скачать книгу бесплатно
Я не многим людям рассказывала, что мне нравятся и мальчики, и девочки, так что не знаю, как тетя догадалась о моем увлечении Сарой. Может, привидения нашептали. Она всегда слышала их лучше всех в семье.
Я направляюсь к холодильнику и, чтобы скрыть смущение, решительно наливаю себе стакан апельсинового сока.
– Что Сара? Сара есть Сара, – говорю, но от тети Ины так просто не отделаешься.
– Ты ее еще не пригласила составить тебе пару на выпускном вечере?
Я прыскаю от смеха, представив себе Сару в выпускном платье. Нет уж, она скорее явилась бы в джинсах и конверсах. В крайнем случае, если бы мне удалось ее уболтать, – в смокинге.
– Отстань, – улыбаюсь я.
– Да ладно, ладно. Тогда поджарю тебе сладких гренов, что ли. – Ей эти гренки удаются лучше, чем любому шеф-повару в самом шикарном ресторане.
Как-то она обмолвилась, что готовит их по рецепту своей мамы, но вообще-то о бабушке, умершей еще до того, как дочка поступила в колледж, тетя рассказывать не любит.
Все то немногое, что мне известно о предках в третьем поколении, было добыто мной с превеликим трудом, буквально выпытано у папы в минуты его рассеянности или вырвано изо рта той же тети Ины чуть ли не вместе с зубами.
Папа обычно отвечал что-нибудь вроде:
– Да не стоит об этом, Шейди, детка. Что потеряно, того не вернешь, нечего прошлое ворошить…
…И снова брался за кисть, молоток, рассаду – в общем, за то, от чего я отвлекла его своими расспросами. Однако мне известно, что его мать была ирландкой, а также – в юности – медиумом. Помогала людям общаться с умершими родными и близкими.
От нее папа унаследовал дар вызывать призраков, но являлись они к нему исключительно на звуки скрипки. Тут тоже бабушка «постаралась»: инструмент передавался в ее семье из поколения в поколение веками. Потом она перестала работать медиумом – когда вышла замуж за дедушку. Чета поселилась во Флориде, в Брайар-Спрингсе, в этом самом доме – единственном, какой они смогли позволить себе купить, да и то только потому, что больше никто его не хотел – из-за его репутации. Здесь, мол, призраки обитают – так считалось. Вот цена и была невысокой. Ну а как только в доме обосновалась моя бабушка, сюда и в ближние рощи, конечно же, стало слетаться еще больше потерянных, бестелесных, одиноких душ. Она притягивала их так же, как потом папа. Полагаю, с тех пор их число постоянно росло.
Наш народ, народ живых, в массе своей ничего против призраков не имеет, хоть родных, хоть чужих. Ну то есть, может, папиному папе их соседство и не слишком нравилось, но беднякам не приходится особо выбирать, где разжигать домашний очаг. О деде я вообще нечего не знаю, кроме того, что собственному сыну он, кажется, не сильно нравился. Возможно, просто и ему духи стояли поперек горла, раздирали душу до крови, как впоследствии маме?
Сегодня они что-то притихли, слушают, наверное, нашу болтовню с тетей Иной, а та, я смотрю, оживляется все сильнее. Взахлеб рассказывает о прочитанных книгах, о новых посаженных растениях, голубые глаза сверкают, как ипомеи[14 - Род растений семейства вьюнковых, распространен в Северной и Южной Америке. Известен красивыми цветами и психоактивными свойствами, которые использовались еще ацтеками.] в цвету ранним летом. Мое напряжение тоже потихоньку спадает.
Но обе мы резко обрываем беседу, когда со второго этажа внезапно начинает литься скорбная мелодия скрипки. Улыбка на тетином лице тускнеет и гаснет, как отработавший свое светлячок.
– Что это за… – Я устремляю взор в потолок, сосредоточиваюсь, пытаюсь уловить мотив, и в конце концов все волоски на моем теле как один встают дыбом. – О боже мой, «Две сестры». Вчера вечером я их тоже слышала, в роще! – добавляю я со внезапной уверенностью в своей правоте. – Мне это не приснилось!
Музыка звучит будто откуда-то издалека, но я узнаю ее безошибочно, причем не легкую и слащавую, какой она выходит у меня. Так умел играть только папа.
Мы встречаемся глазами с тетей, и я ясно вижу: у нее на уме то же самое. Лицо побледнело, губы сложились в жесткую струнку.
– Это просто эхо прошлой жизни, вот и все. Один из видов эха. У нас тут их много, дом старый. Сама знаешь.
Все, музыка замерла.
– Эхо, – эхом отзываюсь я, понимая, что это неправда. Глаза на мокром месте.
– Ох, Шейди, Шейди. – Тетя тянется к моей руке, но я отдергиваю ее, чтоб утереть слезы.
– Я никогда тебе не рассказывала, как впервые увидела привидение, вызванное папой? Он тем вечером играл как раз «Двух сестер».
– Не думай об этом. Нечего минувшее ворошить.
Господи, она даже выражается в точности как отец. Вся семья одержима одной идеей – забыть, забыть…
Но я не могу. В мою память образы прошлого уже вползли вместе с музыкой, вгрызаются клыками, вцепляются когтями. Закрываю глаза – пусть рвут меня на части.
Мне шесть лет, я в своей спальне наверху – сплю, сплю и вдруг рывком просыпаюсь. Только что была одна, а теперь уже нет. Со мной папина скрипка, ее звуки доносятся из комнаты внизу, неистовые и дикие, словно ураган в ночи. Над кроватью стоит призрак и глядит на меня в упор. Чем громче и быстрее играет папа, тем отчетливее очертания призрака, и вот бестелесный силуэт уже не отличишь от живого человека. Волосы седые, измученное лицо – все в морщинах. Рубашка и брюки – из одной и той же грубой материи бежевого цвета, как рабочая одежда. К нагрудному карману пришит лоскут с номером из множества цифр. Только я собралась с духом, чтобы закричать, как дух и говорит:
– Не бойся. Я тебя не обижу. Просто ищу здесь кое-кого.
Голос надтреснутый, старческий и растерянный. Лицо, которое только что казалось жестким и мрачным, теперь ласковое и какое-то беззащитное.
– Кого вы ищете? – шепчу я.
А он бровь хмурит:
– Не знаю.
Музыка внизу все напряженнее, мне уже кажется, что папина комната от нее вот-вот взорвется. И тут я замечаю в глазах старика проблески узнавания. Он опускает их к половицам.
– Кажется, вот его, – говорит и пальцем на паркет указывает.
– Шейди! – Тетя Ина вырывает меня из пучины воспоминаний. – Не надо так, родная. Это вредно… – Она уносит грязную посуду в раковину и включает воду.
– Как ты думаешь, папина скрипка правда в озере? – Я стараюсь не выдать голосом тоски, которая острым кинжалом вонзается в грудь.
– А где же еще? – Она не отрывает взгляда от мыльной пены на поверхности своего крошечного «озерца».
Я не отвечаю. Передо мной плывут живые картины: вот папин грузовичок, накренившись, слетает с пыльной дороги, вот тонут среди прочего смычок и гриф, струны. Все это случилось четыре года назад, меня там не было, но я так часто воображала себе все детали, что словно и была. Машина на полном ходу врезалась в озеро, взломала его гладь, подняла фонтан брызг, разом распространила затхлый запах водорослей по округе, папу с размаху бросило на ветровое стекло, кровь окрасила красным еще недавно спокойные воды… Он вез Джесса домой из гостей, и на дорогу выскочил олень. Папа погиб на месте, скрипка исчезла, мой брат чудом выбрался на берег живым.
Тетя Ина закручивает кран и, уперев руки в борта раковины, глядит мне прямо в глаза. На лице ее – и боль, и злость, и даже какая-то нежность – в общем, знакомая комбинация: она проявляется всякий раз, когда речь заходит о скрипке.
– Эта штука либо на дне, либо рассыпалась на части, и их унесло течением. Во всяком случае, ее больше нет. Как и твоего папы.
А что, если есть? Что, если она уцелела? Эта мысль – мое давнее искушение – вновь всплывает в сознании. Что, если ее можно найти и играть на ней? Что, если мне удастся вызвать папин призрак и расспросить его? На этом инструменте я бы заиграла так… чтобы стоило слушать. Я стала бы такой, какой хотел меня видеть и он, и я сама!
– Если б только вернуть папину скрипку, с ней ко мне вернулась бы и часть его самого, – замечаю я вслух, а об остальном помалкиваю.
Но проницательная тетя, естественно, сразу обо всем догадывается.
– Может, и так, но только мертвые всегда остаются мертвыми, и их покой нерушим, – мягко напоминает она. – Да, их призраки обитают с нами рядом, но не более того. Увязая в своем горе, ты только притягиваешь зло, вот что я тебе скажу. Надо больше думать о грядущем, о хорошем, а не только о потерях.
– Наверное, ты права. – Я кладу подбородок на сцепленные пальцы и впериваю взор в рассохшийся и выцветший кухонный линолеум.
Вероятно, да – этим я и занималась последние несколько недель в роще, со скрипкой. Вероятно, потому Черный Человек и вернулся. Но если, как говорит тетя Ина, «увязаю в горе» я, то и она ничем не лучше – торчит здесь, как сыч, одна, этакая «последняя из рода», в компании одних только духов.
Еще через несколько напряженных, неловких минут собираюсь домой – дескать, не обижайся, тетя, в школе много задали. Но уже дойдя до машины, оборачиваюсь на окна верхнего этажа. Не знаю, что я думаю там увидеть, – за грязными стеклами пусто, по ним только осы снуют. Ну и над домом сзади, как всегда, нависает стена соснового леса – мрачного, непроницаемого, он словно застыл в вечном ожидании.
* * *
Пока я еду до дома, грозовые тучи сгущаются, темнеют. Свет тускнеет, словно уже сумерки, а не часа два пополудни. Джимова грузовичка на подъездной дорожке к трейлеру не оказывается – надеюсь, это означает, что они вместе с мамой и Хани куда-то умотали.
Выхожу из машины, направляюсь к нашему жилищу на колесах – и тут меня опять настигает скрипичная мелодия, на сей раз тихая, едва слышная и какая-то блеклая, словно из допотопного граммофона. Я замираю в саду и прислушиваюсь. Лишь ветер в листве… Нет, вот он – резкий горестный вопль, стон, плач мощно прорезает воздух, звук такой знакомый, родной и ужасный одновременно.
Подхожу к роще и прислушиваюсь опять. На золотистые сосновые лапы ложатся тени, деревья погружаются в полумрак. Кажется, будто воздух натянут, как тетива лука, из дальних полей надвигается гроза.
И скрипка заиграла всерьез, уверенными фразами, то тише, то громче, и ветер уносит вдаль, сквозь кроны сосен, музыку – и сердце мое вместе с нею.
Я быстро добираюсь до конца наших «владений» в пять акров площадью и устремляюсь дальше в рощу, очень скоро строй деревьев становится таким плотным, что между ними приходится протискиваться. Свисающие вьюны вцепляются в волосы со всех сторон, колючки царапают кожу, и наконец, безо всякого предупреждения, с неба водопадом проливается дождь – каплями крупными, плотными, жгучими; они промочили бы в момент меня до нитки, если бы не густота лесного полога.
И снова на ум приходят слова из «Баллады о двух сестрах»:
Гуляет ветер в волосах,
И дождь мне мочит щеки[15 - Пер. С. Маршака.].
А вслед за словами – и остаток воспоминания, начавшегося еще у тети Ины: о том, что произошло после того, как отцовская скрипка привела ко мне в спальню призрака того старика. Тогда, повторяю, я впервые видела духа своими глазами, а не просто слушала рассказ об их существовании или ощущала легкое дуновение, когда они проносились мимо.
Я не испугалась, хоть была еще совсем маленькой. Откинула одеяло и встала с кровати – помню, холодно было ступать по голым доскам пола босиком. Протянула старику ладошку и говорю:
– Пойдем.
От его руки веяло зимним морозом, но она казалась достаточно… плотной, чтобы за нее держаться, и я ее не отпустила, хотя по предплечью вверх побежали мурашки. Мы вышли из спальни и спустились по лестнице в кабинет, где любил играть папа. Сперва, когда он, подняв глаза, увидел в дверном проеме шестилетнюю девочку в розовой ночнушке и пожилого господина с потерянным выражением лица, глаза его расширились, но пальцы левой руки не соскользнули со струн, а правая автоматически продолжила водить по ним смычком. Но осознав происходящее, отец, конечно, уронил скрипку, одним прыжком пересек комнату и, схватив меня за свободную ладонь, оттащил от призрака. Тот сразу съежился, начал потихоньку растворяться в воздухе и терять плотность.
– Зачем ты пришел? Я тебя сюда не звал, – крикнул папа привидению в таком гневе, в каком я его раньше никогда не видела, и торопливо оглянулся на меня, словно желая убедиться в моей материальности.
Старик ответил:
– Не знаю… Не могу вспомнить.
В этот миг он уже походил не на живого человека, а скорее на какое-то человекообразное завихрение воздушных потоков.
– Ступай куда шел, – велел отец голосом тихим и дрожащим. – Возвращайся к себе и покойся с миром.
Тут уж мой новый друг окончательно превратился в духа той формы, какая была мне уже знакома, – дуновения, промелька, смутного воспоминания.
Папа поднял меня на руки и прижал к груди так крепко, словно только что спас из пучины, в которой я тонула. Затем опустился на диван, посадил рядом и стал часто-часто дышать в макушку. Я запрокинула голову, чтобы посмотреть ему лицо, а руку прижала к щеке, шершавой, как наждак. Из одного его глаза вытекла слезинка и намочила мне пальчик. Вторую я вытерла «на полпути».
– Почему тебе грустно, папа?
Он поцеловал меня в ладошку и заглянул глубоко-глубоко в глаза, а я в них смотрелась, как в зеркало, – надо же, думала, такие же милые, карие, как у меня; такие же длинные реснички.
– Шейди Гроув, – сказал папа, – я думаю, этой скрипке пришло время замолчать раз и навсегда. Пусть спит.
Но, конечно, эта скрипка не могла заснуть навечно. Не прошло и года, как он снова извлек ее из футляра. Он никогда не смог бы с нею расстаться. Вероятно, не расстается и сейчас, даже в смерти не расстается. Поэтому-то я ее и слышу.
Это прозрение как бы подстегивает меня, я ускоряю шаг, но тут же натыкаюсь на лес, настолько увитый плющом, что сквозь него невозможно пробраться. Приходится возвращаться, искать просвет, но к тому времени непогода уже так усилилась, что особо далеко вперед стало не видно.
Однако брешь между деревьями я все же нахожу и бегу, бегу изо всех сил, пока не начинает колоть в боку и сдавливать грудь. Бегу туда, откуда, как казалось, льется музыка, но она уже повсюду вокруг меня, носится вместе с ветром, свистит в верхушках деревьев. Источника не найти, даже если он существует.
В конце концов, задыхаясь, я падаю коленями на хвойную лесную подстилку, руки-ноги все исполосованы, с волос ручьями стекает вода. Над головой небеса разверзает молния, отбрасывая страшные тени по стволам вокруг – все они на долю секунды делаются похожи на каких-то скрюченных неуклюжих великанов.
Гуляет ветер в волосах…
Падаю спиной на влажный, пропитанный запахом земли лесной ковер и отдаюсь во власть яростного ливня. И вот – конец. Гром. Он разорвал скрипку на части, убил мелодию. И не осталось ничего, кроме призрачных полунот, еще трепещущих едва ощутимо в сосновых кронах звуковыми бликами прерванной папиной песни.
Ибо это был папа. Это играл он. Не знаю, как это мыслимо, как это возможно, но это так. Я знаю.
– Где ты? – шепчу одними губами.
В ответ мне вдруг – тихий стук. Или треск? Хрип? Звук, от которого холодок по коже.
Поворачиваю голову на этот звук, открываю глаза, и все волоски на мне до последнего встают дыбом. Новая вспышка молнии на мгновение высвечивает узкий зигзагообразный силуэт с парой блестящих черных глаз. Ледяной ужас пронизывает меня.
У подножия большого дерева свилась спиралью гремучая змея и не сводит с меня убийственного взгляда. Даже в почти непроглядном мраке я безошибочно определяю конкретный вид – это ромбический гремучник метра полтора длиной. Я таких огромных уже много лет не видела. Если он атакует, если яд его быстрым потоком вольется мне в сердце, где окажется мой призрак? Нельзя ли, чтобы там же, где папин?
Или папин уже здесь?
Я дышу шумно и прерывисто – следуя биению сердца. Раздвоенный язык змеи ритмично высовывается и исчезает, словно пробует мой страх на вкус. Она снова трещит погремушкой, на сей раз чуть громче.
Да, чудовища есть в каждом волшебном царстве.
Надо отползать, а потом вставать и уносить ноги, но мной овладел и не отпускает какой-то упрямый дух, и я не двигаюсь с места и как завороженная гляжу и гляжу в холодные темные глаза.
Тут следует раскат грома такой оглушительный, что сотрясаются земля и сосны. Гремучник отворачивает голову и медленно уползает. Узкое длинное туловище беззвучно скользит по мокрой хвое. Я не отвожу от него глаз до тех пор, пока он не скрывается в норе гофера-полифема[16 - Вид крупных сухопутных черепах, распространен на юго-востоке США. Роет норы до 14 м глубиной.]. Зловещая трещотка затихает.
Я запрокидываю голову и снова вижу макушки деревьев. Порывы ветра по-прежнему раскачивают самые высокие ветви, будто цель его – засыпать меня иголками, отяжелевшими от дождевой воды. Поднимаюсь и не торопясь бреду через взъерошенную бурей рощу домой.
Я живу бок о бок с привидениями всю жизнь, но сегодня впервые осознала, что они преследуют меня неотступно.
Новый раскат грома отдается вибрацией во всем моем теле, и через пару секунд небосвод разрезает очередная молния. Я слишком устала, чтобы бежать, но шаг ускоряю. Скорее бы трейлер. Вот уже слышен голос Джесса, а сразу вслед за этим появляется разрыв в цепи стволов.
– Шейди-и-и! – что есть мочи кричит брат из проема входной двери, но голос его почти поглощается ветром и ливнем. Он ждет у входа с полотенцем в руках. Ну вот и добралась.
– Рано или поздно тебя испепелит молнией. Скорее рано, чем поздно. – Глаза Джесса слегка расширены от неподдельной тревоги.
– Все в порядке, – говорю. – Все хорошо. Со мной всегда все хорошо.
Все тело с головы до пят трясется как осиновый лист, но при этом я чувствую странную энергию. Я словно наэлектризована грозой, как сама земная атмосфера. Не знаю как, не знаю почему, но папа – там, в роще, это точно. И он зовет меня.
Глава 4
Неделю спустя, а точнее, в пятницу вечером, мы трое – Сара, я и Орландо – упаковываемся в его машину и держим путь на Келливилл, где в одном из кафе проводятся «Открытые микрофоны». По дороге Сара заставляет нас без конца на повторе слушать «Элвис-Пресли-блюз»[17 - Композиция Гиллиан Уэлч.], словно рассчитывая, что мы успеем за это время впитать в себя весь талант Гиллиан Уэлч, а потом выплеснем его на сцене.
Орландо нервно отбивает пальцами ритм по рулевому ободу, я все время верчусь на сиденье, чтобы украдкой бросать взгляды назад, на Сару. Ощутив внезапную близость папиного духа, я всю неделю не могла даже думать о предстоящих «Открытых микрофонах», но исторический день настал, и реальность сразу обрушилась на меня всей своей тяжестью. Впервые. Впервые мы выходим на большую сцену, будем участвовать в настоящем конкурсе, состязаться с другими музыкантами. Хотела бы я так же, всем сердцем отдаться всему этому, как Сара, однако… Не позволяют скрипка в сумеречной роще, Черный Человек в снах, предвкушение чего-то грандиозного в ближайшем грядущем – причем я не имею в виду запись в профессиональной студии. Больше слушать музыку к соснам я не ходила, но точно знаю: она там звучит, она меня ждет.
Последние несколько дней Джесс только и делал, что неотступно и настороженно наблюдал за мной. Всякий раз, когда я возвращалась со скрипкой из рощи, он решительно открывал рот, явно собираясь что-то сказать, но тут же закрывал его, отворачивался и уходил к себе. Сара с Орладно тоже, конечно, видят: со мной что-то не так. Вчера, на последней репетиции, я столько лажала, что Сара опять разозлилась, и Орладно едва успевал разряжать обстановку, на ходу придумывая шуточки, одна кошмарней другой. Бедный. В результате оба принялись специально присматриваться ко мне на манер Джесса – как к расстроенной струне, изношенной до предела.
Заветное кафе уже близко, и я усилием воли направляю мысли в русло «Открытых микрофонов». На сегодня надо собраться. Сосредоточиться на Орландо и Саре. Нельзя их подвести.
Парковка уже забита легковушками и грузовыми пикапами – мы находим себе местечко, только отъехав на порядочное расстояние по Главной улице. В кафе, естественно, стоит оглушительный шум. Народ толпится кругом с бокалами, чтобы тебя хоть как-то услышали, приходится перекрикивать кошмарнейший кантри-поп[18 - Поджанр музыки кантри, рассчитанный на широкого «потребителя».], льющийся изо всех динамиков. Когда-то это кафе было совсем «камерным», тесным, но потом буквально за стеной внезапно обанкротился комиссионный магазин, и владельцы заведения просто сломали ее и получили нынешнюю огромную площадку для массовых мероприятий. На «Открытые микрофоны» слетаются исполнители всякой музыки, но преобладает здесь, и значительно, кантри. И сейчас где-то за моей спиной невидимая мне девушка просто глотку рвет йодлем[19 - Особая манера горлового пения без слов, с чередованием грудных и фальцетных звуков, родом из Тироля, активно используется в распевах кантри.], богом клянусь. Я вытягиваю шею – посмотреть, кто это так надрывается, но найти источник звука не могу. Орландо, конечно, тоже это слышит и прыскает со смеху.
