скачать книгу бесплатно
Она оглядывает пейзаж над деревьями, его безупречную одежду, видит исходящую от него уверенность, приобретенную благодаря деньгам, и понимает, что он прав. Не спрашивает, с какой стати ей ему верить или кто может гарантировать, что в конверте именно то, что он говорит. Момент уже упущен.
Девушка кивает – у нее нет другого выхода.
Он ведет ее к расположенной в середине дома двери – внешне вроде бы гранит, но на самом деле явно имитация – и открывает ее. Ди охватывает дрожь. Он вполне может сейчас запереть за ней эту дверь и больше никогда не выпустить обратно.
Впереди во всю длину дома тянется галерея. Окон нигде нет. Воздух прохладный, его температура выдерживается до долей градуса. Вдоль стен – стеклянные витрины и фотографии в рамках, каждая освещена единственной, тусклой лампочкой. Это его коллекция или, как он сам ее называет, музей. Она о ней слышала. В среде знатоков она хорошо известна. Этот человек достает то, чего не могут другие. Чего никому не полагается видеть. Предмет его собирательства – артефакты смерти. Снимки, украденные улики в виде пузырьков крови, письма, написанные остроконечным, каллиграфическим, викторианским почерком, фрагменты невостребованной смерти, которые убийца не успел съесть перед тем, как его поймали.
Эта комната – коридор кошмаров Ди. Каждый предмет в ней представляет собой реликт чего-то ужасного, что могли сотворить с Лулу. Девушка бросает взгляд на черно-белую фотографию слева на стене и тут же отводит глаза.
– Нет-нет, вам обязательно надо смотреть, – говорит он, – такой уговор.
Он прекрасно знает, что она сейчас чувствует, слышит по ее голосу.
Ди идет по галерее, ровно три секунды глядя на каждый экспонат и двигаясь дальше. По ходу очищает мозг от любых мыслей. Он шагает рядом, чуть ли не прижимаясь к ней. Его кожа источает слабый запах олова. Ей кажется, что он даже не дышит.
Дойдя до конца тускло освещенного коридора, она поворачивается к нему и протягивает руку. Он на миг замирает на месте, и по ее телу, с ног до головы, медленно ползет стылый взгляд его синих глаз. До нее доходит, что в этот самый момент он включает в свою коллекцию ее саму, ведь не каждый сувенир можно поместить под стекло. «Ну все, – думает она, – меня сейчас стошнит». Потом он слегка кивает и вкладывает ей в руку конверт.
На улице Ди ослепляют воздух и свет. При виде деревьев она испытывает такую благодарность, что ей хочется плакать. Но сказать ему что-то еще она отказывается.
– Будьте осторожны на дороге, – говорит он и возвращается в свой деревянный дворец.
Все, что хотел, он уже получил, и девушка больше не представляет для него никакого интереса. Она медленно направляется к своей машине и небрежно бросает конверт на пассажирское сиденье рядом. Затем заставляет себя неспешно проехать меж деревьев. Он все еще может за ней наблюдать. На педали газа у Ди сводит судорогой ногу, дыхание в груди частит. Выехав с лесной подъездной дорожки к его дому на шоссе, она вдавливает педаль газа в пол, и двигатель тут же отзывается рыком.
Она всецело отдается ленте дороги, уносящей ее все дальше и дальше, пока леса не сменяются лугами с амбарами и лошадками, а те, в свою очередь, не уступают место длинным одноэтажным торговым центрам. Воздух пропитан тяжелым духом бензина. Когда от этих холодных, синих глаз ее отделяют многие мили, она сворачивает на площадку для стоянки и отдыха. Кладет голову на руль и жадно хватает ртом воздух. Мимо с ревом проносятся огромные грузовики, на ходу потряхивая ее маленькую машинку. Она признательна, что они заглушают рвущиеся из нее звуки.
Наконец дыхание немного выравнивается. Ди выпрямляется. Пришло время узнать, что же она купила.
Подавив приступ тошноты, девушка распечатывает конверт и достает фотографию.
Она ей хорошо знакома, правда, под ней нет подписи: ОБЫСК В ДОМЕ ПОДОЗРЕВАЕМОГО. А вот и он сам, прикрывает рукой от солнца глаза. Этот снимок Ди знает – не раз расспрашивала о нем Кэрен.
Замотанная детектив устала ей говорить, что у этого человека алиби, а обыск в его доме ничего не дал. В итоге полиции пришлось переключиться на другие версии.
– Но ведь те, кто видел его у входа в супермаркет, могли ошибиться, – сказала Ди, – он бывал там часто, они к этому привыкли и решили, что так было и в тот раз. Просто заполнили пустое место на тротуаре знакомым зрелищем, хотя на самом деле его там не было и в помине.
Ди понимает это лучше любого другого.
– Есть еще запись с камеры видеонаблюдения, – сказала Кэрен.
– За все время? – спросила Ди. – За весь день, да?
Детектив не ответила, но девушка в этом и не нуждалась. В том, как она ссутулила плечи, Ди прочла «нет». Это было, когда Кэрен еще делилась с ней сведениями, до инцидента с тем мужчиной из Орегона.
Знай, что девушка сейчас держит в руках, детектив бы встревожилась. В отличие от публикации в газете, этот отпечаток никто не кадрировал. Скорее всего, раньше он принадлежал самому фотографу.
На снимке во всю ширь открывается пейзаж, позволяющий увидеть его по краям, ранее недоступным взору. Ди прилагает усилия, чтобы не торопиться и все внимательно рассмотреть – увидеть, изучить, понять.
Вдали за домом виднеются деревья. Густые, кустистые, характерные для северо-запада Тихоокеанского побережья заросли, заполонившие собой все вокруг. По тротуару спиной к зрителю шагает дама в шляпе, таща за собой на поводке косматого терьера. Чуть дальше в окне торчат маленькие, бледные, любопытные личики. Дети.
Самое важное Ди видит в последнюю очередь, будто ее мозг не может переварить успех после стольких лет томительных неудач. В углу хорошо виден указатель, который не стоит никакого труда прочесть. Улица Никчемная.
Впервые в жизни Ди понимает, почему падают в обморок и как это бывает; в голове будто взрывается белый свет, вспышка, за ней удар и чернота. Теперь ей известно, где жил подозреваемый, а может, даже живет и сейчас. Дыхание опять сбивается и частит. Этого было бы вполне достаточно, но есть кое-что еще.
– Мы в тот день там были, – шепчет Ди, – когда папа проехал нужный поворот.
Рот наполняется вкусом воспоминаний и жевательной резинки. За ту долгую поездку она, должно быть, раз тридцать совала в рот все новые и новые пластины. Папа направлялся к озеру, но свернул не туда, в конечном итоге они сбились с пути и долго блуждали по нескончаемым, серым, окаймленным лесом пригородам. Затем ряды одноэтажных зданий поредели и уступили место облупленным викторианским домам, а в нос ударил буйный, дикий запах лесов. Улочки вели в никуда. Вспомнилась мысль, пришедшая в голову, когда они проезжали мимо этой вывески: «Да уж, действительно никчемная дыра». Она помнит, что улица заканчивалась тупиком. Папа вытер с бровей пот, тихо выругался, они развернулись и покатили обратно.
Вскоре они опять отыскали автостраду 101, и название улицы отступило в глубины памяти Ди, похороненное под ворохом других бесполезных сведений – какого цвета был комбинезон у парня, заливавшего им бензин, когда они остановились на заправке, кому она больше всего нравилась в школе и кто в такой-то группе играл на бас-гитаре.
На миг Ди задумывается, не может ли это быть простым совпадением. Но тут же отвергает эту мысль мощным ментальным пинком. Между этими двумя событиями должна существовать связь. Должна, и все.
Может, подозреваемый видел, как они, заблудившись, медленно наворачивали круги? Может, углядел в окне уставшее личико Лулу, а потом проследил за ними до озера? Папа вообще с ним говорил? Он вполне мог остановиться и расспросить подозреваемого, куда им ехать. В таком случае тому и следить не надо было, он и так бы знал, куда они направляются, и мог пойти прямиком на озеро. Ди снова и снова пытается вспомнить, где тогда останавливался папа. Но если одни эпизоды того дня намертво отпечатались в памяти и клеймом каленого железа въелись в плоть, другие до сих пор расплываются в глазах и никак не могут обрести ясных очертаний. Тогда это выглядело лишь еще одной дорогой в никуда. Они с Лулу были детьми, изнывали от жары и скучали. И даже не догадывались, что для них тогда наступили последние безмятежные моменты перед тем, как мир рассекла молния, изменив его навсегда.
Ум предписывает Ди сообщить в полицию. Надо позвонить замотанной Кэрен, которая до сих пор ведет это дело. Лулу считается пропавшей. Ее тела так и не нашли. (Одно время Ди думала, что пропавшая лучше умершей, но все эти долгие годы наглядно продемонстрировали, что это не так.)
– Так не должно быть, – как-то сказала Кэрен Ди, – большинство из нас за всю свою карьеру не сталкивается со случаями похищения чужих детей. От этого как-то изнашиваешься и стираешься самым непредсказуемым образом. Иногда мне в голову приходит мысль: почему именно здесь? Почему именно я?
– Тогда у меня вопрос, – сказала Ди. – Почему бы вам просто не делать свою работу?
Кэрен залилась краской.
– До Лулу пропадали и другие, – продолжала девушка, – я проверяла. В окрестностях этого озера творится что-то ужасное.
Может, в этот самый момент между ними испортились отношения. Но так или иначе, а Ди должна немедля ей позвонить.
Но ничего такого она делать не станет. Это особый подарок, лично для нее. К тому же в ее душе бархатисто колышется гнев. Если бы полиция всячески не ограждала ее от этого дела, она много лет назад могла бы вспомнить название улицы и установить взаимосвязь. Растраченное понапрасну время.
Снимок таит в себе еще один секрет. Ди пристально вглядывается в рубашку подозреваемого. Вблизи фотография идет зерном и глаза отказываются видеть четко. Но она все равно рассматривает вышитые на нагрудном кармане слова. Для газеты их, по-видимому, заретушировали. Ди удается разобрать имя. Эд или Тед. Баннер… дальше не видно.
Ее охватывает чувство, что после долгой-долгой борьбы она наконец нанесет решающий удар. У нее есть имя, пусть и не полностью, и название улицы. Ди вдруг понимает, что плачет, хотя это лишено всякого смысла, потому как ее душу переполняет яростная уверенность. На краткий миг, за который сердце успевает сделать один-единственный удар, она ощущает рядом присутствие Лулу. В машину врывается запах теплой кожи и лосьона для загара. К ней прикасается пухлая, мягкая щечка. Ди вбирает в себя чистый аромат волос сестры и сладость ее дыхания.
– Я иду, – говорит ей она.
Тед
Сегодня мой день, и утром я отправляюсь к человеку-жуку. Его мне удалось отыскать среди тематических объявлений в Интернете. Он берет меньше обычного, и я могу позволить себе раз в две недели его сеанс. На прием меня записывают всегда в самую рань, пока еще никто не встал – и, надо думать, не желает никуда идти. Мне нравится к нему ходить. Я рассказываю ему об Оливии, о том, как ее люблю, о передачах, которые видел по телевизору, о съеденных сладостях и о рассветных птицах. Порой даже говорю о Мамочке и Папочке. Только совсем чуть-чуть. О ситуации с Лорен и о богах, разумеется, ни слова. Каждый раз я ввинчиваю во всю эту ерунду настоящие вопросы. Медленно подбираясь к самому главному. Пройдет совсем немного времени, и я его задам. С Лорен дела идут все хуже и хуже.
Порой разговоры с ним будто даже помогают. Так или иначе, но он выписывает таблетки, от которых мне явно лучше.
Шагать туда сорок пять минут, с чем я отлично справляюсь. Сказать, что идет дождь, нельзя, но в воздухе стоит теплое, гнилое марево. На мокрой дороге плесенью отражаются фары машин, на тротуаре корчатся блестящие, розовые дождевые черви.
Кабинет человека-жука расположен в здании, похожем на небрежно наваленное нагромождение детских кубиков. В приемной никого нет, и я с радостью устраиваюсь на стуле. Мне нравятся такие местечки, где ты словно застываешь между двумя разными мирами. Приемные, комнаты ожидания, очереди и тому подобное, где в действительности ничего не должно происходить. Они снимают напряжение и позволяют мне думать.
Воздух насыщен запахами чистящих средств, химической имитацией цветущих лугов. Мне кажется, что когда-нибудь в будущем больше никто не сможет сказать, как благоухает настоящий луг. Может, к тому времени настоящих лугов и не останется, а цветы будут делать в лабораториях. Тогда, вполне естественно, им придадут запах чистящих средств, посчитав, что так будет правильно, и круг замкнется. Вот какие интересные мысли приходят мне в голову в приемных врачей, на пешеходных переходах и в очередях продовольственных магазинов.
Появившийся человек-жук приглашает меня войти, на ходу поправляя галстук. В моем присутствии он, похоже, нервничает. Все от склада моего характера. Большую часть времени он неплохо это скрывает. Его живот похож на небольшую декоративную подушку из тех, которые так любила Мамочка. Жидкие, белесые волосы. За очками – голубые глаза почти идеальной круглой формы.
Его имени я, конечно же, не помню. Он напоминает маленького, дружелюбного щитника или рогача. Отсюда и мое для него название.
Кабинет выдержан в бледных, пастельных тонах, стульев в нем явно больше, чем нужно, самых разных размеров, форм и цветов. От их вида меня охватывает нерешительность, граничащая с агонией. Интересно – может, он наставил их здесь специально, чтобы оценивать мое состояние? Время от времени я пытаюсь думать как Лорен и угадать, какой она выбрала бы стул. Хотя дочь, скорее всего, попросту расшвыряла бы их по всей комнате.
Я останавливаюсь на несколько помятом, металлическом складном стуле. Надеюсь, что этот суровый выбор продемонстрирует ему, насколько серьезно меня заботит мой прогресс.
– У вас опять стало меньше волос, – спокойно говорит он.
– Думаю, их ночью выдирает моя кошка.
– А левая рука, судя по виду, серьезно повреждена. Что с ней?
Эх, не подумал, надо было надеть что-нибудь с длинным рукавом.
– На свидание сходил, – говорю я, – а она случайно захлопнула дверцу машины, да прямо мне по руке.
На самом деле ни на каком свидании я еще не был, но чувствую, что, если произнести эти слова, будто заклинание, шансов на это у меня станет больше.
– Жаль, – произносит он, – а как вы считаете, во всем остальном свидание прошло хорошо?
– Еще бы, – звучит мой ответ, – я здорово провел время. Знаете, мне на глаза попалась эта новая передача. О человеке, который убивает людей, но только если они того заслуживают. То есть людей, но только плохих.
– А что, по-вашему, вас привлекает в этом шоу?
– Ничего меня в нем не привлекает, – говорю я, – мне так думается, это полная чушь. По тому, что люди делают, еще нельзя сказать, какие они. Плохой поступок может совершить любой человек, даже неплохой. А плохие люди могут случайно сделать что-нибудь хорошее. Поэтому я считаю, что никогда нельзя сказать наверняка.
Вижу, он набирает в грудь воздуха, чтобы задать мне вопрос, поэтому тороплюсь продолжить:
– А еще по телевизору показывали человека, который убил много людей, потом во время несчастного случая ударился головой, а когда пришел в себя, то будто вернулся на десять лет назад. Не мог вспомнить ни как убивал, ни свою жену, ни новые мобильные телефоны. Он был совсем не тем, кто убил тех людей. И что, он все равно во всем виноват, даже если не мог контролировать ситуацию?
– У вас никогда не возникает ощущения, что ситуация выходит из-под контроля?
«Так, осторожно», – думаю я, а вслух продолжаю:
– Еще есть передача про говорящую собаку. Для меня она реальнее способности отличать хороших людей от плохих. Да, признаю, моя кошка действительно не может говорить. Но я всегда знаю, чего ей хочется. А это ничуть не хуже разговора.
– Вижу, кошка многое для вас значит, – произносит человек-жук.
– Она моя самая лучшая подруга.
По всей видимости, за полгода моих визитов к нему это мое первое правдивое признание. Мы молчим, но никаких неудобств эта тишина мне не доставляет. Он что-то пишет в своем блокноте, должно быть, о продуктах, которые надо купить, или о чем-то еще, потому что я не говорю ему ничего такого.
– Но я за нее тревожусь.
Он поднимает глаза.
– Мне кажется, она… – Я на миг замолкаю в нерешительности. – Мне кажется, моя кошка, как это называется? Гомосексуалка. Лесбиянка. Думаю, ее привлекают самочки.
– Почему вы так думаете?
– Она постоянно смотрит в окно на другую кошку. Смотрит все время. Точно вам говорю – она ее любит. Моя Мамочка очень расстроилась бы, узнав, что я завел кошку-гомосексуалку. У нее с этим строго.
На миг воздух наполняется запахом уксуса, еще чуть-чуть, и меня вырвет. Я не собирался ничего этого говорить.
– Вы полагаете, ваша кошка?..
– Не хочу о ней больше говорить, – говорю я.
– Но ведь…
– Нет! Нет, нет, нет, нет и НЕТ.
– Ладно, – соглашается он, – а как ваша дочь?
Я вздрагиваю. Упоминание о Лорен вырвалось у меня один-единственный раз и то по чистой случайности. Это оказалось огромной ошибкой, потому что потом он с этой темы больше не слезал.
– Она проводит много времени в школе, – говорю я, – поэтому мы с ней видимся нечасто.
– Знаете, Тед, этот сеанс организован специально для вас. Персонально. Лично. И говорить здесь можно все, что угодно. Некоторые считают этот кабинет единственным местом, где в действительности можно выразить свои мысли. В повседневной жизни порой бывает трудно признаться в том, что мы думаем и чувствуем по отношению к тем, кто нам всех ближе и дороже. От этого человек чувствует себя в изоляции. А когда таит секреты, ему всегда очень одиноко. Поэтому очень важно иметь возможность говорить, чувствуя себя в полной безопасности, например, как здесь. Так что можете выкладывать мне все без утайки.
– Ну что ж, – говорю я, – в моей жизни есть стороны, о которых мне хотелось бы когда-нибудь кому-нибудь рассказать. Но только не вам, а кому-то другому.
Он поднимает брови.
– Вчера вечером я смотрел по телику монстр-траков и думал: «Монстр-траки просто супер. Огромные, ревущие и забавные. Вот здорово было бы в один прекрасный день встретить человека, любящего большие грузовики».
– Это хорошая цель.
Его глаза будто затягиваются глазурью и превращаются в два шарика из голубого мрамора.
Я неделями припасаю самые скучные мысли, чтобы потом поведать их человеку-жуку. Порой мне трудно напридумывать столько всего, чтобы потом говорить целый час. Однако эта идея пришла мне в голову спонтанно.
– В своей книге, – говорит он, – я рассказываю о том, как диссоциация в действительности может нас защитить…
Теперь можно без опаски отключиться, что я и делаю. Человек-жук обожает говорить о своей книге, хотя она не опубликована или что-то в этом роде. Не думаю, что она у него вообще закончена. Он пишет ее, сколько я его знаю. Я так думаю, у нас у всех есть что-нибудь такое, о чем мы заботимся больше, чем обо всем остальном. Для меня это Лорен и Оливия. Для человека-жука его нескончаемая книга.
Под конец нашего часа он протягивает мне пакет из коричневой бумаги, в точности такой же, в каких дети берут с собой в школу ланч. Я знаю, что там четыре коробочки с таблетками, и чувствую себя от этого гораздо лучше.
Должен сказать, что с человеком-жуком я веду себя очень даже умно. Эта мысль пришла мне в голову некоторое время назад, вскоре после истории с Девочкой с фруктовым мороженым.
Перед этим у Лорен несколько дней держалась немного повышенная температура. Я хотел достать ей антибиотиков, но не знал как. То, в каком мы находимся положении, не понять ни одному доктору. Я надеялся, что она поправится без посторонней помощи, но шли дни, а ни о каком выздоровлении речь не шла. По сути, ей даже стало хуже. Я зашел в Интернет и нашел на противоположном конце города бесплатную больницу.
– Как ты себя чувствуешь? – спросил я Лорен. – Опиши мне свое состояние, только точно.
– У меня жар, – сказала она, – а по коже ползают мурашки. Я не могу думать и хочу только одного – спать. И устаю даже от обычного разговора с тобой.
Ее голос показался мне немного скрипучим. Я внимательно выслушал все ее слова, записал их, а бумажку сунул в карман.
Когда стемнело, отправился в город в ту бесплатную больницу.
Дабы осмотреть меня, врачам понадобилось два часа, но я и не возражал. В приемном покое было голо и пахло мочой. Но зато тихо. Некоторое время я просидел там наедине со своими мыслями. Как уже говорилось выше, в приемных мне думается лучше всего.
