не найти. И формой своей – «лучом», и длиной, и весом, всем был родной, славянский меч сподручней, ловчее заморских клинков. Он и в ладонь ложился, как влитой, и разил, куда рука посылала. А чужое – больно мудрёное было, не под его плечо и руку.

Прохор, уставший за день, отужинав с Архипом щами и крепко распаренной кашей, сказал, что пойдет, пожалуй, прилечь, уж больно за минувший день натрудился. Забравшись в постель, Прошка едва закрыл глаза, как крепкий сон сморил его. Тягучая духота июльской ночи была разбавлена посвистом сверчка и неблизким уханье совы. Даже нудный писк комара не мог разбудить, наморившегося за день, парнишку.

Спал Прошка крепко и сладко, но вдруг глаза сами собой открылись, будто бы в предчувствии какой беды. Он приподнялся на локте: тихо трещали, догорая поленья в очаге, а топчан, на котором спал дядька Архип, был пуст.

Вдруг с улицы из-за плотно закрытой входной двери до Прохора долетели негромкие слова мельника:

– Нет! – голос Архипа звучал жёстко, даже не дружелюбно. – Не ведомо мне.

Сон окончательно слетел с Прошки. «Интересно, кто бы это мог быть, да ещё среди ночи?», подумал парнишка. Он тихонько поднялся, и, на цыпочках, подойдя к двери, осторожно выглянул сквозь щелку между неплотно прилаженными друг к другу досками, наружу: спиной к нему стоял дядька Архип. Из-за широких сутулых плеч учителя, ничего не было видно.

– Не ведомо мне, – повторил мельник, обращаясь к кому-то, невидимому Прошкиному глазу.

Прохор приложил к щели ухо.

– Ох, не лги, мельник, не лги! – голос говорившего был скрипучим и каким-то ледяным. У парнишки даже мурашки пробежали по спине. – Не лги. Ведь, если сами у тебя сыщем, так поздно будет.

– А ты, я гляжу, пугать меня вздумал? – Архип отвечал с усмешкой в голосе.

Прошка снова прильнул к щели глазом. Мельник немного отодвинулся вправо, и теперь стала видна залитая лунным светом поляна перед их домом. Но, хозяина голоса не было видно. Вероятно, он находился в тени дерева.

– Не пугаем мы тебя, мельник, – раздался другой, более старый голос. Он шёл из тени развесистой ели. – Этот человечишка – наша добыча! Отдай! Добром просим.

Прошка, как мог напряг зрение, пытаясь всмотреться во мрак, но луна не доставала тех, под елью – они были надёжно укрыты тенью.

– Нет, – услышал Прохор голос дядьки Архипа, – никого у меня нет.

– А, если бы был? – спросил тот, второй.

– Не отдал бы, – твёрдо сказал Архип.

– Ты хорошо подумал, Нелюдим? – другой голос спросил мельника. Похоже, под елью укрылись трое.

– Хорошо, – отрезал мельник.

Воцарилось молчание. Потом снова старый голос сказал;

– Мы давно друг друга знаем. Ты никогда не нарушал наших законов. Мы никогда не вмешивались в твою жизнь. Отдай нам человека. Сам знаешь, он – наша добыча!

У Прошки до тошноты похолодело внутри: он вдруг понял, что речь идёт о нём.

– Благодаря тебе, мельник, – сказал первый, ледяной голос, – благодаря тебе: мы несколько недель рыщем по лесу. Ты пускал нас по ложному следу. А мы уже не однажды спрашивали у тебя. И отвечал ты, как и теперь: не знаю, не ведаю! А сегодня следы привели к тебе, к твоей мельнице.

Мельник шагнул немного назад, прикрывая спиной дверь, за которой притаился Прошка:

– Я не отдам вам его. Забудьте о нём! Ищите себе другую жертву.

– Смотри, Нелюдим, не пожалей.

– А чего мне жалеть?! Сказал же ведь: жизнь эту вам не отдам. Душой его не дам насытиться.

– В общем, так! – раздался старый голос, он звучал уставшим. – Время тебе – два часа. Мы вернёмся и, если не будет жертвы, станешь ею ты.

Голос резко оборвался. До Прошки долетел тихий шелест травы. Мельник продолжал стоять спиной к двери, опустив голову. Прохор быстро вернулся к постели и нырнул под одеяло, притворился крепко спящим.

Дверь скрипнула. К Прошкиной кровати подошёл Архип.

– Сынок, поднимайся, – тихонько толкнул мельник в плечо парнишку.

Прошка открыл глаза:

– Что случилось? – он смотрел на мельника, через сощуренные, как спросонья глаза.

– Беда у нас. Поднимайся живо.

Прохор сел, глядя в широкое лицо своему единственному близкому человеку.

– Я, так понимаю, ты всё слышал, – Архип обнял Прошку за плечи и прижал к себе.

– Слышал, дядя Архип. Прости, – ответил Прошка, виновато глядя в пол. – А это кто такие были и чего им от нас надо? – парнишка поднял голову.

– Тебя им надо, сынок, – Мельник до хруста сжал зубы, на щеках заходили желваки. – Тьма это. Самая чёрная, лютая тьма, – он посмотрел на Прохора.

Тот смотрел на Архипа широко раскрытыми глазами, ловя каждое его слово. Последние: «лютая тьма», Прошка прошептал следом за мельником.

– А, как это – тьма?

– Душегубы они. Пиявцы, одним словом.

– Как упыри? – спросил Прошка.

– Нет, сынок. Не кровь они пьют. Эти твари саму душу из человека выпивают. – Он тряхнул головой. – А люди с глупого языка татей, да разбойников душегубами зовут.

Архип поднялся, подошёл к очагу. Вглядываясь в обуглившиеся, почти сгоревшие поленья, повернулся к Прошке:

– Видишь ли: увёл я тебя у них, – мельник, взяв кочергу, присел перед очагом. – Они ночи дожидались, когда ты под ёлкой с обломком стрелы в спине умирал. – Мельник, постучал кочергой по полену. – И надо же было мне на тебя набрести, – он довольно улыбнулся. – Я им всё попутал. Увёл я у них тебя. Из-под носа увёл.

Архип, чуть отстранился от очага – с потревоженного полена густо полетели искры. Огонь занялся с новой силой, освещая комнату.

– Что же делать теперь будем? – Прошка поднялся с кровати и, подойдя к огню, присел рядом с Архипом. – Неужто с ними сладить нельзя?

– Нельзя, сынок. Нельзя, – Архип продолжал поправлять поленья в очаге.

– А договориться? – спросил Прохор.

– Нельзя, Проша, договориться с теми, кто крови жаждет, кто чужой болью живёт, муками людскими и страданиями. С такими – договориться нельзя.

Он поднялся от огня и, подойдя к столу, показал Прошке рукой на табуретку напротив:

– Присядь.

Парнишка поднялся с корточек и сел напротив учителя.

– В общем, так, слушай меня, – Архип ударил себя ладонями по коленкам. – Времени у нас мало, час буквально. А может того меньше.

– А они, что ж, вернутся?

– Вернуться, сынок. Ты же сам слышал, – Архип снисходительно улыбнулся. – Я знаю, ты стоял за дверью.

– Да, дядь.

– Так значится, – продолжил мельник, – времени у нас мало. У тебя его вообще нет! Сейчас бегом собираешься. Ничего: ни еды, никакой одежды не берёшь с собой. Суму захватишь только, – Архип кивком головы указал на висевшую у входа сумку с единственной длинной заплечной лямкой. – Отправляешься в сарай, там – спускаешься в подпол. С камня возьмёшь всё: огниво, кинжал и платок старый. Складываешь в торбу и подземным ходом уходишь в светлолесье, ход как раз до туда отрыт. До рассвета сидеть на выходе будешь. До солнца не выходи оттуда! И, я тебя очень прошу, сынок, не возвращайся сюда.

– Дядя Архип, я не брошу тебя! – Прошка вскочил с табуретки.

– Бросишь! Я требую, чтобы ты меня бросил, иначе не только я, но и ты сгинешь.

Прошка подошёл к мельнику и, вцепившись в его рубаху, крепко к нему прижался.

Мельник погладил Прохора по спине:

– Мне видать, сынок, так написано: многое чего я поневоле, а может и по воле, в жизни сотворил. Надо уж добром свою жизнь кончить.

– Батя! – Прошка прижался сильнее к мельнику и заплакал.

– Ничего, Проша, ты сам помни, – он крепко обнял парнишку, – никогда не жалей о том, что по сердцу сделал, по душе. Никогда!

Архип, поднялся, освобождаясь от Прошкиных рук.

– Ты¸ давай, Прошка, собирайся. Мигом, – Архип тайком обтёр глаза. – Да, вот ещё: доро́гой через светлолесье выйдешь в дубраву, через дубраву к небольшой топи. Иди смело через неё, дорожка вешками утыкана – не сверни, гляди.

Прошка быстро одевался, внимательно слушая наставления мельника.

– Как топь пройдёшь – лесок, за ним луг. С луга уже город видно. Ну, а в городе, там уж работу сыщешь себе.

Прошка, одевшись, снял сумку с гвоздя, подошёл к Архипу.

– А дальше, – продолжал мельник, – жизнь покажет: глядишь – тебя сами разыщут.

– А меня, что ж, ищет, что ли кто?! – удивился Прошка. – Я ж один на всём белом свете. Вот ты только у меня и есть! – парнишка, тяжело вздохнув сел на табуретку.

– Судьба тебя ищет! – Архип подошёл к Прошке и, подняв его за плечи, обнял. – Всё произойдёт. Всё ещё будет!

Прошка зашмыгал носом.

– Не смей плакать!

– Дядя Архип, как же так?! Не могу я уйти!

– Уходи, – мельник развернул Прошку к выходу. – Прошу тебя, уходи.

– Сразимся с этими… Как их там… С пиявками этими! – Прошка вынул, подаренный ему мельником нож.

– С ними, сынок, никто не справится. И нет такой силищи, что бы их победила. А может и есть, только я не знаю. А нож спрячь, сынок. Храни его. Ну, всё – беги! Беги, говорю! – Архип вытолкнул Прохора за дверь. – Как твой второй отец приказываю – беги, Прошка! Беги и живи: за отца своего, за меня!

Прошка уже дошёл до сарая, оглянулся: мельник стоял в дверном проёме мельницы. Подняв на прощание руку, Архип сказал оглянувшемуся ученику:

– Береги себя! Живи своей жизнью! Судьба ждёт тебя, Прошка! Иди, сынок, навстречу судьбе. Она тебя ищет!

Глава пятая

Архип закрыл дверь. Ещё мгновение Прошка глядел на серый силуэт мельницы. Мирно плюхало в воде мельничное колесо, болтали лягушки в заводи, в крапиве насвистывал одну и ту же песенку сверчок. Совсем рядом прокричала выпь. Прошка посмотрел в сторону широкой дорожки, что, чернея среди невысокой травы, вела к лесу. Лес будто бы ожил: невидимый ветер зашевелил кроны деревьев, испуганные возгласы птиц говорили о том, что кто-то или что-то приближается к поляне.

Прошка быстро добежал до сарая и рывком открыл дверь. Подойдя к столу, нащупал лежавшие на столе кресало и кремень. Ударил одно о другое: искра упала на фитилёк, он покраснел. Парнишка раздул огонь и поднёс его к огарку свечки, та, откликнувшись еле дрожащим язычком пламени, потрескивая, раздвинула мрак ночи вокруг Прошки в стороны. Он взял в руки свечу и двинулся в угол сарая к люку в подпол. Ногой разбросал солому, прикрывавшую большое кольцо и, что было сил, потянул люк вверх. Крышка лаза с тяжёлым скрипом привалилась к стене. Посветив себе под ноги, Прохор смело ступил на первую ступеньку, и с тревогой глянув на двери сарайчика, спустился вниз.

Лёгкий свет свечного огарка отбросил тени по углам. Прошка взглянул вверх на дыру лаза: «Надо закрыть крышку», пронеслось у него в голове. Он проворно взобрался по лесенке вверх, посветил над собой и, найдя верёвку, свисающую с крышки люка для такой надобности, потянул за неё свободной рукой. Крышка громко захлопнулась, засыпав глаза и голову Прошки песком и соломой.

Смахнув с головы солому и протерев глаза, парнишка снова спустился на дно погреба. Над головой, там, на дворе, что-то зашумело, пронеслось, стуча по крыше сарая, как дерево бьёт ветками в сильный ветер. Прошка подошёл к камню у стены. Из-под него с писком отбежала в тень пара маленьких мышей. Он присел перед камнем на корточки и, поставив на край огарок, погладил рукой небогатое мельниково наследство.

Вверху затрещало: заходили ходуном доски над головой. Там кто-то, сильно топая, метался из угла в угол сарая. Со звоном падали на пол мечи. Прохор услышал, как о стену над ним что-то с грохотом ударилось и, рухнув на пол, развалилось. «Сундук, что ли?!», подумал парнишка. Он схватил с камня кинжал, огниво и платок, и, задув свечку, сел в углу на земляной пол, крепко прижав своё богатство к себе.

Наверху всё стихло. Прошка перетащил сумку, что висела за спиной, на живот и сложил туда своё хозяйство. Потом тихонько поднялся на ноги и осторожно, выставив перед собой руки, на ощупь двинулся по стене в сторону прорытого хода из сарая в светлолесье. Нащупав поворот, он шагнул в проход. Но, сделав пару шагов, остановившись, спустился спиной по стене и сел на пол. Прошка сейчас подумал о дядьке Архипе. Что там, на веху было? Кто крушил сарай? Видать – это его искали те, которые кровососы. Парнишка решил, что пересидит тут ещё немного и после выйдет из подпола наверх. По его подсчётам солнце уже скоро должно было взойти.

Потерев затёкшие от сидения ноги, Прошка, опираясь на стену позади себя, поднялся. Также на ощупь, добрался до лестницы. Стараясь не скрипеть ступеньками, поднялся и, толкнув ладонями и головой крышку лаза, чуть приподнял её.

Утренний свет прогнал темноту ночи, и теперь розовеющая полоска неба теснила серость, что бежала вслед, не успевшей спрятаться от зори, луне. Сарая не было. Поверх груды наваленных друг на друга досок лежали остатки крыши с обрывками кровли. Из-за навала не было видно мельницы.

«Ладно», сказал сам себе Прошка и попробовал поднять крышку целиком. Что-то не давало ходу. Прохор поудобней упёр ладони в колючие доски люка и потолкал вверх. Края бились обо что-то деревянное. Парнишка, согнувшись, шагнул на ступеньку выше и, подставив плечо под крышку, надавил сильнее. Упершись ногами в лестницу, он с криком распрямился – тогда крышка смахнула придавливающие её обломки стены и упала, звякнув кольцом.

Прошка вылез наружу, откашливаясь от пыли, поднятой отброшенным в сторону мусором. Он стоял среди руин некогда ладного сарайчика. Под ногами валялись поломанные клинки, пополам сломанные стрелы и лук. «Зачем же они добро-то крушили?», подумал Прошка, раскопав ногой рукоятку хорошего заморского клинка. Остатки сундука валялись тут же: вся одежда, что хранил в себе сундук годами, что бережно собирал мельник, была разодрана в мелкие клочья.

Постояв так, разглядывая этот бессмысленный разор, Прошка, перешагивая доски, пошёл к мельнице. Вернее, к тому, что от неё осталось. Как и сараю, ей крепко досталось: дверь валялась на дорожке с вывернутыми петлями, видно, она была заперта, и её вырвали с «мясом». Сорванное неведомой силой мельничное колесо, почти утопленное, беспомощно торчало над кувшинками в заводи. Лягушки оседлали его и теперь орали наперебой. На месте двери зияла огромная дыра. Бревна, из которых была сложена мельница, частью вырваны, частью треснули и теперь торчали внутрь и наружу. Крыша провалилась, а кирпичи печной трубы валялись по всей поляне.

Прошка перешагнул порог полуразрушенной мельницы, что стала для него и временным прибежищем, и родным домом, где он, сирота, обрёл второго отца. В самой мельнице было ещё страшнее, чем на улице. Тут не было ни одной целой вещи – только щепки, осколки, лоскуты и труха. Из очага, заваленного битыми кирпичами, торчала часть лавки. Там, где раньше стояла Прошкина кровать, теперь была навалена огромная куча тряпья, приваленного сверху досками. Мельника нигде не было видно.

Прохор осторожно ступал между осколками глиняных горшков и мисок. Он остановился там, где совсем недавно разговаривал с дядькой Архипом. Парнишка посмотрел на кучу тряпья и, не глядя под ноги, бросился к этой куче. Парнишка начал копать руками, точь-в-точь, как собачонок, что ищет потерявшуюся косточку: в стороны летели обломки досок, щепы разбитых брёвен, вертел с очага, лоскуты овчинного тулупа, остатки одеял и черепки посуды. «Тут ты, дядька, тут! Знаю! Чую!», шептал парнишка, оттаскивая тяжёлую доску. Наконец, Прошка добрался до ноги мельника. Следом показалась рука. Он остановился на мгновение, глядя на покрытый пылью сапог Архипа, на сжатые в кулак пальцы, на рваные раны ниже локтя. «Такие зверь зубами оставляет», промелькнуло в голове парнишки. Слёзы, как-то сразу наполнили глаза. «Дядька!», выдавил Прошка и снова принялся за дело.

Откопав тело мельника, Прошка обессилив сел рядом и просто смотрел на бездыханного учителя. Прохор положил руку на порванное плечо Архипа.

– Прости меня, дядька! – Прошка поднялся.

Он вышел из развалин и пошёл к месту, где раньше находилась небольшая пристройка с инвентарём. Отыскав среди разбросанного хлама лопату, Прошка подошёл к большой берёзе, что росла на краю поляны перед мельницей. Парнишка сел в траву, положил лопату перед собой и посмотрел в небо: облаков не было, солнце уже выглянуло из-за высоких елей. Его лица коснулся ветерок. Прошка поднялся, отсчитал два шага от дерева и принялся копать последнее пристанище своему учителю, которого почитал, как отца.

Рубаха на спине парнишки промокла. Пот, стекавший со лба, сильно щипал глаза. Утерев лицо подолом рубахи, Прошка положил на край ямы лопату и вылез сам. Он вернулся в разрушенную мельницу, подошёл к Архипу и, не произнося ни слова, приподняв тяжёлое тело мельника за руку, подставил под него плечо. Прошка тащил Архипа, молча давясь слезами. Дотянув мельника до ямы, он осторожно опустил того на рыхлую землю. Снова ушёл в развалины и, отыскав почти целое одеяло, вернулся к яме. Прошка расстелил одеяло и перекатил тело на него. Потом спрыгнув вниз, потянул край одеяла на себя. Чуть не упав назад, принял на руки тяжёлое тело мельника. Уложив учителя на дно, он вылез из ямы и прочёл не хитрую, на ходу придуманную молитву.

– Покойся с миром, батя, – тихо закончил Прошка и бросил несколько горстей рыхлой земли вниз. Потом, неторопливо стал опускать в яму землю, лопату за лопатой. Он зачёрпывал землю всё быстрее и, остановился лишь тогда, когда похлопывая штыком лопаты, прилаживая землю, закончил сооружать небольшой холмик над могилой мельника.

Постояв ещё немного, Прошка закинул за плечи свою суму и побрёл узкой тропинкой туда, куда котилось по небу солнце, где светлый лес из белоснежных берёзок, не таил неожиданной опасности. Он шёл в то светлолесье, о котором говорил мельник.

Глава шестая

Светлолесье встретило Прошку тёплым светом солнца, приветливым шелестом листвы берёзок, весёлыми песнями соловьёв и малиновок, тихим заговором кукушки и стрёкотанием беспечных кузнецов в траве под ногами. Мирно на душе становится, когда бредёшь меж белых берёзок, а в их кронах бездельник-ветерок шумит, заплетая в косы их раскудрявистые ветки, шепчет путнику: приляг, передохни в мягкой, как пух траве. Так и хочется забросить, куда-нибудь, за тридевять земель заботы и тяготы и, привалившись к стволу белой красавицы, лежать, прикрыв глаза, подставляя лицо ласковому солнышку.

Уморился Прошка: чувствовал тяжёлую усталость и в душе, и в теле. Много пришлось пережить тревог за последнюю ночь. Много боли сердечной перетерпела его душа. Ноги просили отдыха, болела голова от слёз и пережитой утраты, болел живот, требуя пищи.

Прошка оглянулся вокруг себя – тихое место: шумит в берёзах ветер, трава под ногами мягким ковром застлала землю. «Присесть, что ли?», подумал Прохор. Он сел под берёзу и сорвал с кустика попавшиеся на глаза красные ягоды земляники. Растаяв на языке, ягоды пробудили ещё большее желание поесть.

«Да. Этим, пожалуй, сыт не будешь», решил парнишка, и живот тут же откликнулся на его мысли продолжительным урчанием.

– Ну, и чего сидишь, как пень? – услышал Прошка старческий негромкий голосок.

Он, грешным делом, подумал, что это у него от голода с головой страсти приключились. «Может ягоды не те?!», Прошка вырвал из земли пустой ягодный кустик. «Да, не – те. Земляника это, точно», Прошка помотал головой.

– Вот же, дурень! – где-то совсем рядом раздался тот же насмешливый голос. – Еды – полна сума, а думает – сошёл с ума!

Прошка подскочил на ноги. Огляделся – никого.

– Эй, ты кто?! – крикнул он, озираясь по сторонам.

– Так ты ещё и слепой, вдобавок к глупой голове! Совсем худо дело! – голос звучал где-то совсем рядом. – Глаза протри, неуч! Тут я! Э-эй!