скачать книгу бесплатно
Вовчика охватило неясное мистическое настроение, которое появлялось всякий раз перед тем, как столкнуться с чем-то необычным, необъяснимым с точки зрения обычной человеческой логики. Он вдруг вспомнил, как перед отъездом на Север уже с билетом на поезд, шел от Бауманского метро к центру. Так же заблаговестили совсем рядом колокола. Поддавшись внезапно нахлынувшему наитию, он заглянул в Елоховскую церковь и, объяснив, что уезжает надолго, попросил батюшку отпустить грехи и благословить в дальнюю дорогу. Убеленный сединами священник, смерив Вовчика пронизывающим до печенок взглядом, неожиданно согласился, лишь заметив: «Запомни, от себя надолго не убежишь»… Даже расспрашивать о грехах не стал, просто попросил купить и одеть крестик. Этот крестик долго хранил его, пока однажды перед самым возвращением не потерялся где-то. И, как по заказу, напасти посыпались одна за другой…
«Нужно обязательно зайти. Николаю-угоднику поклониться, свечку перед образом затеплить. И попросить батюшку, чтоб грехи отпустил, – мелькнуло во взбудораженном сознании Вовчика, – вдруг смилостивится, от напастей отведет, ведомых и неведомых и путь дальнейший укажет. Только без нательного крестика нехорошо как-то, ведь я же крещенный. Его прямо там купить можно и сразу надеть, прежде чем к образу святого идти».
Однако персонального благословления на этот раз получить не удалось. В церкви шла вечерняя служба. Купив нательный крестик, он присоединился к небольшой кучке старушек и стал внимать батюшке, читающего «Отче наш»:
«Остави нам долги наша, якоже и мы оставляем должником нашим; и не введи нас в искушение, но избави нас от лукавого. Ибо твое есть Царство и сила и слава во веки. Аминь»…
Простые бесхитростные слова молитвы проникали глубоко в сердце, очищая его от всяческой скверны. Вовчик ощутил, как на него нисходит благодать. Так благостно он ощущал себя лишь однажды в детстве, когда матушка на зимних каникулах отвела его в местный храм. На этот непростой в советские времена шаг она отважилась, чтоб утихомирить сорванца, который днем ранее, катясь на санках с холма над Окой, со всего маху влетел в сугроб и чуть не разбился насмерть.
Испуганный Вовчик стоически выдержал заутреню, и лишь на обратном пути робко заметил, что религия – пережиток прошлого.
Матушка сердито посмотрела на осмелевшее чадо и бросила в сердцах:
– Никогда не смей так говорить, ведь ты на земле Ильи Муромца родился, а он за святыни Православные с Соловьем-разбойником сражался.
Вовчик виновато потупился. Для него, желторотого юнца и, вдобавок, пионера, это было новое… Мать – такой взрослый и серьезный человек, а верит в детские сказки. В том, что это сказка, он не сомневался. Как-то учительница показывала на уроке репродукции картин художника Васнецова на сказочные сюжеты.
«Господи помилуй, Господи помилуй, Господи помилуй», – затянул хор ангельскими голосами.
Один из голосов до боли напоминал матушкин. Чтоб не расплескать ниспосланную Благодать, Вовчик в мольбе к небесам прикрыл глаза. А когда снова открыл их, три конных богатыря в кольчугах и шлемах улыбались ему с самой верхушки иконостаса. Приснопамятный батюшка из Елохова оказался прав: надолго от себя убежать не удалось. И сразу, подобно исцеляющему бальзаму воспоминания о родном Муроме хлынули на поруганную ночным приключением душу, как из прохудившегося ведра.
IV
Сколько он себя помнил, знаменитая картина Васнецова висела в горнице родительского дома на самом видном месте – рядом с ходиками с кукушкой. В глазах маленького Володи былинные богатыри походили на строгих инспекторов рыбнадзора, зорко глядящих по сторонам в поисках расхитителей народного добра, а Соловьи-разбойники промышляли драгоценной стерлядью, выловленной в Оке вопреки строжайшим запретам, да паюсной икрой, разносившейся по квартирам в небольших ведерках. Тема неправедных доходов постоянно обсуждалась городскими жителями, но икру и стерлядь у браконьеров покупали все…
Родители у него были самые обыкновенные, советские, не лучше и не хуже, чем у других дворовых пацанов. Батя всю войну прошел фронтовым шофером почти без единой царапины, лишь под Кенигсбергом в апреле 45-го шальной фугас перед его студебеккером разорвался, и его контузило. Но переживал он не сильно, что победу встретил в госпитале. Несмотря на скорый конец, немцы сражались отчаянно, и почти вся его часть полегла в боях за столицу Восточной Пруссии.
Шоферская профессия сделала отца непьющим. Спиртное он употреблял только по праздникам и лишь для того, чтоб фронтовых друзей-товарищей помянуть, да во всю ширь раздуть меха трофейного аккордеона, привезенного с фронта, и затянуть на весь двор:
«На Муромской дороге стояли три сосны, прощался со мной милый до будущей весны»…
Услышав знакомые слова, матушка всякий раз скептически поджимала губы. Вопреки всеобщим атеистическим настроениям она пела в церковном хоре местного храма и о музыкальных талантах своего благоверного была невысокого мнения.
Вовчик появился на свет, когда старшая сестра пошла в школу. Имя своему младшему: Владимир, выбрал сам отец, который до конца жизни так и крутил баранку и мечтал, чтобы его наследник добился большего. Но оно, как и просто Володька, совсем не подходили щуплому малорослому, лобастому мальчику, и уменьшительно-ласкательное Вовчик прилипло как бы само собой.
Отец с утра до вечера на работе, мать и старшая сестра невольно жалели меньшого, а он, чувствуя поблажки со стороны взрослых, рос баловником. К ребятам во дворе, которые были старше и сильнее, Вовчик подходить побаивался. Страдала в основном домашняя живность, которую он постоянно дразнил. Но однажды произошел перебор. Вожак, громадный серый гусь, громко зашипев, взмахнул крыльями и кинулся на Вовчика. За ним, возбужденно гогоча, устремилась вся стая. Вовчик кинулся наутек, но гуси не отставали. Обступив его со всех сторон и угрожающе вытянув длинные шеи, они стали теснить сорванца к пруду с явным желанием загнать в воду. Вовчик метался из стороны в сторону, но стая всякий раз перерезала дорогу. До обрывистого берега пруда оставалось несколько шагов, дорожка шла под уклон. Стараясь не потерять равновесия и не скатиться дальше к воде кубарем, Вовчик попытался ухватиться за ветви ракитового куста, росшего на склоне. Ему это удалось. Благополучно затормозив, он перевел дух и оглянулся вокруг. Возбужденно гогоча, гуси сгрудились над обрывом, но ниже не опускались. Предчувствуя неприятный сюрприз, Вовчик перевел взгляд вниз и обмер. К берегу прибило труп собаки. Но не это было самым страшным. Труп облепила стая длиннохвостых крыс с рыжими косматыми боками, и возбужденно глодали его. Зрелище было настолько отвратительным, что Вовчика чуть не стошнило. Но уже в следующее мгновение крысы почувствовали, что не одни, повернулись к Вовчику и угрожающе оскалились. До крысиной своры было метра четыре. Вовчик представил, как эти серые косматые чудовища кидаются на него, впиваются клыками в горло, …и у него стало темнеть в глазах.
Неизвестно, чем бы все закончилось, но вдруг откуда-то из кустов выскочили два кота разбойничьего вида, рыжий и серый. Завидев своих главных врагов, крысы бросились врассыпную, но в быстроте реакции они явно проигрывали. Еще через мгновенье несколько тушек дергались на земле в предсмертных конвульсиях. Остальные, преследуемые возбужденно урчащими котами, скрылись в кустах. Поняв, что опасность миновала, Вовчик перевел дух и посмотрел наверх: в суматохе гуси тоже куда-то исчезли. Путь был свободен, и он поплелся домой.
Поспел Вовчик вовремя, дома был переполох, его уже собирались искать. Увидев отпрыска целым и невредимым, перепуганная матушка лишь слегка его пожурила. Но проделка аукнулась, и очень скоро. Одна из соседок видела, как гуси гнали его к пруду, и со смехом рассказала своему сыну, а тот поделился с приятелями во дворе:
– Прыгал, как Конек-Горбунок…
Кличка прилепилась, как банный лист. Внешне лобастый Вовчик чем-то действительно напоминал сказочного конька, прыгавшего на сцене в школьном спектакле.
Как Вовчик не старался, мало-помалу слухи докатились до матери.
– Смотри, будешь продолжать баловаться, – пригрозила та, – тебя гуси сделают совсем маленьким и заберут с собой.
– Так не бывает, – небрежно возразил Вовчик, у которого к тому времени прошел страх.
– Ох, как бывает, – покачала головой мать, – об этом даже книжка написана.
Несмотря на миновавший страх, происшествие не прошло даром, что-то сдвинулось у него внутри. Вовчик отнесся к маминым словам всерьез и, раздобыв в детской библиотеке «Путешествие Нильса с дикими гусями», проштудировал сказку от корки до корки. Больше всего его поразило, как Нильс, чтобы снова стать нормальным мальчиком, был вынужден взять дудочку и, играя на ней, вывести из города полчища крыс. Вовчик живо вообразил, как шагает по берегу пруда и играет на дудочке, а злобные усатые крысы с клыками и длинными хвостами послушно следуют за ним. Процессия медленно заходит в воду, крысы начинают захлебываться и тонуть. Но убежать не могут: мелодия неведомой силы влечет их за собой…
Но этим дело не ограничилось. Вскоре, вместо прежнего говора, состоящего из набора захлестывающих друг друга и не вполне осмысленных фраз, он стал говорить с растяжкой, будто, прежде чем сказать, обдумывал что-то. А когда с началом занятий газета «Пионерская правда» объявила конкурс на коротенький рассказ о лете, взял школьную тетрадку, описал, как его атаковали гуси и гнали до пруда, и принес тетрадку учительнице. Повествование Вовчик слегка приукрасил, добавив, как в самый критический момент внезапно вспомнил сказку о Нильсе с дикими гусями, подобрал валявшийся в траве свисток, дунул в него, и крысы вмиг разбежались.
Учительнице рассказ понравился. Стремясь поддержать благой порыв ученика, она поправила грамматические ошибки и отправила рассказ по почте в редакцию. И его неожиданно опубликовали.
В заштатной Муромской школе это событие произвело эффект разорвавшейся бомбы. Прилежанием и способностями Вовчик никогда не отличался, и поначалу учителя посчитали, что рассказик записал с его слов кто-то из взрослых. Одна лишь матушка, на глазах которой все произошло, встала на защиту сына, сразу и безоглядно поверив в его скрытый писательский талант. А когда ей прозрачно намекнули, что Вовчик еле учится, она безапелляционно возразила:
– Великий пролетарский писатель Максим Горький тоже в гимназиях не обучался!
С ее легкой руки Вовчик продолжил писать. Поначалу матушка сама выбирала темы, а он обдумывал их и самостоятельно излагал на бумаге. Но постепенно приохотился и стал находить их сам. Вовчика все чаще публиковали в «Пионерской правде», ближе к окончанию школы сделали внештатным корреспондентом и даже стали выплачивать гонорар.
– А ты пробовала писать сама? – спросил он однажды у матушки, когда та вручила ему очередной почтовый перевод.
– Пробовать-то, пробовала, – призналась та, – только ничего стоящего не получалось.
– Но это же так просто! – удивился Вовчик.
– Просто, когда слова правильные найдешь, а для этого талант нужен, – матушка вздохнула, – одного не пойму, в кого ты такой уродился: у себя писательского дара отродясь не замечала, а у отца и подавно…
Теперь уже никто вокруг не сомневался в его способностях, а учителя в один голос прочили ученику блестящую журналистскую будущность. В состоянии эйфории Вовчик отправился в Москву, и жизнь, не медля, внесла коррективы в планы юной провинциальной знаменитости. При поступлении на журфак университета ему не хватило одного балла. В приемной комиссии талантливому пареньку предложили не терять напрасно год и перекинуть документы в педагогический. Обескураженный неожиданным разворотом Вовчик кинулся в редакцию с просьбой, как-то посодействовать в решении вопроса. Там своего внештатника из глубинки встретили с распростертыми объятиями.
– А зачем Вам, юноша, этот самый журфак? – усмехнулся один из шапочно знакомых «зубров» отечественной журналистики, которому он поведал о своих злоключениях. – Чтоб, приезжая домой в каникулы, перед девочками красоваться? – Учтите, после окончания Вас, скорей всего, зашлют по распределению в какую-нибудь Тмутаракань редактором местной газетки. И выбраться оттуда назад в Москву будет значительно труднее.
– Так, что же Вы посоветуете? – растерянно спросил Вовчик.
– Пером Вы владеете свободно, поэтому получите профессию, которая в дальнейшем позволит Вам твердо стоять на собственных ногах и свободно ориентироваться в окружающем мире. Для журналиста это просто необходимо.
Педагогов Вовчик втайне очень уважал, ведь именно благодаря своей учительнице, оценившей его первый опус, он начал писать. Оставалось решить, какой факультет выбрать. На филологическом учились одни девчонки, и он подал документы на исторический. Наука далекого прошлого оказалась куда ближе к реальной действительности, чем предполагал Вовчик. В первом же семестре мимоходом выяснилось, что предание об Илье Муромце и Соловье-разбойнике нисколько не сказка. Этот самый разбойник был верховным жрецом бога Перуна Богомилом и подался на промысел в Муромские леса, противясь Крещению Руси. Выходило, что оба были славянской крови, просто один отстаивал древнюю веру, завещанную предками, а другой стоял на страже новых церковных порядков. Вовчику показалось, что в древнем предании скрыт глубокий смысл, проходящий красной нитью через всю отечественную историю. Ключ к пониманию он нащупал неожиданно, штудируя основы классической философии. Его подсказала гегелевская диалектика, постулирующая не только борьбу, но и единство противоположностей. С борьбой было все понятно, а единство? – может, оба качества скрыты до поры в каждом человеке и являются на свет Божий в зависимости от времени и обстоятельств? Но отсюда, в частности, следовало, что человеческая мораль не является абсолютом, и при определенных обстоятельствах ее можно преступить, например, как в случае расстрела царской семьи. Мысль выглядела крамольно, и Вовчик предпочел ее задвинуть подальше до лучших времен.
К тому времени работа в газете стала понемногу его тяготить. Строчить копеечные заметки о малозначащих событиях, как это делали большинство коллег, не лежала душа, а для написания серьезных пространных статей перестало хватать опыта.
«Хорошо бы, поездить по комсомольским стройкам, а потом вернуться оттуда с серией очерков, – в сердцах думал Вовчик, – тогда бы опубликовали на „ура“ и место в штате предложили. Но как это совместить с учебой на очном отделении?»
Свои претензии он решил высказать одному из редакторов, который в молодости прошел огни, воды и даже лагеря. Его суждениям Вовчик верил больше других.
– Не горячитесь так, – охладил его пыл старый журналист. – Хотите съездить этим летом на БАМ? – Не с творческим поездом объединенного союза композиторов и писателей, а самостоятельно? С тамошними жителями пообщайтесь, посмотрите, как дела обстоят на самом деле. Только одна просьба: выпивайте крайне осмотрительно, местный спирт, который «сучком» называется, с непривычки тяжело идет. И с местными барышнями поосторожнее, не подцепите ненароком чего-нибудь.
Припертый к стене собственной во многом дурацкой инициативой Вовчик вынужденно согласился.
До местных красавиц дело так и не дошло. По приезду он сразу попросился в бригаду укладчиков путей, провел с ними в разъездах две недели и в первую же пересмену спешно ретировался домой. Речь не шла о непрерывно атакующих мошкаре и гнусе и прочих тяжелых бытовых условиях, с ними он потихоньку сжился. Вовчик просто осознал, что писать, в сущности, не о чем. Происходящее было страшно далеко от бодрых рапортов в прессе и по «ящику», и больше напоминало Платоновский «Котлован», который недавно давали почитать на одну ночь.
В Москву Вовчик вернулся, полон самых мрачных мыслей. Журналистская профессия, представлявшаяся прежде интересной и приятной, неожиданно явила свою изнанку. В командировку он съездил, теперь предстояло отчитаться за потраченные деньги, а чем? – написать о том, чего не видел?
«Но ведь пишут же другие, даже не выходя из номера гостиницы, да еще как, аж за душу берет!» – уныло думал Вовчик, поднимаясь по лестнице к себе в редакцию, как на Голгофу.
Заметив состояние подчиненного, редактор ухмыльнулся.
– Чувствую, что впечатлений – «выше крыши»! Когда я увижу их на бумаге?
– Я не знаю, о чем писать, – понурился Вовчик.
– Опишите то, что видели, там поглядим…
Представить впечатления от поездки в «черном» цвете у Вовчика не поднималась рука. Не потому, что такой материал попросту бы не пропустили. Ему было неудобно перед людьми, по-свойски приветивших и терпевших его целых две недели. Оставалось одно, не вдаваясь в подробности трудовой деятельности, поверить бумаге их судьбы. Вечерами у костра он наслушался многого. Ребята оказались непростыми, с проколами в биографиях. Самый молодой вообще подался на стройку потому, что дома светил срок. Но больше других зацепила история бригадира, толкового и справного мужика. Он женился совсем молодым и души не чаял в своей супруге. У них долго не было детей, жена ездила лечиться на юг и однажды забеременела. А через пару лет, когда родившаяся девочка достаточно подросла, невооруженным глазом стало видно, что ребенок не его. Жена призналась, что переспала с кем-то на курорте. Не в силах этого перенести, он хотел наложить на себя руки, но не смог оставить без средств существования жену и дочку и с тех пор так и кочует по стройкам, аккуратно высылая отовсюду половину зарплаты…
Стараясь не упустить важных деталей, Вовчик перенес обе истории на бумагу, напечатал и отнес редактору.
– В газете этого печатать нельзя, – сразу огорошил его тот при следующей встрече. – Не обижайтесь, у вас хороший слог и цепкий взгляд, – ободряюще добавил старый журналист. – Мой совет, пока он не «замылился», попробуйте себя на писательской стезе. Я поговорю, с кем надо. А не получится, вернуться в нашу братию всегда успеете.
Увидев свои рассказы напечатанными, Вовчик первым делом отвез авторские экземпляры матери. Та удовлетворенно кивнула и заметила: «И дальше держись, сынок, за землю, трава обманет»…
V
Выйдя из церкви с просветленной душой, он, несмотря на сгустившиеся сумерки, сразу узнал улицу, по которой утром спешил к электричке. Здесь было необходимо свернуть налево к еще довоенному, огромному трехъярусному сталинскому дому, в полуподвальном помещении которого размещались техники-смотрители.
В лицо Лидию Павловну Вовчик запомнил не очень, и ее отыскал по серому пуховому платку. Она сидела за обшарпанным канцелярским столом, листая какие-то бумаги. В ответ на его несмелое приветствие женщина подняла голову, окинула взглядом и, заметив сумку на плече, улыбнулась:
– Я почему-то так и подумала, что ты сегодня приедешь. Разбежались с зазнобой? – Вовчик угрюмо кивнул. – Пиши заявление на имя начальника ЖЭК завтрашним числом, – и она протянула лист бумаги и ручку, – только не подводи меня, я ему сказала, что ты мой родственник дальний, в столице недавно, надо помочь на ноги встать.
– Можно сначала пару звонков сделать? – попросил Вовчик.
– Посоветоваться хочешь? – догадливо поинтересовалась она, протягивая телефонный аппарат.
– Вроде того, – полистав записную книжицу, Вовчик набрал номер знакомого редактора.
– Он уже давно здесь не работает, еще зимой всю редакцию отдела уволили, – холодно ответил на другом конце провода незнакомый женский голос. В трубке раздались отрывистые короткие гудки.
Вовчик почувствовал, как поплыла почва под ногами.
«Можно, конечно, попробовать дозвониться кому-то из этих приятелей домой», – растерянно подумал он.
Но чутье подсказывало, что делать этого не следует. Похоже, и здесь перестройка успела пройтись широким асфальтовым катком, и теперь вместо участливых бесед и ожидаемой поддержки будущей книги придется выслушивать жалобы на столичное житье-бытье, а может, кое-что и похуже: последуют расспросы с пристрастием, где он пропадал последние полгода. Ладно бы, книгу писал, но ведь и не приступал даже. И просьба устроить внештатником окажется неуместной, а без источников дохода на вольных хлебах долго пребывать опасно.
«Лучше воспользуюсь пока предложением этой дамы, все-таки, вместе с какой-никакой работой бесплатное жилье предлагает, – решил Вовчик. – Разберусь до нового года, что, к чему, а там видно будет».
– Я согласен, но мне и прописка может скоро понадобиться, – нерешительно сообщил он Лидии Павловне, беря ручку.
– Поработай с месяц, зарекомендуй себя, там придумаем что-нибудь. А сейчас пойдем, каптерку покажу, в которой ночевать будешь. Она в таком же подвале. Это бомбоубежище, оно еще с послевоенных времен сохранилось. Только уговор, на работе не пить, даже пива, наш начальник – бывший военный и этого не любит, и женщин с улицы к себе не водить.
Вовчик послушно кивнул.
– Мне даже как-то, неловко. Только утром познакомились, а Вы так заботитесь, будто мама родная, – нерешительно произнес он.
– Больно ты на моего сына похож, такой же неприкаянный, – нахмурилась Лидия Павловна. – Он за Уралом срок отсиживает. Когда сегодня утром тебя увидела, решила, что он вернулся. А потом, когда поняла, что обозналась, подумала, это знак свыше: я тебе помогу, а его там кто-нибудь поддержит. Кстати, забыла спросить: ты в сантехнике хоть мало-мальски разбираешься? – вспомнив, как все лето чинил краны в доме Зинаиды, Вовчик кивнул.
Она взяла написанное заявление и, быстро проглядев, поднялась со стула. – Посиди пока, я у начальника подпишу и покажу, где жить будешь…
Ожидая ее возвращения, Вовчик вяло размышлял, верить или не верить в свершившееся чудо, и, кстати, вспомнил, что подобная метаморфоза в его жизни произошла в самом начале творческого пути. Тогда, находясь в эйфории от успехов на писательской стезе, Вовчик уже видел себя членом Союза писателей и совершенно потерял ощущение реальности. И тут, вслед за выпускными неожиданно замаячила армейская служба. В институте Вовчиком дорожили и, чтоб не потерять ценного кадра, предложили, в виде исключения, поступить в аспирантуру. Но самому Вовчику успело поднадоесть еженощное общение с одними и теми же комсомольскими личностями, обремененными лишь мечтами о грядущей административной карьере и крутящимися по любому поводу на глазах у начальства. Да и чутье подсказывало: долго вращаясь в такой среде, писателем не станешь.
Решение было принято в одни сутки, во время которых он съездил посоветоваться с матушкой. Прописавшись с ее подачи в Подмосковье у какой-то богобоязненной старушки, он подал заявление в обычную московскую школу преподавателем истории и отправился на смотрины. Директрисе – крутой стареющей даме интеллигентного вида, страшно понравилось, что у нее в штате будет работать начинающий писатель, и она на первых порах благосклонно разрешила жить в небольшом полуподвальном помещении, числящемся на бумаге школьной служебной площадью.
Внезапно хлопнула дверь, и начальница, показав подписанное заявление, поманила его за собой. Следуя за Лидией Павловной по неведомым катакомбам, Вовчик вспоминал, как выпускником пединститута шел такой же дорогой за директрисой школы…
«История, повторяясь, превращается в фарс», – ненароком всплывшее из глубин памяти изречение классика вернуло ему душевное равновесие.
Они свернули в очередной раз за угол и оказались перед двумя дверями: массивной, обитой дерматином, и ржавой, железной. Достав ключ, Лидия Павловна отомкнула обитую дерматином и протянула его Вовчику:
– Проходи, и чувствуй себя, как дома.
– А здесь что? – поинтересовался тот, косясь на железную дверку.
– Этот коридор ведет в бомбоубежище, – пояснила та. – Он на несколько километров под землей тянется, без привычки заплутаться можно.
Каптерка мало чем напоминала ту, первую в его жизни комнатку. Она размещалась в соседнем с конторой подъезде, в полуподвальном закутке с отдушиной-оконцем под самым потолком и имела размеры небольшой кладовки. Меблировку довершали: продавленная раскладушка, небольшой платяной шкаф, стул и тумбочка у изголовья, на которой красовался будильник еще советских времен. Лидия Павловна самолично застелила раскладушку прихваченным бельем, достала из шкафа пару одеял с подушкой и исчезла, пожелав удачи.
Вовчик повесил одежду в шкаф, достал из сумки рукописи и улегся на раскладушку. После широченной кровати с шикарным упругим матрасом, на которой можно было улечься, хоть вдоль, хоть поперек, здесь было неудобно и жестковато. Да и вся убогая обстановка каптерки в сравнении с Зинкиным домом, казавшимся теперь хоромами, больше напоминала монашескую келью.
«Только образа Николая-угодника в Красном углу не хватает. Надо обязательно повесить, после того маленького чуда, что сегодня произошло, – философски рассудил Вовчик. – А если б еще попить крепкого, горячего чаю, то в душе воцарился бы полный комфорт», – и пожалел, что не подумал об этом раньше.
На всякий случай он решил пошарить в тумбочке и сразу же наткнулся на эмалированную кружку с кипятильником. Рядышком лежали початая пачка индийского чая со слоном, и открытая пачка быстрорастворимого сахара. Вечер стал явно удаваться. Вовчик заварил себе крепчайшего чаю, почти «чифирю», окунул в него сахарный кубик, дождался, пока тот сделается коричневым, с наслаждением положил его под язык и запил добрым глотком. По пищеводу стало разливаться приятное, терпкое тепло, …и он впервые осознал, что сумасшедшие сутки подошли к концу. Единственное, что не давало расслабиться до конца: стойкое ощущение, что уже бывал в этих местах, и это было как-то связано с первым местом работы. Вовчик прикрыл глаза, стараясь припомнить побольше знаковых деталей… и вместо этого снова оказался в электричке. Перед глазами плыли игрушечные дачки…
«Ну, конечно, Мамонтовская – дореволюционное дачное место, но слышать о нем ему пришлось на Севере!»
Память услужливо переключилась на первое северное лето. Тогда Вовчик с превеликим трудом дождался, как после холодов, словно по взмаху волшебной палочки, пробудилась от долгой спячки природа, и вместе с тучами таежного гнуса и мошкары в край хлынули золотоискатели и лесорубы. За этим последовала ловля семги, поднимавшейся на нерест в крохотных речушках, притоках Печоры. Закончилось все нежданным купанием в стылой утренней воде, после которого он заболел. А когда спала высокая температура, Вовчик выглянул в окно, за которым уже кружили первые зимние мухи, и на него навалилась отчаянная тоска. Пытаясь ее заглушить, он попробовал переложить на бумагу летние впечатления, тем более, что его отчета давно с нетерпением ожидали в столице. Но перо, словно заговоренное, валилось из рук, и он не смог написать ни строчки. В канун ноябрьских праздников Вовчик не выдержал и попытался сбежать. Никому ничего, не сказав, он ночью покинул квартиру и сел на поезд, следующий до Москвы. После целых суток терзаний его под перестук колес озарила ужасно простая истина: возвращаться в сущности некуда. И когда ранним утром состав прибыл в Вологду, Вовчик спешно покинул вагон и, немного побродив по центру, направился в ближайшую гостиницу.
«Поживу пару-тройку дней по-человечески в этом старинном русском городе, – решил он, совершенно очарованный резными палисадниками, – может, какая черноглазая красавица сыщется»…
– Не похож ты на обычных командированных, – с легким оканьем, нараспев заметила моложавая интересная дамочка за стойкой администратора. – Признайся, от алиментов в бега подался.
– У меня нет детей, – потупился Вовчик, – женщину свою еще не встретил. Я, вообще-то, писатель, и в ваши края приехал материалу для книги подсобрать.
– Эту лапшу мне на уши многие пытались вешать, – печально усмехнулась красотка, вздохнув роскошным бюстом. – Писатели, режиссеры всякие, а на поверку – обыкновенные алкаши и картежники.
Пожав плечами, Вовчик достал из чемоданчика номер «Юности» и, молча, протянул разуверившейся в мужском роде дамочке.
Та с любопытством пролистала журнал, отыскала фотографию перед его рассказом и деловито сверила с оригиналом.
– Похож,… а пишешь, прямо за душу берет, – немного игриво заметила она, быстро пробежав глазами страницу. – Хочешь, я тебя вместо гостиницы в своем доме поселю, в отдельной горнице? Гораздо дешевле станет.
– А как же, ваш муж, дети? – растерялся Вовчик.
– Мужу еще года три отдыхать, дочку вчера к своей маме отправила на все каникулы, – призывно улыбаясь, пояснила красотка. – Ну как, согласен?
Дамочка явно скучала в северной глуши и Вовчик, рассчитывая на легкое приключение, послушно кивнул головой. Они засиделись далеко за полночь, разговаривая о всякой всячине, но когда подошло время ложиться, красотка постелила ему в отдельной комнате, стыдливо пояснив:
