Легко видеть

Вот для чего, оказывается, мог быть еще предназначен вожделенный для мужчин, да и для некоторой части женщин, женский орган. Он тебе и манящий орган любви, йони, пещера, грот наслаждений, и часть детородного устройства, и выключатель памяти о прошлых жизнях, и то, что лежит в основе всех отличий между двумя полами, между Инь и Ян. Для ханжей и сексуальных моралистов – главный инструмент соблазна и греха, прямо-таки реторта дьявола. Куда только ни кидало людей в оценке значимости этого органа! Спору нет, для греха он тоже использовался, да ведь не сам же он порождал грех, оставаясь только местом его совершения. Грешил все рано человек – либо тот, кто хотел туда попасть против воли или интереса его обладательницы, либо сама обладательница, желающая заполучить в себя того, кто сам этого не жаждал или просто удерживался. Те же, кто вместе дружно делали то, что угодно партнеру, не грешили – по крайней мере друг против друга, хотя вполне могли быть виновны во грехе перед кем-то еще. Но в любом случае грешила или не грешила психика и физиология, а не предмет вожделения и соблазна.

Вот и с Галей, собственно, было то же самое. Не собирался к ней приставать ни с какой стороны, а ночь провел и не очень этому сопротивлялся. Мало того, что женщина привлекательная и раскованная, так она еще очень грамотно себя повела. Захотела полежать со странным не по возрасту старичком, встреченным на одном с ней маршруте, так прямо ему об этом и заявила. Разве не лестно для одинокого скитальца, если женщина вдвое его моложе с ударными секспрелестями предлагает насладиться собой? Лестно, без сомнений. Это уже снижает сопротивляемость мужского организма. Но все-таки встретив противодействие, точнее – столкнувшись с попыткой уклониться под предлогом естественной для его возраста старческой немощи, она блестяще продолжала атаку, сообщив с улыбкой, что видела и знает, как на самом деле проявляет себя его немощь. После этого что ему оставалось, кроме как подтверждать, что он действительно мужчина и не боится исполнить соответствующую роль? Вот он и исполнил, совсем не думая об измене, потому как не гоже мужчине отказывать женщине, у которой есть все, о чем можно мечтать во время интимного свидания. Да, Можно… Можно было даже подумать, что он защищал честь Марининого мужа, считая себя обязанным поддержать ее репутацию на любом поле, при любом достойном сексуальном вызове. И особенно при сексуальном голоде, который стал заметен Гале через бинокль даже с другого берега Реки. Словом, много чего можно было подумать в том же роде. Только все же не стоило. Слишком просто от греха не отделаешься.

И перед Маринушкой стыдно и неудобно, почти так же, как перед Господом Богом. Зато, как, оказывается, просто сойти с винта даже без собственного страстного желания обладать охочей женщиной – только потому, что она привлекательна, настойчива и азартна. – «Что после этого прикажете думать о собственной стойкости?» – спросил он себя и, подумав, ответил: «Больше не воображай, что ты уже сделался таким, каким, по собственному же разумению, должен быть. Тебе все так же, как прежде, необходимо напоминать себе при встрече с каждой соблазнительной юбкой, что ей ни в чем не сравниться с Мариной, и что это – вовсе не одно самовнушение и самоуговоры, а самая что ни на есть истина – истинней уникального Божьего Дара ничего не бывает – все остальное бывает воспроизводимо, в том числе и удовольствия в постели, но Божий-то Дар неповторим! Большинству супружеских пар на Земле он вообще не дается ни разу. Хорошо еще ты хоть праведником никогда себя не считал! Праведниками становились только те, которые по неосознанным велениям души находили на своем жизненном пути безгрешные, то есть верные, решения. Как и подавляющее большинство других людей, Михаил учился действовать с меньшей греховностью в основном после проб своих доморощенных абстрактных представлений на практике и анализа итогов этих проб, выявляя допущенные ошибки. Их уже несчетное число раз совершали и до него, но нет, оказывается, их распознание только тогда приводит человека к безусловно убедительным выводам, когда ошибки были сделаны им самим. В бурные периоды жизнь вообще несет человека как стремительный турбулентный поток, швыряющий то туда, то сюда, то на мгновение выносящий на поверхность, то надолго загоняющий под нее, и тогда даже некогда думать – только и успевай уклоняться от ближайших прямых угроз своей плохо защищенной жизни, где уж тут заботиться об угрозах для жизни вечной! По этому поводу Михаил часто вспоминал жизненно важный совет, который будущий прославленный ас советской авиации в Великой отечественной войне Александр Иванович Покрышкин еще лейтенантом получил от своего наставника – генерала: «Хочешь остаться жить – пилотируй резко!» Этому совету Александр Иванович следовал сам и учил своих подчиненных действовать так же. Быстро реагировать – часто инстинктивно, круто поворачивать, подныривать, сваливаться на крыло, демонстрировать обманные движения, быть опережающе дерзким, но при этом бдительно следить за противником, стараться разить внезапно и уходить от удара так, чтобы он пронзил не тебя, а пустоту – вот во что на практике выливалось в понятие «пилотируй резко!» Кто умел делать это, имел шансы уцелеть до конца войны. Но это вовсе не значило, что и в нормальной, а не сумасшедшей жизни, какой выглядит смертельный бой, надо было действовать только так. Наряду с умением пилотировать резко надо было уметь пилотировать плавно и красиво. Спокойное, культурное пилотирование в ряде случаев давало больший эффект, потому что не всë, несмотря на задаваемую темпом жизни динамическую доминанту, надо было приравнивать к бою и соответственно действовать, как в бою. Слишком часто важнейшие ценности оказывались слишком хрупкими, чтобы ими удавалось завладеть с наскока и при этом не разбить. Они требовали иного – бережного отношения к себе, а соответственно и проявления выдержки, подавления эгоизма и приложения разума не только в свою пользу, но и в пользу тех, с кем имеешь дело. Было неимоверно трудно преуспеть в овладении этим искусством. Жизнь задавала такие задачи, каких нельзя было разрешить на основе имеющихся учебников, будь то Священное писание со своими заповедями или труды по истории и дидактике или просто честная художественная литература. Не существовало возможности получить точный рецепт и технологическую инструкцию на любой случай жизни наподобие тех, которые можно было получить из непревзойденной кулинарной книги мадам Елены Молоховец «Подарок молодым хозяйкам или средство к уменьшению расходов в домашнем хозяйстве». Находить средства к уменьшению напрасных, паразитных расходов своих ограниченных жизненных ресурсов, отпущенных Господом Богом каждому сущему главным образом для духовного творческого роста и самосовершенствования, надлежало ему самому. Это надо было рассматривать как свой серьезнейший долг и как обязанность, которую нельзя перекладывать ни на кого из других независимо от того, имелись ли компетентные ответственные учителя или их не было, благоприятствовали ли такой работе над собой условия труда и существования или они только препятствовали ее выполнению, какими бы они ни были – ужасающими или напротив – роскошными и сверхдостаточными и потому полными соблазнов.

Горько было признавать, что ни близкое к среднему положение в обществе, ни крайности сами по себе не являются достаточными основаниями для углубленного самокопания с целью выйти хотя бы на след Истины относительно того, как жить сейчас, чтобы в следующей жизни жить достойней и лучше. Положение личности совсем не обязательно стимулирует и обязывает к сознательным действиям в собственную же пользу ради улучшения кармы. Для этого требуется какой-то особый импульс Свыше, вызывающий сдвиг прежних представлений и озарение новым пониманием – в этом Михаила убедил не только собственный опыт, но знакомство с житиями таких людей, как святой апостол Павел, блаженный Серафим Саровский, ясновидящая Ванга или кинозвезда недавнего прошлого Брижитт Бардо.

Радикальное преображение в сознании будущего апостола Павла, тогда еще сборщика податей и гонителя христиан Савла, произошло после того, как он, заснув в пути, упал с верблюда и ужаснулся тому, что до тех пор творил. Малолетний отрок Прохор, купеческий сын, упал с верхнего яруса колокольни, но не расшибся, а стал расти по-другому, чем сверстники, покуда не стал выдающейся личностью в духовном мире России – блаженным и святым Серафимом Саровским. Болгарка Вангелия во время грозы получила травму от пыльного вихря и молнии. Она лишилась зрения, но в замен у нее открылась способность видеть то, что скрыто от зрячих людей. Героиня множества фильмов, в которых Брижитт Бардо блистала своей сексуально-эротической привлекательностью и наготой, после переутомления своей карьерой и шоком, испытанным после обнаружения предательства её ложных благожелателей, которым она доверяла и которые скрытно и подло снимали, а затем продали фильм о её интимной жизни, отдала свои силы спасению животных, беззастенчиво истребляемых людьми ради выгоды. В этом качестве она не стала столь же известной, как тогда, когда фильмы демонстрировали ее красоту, грацию и обнаженную фигуру, но ее голос зазвучал в мире достаточно сильно, чтобы ее стыд за людей поселился в душах у многих. Воистину прав был Сократ: «Чем больше узнаю людей, тем больше люблю собак».

Водяной парашют замечательно тянул байдарку против ветра, Михаил, поглядывая по сторонам, то и дело возвращался глазами к кончикам еловых веток, обозначавшим положение «оплеухи». Теперь он не уставал удивляться тому, что так поздно решил воспользоваться тем, что давным-давно знал. Освободившись от гребли, он мог думать в пути о чем угодно, что только в голову взбредет. Даже при движении на моторе или под парусом нельзя было настолько естественно отвлекаться от управления судном, как при сплаве за «оплеухой» по глубокой реке. Шум мотора утомляет, тогда как скорость вынуждает больше думать о том, что может возникнуть по курсу судна. Паруса при свежем ветре вообще не дают соскучиться, заставляя думать о сохранении равновесия и работать шкотами и рулем при заходе ветра, изменении его скорости и собственного курса. Но ходить под парусом как раз и нравилось тем, что возникало упоительное чувство общения между двумя стихиями и собой. Конечно, иногда Михаил мечтал и о моторе, но такого, какой он хотел бы иметь – мощностью в полторы – две лошадиных силы и весом килограммов в пять – шесть – в мире просто не существовало, а двенадцать килограммов в самом моторе и порядка двадцати пяти с инструментами, запчастями, маслом и горючим его не устраивали. Как объяснил ему встреченный на Белом море немолодой турист Олег Иванович, обладатель приемлемого мотора «Тюммлер», меньше такого веса никак не получится, а по части расчетов ему можно было верить – он преподавал химию и ядерную физику для химиков в Менделеевском химико-технологическом институте (или просто в Менделеевке для своих или в Менделавочке для всех прочих). Война поглотила большую часть его молодости. Еще до нее он попал в военное училище. Каких специалистов военного дела там готовили, Олег не сказал, зато припомнил, чем было ознаменовано для него двадцать второе июня 1941 года. Он как раз был дежурным по училищу и поэтому после выступления Молотова по радио отправился к начальнику училища докладывать о начале войны. Войдя в кабинет и представившись, он приготовился было рапортовать, но услышав начальственное: «Отставить!» – вернулся в коридор и стал разглядывать, что на нем было не так, как положено. Ничего недопустимого не обнаружив, он снова переступил порог кабинета и снова был отправлен назад. На сей раз он, наконец, нашел, что не в порядке было крепление одной из шпор на сапоге. Поправив ремешок, он, наконец, получил разрешение говорить и довел до сведения начальника, что уже идет давно ожидаемая война. Сам по себе не более, чем мелочь, этот эпизод поразительно точно характеризовал готовность Советского Союза к ее ведению. Михаил хорошо помнил атмосферу того времени, хотя был еще совсем ребенком, которому предстояло в тот год перейти из детсада в первый класс школы. Каждый день по многу раз в воздухе раздавались военные песни – по радио, от марширующих колонн красноармейцев, даже от хора в детском саду:

– «Если завтра война, если завтра в поход,

Будь сегодня к походу готов!..»

или – «Гремя огнем, сверкая блеском стали

Пойдут машины в яростный поход,

Когда нас в бой пошлет товарищ Сталин

И первый маршал в бой нас поведет!

Пусть помнит враг, укрывшийся в засаде —

Мы начеку, мы за врагом следим.

Чужой земли мы не хотим ни пяди,

Но и своей вершка не отдадим!

Гремя огнем, сверкая блеском стали…»

Была практически отмобилизована колоссальная по численности армия, постоянно находившаяся в напряжении и изнуренная учебными тревогами. Командиры постоянно повышали свою требовательность к подчиненным. Этого требовали приказы сверху и политруки. Отсюда и внимание к шпорам, которые обязаны были носить не только в кавалерии и в артиллерии на конной тяге, но, по свидетельству маршала авиации Савицкого, и в военно-воздушных силах – он, будучи пилотом, командиром авиационной дивизии, сам накануне войны носил не только шпоры, но и шашку! Так что со стороны личного состава готовность к боевым действиям была нешуточной. Другое дело, что в прифронтовой полосе, куда нагнали в переизбытке «живую силу», во многих частях не было выдано оружия, а большинство только что учрежденных мотомеханизированных корпусов, кроме как живой силой, не были укомплектованы ни танками, ни положенным автотранспортом, то есть оставались бронекорпусами только на бумаге, хотя слабо вооруженный людской состав на местности все же был. Эту «живую силу», столь же плохо управляемую командирами без опыта и средств связи, сколь и плохо оснащенную, немцы быстро превратили в неживую или полудохлую, то есть в пленных, которых немцам не хотелось, да и нечем было кормить, и в окруженцев, отрезанных от любых источников снабжения, кроме попрошайничества, мародерства и конфискаций. Сугубый формализм подготовки, почти полностью заостренной на второстепенных и даже третьестепенных делах, привел к страшному разгрому и захвату противником огромных территорий. Олег Иванович оказался на Ленинградском фронте. Сначала он служил в войсковой разведке, но после ранения стал наблюдателем. Однажды зимой, когда Нева уже замерзла, он отнаблюдал, как по льду был брошен в атаку на Невскую Дубровку батальон юнг из Кронштадта в черных бушлатах и клешах. Вместе с ними в боевых порядках двигались штук двадцать пять танков. Как только они удалились от своего берега, немцы открыли артиллерийский огонь с единственной целью – разбить побольше речного льда. Целиться по танкам не было никакой надобности. Через несколько минут они сами пошли на дно все до одного. Те из юнг, кто не погиб вместе с танками, были истреблены пулеметным огнем.

Олег Иванович говорил об этом спокойно, без возмущения, казалось даже с насмешкой. Бездарная гибель почти тысячи людей, в основном совсем юных, охваченных патриотическим порывом и сплоченных железной мальчишеской обязанностью не дрогнуть перед лицом своих товарищей, представляла для него всего лишь один эпизод его войны, возможно, далеко не самый трагический. По крайней мере, погибшие юнги и танкисты в своих многотонных машинах долго не мучились. После атаки остались только черные дыры во льду, да одетые в черное неподвижные тела. А в такие безнадежные фронтальные атаки на непроходимый и неподавленный немецкий огонь советское командование бросало свои войска на всем протяжении фронта от Баренцева моря до Черного множество раз. Немцы так почти никогда не поступали. Их командование старалось экономить солдат. Поэтому в основном только к немецким войскам можно было отнести слово «воевали». Наших же людей обычно просто гнали на убой.

Уникальной все же была родная страна, которая могла позволить себе такие потери и таких полководцев. Она выдержала последствия нескольких колоссальных военных катастроф, следовавших одна за другой: Белорусская, Прибалтийская, Ельнинская, Киевская, Харьковская, Крымская (Севастопольская и Керченская), Северо-Кавказская. А сколько было менее крупных и менее известных, но все равно с десятками тысяч жертв! Потом, начиная с Москвы и со Сталинграда, открылась череда великих побед, великих Пирровых побед, поглощавших как будто все имеющиеся на момент их достижения резервы. Но нет – к удивлению в высшей степени грамотных и компетентных немецких генералов, знающих, что Пиррова победа по определению может быть только одна – сталинские пирровы победы следовали одна за другой – Курско-Орловская (где лишь за первые три часа советского контрнаступления из строя выбыло 75.000 человек, из них треть убитыми), Киевская (с бездарным форсированием Днепра – трупы убитых и утонувших массами всплывали в течение двух недель), Корсунь-Шевченковская, Белорусская «Багратион», деблокада Ленинграда, Висло-Одерская, Карпатская Дуклинская, Венгерская, Будапештская и Сехешфехерварская, Балканская, Белградская, Венская,, Курляндская и наконец, Берлинская и Пражская. Только за освобождение Польши было отдано 660.000 жизней советских солдат. Такова была цена громких, особенно славных побед, за которые выжившие награждались специальными памятными медалями (любопытная встреча, говорившая о том, как сами награжденные относились к подобным знакам отличия, произошла у Марины и Михаила в один из дней Победы, когда они в поздней и почти пустой электричке возвращались из майского похода по Московскому Морю домой. К ним подсел подвыпивший, нестарый еще ветеран, на парадном пиджаке которого красовалось около десятка орденов и медалей. Одна орденская колодка оказалась пуста – награда где-то потерялась. На вопрос, что именно потерялось, ветеран небрежным жестом щелкнул по колодке и столь же небрежно ответил: «А! Пятачок за Варшаву!»).

Но были битвы едва ли менее кровавые, просто реже вспоминаемые, потому что о них совсем не хотели вспоминать. Ржевская, Брянская, Воронежская, Тихвинская, Старо-Русская, Витебская, Ростовская, Кольская, Таманская, Новороссийская (Малоземельская), вторая Харьковская, Житомирская – да разве все перечислишь, если европейская часть СССР – Прибалтика, Украина, Белоруссия, Крым – целиком, Карелия – более, чем наполовину, Ростовская, Орловская, Курская, Брянская, Калужская, Новгородская, Псковская области – целиком, Калининская (Тверская), Тульская, Сталинградская, Воронежская, Ленинградская области – наполовину или более, республики Адыгея, Карачаево-Черкессия, Кабардино-Балкария, Чечено-Ингушетия – целиком, Северная Осетия наполовину – были захвачены немецкими войсками, которые назад ничего не отдали просто так, без упорных боев, контрнаступлений и контратак, которые немцы обычно организовывали мастерски в сравнении с обычно отличавшимися дуболомной прямолинейностью советских командиров. Вперед на пулеметы! Вперед на минные поля! Вперед без артиллерийской подготовки! Вперед без танков, без поддержки с воздуха! Вперед, вперед, вперед!

И несмотря на все это, скорость и полнота покрытия убыли в войсках пополнениями из резервов в СССР оказалась выше, чем в Германии. Это вынуждены были признать немецкие стратеги, сначала признать, затем капитулировать. Было ли во всемирной истории что-либо подобное где-то еще, Михаил не знал, но думал, что вряд ли. Китай, возможно, нес не меньшие по размеру потери в войне с Японией, но он самостоятельно эту войну и не выиграл, как и следовало по логике вещей. Это Советский Союз сделал за него, разгромив японскую Квантунскую армию и очистив от оккупантов Внутреннюю Монголию и Манчжурию. Если Сталин изрекал: «Сделать любой ценой!» его полководцы так и делали, но затем уже делом Сталина было поставить им новое пушечное и пулеметное мясо взамен истребленного – и он его давал. И сталинское «Любой ценой!» неукоснительно транслировалось от верховного главнокомандующего через командующих фронтами, армиями, корпусами, дивизиями до командиров полков, батальонов и рот и, наконец, до «ванек-взводных», которые уже обязательно в одной линии со своими солдатами шли на пулеметный огонь и на минные поля и лежали под бомбежкой или артобстрелом. Каждый в этой начальственной цепочке, выслушав команду сверху, говорил «есть!» или «слушаюсь!» или «так точно!». Если сигнал, не дай Бог, где-то задерживался или не проходил, в дело вступал трибунал. С ним уж задержек не было. Секретные сведения о потерях отовсюду стекались в конце концов обратно к Сталину. Если он находил их величину компрометирующей его репутацию великого полководца, он их преуменьшал во столько раз, сколько было нужно, чтобы они его не компрометировали. Михаилу рассказывали знающие люди, что после войны Сталину представили сводные данные о потерях на фронтах, в тылу и на оккупированных территориях. Сталин, посмотрев на сводку, сказал: «Много!» и уменьшил ровно вдвое. Получившиеся после этой операции двадцать миллионов человеческих жизней фигурировали в официальном Советском обиходе в течение нескольких десятилетий – до перестройки, не подвергаясь ревизии. После нескольких попыток добиться истины по этому вопросу число погибших увеличили, но не намного – «всего» на семь миллионов человек. Впрочем, и это запоздалое полупризнание в сущности ничего не меняло. Переполненные трупами реки и речки в местах переправ, подножья и склоны гор и холмов, густо устланные трупами, просто поля и небольшие рощи – все это нельзя было отменить никакими правдами и неправдами. Хотя правду все-таки лучше было бы знать, чтобы меньше доверяться славе и доблести тех, под чьим руководством мы пришли к тем достижениям, каких не перенесла бы никакая другая страна, кроме чудовищно многолюдного Китая, где человеческая жизнь по этой причине ценилась еще меньше, чем у нас. Лично Сталина в СССР с грехом пополам переоценили и осудили, но его военщину, особенно в высших слоях – нет. Они не утратили своих командных высот, оставаясь на уровне интеллекта своих старших коллег времен Второй Мировой. Новые технические средства и возможности они, разумеется, признали и научились некоторым образом использовать, но к главному так и не пришли – к пониманию высшей необходимости и целесообразности беречь своих людей. А без этого нельзя рассчитывать на то, что мы будем готовы к ведению современной войны по-суворовски: не числом, а умением. Но поскольку существование каждого генерала может быть оправдано только определенным числом находящихся в его подчинении солдат, раздутый и разнузданный генералитет изо всех сил противился и противится сокращению численности вооруженных сил, убеждая, что это как ничто другое подрывает обороноспособность страны. Их сверхпатриотическая истерия (надо сказать, до последнего визга очень продуманная с точки зрения их эгоистической заинтересованности в самосохранении) поднималась до самых предельных высот всякий раз, когда от них не на словах, а на деле требовали реформировать вооруженные силы, а поскольку этого больше всех добивались от них политики демократического толка, они и клеймили демократов как предателей, у которых одна забота – развалить армию и госбезопасность, да продать Родину за гроши империалистическому Западу.

Выругавшись про себя по этому поводу, Михаил очнулся от раздумий. Река становилась все шире и мощней от воды переполненных водой притоков. Паводок напоминал, что нельзя расслабляться и на спокойном участке. При такой турбулентности потока можно было ненароком столкнуться с каким-нибудь плывущим притопленным деревом или бревном. А обстановка безделья и привычные, ничем уже давно не поражающие виды притупляли внимание, как, по словам отца, оно притуплялось при осмотре экспозиций итальянских музеев, где шедевров перед глазами были просто тысячи. О том же самом, кстати, задолго до отца свидетельствовал и любимый Михаилом американец Марк Твен. Именно ему принадлежало первое определение туризма. Это была фраза из обращения к русскому царю в Ливадии, которую Михаил почерпнул в книге «Наши простаки дома и за границей»: «Составляя небольшое общество частных лиц, путешествующих без надобности…» Кто еще сумел столь точно выделить самые существенные признаки занятия туризмом – частную инициативу людей, не извлекающих материальных выгод из своих путешествий, то есть побуждаемых к ним не практической надобностью тела, а исключительно бескорыстными устремлениями души? И ему же, Марку Твену, принадлежала другая на всю жизнь запомнившаяся сентенция: «Путешествия развивают юношество и изнашивают брюки». В ее буквальной справедливости к вящему удовольствию Михаила убедилась в Беломорских походах и внучка Света. Она нашла эту фразу в качестве эпиграфа к тетрадке деда, в которой тот со школьных времен записывал маршруты всех своих путешествий. Да, много брюк, рубашек, курток, штормовых костюмов миновало у него с тех пор, хотя каждая из этих вещей служила обычно не по одному сезону. А ведь в те дни, когда он завел эту самодельную тетрадку, самолично сшитую белыми нитками из листов линованой почтовой бумаги с переплетом из толстой серой, со стороны могло показаться, что начитавшийся книг о путешествиях мальчик так и будет всю жизнь заносить в нее записи о путешествиях только на поездах и пароходах, настолько он был инфантилен, пожалуй, даже хил. Но Бог миловал и дал ему навсегда увлечься настоящими путешествиями, когда от него и его спутников зависело, сколько они сами пройдут по рекам, тропам и бездорожью и сумеют ли при этом выжить и уцелеть. В них он познал счастье обретения какой-никакой, но силы духа и непосредственного общения с родной и любимой прекрасной Землей. В них он либо познакомился, либо узнал по существу большую часть своих любимых и лучших женщин. Их женственность, привлекательность и красота в походных условиях проявлялась сильней, чем в цивилизованных и домашних, а уж о превосходстве и великолепии их духа и души в сравнении с любыми другими людьми нечего было и говорить. Чем сложней и опаснее были походы, тем более зримыми становились их высшие человеческие качества, тем очевидней делалось, что не они «слабый пол». Их присутствие и стойкость укрепляли волю мужчин к преодолению того, чему они сами бросали вызов, еще не представляя себе в полной мере того, с чем встретятся и чего это от них потребует. Их пронизывала одна и та же первозданная сила, когда они оказывались на авансцене перед ликом Земли и всей звездной Вселенной. И именно женщины сияли особым светом, когда их касалась лучезарная красота Мироздания. И тогда не возникало – не могло возникнуть – сомнений в том, кто именно является высшим творением Божьим среди людей, даже если они в чем-то уступают мужчинам в инициативности, непоседливости, в практической изобретательности и аналитике, но не в духовном разуме и интуиции, верности любви и высшим ценностям Божественного Бытия.