Легко видеть

Дело было за три года до Кантегира, на Приполярном Урале, во время волока из верховьев Подчерья в верховья Щугора через Понью. Сначала они сделали заброску груза из долины Подчерья к верхней границе леса – уже не смешанной тайги, а к зарослям корявых каменных берез под перевал на приток Поньи – Пеленью. За две ходки было поднято почти все: лишь Арсен, разделивший выделенный ему груз не на две, а на три ходки, отправился в последний раз вниз. Арсен пару раз ходил с Михаилом и Леной в подмосковные походы и попросился уже в этот серьезный поход (тогда он считался пятеркой) в надежде на исключительную рыбалку в ненаселенных местах, о которой мечтал всю жизнь. Действительность оказалась не такой, как он ожидал: пришлось подниматься сто тридцать километров по обмелевшей несмотря на частые дожди полугорной реке, промокать, приходить на ночлег почти без сил – это повторялось изо дня в день. К тому же рыба ловилась в основном у Вадима, Арсену же его опыт здесь, в приполярных широтах, не помогал, и очень скоро поход превратился для него скорей в отвратительное испытание его терпения, нежели в поприще обретения своими трудами и любовью к природе новых свойств души и приятных впечатлений. Виновниками своего разочарования Арсен считал Лену и Михаила, особенно последнего, наверное потому, что именно его энтузиазм (нет, не уговоры – их не было) подвел и обманул Арсена. Винить его за то, что иногда Арсен позволял вести себя на переходах не так, как все, было бессмысленно. Ну, не смог человек перемогаться, потому что не хотел и не видел в том смысла. Не устраивать же свару, особенно зная наперед, что она ничего не даст. Короче, когда они остались у верхней границы леса впятером, а не все вшестером, и надо было решать, что делать дальше – сделать ли ходку за перевал, оставить там женщин – Лену и Наташу – устраивать бивак, остальным вернуться назад, к Арсену, и вместе с ним сделать еще одну ходку – или ждать всей компанией, когда подойдет снизу Арсен. Первое всем – в том числе Михаилу – показалось разумнее, поскольку они уже и так опаздывали, потратив на подъем по Подчерью на три дня больше запланированного, и время уже подпирало – дело пахло опозданием на работу из отпуска. И тем не менее Михаил не мог отделаться от чувства, что даже временное разделение с Арсеном, остающимся по другую сторону хребта до их возвращения, обязательно обернется какой-нибудь неприятностью. Однако груза было много, волок длиной восемнадцать километров, и время терять не годилось. Только они начали подъем, как к ним неожиданно быстро из своей последней ходки спустилась обогнавшая их туристская компания свердловчан, которой вроде уже незачем было возвращаться. Оказалось, что погода наверху испортилась, и они, достигнув перевального плато, в облаках и тумане сделали полукруговую дугу и вместо Пеленьи свалились обратно к Подчерью. Обидно им было до крайности. Их тоже было шестеро, среди них одна женщина, все помоложе и, судя по экипировке, победнее всех из команды Вадима. Спешили они еще и из-за того, что у них было мало продуктов. Правда, меньший груз позволял им двигаться быстрей. Еще одним виновником их неудачи с последним переходом через перевал было то обстоятельство, что свой единственный компас они утопили еще где-то в устье Малого Емеля, и в первую ходку на Пеленью они одалживали компас у Михаила. Тогда они шли еще в условиях хорошей видимости и установили, какими курсами и сколько времени надо двигаться к тайге по ту сторону хребта.

Теперь обе компании решили подниматься вместе. Путь по крупноглыбовым россыпям – курумам, без видимости и с тяжелым грузом, да еще под мокрым снегом занял куда больше времени, чем они рассчитывали, и потому, когда обе команды добрались до первого же леса за перевалом – точнее – его подобия в виде все той же каменной березы – и сбросили с плеч ненавистные рюкзаки, стало ясно, что не только вернуться после первой ходки за новым грузом и придти сюда, на Пеленью, но и просто засветло добраться до Арсена им уже не успеть. Однако Михаил твердо знал, что обратно идти придется. Будь там достаточно опытный путешественник, он бы сообразил, что произошло в такую погоду, и стал бы ждать, не особенно кляня обстоятельства, в которых сам же отчасти был виноват. Правда, у Арсена не осталось палатки – ее уже перенесли за перевал, но была полиэтиленовая пленка, спальник и достаточно много теплых вещей. Однако в том-то и была заковыка, что положиться на понимание Арсена было нельзя. Ко всем его разочарованиям в спутниках и походе (только о Вадиме он теперь думал хорошо) должно было присоединиться еще одно – его бессовестно бросили одного в глухой тайге в ужасную погоду без надежного крова над головой, о чем он впоследствии с полным правом мог бы вспоминать в Москве годами. Поэтому, когда Вадим подошел к Михаилу с вопросом, как быть с Арсеном, Михаил твердо сказал: «Надо к нему идти. А то потом не оберешься». Было видно, что Вадиму совсем не хочется идти, и на сей раз Михаил был с ним абсолютно согласен, но положение обязывало, и возможные негативные последствия были слишком очевидны им обоим. А потому они стали срочно собираться – вытряхнули принесенное из рюкзаков, поддели по свитеру под насквозь промокшие штормовки, и, выслушав последние навигационные наставления от предводителя встреченной компании, который хоть один раз видел путь через перевал, вдвоем двинулись вверх. Сережа остался с Наташей и Леной. Идти в облаках, причем не по прямой, предстояло семь километров. Минут через пятьдесят, двигаясь точно на запад, они достигли перевального плато. Михаил все время контролировал направление, особенно после того, как кончился распадок ручья, питающего Пеленью из большого снежного забоя, и потому не осталось уже никакого видимого ориентира. Плато они пересекли по тому же азимуту, но, как только почувствовали ногами – а сумерки к тому моменту сгустились почти до темноты – что попали на склон, идущий вниз, решили, что пора менять курс на север. Идти было очень скверно, особенно по скользским курумам. Там можно было запросто сломать не только ноги, но и шею, однако, к счастью, падения, которых они не могли избежать, кончались благополучно. Синяки были не в счет. Так на спуске прошел еще один час, и тут, словно в полном соответствии с расписанием, они различили во тьме перед собой корявые стволы каменных берез. Здесь предстояло искать Арсена, и трудно было себе представить, как и где. «Надо покричать», – предложил Михаил, но кричать не пришлось. Метрах в пятидесяти от них послышался удар топора. – «Арсен!» – окликнул его Вадим, и тот сразу с радостью отозвался.

Когда они подошли к нему, Арсен перво-наперво высказал именно то, что они от него ожидали: «А я уже думал, что вы бросили меня на ночь одного». – «Ну как же бросили, – успокаивающе возразил ему Вадим. – Сделали ходку к лесу на той стороне и вот сразу пошли с Мишей к тебе». Михаилу стало ясно, что Арсен сразу и бесповоротно решил для себя, что возвращение к нему было предпринято исключительно по инициативе и настоянию Вадима, и что сам Вадим именно такого эффекта и добивался. Однако Арсен оказался выше ожиданий Михаила в смысле обустройства ночлега для себя. Оглядывая при свете спички сооружение, сделанное Арсеном из байдарочных мешков и полиэтиленовой пленки, Михаил не без сарказма подумал, что если бы они могли рассчитывать на спокойное восприятие Арсеном его ночного одиночества, тот провел бы ночь с гораздо большим комфортом, нежели вместе с двумя спутниками, пришедшими на поддержку, потому что троих человек укрытие вместить не могло. Теперь холодная ночевка была обеспечена всем.

Под сильным ветром с мелким стылым дождем как следует распалить сырую березу никак не удавалось. Затея с костром выглядела безнадежной, но оказалось, что Вадим думает иначе. Используя бересту и наколотые Михаилом полешки, он с трудом, но разжег растопку и, суя поверх нее сырые дрова, дул в тлеющий огонь с неизбывной силой как воздуходувная машина.

Когда на короткое время костер выдал, наконец, приличное пламя, Вадим сделал нечто, в принципе ожидаемое от него Михаилом и все-таки в конкретике неожиданное. На согнутых ногах, наклонив голову и грудь, он встал над костром, чтобы производимое дровами тепло доставалось исключительно ему одному. Все стало пронзительно ясно. В критической ситуации Вадим забудет даже говорить о всеобщем благе и станет спасать себя как наиболее достойного и жизнеспособного представителя породы, заслуживающего право на дальнейшее существование в отличие от слабаков, которые ничего для собственного спасения сделать не могут или не хотят. Сейчас ему был нужен весь костер, который он раскочегарил, в другом случае ему потребуется вся имеющаяся еда, и Михаил с увереностью заключил, что удержать Вадима от узурпации общественных ресурсов можно будет только взяв его на мушку, то есть под угрозой немедленной физической смерти – или чего-то эквивалентного ей. Зрелище выглядело омерзительно, и Михаил даже отступил на шаг дальше от костра, чтобы никаким боком не вписываться в эту картину, хотя и без того никакое тепло к нему не доходило. А вслух он иронично предостерег Вадима, чтобы он поберег штаны, не то прожжет. Однако Вадим ничуть не почувствовал иронии и ответил, что ничего не случится, ведь штаны у него мокрые насквозь. В том, что они мокрые насквозь, сомневаться не приходилось – и тем не менее он их действительно прожег. Да настолько капитально, что все оставшееся время похода он мог мочиться, не растегивая ширинки. Дыра была слишком здоровой, чтобы ее можно было заплатать. Во многих случаях это было даже удобно, и это в очередной раз подтверждало справедливость пословицы, что худа без добра не бывает.

В общем-то та памятная ночь была из серьезных. Температура – возле нуля, все трое не ели с раннего утра и изрядно устали. Ветер выдувал остатки тепла. После того, как прогорели его штаны, даже Вадим прекратил борьбу за огонь. Однако он не прекратил борьбу за жизнь. Он порылся в вещах и достал лабораторную посудину со спиртом. Это добро принесла со своей работы Наташа: – «Сейчас нам обязательно надо выпить,» – объявил Вадим, – «А что? – поддержал Арсен, – без этого в таких условиях трудно». На фронте, еще совсем молодым, он был водителем танка и вспомнил, наверное, именно те времена. Михаилу пить никак не хотелось. Во-первых, потому, что завтра после «приема» будет тяжелей тащить груз. Во-вторых, спирт был ему противен сам по себе. Но выпить все же пришлось. Пока Вадим и Арсен, приняв дозу, рассуждали о том, каково в экспедициях застигнутым непогодой геологам и геодезистам, и Вадим, со слов своего дяди, известного писателя и топографа, передавал, как много экспедиционного народу замерзает без огня или без спирта в такие вот ночи, Михаил еще колебался, пить или не пить, но, представив себе сколько еще придется без сна бороться с холодом, решил, что не обойтись.

Вадим налил ему в кружку, и тогда Михаил спросил: – “ А чем разбавляли?» – «Да вот водой с полиэтиленовой крыши,» – ответил Вадим, кивая на убежище Арсена, но тут Арсен виновато сказал, что только что вымыл в этой воде руки с мылом. Другой воды для питья взять было негде. Михаил еще ни разу не принимал спирт без того, чтобы развести или запить его водой. Но на сей раз решился. Было действительно ОЧЕНЬ противно, но глотку, по счастью, не обожгло, и немного легче стало, когда он разжевал и проглотил шоколадно-ореховую конфету «Грильяж», данную ему перед тем Вадимом. Пока из тел не ушло внесенное спиртом тепло, надо было устроиться спать. Вадим вытащил не то свой, не то Наташин свитер (его отношения с Наташей позволяли ему обращаться с ее вещами, как со своими). Михаил взял себе отсыревший ватник кузена Сережи, которым собрался было укрыться поверх своего спальника Арсен, решив, что с Арсена хватит и спальника. Затем Вадим и Арсен втиснулись под крышу убежища. Михаил улегся на мешок с байдарочной оболочкой, подложив под голову другой рюкзак – спать в тесноте ему не улыбалось. Вскоре, несмотря на дрожь, он заснул.

Утром, едва начало светать, они были уже на ногах. От выпитого накануне спирта, слишком куцего сна и вчерашней изнурительной работы всем им было достаточно не по себе, а потому груза с собой наверх они взяли немного-всего килограммов по двадцать. И снова пошли к перевалу по скользским каменным развалам вне видимости. Для Вадима и Михаила это было уже третье прохождение вслепую через перевал. Перед выходом Михаил отозвал Вадима и попросил его проинструктировать Арсена, как держаться, ступать и подстраховываться на каменистых склонах, показав Вадиму, что именно надо передать. Вадим с готовностью выполнил просьбу. Для Вадима это был удобнейший случай подтверждения своего авторитета в глазах Арсена. Для Михаила же это был единственный способ довести соответствующие знания до Арсена – Михаила бы он не послушал. Теперь ему оставалось только с улыбкой поглядывать, как Арсен старательно выполняет то, чему его «научил Вадим».

Подъем давался тяжело, однако компас и часы вновь вывели их куда надо. Михаил вздохнул спокойней, когда ниже и впереди забелел снежный забой, из которого тек ручей в Пеленью.

Вскоре они подошли к палаткам. Лена, Наташа и Сережа спали каждый в своей. Никто их не ждал и не приготовил еду, о чем Михаил и Вадим для повышения бодрости всю дорогу говорили Арсену. Теперь он снова был очень разочарован отсутствием обещанной теплой встречи. На сей раз Михаилу это было более чем понятно. Все они, даже люди с большим походным опытом, едва находили в себе достаточно силы воли, чтобы преодолевать трудности пути, ставящие их на грань выносливости и выживания. Чего же тут было требовать от Арсена, который, тем не менее, держался достаточно стойко, не скрывая, правда, насколько ему отвратительно тратить свой единственный отпуск в году на добровольное мучительство тела и воли – всего такого он в избытке нахлебался еще на войне.. Короче, на биваке было тихо, мокро и обидно. Михаил, раздеваясь, коротко поговорил с сонной Леной и залег в спальный мешок греться и спать. Но прежде чем он сделал это, ему было дано испытать одно незабываемое ощущение, которое не оставляло его во всю последующую жизнь. Только что стянув с себя мокрое и надев не идеально сухое, но все же приятное белье, он сунул руку внутрь резинового мешка с жестянками, в которых хранились патроны, достал одну из них и, держа в ладони пару патронов, которыми собирался на всякий случай заменить слегка отсыревшие в ружье, неожиданно ощутил кожей ладони как нечто совершенно невероятное их абсолютную сухость, просто категорически невозможную в данной обстановке, и изумленно пробормотал вслух:

– «Даже не верится!»

Позже, после сна и еды, он рассказал Лене, как они сверх всех ожиданий, вышли в облаках и темноте точно к Арсену, как Вадим завладел костром и какие выводы он, Михаил, из этого сделал. На сей раз Лена поверила. Но до остальных членов компании еще долго не доходило, какова хорошо замаскированная глубинная Вадимова суть – целых три года.

Для этого понадобился Кантегирский поход.

Глава 3

В те годы по Кантегиру еще почти не ходили – известна была лишь одна попытка туристского сплава до устья. Подходы к началу маршрута, да еще с полным грузом, справедливо считались слишком долгими – минимум сорок километров от ближайшей дороги, да еще и через высокий горный хребет. Даже прежний рекордный для них по протяженности и трудности волок с Подчерья на Щугор сильно поблек в сравнении с подходами от притока Абакана-Карасибо через перевал Кантегирского хребта, затем по Самбылу до его впадения в Кантегир.

За три года, прошедшие со времени похода по Приполярному Уралу, Вадим еще больше укрепился в амплуа адмирала и решил, что уже больше незачем так старательно играть в демократию, как в прежние времена. Наташа Фюрстенберг не пошла в Саяны, потому что незадолго до этого родила от Вадима дочку (впрочем, в тот же месяц другую дочку Вадиму родила его вообще не ходившая в походы жена). Теперь в одном экипаже с Вадимом шла Вера Соколик, пропустившая Уральский поход. Полтора десятка лет назад Михаил и Вера учились в одном институте, только Вера была двумя курсами старше его. Познакомились они на занятиях в альпинистской секции – там не имело большого значения, кто с какого курса. Особенно после того, как они вместе прошли майский тренировочный поход. Двигались они тогда длинной цепочкой —совсем как альпинистский отряд в горах, и первым был будущий корифей альпинизма Эргали Рыспаев (к сожалению, погибший на пике Победы всего через два с небольшим года), за ним председатель альпинистской секции института – длинный, с оттопыренными ушами, но деловой Юрка Плискин, далее командир отделения Сашка Поляков и Вера – первая из участниц, а за нею – Михаил. Вера, как и Эрг Рыспаев, шла в горных ботинках с триконями – то была величайшая редкость среди студенческой бедности, но не эта деталь постоянно привлекала внимание Михаила, а то, как движется потрясающе крупное Верино тело – размеренно, легко, но не как машина, а как дивный организм, в котором даже по отдельности все было прекрасно и разумно. В целом же, особенно если смотреть на нее не только сзади, но и видеть лицо, ею можно было любоваться как античной богиней, сочетающей в себе мощь постоянно тренированной на охоте Артемиды, совершенство черт великолепной лепки лица, достойного Афродиты, и чем-то незримым умудренные большие выразительные карие глаза Афины Паллады. Короче, внешне она была очень близка к совершенству, но, казалось, несколько холодна. К ее достоинствам можно было добавить звучный, чистый голос, который действовал на слушателей впечатляюще, когда она говорила и пела. Откровенно любуясь Верой, Михаил, тем не менее, легко избежал какой-либо зависимости от ее чар. Он даже нашел чужое подходящее выражение своему чувству к этой девушке (прежде чем сумел найти его сам) в романе «Жесткость» прекрасного писателя Павла Нилина, второстепенный герой которого так высказался предмету своего восхищения:

– «Я тебя, Клавдия, люблю не как женщину, а как изображение». Да и то верно – Михаила в то время больше интересовала шедшая в другом отделении Ира Савельева. После этого тренировочного похода они с Верой не виделись семь лет, покуда Михаил неожиданно не столкнулся с ней в компании, куда его ввели новые туристские знакомые. Вскоре там появился и Вадим. Михаил был вполне уверен, что если бы Вера Соколик дала Вадиму хоть малейший намек на особо благосклонное отношение к нему, то никакой связи с Наташей Фюрстенберг у него бы не случилось, хотя Наташа безусловно была хорошим человеком и несомненно приятной женщиной. Долгое общение с Верой в походах позволило Михаилу выяснить ее характер – как и ее красота, он был непреклонным. В каждый данный момент Вера либо кого-то или что-то поддерживала, любила и одобряла, либо столь же горячо и непреклонно кого-то или что-то отвергала, презирала и обличала (как со временем разобрался Михаил – руководствуясь больше чувствами, чем разумом, хотя часто внешне выглядело, что как раз разумом). Иногда – и не очень редко – объекты ее любви и неприязни менялись местами, причем для этого не обязательно требовались причины, понятные окружающим. Но каков бы ни был характер Веры, она всегда представала женщиной и человеком, которого стоит любить. И потому Вадим чрезвычайно воодушевился тем, что Вера согласилась войти к нему в экипаж, а, стало быть, и в палатку. Правда, это еще не означало ее согласия занять место Наташи в адмиральской постели, но теперь у Вадима на этот счет появился отнюдь не иллюзорный шанс.

Как раз незадолго до Кантегирского похода Вера решительно поменяла положительную настроенность к Сергею, с которым была близка года два назад (а заодно и к Михаилу и Лене как его родственникам), на резко отрицательную. Близость к адмиралу позволяла Вере успешно отвергать все инициативы и предложения Михаила. Разумеется, сам Вадим делал это и из собственного удовольствия, но главным было другое: Верой ну никак нельзя было овладеть без ее согласия – мыслимым оставался только один путь – заинтересовать собой, уговорить или ублажить, но ни в коем случае не использовать силу. Силовое соперничество с богиней исключалось совершенно. И Вадим горячо поддерживал даже Верины глупости, лишь бы Вера была им довольна. Правда, ей пришлось об этом сильно пожалеть, но это произошло тогда, когда исправить положение стало крайне сложно. А пока Вера с успехом утверждалась при поддержке адмирала в управлении ходом всех дел с целью свести на нет какое-либо влияние Горских.

Вера заведовала продовольствием, и на первых порах еды готовилось так много, что половину ее приходилось выливать на землю. Это содействовало облегчению рюкзаков, но было чревато неприятностями в дальнейшем. Михаил считал, что к продуктам надо относиться бережней, однако Вера закусила удила и на практике ничего не меняла до тех пор, пока задержки в пути не приобрели угрожающий характер. Перевалив через хребет, они решили сплавляться к Кантегиру на байдарках прямо от верховьев Самбыла. Против этого решительно возражал один Михаил. На дневке он не поленился просмотреть путь по этой речке, пройдя дальше других, обнаружил, что водность ее ничтожна, а потом еще и очень осложняется маловодными же многокаскадными порогами и понял, что как ни прискорбно, но гораздо удобней и быстрей окажется пронести упакованные байдарки по тропе, нежели делать непрерывную проводку и обносы собранных судов. Когда он сообщил компании свои выводы, Вера, даже не спрашивая Вадима, отрезала: «Все смотрели Самбыл и сказали, что можно пройти, один ты заявляешь, что нет». Михаил твердо знал, что он прав, а все остальные вместе взятые (Лена не в счет) – вполне заблуждаются. Но остальным это стало ясно лишь через два дня, в течение которых они прошли всего четыре километра. Пешком они бы уже достигли Кантегира, а так корячились на Самбыле еще в течение трех дней. Сначала Самбыл почти иссяк как ручей, затем все-таки возродился, но вступил в зону такого падения, какого в их практике еще не бывало. Там, где согласно карте-километровке средний уклон Самбыла был шестьдесят метров на километр, они еще кое-как прыгали со ступеньки на ступеньку в тощей струе воды, частично с обносами, но когда уклон Самбыла достиг девяноста метров на километр, вся работа свелась к обносам, причем без троп. Последние километры по Самбылу мучили камнями при совершенном обмелении. Короче, на подходы к месту начала сплава они затратили десять дней. А остальные резервы времени и продуктов питания взыскал уже сам Кантегир. Здесь Вера с Вадимом отвергли еще одно – пожалуй, самое важное требование Михаила – сплавляться только после просмотра каждого участка с берега, потому что это был уже мощный поток, камней в нем было великое множество, а уклон составлял десять метров на километр пути. Практически горная река представляла собой почти сплошной порог, и только дураку могло показаться, что можно сэкономить время, если он будет сплавляться в них без просмотров на таких уязвимых судах как байдарки. Вера специалистом по водному сплаву не считалась, но Вадим, обычно достаточно осторожный перед лицом реальных угроз, все равно решил предстать перед Верой мужчиной, достойным ее ожиданий и готовым к любым импровизациям на воде. И тут уже Михаилу осталось только теряться в догадках, отчего адмирал так поглупел: действительно ли только «от любви» или еще от приобретенного на высоком посту свойства потери ответственности перед спутниками, в том числе перед Верой и даже перед собой.

Первый день сплава на Кантегиру, когда на борту находились только рулевые, а матросы шли по берегу пешком, сплав без просмотров еще кое-как сошел им с рук. Но стоило на второй день начать сплавляться полными экипажами, случилось то, что заставило их сперва потерять кучу времени, а затем и свои суда. В самой же первой шивере Вадим и Вера проскакали в своей байдарке сверху донизу по окатанным валунам как по камнедробилке, в которой разбили на куски буквально весь каркас – кильсон, шпангоуты, стрингера и фальшборты. Практически к концу шиверы добралась аморфная оболочка, наполненная вещами, водой и обломками каркаса. Сутки с лишком ушли на его ремонт, точнее на полное возрождение из руин посредством различных импровизаций, поскольку таких поломок еще никогда не бывало. Но и эта авария ничему не научила. Вадим даже стал торопить еще больше, поскольку катастрофически приблизился контрольный срок.

Следующей была очередь Михаила. Он первым выскочил из стремительной узкой протоки Кантегира на простор вновь собравшей все свои воды реки и слишком поздно увидел, что она бьет в завал у левого берега. Михаил все же попробовал причалить выше завала, и это у него получилось, но выскочив на берег, он не сумел удержать байдарку на месте – течение прямо стаскивало ее вместе с ним, и у него остался лишь миг для выбора – отпустить байдарку и устоять самому или вместе с судном устремиться к завалу, от которого уже вряд ли можно было успеть отвернуть. Он предпочел второе. В нескольких метрах от нагроможденных друг на друга и уже оголенных, побелевших стволов и ветвей, сквозь которые фильтровался мощный поток, Михаил догадался, что если хочет остаться живым, нельзя оказаться между судном и завалом – коли его сразу не проткнут насквозь один или несколько суков, из него в два счета выжмет весь сок под давлением навалившейся лодки – как из зверька в ловчей пасти под бревном – давком. И он изловчился-таки повалить байдарку на борт перед самым завалом так, чтобы вывалиться прочь от него. И тотчас ощутил, что ее прочно припечатало килем к бревнам. Ухватившись за них, он вытянулся из воды наверх, успев порадоваться, что капкан выпустил его живым, и сгоряча сделал ошибку, которая дорого обошлась им с Леной. Он попытался выяснить, прочно ли прижата к завалу байдарка и с этой целью нажал ногой на косо выступающий из воды борт. В тот же миг байдарка легко совершила три четверти оборота, погрузившись глубже, а, главное, обратившись кокпитом, из которого он не догадался сразу достать все мешки, к бревнам завала. Теперь байдарку припечатало намертво. Подошедшие один за другим спутники, видя, что стало с Михаилом, сумели избежать опасности, но все старания восьми человек, направленные на то, чтобы отжать байдарку от завала, в тот день оказались тщетными. Завал мгновенно сделал Горских нищими и плохо одетыми. На Михаиле остались высокие сапоги, штормовой костюм с десятком патронов, трусы и рубашка, на Лене еще тонкий свитер, легкий болоньевый плащ и ружье, с которым она шла по берегу. В ту ночь они ощутили на себе, что значит пользоваться приютом из милости – и не потому, что пришлось об этом просить – нет, их, конечно, позвали – Михаила к Сергею с Володей, а Лену к Вадиму и Вере, но одеться и укрыться от холода тем, что им смогли выделить спутники, было явно недостаточно. Угнетало сознание неполноценности и дискомфорта. Когда Михаил не спал и не задремывал, он неотрывно думал, что предпринять.