скачать книгу бесплатно
У меня до сих пор липнут руки, словно к ним что-то приклеилось, то ли жевательная резинка, то ли смерть. Помню, я где-то читал, что у птиц бывают вши. А может, не у них, а у рыб. Руки я тоже мою чистящим средством для полов. Меня трясет. Я принимаю таблетку, которую надо было выпить еще несколько часов назад.
Одиннадцать лет назад в этот день пропала Девочка с фруктовым мороженым. Сегодня утром кто-то угробил моих птиц. Вполне возможно, что эти два обстоятельства никак между собой не связаны. В мире полно всякой бессмыслицы. Но может случиться и так, что это звенья одной цепи. Откуда Убийце было знать, что на моем заднем дворе на рассвете кормится такое количество птиц? Он что, знает окрестности? От подобных мыслей мне отнюдь не хорошо.
Я составляю перечень. Наверху пишу: Убийца. Список получается совсем короткий.
Сосед с волосами цвета апельсинового сока
Леди Чихуахуа
Незнакомец
Я посасываю кончик ручки. Проблема в том, что я не очень хорошо знаю соседей. С ними водила близкое знакомство Мамочка. Пленять окружающих было ее стихией. Но, завидев меня, они обычно тут же шагают в другом направлении. Прямо у меня на глазах разворачиваются и улепетывают со всех ног. Так что Убийца сейчас может быть совсем рядом, через каких-то два дома, есть пиццу и посмеиваться надо мной. Я немного расширяю свой список:
Сосед-выдра, его жена или их дети
Двое мужчин из Голубого дома
Леди, пахнущая пончиками
Вот практически и все обитатели этой улицы.
Я не думаю, что кто-то из них действительно Убийца. Некоторые, как семейство выдр, на данный момент в отпуске.
У нашей улицы странное название. Некоторые порой останавливаются и фотографируют установленную в ее начале погнутую табличку. А потом уходят, потому как за ней один только лес и больше ничего.
Я медленно вношу в список еще одно имя. Тед Баннерман. Чем черт не шутит.
Затем отпираю шкаф, в котором храню принадлежности для рисования, и аккуратно прячу его под старой коробкой мела, к которой Лорен никогда даже не прикасается.
Людей я оцениваю по двум критериям – как они относятся к животным и что любят есть. Тот, кто предпочитает какой-нибудь салат, человек явно дрянной. А с тем, кому больше по душе любые блюда с сыром, скорее всего, полный порядок.
Еще нет и десяти часов утра – это я могу утверждать по тому, как солнце, пробиваясь сквозь дыры в фанере, рисует на полу пятна света, похожие на монетки, – а день уже совсем не задался. Поэтому я решаю приготовить ранний ланч, мой любимый, самый лучший на всем белом свете. Для этого надо взять ту штуковину, на которую можно записывать голос.
А то я все думаю – почему бы не использовать для рецептов магнитофон? (Да, знаю, Мамочке это бы не понравилось. В затылке вспыхивает жар, красноречиво напоминающий о том, что окажись она сейчас рядом, то назвала бы меня «сущим наказанием».)
Я снимаю обертку с новой упаковки кассет. От них исходит приятный запах. Затем вставляю одну из них в аппарат. В детстве мне всегда хотелось с ним поиграть. У магнитофона есть большая красная кнопка, похожая на фортепианную клавишу и громко щелкающая, если ее нажать. Сейчас я не знаю, что делать со старой Мамочкиной лентой, и это меня расстраивает. Ни выбросить, ни разломать ее не могу – об этом не может быть и речи, – но и хранить их вместе с моими, новенькими и симпатичными, тоже не хочу. Поэтому кладу ее обратно в чулан под лестницей, запихивая под ворох газет, под Девочку с фруктовым мороженым. Вот и все, готово!
Рецепт сэндвича с сыром и медом от Теда Баннермана. Раскалить на сковороде растительное масло. Намазать с обеих сторон сливочным маслом два куска хлеба. Взять немного чеддера – лично я предпочитаю нарезанный, но вы можете воспользоваться любым по вашему усмотрению. Это ведь ваш ланч. Взять немного меда и намазать им с одной стороны оба куска хлеба. Положить на мед сыр, а сверху нарезанные кусочки банана. Теперь сложить куски хлеба в сэндвич и обжаривать на сковородке, пока он не подрумянится с обеих сторон. Когда все будет готово, сдобрите его солью, перцем и соусом чили. Разрежьте пополам. Посмотрите, как сочатся сыр и мед. Да такой даже есть жалко! Ну или почти, ха-ха-ха!
Какой же ужасный у меня голос! Как у придурковатого ребенка с лягушкой в животе. Ладно, записывать рецепты я буду, но слушать их стану только в случае крайней надобности.
Вести такие записи мне предложил человек-жук. Сказал вести «дневник ощущений». От этих слов в моей душе поселилась тревога. Но он выразился просто. «Говори обо всем, что происходит и как это на тебя влияет». Ну, об этом не может быть и речи. Но записывать рецепты здорово, на тот случай если я в один прекрасный день исчезну и запомнить их будет уже некому. Завтра приготовлю сэндвич с клубникой и уксусом.
У Мамочки были свои представления о еде, но мне это дело нравится. Как-то раз я подумал, что мог бы стать поваром, может, даже открыть закусочную. Подумать только! «У Теда»! Или же писать кулинарные книги. Но из-за Лорен и Оливии ни того ни другого мне делать нельзя. Я не могу оставить их одних.
Об этом было бы неплохо с кем-нибудь поговорить. (Только не с человеком-жуком, ведь для меня очень важно не показывать ему, кто я такой на самом деле.) Мне хотелось бы делиться рецептами с другом, но у меня его нет.
С сэндвичем в руках я сажусь на диван и смотрю монстр-траки. Это просто здорово. Они оглушительно ревут и едут куда им заблагорассудится. Для них нет преград, их ничто не может остановить. Сыр и монстр-траки. Мне надо бы радоваться. Но в голове одни только клювики и перья. А что, если и я тоже увяз в какой-нибудь липучей ловушке? Если просто исчез? Ведь за моей смертью некому наблюдать.
Мой бок чувствует едва заметное прикосновение. Оливия тычется мордочкой мне в ладонь и забирается на колени, перебирая тяжелыми, бархатистыми лапками. Затем все ерзает и ерзает, пытаясь устроиться как можно удобнее. Она всегда знает, когда я расстроен. От ее урчания вибрирует диван.
– Ну все, киска, давай, – говорю я ей, – тебе пора в ящик, скоро придет Лорен.
Она закрывает глаза и расслабляется. Тельце кошечки становится таким безвольным, что, когда я несу ее на кухню, она чуть не выскальзывает из моих пальцев. Потом открываю крышку старой, сломанной морозильной камеры. Мне еще сто лет назад надо было избавиться от этой штуковины, но Оливии она очень нравится, хотя почему, знает один только Бог. И хотя морозильник давным-давно не работает, я по привычке убеждаюсь, что он не включен в розетку. На прошлой неделе мне стало боязно, что в нем не хватает воздуха, в итоге в крышке пришлось проделать пару лишних дыр. Убивать живых существ, конечно же, трудно, но вот заботиться о них, чтобы они могли жить и быть в безопасности, гораздо труднее. Уж кто-кто, а я точно это знаю.
Мы с Лорен играем в ее любимую игру. В ней много правил, помимо прочего подразумевающих носиться на бешеной скорости на розовом велосипеде по всему дому, выкрикивая названия мировых столиц. За правильный ответ Лорен дважды звонит в свой звонок, за неправильный четырежды. Игра хоть и шумная, зато познавательная, поэтому я ничего не имею против. Когда раздается стук в дверь, я кладу на ее звонок ладонь и говорю:
– Сейчас я открою, а ты сиди тихо. В смысле не шуми. И не подглядывай.
Лорен кивает головой.
Это Леди Чихуахуа. Из ее сумки нервно выглядывает пес. У него поблескивающие, дикие глаза.
– Судя по звуку, у вас тут в самом разгаре какие-то игры, – говорит она, – я хочу сказать, что детям по самой природе положено шуметь.
– Ко мне пришла дочь, – отвечаю я, – так что вы не вовремя.
– Да, несколько лет назад мне говорили, что у тебя есть дочь, – продолжает Леди Чихуахуа. – Кто же мне это сказал? Нет, теперь уже не припомню. Но я точно от кого-то слышала о твоей дочери. Мне было бы очень приятно с ней познакомиться. Соседям надо дружить. Я принесла тебе виноград. Он полезен для здоровья и сладкий, так что всем обычно нравится. Даже детям. Это ведь природная сладость.
– Спасибо, – говорю я, – но мне пора идти. У нас с ней нет возможности проводить много времени вместе. Да и потом, у меня не убрано.
– Как ты, Тед? – спрашивает она. – Нет, правда, как ты?
– В порядке.
– А как мама? Мне бы хотелось получить от нее весточку.
– С ней тоже все хорошо.
Она с минуту молчит и говорит:
– Ладно, думаю, еще увидимся.
– Эй, пап! – кричит Лорен, когда за Леди Чихуахуа надежно заперта дверь. – Чили!
– Сантьяго! – ору в ответ я.
Лорен верещит и стрелой уносится прочь, огибая ощетинившуюся углами мебель. Налегая на педали, она громко поет какую-то песенку о мокрице, и не будь я родителем, ни в жизнь не поверил бы, что куплет о какой-то букашке может доставить столько радости. Но именно это и делает любовь, будто запуская тебе в душу свою руку.
Она вдруг останавливается, визжа шинами по деревянным доскам, и говорит:
– Все, Тед, хватит за мной ходить.
– Но мы же играем!
На меня накатывает отчаяние. Ну все, пошло-поехало.
– Я больше не хочу. Уходи, ты меня бесишь.
– Прости, котенок, – звучит мой ответ, – но это невозможно, потому как я могу тебе понадобиться.
– Не нужен ты мне, – говорит она, – я хочу кататься одна.
Ее голос срывается на визг.
– Я хочу жить в собственном доме, есть собственную еду, сама смотреть телевизор и больше никогда никого не видеть. Хочу уехать в Сантьяго, в Чили.
– Знаю, – отвечаю я, – но дети не могут ничего этого делать сами. За ними обязательно должен присматривать кто-то из взрослых.
– Ничего, придет время, и я точно смогу, – говорит она.
– Но, котенок, тебе хорошо известно, что этого никогда не произойдет, – как можно мягче говорю я, стараясь вести себя с ней как можно искреннее.
– Я ненавижу тебя, Тед.
Сколько бы раз она ни повторяла эти слова, чувство от них возникает одно и то же: будто тебе в спину на скорости врезалось что-то тяжелое.
– Не Тед, а папа, – отвечаю я, – и никакой ненависти ко мне в тебе нет.
– Я тебя ненавижу, – гнет она свое тихим и тонким, как паук, голосом, – ненавижу.
– Может, поедим мороженого? – спрашиваю я, и эти слова даже для меня самого звучат виновато.
– Лучше бы мне вообще было не рождаться на свет, – говорит она, нажимает на педали, уезжает и прокатывается прямо по ее же собственному рисунку. По черной кошке с изумрудными глазами – Оливии.
Перед этим я совсем не врал: в доме действительно царит страшный беспорядок. Лорен пролила на кухне немного желе, а потом, носясь по дому, несколько раз по нему проехалась, оставляя повсюду липкие следы. На диване валяются сломанные карандаши, повсюду разбросана грязная посуда. Это одна из ее любимейших игр – брать из буфета по очереди каждую тарелку, облизывать ее, а потом во весь голос орать: «Пап, а тарелки-то все грязные». Теперь она скатывается с велосипеда на пол, изображает из себя трактор, рычит и медленно ползет вперед.
– Чем бы дитя ни тешилось… – тихо говорю себе я.
Что поделать, родительский долг.
В полдень я принимаю таблетку, но когда пытаюсь ее запить, в меня врезается Лорен. Вода выплескивается из стакана на голубой ковер, пилюля выскакивает из пальцев, подпрыгивает, мелькая в воздухе крохотной, желтой точкой, и исчезает. Я становлюсь на колени и заглядываю под диван, но ее нигде не видать. А ведь их у меня осталось совсем немного.
– А чтоб тебя… – бездумно говорю я. – Твою мать…
Лорен громко верещит. Ее голос превращается в сирену и нарастает до тех пор, пока я не чувствую, что у меня вот-вот лопнет голова.
– Ты ругаешься, – хлюпает носом она. – Прекрати ругаться, ты, здоровенный, жирный мужлан!
И тут я не выдерживаю. Так уж выходит, помимо моей воли. Хотел бы сказать, что вышел из себя не из-за этого ее «здоровенного, жирного мужлана», но не могу.
– Все! – ору я. – Хватит, время вышло.
– Нет!
Она тянет коготки к моему лицу, метя острыми пальчиками в глаза.
– Не умеешь себя вести, значит, и играть здесь не будешь.
Мне удается ее удержать, и она наконец сдается без боя.
– Мне кажется, котенок, тебе надо немного поспать, – говорю я, укладываю ее в постель и включаю запись.
Шепот диска проигрывателя несет успокоение. Воздух наполняет милый женский голос. Стоит зимняя ночь, ни у кого нет ни лишней кровати, ни конфетки… Сейчас я уже не помню имени певицы. Ее глаза преисполнены сострадания. Она как мать – но мать, которую не надо бояться.
Я собираю карандаши с фломастерами и пересчитываю их. Все на месте, это хорошо.
Этой музыкой я приучаю Лорен ко сну. Она была нервным ребенком, а теперь постепенно превращается в трудного подростка. Как же это называется? Ах да, тинейджер. Порой, как, например, сегодня, она кажется совсем еще маленькой, ей хочется только одного – носиться на своем розовом велосипеде. То, что сейчас произошло, меня беспокоит. И для этого беспокойства есть немало поводов.
Первый и самый важный: я чаще ухожу. Такое со мной случается в состоянии стресса. А что, если я в один прекрасный день уйду и больше не вернусь? Тогда Лорен с Оливией останутся одни. Мне нужны таблетки посильнее. Надо будет поговорить с человеком-жуком. Пиво холодит руку, а когда я тяну за кольцо, шипит, как змея. Я беру из банки три маринованных огурчика, режу их пополам и мажу арахисовой пастой. Хрустит поистине замечательно. Закуска просто супер, отлично идет под пиво, но я не могу ею насладиться.
Второй: шум. Наш дом стоит в самом тупике, за ним больше ничего нет, один только лес. А дом, что слева от нас, давным-давно пустует; газеты, которыми изнутри залепили окна, пожухли и пожелтели. Поэтому я за долгие годы ослабил бдительность, позволяя Лорен петь и кричать. Над этим стоит подумать. Леди Чихуахуа ее уже услышала.
Под кухонным столом красуется россыпь черных какашек. Опять вернулась мышь. Лорен все еще слегка всхлипывает, но уже успокаивается, что само по себе хорошо. Музыка делает свое дело. Надеюсь, она немного поспит, а потом я разбужу ее к ужину, когда приготовлю любимое блюдо – хот-доги со спагетти.
Повод третий: и сколько она еще будет любить хот-доги со спагетти? Сколько я еще смогу ее защищать? За ней нужен постоянный просмотр. Дети подобны цепям на сердце или шее, которые тянут тебя в разные стороны. Она слишком быстро взрослеет; я знаю, так говорят все родители, но это ведь сущая правда.
«Успокойся», – уговариваю я себя. Оливия в конечном итоге научилась радоваться существующему положению вещей. Котенком она то и дело подбегала к двери каждый раз, когда я ее открывал. В жизни не смогла бы выжить за стенами дома, но все равно подбегала. Теперь, правда, уже слишком поумнела, чтобы так делать. Если это поняла кошка, то поймет и Лорен. Я по крайней мере на это надеюсь.
День клонится к закату, и после ужина Лорен пора уходить.
– Пока, котенок, – говорю я.
– Пока, пап, – отвечает она.
– Через неделю увидимся.
– Ага.
Она теребит ремешок рюкзака. Ей, похоже, все равно, но мне этот момент ненавистнее всего. Я взял за правило никогда не показывать, насколько расстроен. Опять ставлю запись. В знойных сумерках ветром летит женский голос.
Когда мне выпадает гнусный день, в голове постоянно путаются «сейчас» и «тогда». В некоторых уголках дома мне слышатся Мамочкин и Папочкин голоса. Иногда они затевают перебранку по поводу того, кому из них идти в магазин. В другие разы в холле трещит, заливаясь звоном, старый телефон с диском, Мамочка подходит к нему и разговаривает с моей школой, сообщая, что я опять заболел. Порой мне приходится просыпаться от того, что она зовет меня завтракать. Причем отчетливо, будто звон колокольчика. Затем наступает тишина, и я вспоминаю, что их больше нет. Что они ушли. Одни только боги знают куда.
Боги гораздо ближе, чем нам кажется. Они живут среди деревьев, за такой тонкой оболочкой, что ее можно проковырять ногтем пальца.
Оливия
Тед позвал меня в тот самый момент, когда я вылизывала язычком зудевший участок на лапке. «Как некстати, – подумалось мне, – черт бы его побрал». Но в его голосе прозвучала та самая нотка, поэтому я все бросила и пошла к нему. Для этого всего-то надо было пройти по веревочке, которая сегодня сияет насыщенным золотом.
Он стоял в гостиной. Его взгляд блуждал где-то далеко-далеко. «Котенок», – снова и снова повторял он. В нем, будто черви под кожей, шевелились воспоминания. В воздухе витала гроза. Самая что ни на есть страшная.
Я прильнула к нему бочком. Он подхватил меня трясущимися руками. От его дыхания моя шубка шла бороздами. Я замурлыкала и прижалась к его щеке. Напряжение пошло на спад. Тед задышал более размеренно. Я потерлась о его лицо мордочкой. В меня лавиной хлынули его чувства. Мне было больно, но я терпела. У кошек все быстро проходит.
«Спасибо, киска», – прошептал он.
Вы понимаете? Когда он меня позвал, я хоть и была занята, но все равно пришла. Господь поставил передо мной эту задачу, и я с радостью ее выполняю. Отношения с другими – вещь очень деликатная. Над ними надо трудиться каждый день.
Леди-тед поет свой заунывный мотив. Я знаю наизусть каждую ее композицию, едва заметную дрожь и крохотную фальшивую нотку в той песне о прериях. Он постоянно слушает эти записи, когда здесь нет Лорен. Теду, похоже, нужна компания. У меня такое ощущение, что кошка за собеседника не считается. Будь я обидчива, меня это наверняка бы оскорбило. Но теды всегда такие бедолаги, поэтому подобные вещи не стоит принимать на свой счет. Я говорю в целом, потому как не знаю ни одного теда, кроме Теда, у которого живу. Ну и Лорен, надо полагать.
