Долгое прощание с близким незнакомцем

Она просто сказала: «Пойдемте ко мне». Мы вышли из-под навеса, укрывавшего обеденный стол, и прошли к палатке, стоявшей на отшибе от остальных. Войдя туда вслед за хозяйкой, я сразу почувствовал – здесь сухо. Собственно, и внутри самолета было сухо. Но в холодном наклонно стоящем металлическом фюзеляже не могло быть так уютно, как здесь. Дождь шелестел по брезенту по домашнему уютно и действовал успокаивающе – не то что внутри пустой металлической коробки, из которой капли и струи выбивали раздражающе звонкий шум. Внутри палатки стояли две обычных городских раскладушки, поверх одной был постелен спальный мешок.

Лиля наклонилась к обшитому зеленым брезентом вьючному ящику, явно заменявшему ей комод или гардероб.

– Сейчас я достану для Вас сухое.

– Стоит ли так хлопотать, – попытался остановить ее я, хотя, честно говоря, и без особой настойчивости.

– Стоит, – серьезно возразила она. – Иначе кто нам будет подбрасывать еду, если Вы заболеете?

Резон в этом был, ничего не скажешь.

– А у Вас есть одежда моего размера? – усомнился я.

– Не вся, но есть. Белье трикотажное, на вас налезет. Штаны будут коротковаты, а брезентовый плащ велик, как для всех.

– Я не буду выглядеть огородным пугалом?

– Не будете. А если да, то перед кем Вам здесь красоваться? – искренне удивилась она.

– Перед Вами.

Она смотрела на меня, видимо, так и эдак прикидывая в уме услышанное, и, наконец, зарделась. Даже сумрак палатки не смог укрыть внезапно проступивший румянец щек. Она хотела что-то ответить, но сдержалась, и только плотно сжатые губы, да рельефно обозначавшиеся скулы позволяли судить о том, что она подумала обо мне.

– Поверьте, я не хотел вас обидеть, – стараясь быть как можно убедительней, сказал я. – Просто представил себя перед Вами, как бы это сказать, во фраке с чужого плеча, ну и сконфузился.

Она улыбнулась, и я понял, что прощен.

– Говорить о фраке в тайге не больно-то уместно, – заметила Лиля. – И боязнь выглядеть пугалом в моих глазах тоже не очень логична. Ведь это я Вас одеваю в то, что здесь есть, а не Вы вдруг оказываетесь передо мной, одевшись так в другом месте.

– Да, верно, – подумав, согласился я. – Вам в логике не откажешь.

Лиля усмехнулась.

– То-то! Больше не спорьте! Снимайте мокрое. Мы аккуратно подсушим. Тогда Вы снова сможете стать столичным или провинциальным денди. Каким захотите.

– Ну, так высоко я и в мыслях не залетаю! – отшутился я.

– А вот это напрасно, – возразила Лиля. – Костюм вам действительно к лицу, хоть он и форменный. И тогда уж, извините, мне придется думать, как я выгляжу во всем своем (она оглядела себя – брезентовую куртку, ковбойку, зеленые из плотной ткани походные штаны) перед залетным мужчиной.

Тут уж горячо запротестовал я, останавливая ее речь обеими руками с выставленными вперед ладонями.

– Ваша одежда не может быть предметом критики и стеснительности. Она абсолютно уместна, удобна и прекрасно сидит на Вас. Знаете, какое сравнение по этому поводу напрашивается у меня?

– Какое?

– Со словами Печорина. Помните, в «Княжне Мери»: «По части черкесского костюма я – совершенный денди. Оружие дорогое, но в простой оправе».

– Спасибо за «дорогое оружие», – усмехнулась она и вдруг заметно повеселела.

– Переодевайтесь. Я сейчас выйду. А потом мы придумаем с Вами, что можно сделать еще. Только обязательно выньте все из своих карманов. Не дай Бог сгорит.

– Зачем Вам выходить? Теперь я Вас не очень стесняюсь. Не смотрите в мою сторону – вот и все.

Лиля не возразила.

Я быстро вылез из свой формы.

– Держите, – сказала она и, не оборачиваясь, кинула через плечо полотенце. – Оботритесь. А то не сразу почувствуете себя сухим.

Я повиновался и через пару минут сказал:

– Можете посмотреть.

Она посмотрела.

– Ну, что я говорил, – продолжил я, заметив ее лукавую улыбку, – смешно ведь, разве не так?

– Напротив. Если хотите – трогательно!

– Из небожителя превратился в мальчика в коротких штанишках?

– Есть что-то в и этом роде, – подтвердила Лиля и с легкой иронией взглянула мне в глаза. – Не все же Вам свысока смотреть на нас. Вы ведь смотрели?

Ее вопрос звучал скорей как утверждение. Я кивнул.

– Вот видите. Зато теперь можете понять, что действительно на всякого мудреца довольно простоты…

– …и на всякого летуна, – подхватил я, – довольно земной юдоли.

– Вот именно. Ну что ж, пойдемте к огню сушить вашу одежду. Все ж она Вам больше к лицу.

Мы вернулись под навес, рядом с которым горел костер. Несмотря на дождь, пламя было мощное. Я воздал должное походному умению хозяев бивака. Лиля ввела руки внутрь моей тужурки, развернув ее, как на плечиках. Я расправил перед огнем свои штаны.

– Не забывайте поворачивать брюки разными сторонами, – предупредила Лиля, – а то сгорят.

– Знаю, – отозвался я, больше думая, однако, о том, что у костра никого кроме нас, почему-то не оказалось. Никто не сушил подмоченную одежду. Никто не хотел коротать время в блаженном тепле у огня.

– Еще не поздно, а здесь никого нет, – сказал я. – Лежат по палаткам?

– Все очень устали в последних маршрутах, – ответила Лиля. – Если б не дождь, нам и сегодня пришлось бы вкалывать, как проклятым. Так что непогода пришлась очень кстати. Люди придут в себя.

Я подумал, до какой же степени изнурения дошли они все, если Лиля – начальник партии с невообразимо огромным планом работ (у геологов всегда так, потому что кабинетному начальству выгодней забить в план объемы, выполнимые лишь при благоприятнейших стечениях обстоятельств) – рада вынужденному простою.

– Лиля, сколько лет Вы уже проработали в поле?

– Как инженер – уже семь.

Я только головой покачал. Лиля заметила и спросила:

– Это Вы насчет чего?

– Да ведь это до черта трудно, даже мужикам. Он снега до снега.

– Даже дольше, – возразила она. – Ничего не поделаешь, профессия такая. Сама выбирала и не жалею.

– Ясное дело. Иначе давно уже вышли бы замуж и жили в городе.

– А я замужем, – отпарировала она.

– И все же в поле. А кто у вас муж?

– Тоже геолог.

– А он сейчас где?

– В Казахстане. Ищет нефть.

– А вместе Вам нельзя работать?

– Не получается. У меня другая специализация. Рудные месторождения. А они с нефтяными, как правило, несовместимы.

Я подумал и решил спросить напрямую:

– А в браке Вы совместимы?

– Пока да, – сказала она.

– Представляю, каково вам. Даже моряки чаще видят своих жен.

Она долго молчала. Потом спросила:

– А у Вас как?

– Мне проще. Я не женат.

– А-а! Довольствуетесь случайными связями?

Я подивился прямоте вопроса, однако сказал:

– Не знаю, случайными или неслучайными. Непостоянными – так было бы правильней утверждать. Но и то с поправкой, не так, как в песне: «Нынче здесь, а завтра там».

– Странно, – возразила Лиля. – Вы должны нравиться женщинам и сам по себе, и как известный своей лихостью пилот.

– А Вы обо мне что-то слыхали? – искренне удивился я.

– Слыхала.

– Ну вот, теперь сами можете убедиться, что слухи о лихости сильно преувеличены.

– Это почему?

– Вот взял и не улетел от вас.

– Так ведь такая плотная низкая облачность, дождь!

– А лихость на что?

– А что, можно было лететь? – с напряжением спросила она.

– По инструкции, разумеется, нет. А при крайней нужде можно. Тем более что на базе аэродром открыт.

– Значит, Вам не захотелось, – поняла она. – А отчего?

– Откровенно? Тоже, в общем, устал. Зачем рисковать впустую? Захотелось побыть в покое и тишине. Хотя бы немного. А потом заинтересовался Вами. Нет! – я протестующее выставил руки с брюками перед собой. – Не подумайте худого! Просто захотелось побыть рядом с воплощением женского благородства.

– Интересно, с чего это Вы взяли, что я воплощение? Не думаете, что можете ошибиться? – спросила Лиля.

Лиля перевернула мою тужурку подкладкой к огню. Следом за ней я повернул свои брюки. От них тоже шел пар. Неожиданно она сказала, не поворачивая ко мне головы:

– Вы даже не представляете, как приятно слушать такое после нескольких месяцев пустоты, даже если Вы все преувеличиваете.

Я подложил поленьев в костер. Неожиданно для себя я произнес вслух:

– «Я смотрю на костер угасающий, Пляшет розовый отблеск огня», – и осекся, поняв, что договаривать этот куплет геологической песни рядом с Лилей было просто бестактно, потому что дальше следовало: «После трудного дня спят товарищи, Почему среди них нет тебя?».

– Вот как? – не сразу отозвалась Лиля. – Вы и это знаете? Откуда?

– Мой одноклассник – потомственный геолог. Однажды он привел меня встречать седьмое ноября в свою студенческую компанию. На третьем курсе, по-моему, дело было.

– Вам там кто-то из девушек очень понравился? – догадалась Лиля.

– Да, действительно. Очень.

– Как ее звали?

– Риточка Фрейберг. Тоже, по-моему, геолог во втором поколении.

– Ну, и во что это вылилось?

– Ни во что, если не считать абстрактной мечты.

– Почему?

– За ней ухаживал Гошка, мой одноклассник.

– А он женился на ней?

– Не знаю. Я там больше не бывал.

– Чтобы не расстраиваться?

– Да.

– Может, напрасно?

– Нет, я лишь успел ощутить, что могу ее полюбить.

– Так была хороша?

– Да, очень. И внешностью, и душой. Прирожденная светлая блондинка, а лицо благодаря глазам еще светлей. Вот вроде, как у вас. Я сказал и запнулся. Мы с Лилей встретились глазами.

– Вы полагаете, мы с вашей Риточкой похожи? – голосом, в котором сквозила не то жесткая взыскательность, не то неприятие того, что я сказал, спросила Лиля. – Или Вы считаете, что все женщины-геологи на одно лицо?

Лиля смотрела на вновь разгоревшееся пламя. Она молчала, и я молчал. От моей одежды уже перестал идти пар, и лишь местами ладони ощущали оставшуюся влагу.

– Пойдемте в палатку, – сказала Лиля. – Больше сейчас все равно не просушишь.

Я кивнул и спросил:

– Огонь оставлять или залить?

– Зачем? – удивилась она. – Сейчас в тайге ничего не загорится. Да и дождь сам зальет костер.

Лиля шла впереди, временами подсвечивая путь себе и мне фонариком. Лиля застегнула полотнище входа. Затем нагнулась и достала из-под своей раскладушки скатанный спальный мешок.

– Устраивайтесь.

Моя сумка-планшет уже находилась в палатке. Расстелив мешок, я придвинул сумку к себе и нащупал посудины. Одна из бутылок звякнула.

– Что там у Вас? – спросила Лиля.

– Есть коньяк, бутылка водки и самодельная настойка на клюкве.

– Давайте клюковку.

– Отлично. Наши вкусы совпали.

– А зачем тогда носите с собой водку и коньяк?

– Да, в общем, либо как презент кому-нибудь, кого, может быть, наперед не знаешь, либо для употребления экипажем в трудных ситуациях. Может, вашим ребятам отдать?

– Нет. Отдайте мне. А то у меня заканчивается НЗ.

– Нашедшего первую фауну премировать уже нечем? – подхватил я.

– Вы знаете? – удивилась она.

– Как не знать, если столько лет геологов перевожу.

Лиля засмеялась.

– Открывайте банку.

– Ого! Лосось в собственном соку!

– Вам нравится?

– У меня с собой и хлеб есть.

– Да ну! Доставайте. А то мы все из муки ландорики печем.

– Ясное дело. Вот, принимайте.

Я извлек из сумки заветную фляжку и пару пластмассовых стаканчиков.

– За Вас, Лиля.

– И за Вас, Коля.

Мы чокнулись стаканчиками и выпили.

– Как, на ваш взгляд?

– Вкусно, – призналась она. – И вроде не слишком крепко.

– Старался, – сказал я. – Вот теперь можно выпить за встречу.

– Сначала поешьте.

– Хорошо. В других палатках, я полагаю, сейчас кипит мозговая работа насчет того, что там делают наша начальница и пилот?

Лиля подумала и спросила:

– Вам так важно? – и твердо добавила, – разумеется, нет. Если бы я со всеми их мнениями считалась, здесь никакого дела не делалось бы.

И опять стало тихо, как тогда у костра. Стал слышнее стук дождя по крыше палатки.

– Вы серьезно? – наконец, сказала она.

– Да, серьезно. Я прошелся глазами по лицам после прилета. Вроде хамского отродья не заметил. Тут кто-то должен быть хотя бы тайно влюбленным в Вас. А отсюда и шага нет до ревности.

Лиля снова засмеялась.

– Ну, давайте выпьем за встречу.

Мы снова чокнулись. Немного погодя я налил по новой.

– Я поняла, что после знакомства с Риточкой Фрейберг вы с повышенным вниманием относитесь к женщинам-геологам. Кстати, не знаете, как она теперь?

– Нет, не знаю.

– Ну, все равно – выпьем за нее.

Лиля подождала, пока я выберу из банки остатки лососины, и сказала.

– Ну все, хватит пировать. Надо укладываться. Завтра дождь может кончиться, и тогда мне в маршрут, а вам в полет. Надо отдохнуть.

Она дала мне время посмотреть, куда положить одежду, напомнила, что фонарик положила на вьючный ящик, и задула свечу. Стало темно. Сквозь стук дождя по крыше был слышен шорох снимаемых одежд. Потом я понял, что Лиля залезла в свой спальный мешок. В атмосфере замкнувшего нас пространства я ощутил сильнейшее напряжение своих и Лилиных ожиданий.

Она ответила на мой поцелуй, хотя и довольно слабо. Я поцеловал еще. И запустил руки внутрь не застегнутого клапана спальника. Там пальцы встретили голую грудь. Время слов кончилось, и теперь я вслушивался в ее дыхание. Почувствовав, что волна в ее груди нарастает, я правой рукой скользнул и коснулся начала начал.

Лиля ладонями раздвинула клапан спальника, и я, обняв ее за плечи, помог ей выбраться. Теперь почти все ее тело стало доступным для моих рук и губ. Лиля приподнялась, освобождаясь от последних покровов. Она приняла меня безоговорочно и страстно. Теперь она то сжимала меня в объятиях, то притягивала мою голову к себе и целовала, целовала, целовала.

Перед кульминацией я шепнул, надо ли предохраняться, и в ответ она выдохнула: «Да»! И потом я еще долго ласкал ее поцелуями и руками, чувствуя, что напряжение отпустило ее, но ей все равно приятно и, стало быть, не стыдно и не жалко себя за слабость. И потом я постарался повторить и сделал это еще нежней. Незадолго до того, как я оставил ее, чтобы хоть немного поспать, я услышал очень тихо произнесенные рядом с моим ухом слова: «Коля, Коля!» – и потом тихо, – «как хорошо!..»

В конце августа ночи уже достаточно долгие, чтобы можно было успеть заснуть еще в темноте. Когда мы проснулись от шума на биваке, стало ясно, что день будет рабочий. Дождь кончился. Утро было сырое, но не очень туманное, и легкий ветерок вытягивал из широкой долины остатки облаков. Хребты были отдалены, и все-таки было видно, что их побелил свежий снег. Мой механик, едва завидев меня, пошел гонять мотор. У нас с Лилей осталось время только для завтрака. Не помню, что ел, но мы сидели за столом друг против друга и смотрели, стараясь больше запомнить и больше передать от себя друг другу. Шансов увидеться когда-то еще было чрезвычайно мало. Судя по тому, как нас старательно не тревожили, это понимали не только мы. Лиле предстояло скитаться до снегу где-то в ближних и дальних окрестностях стоянки, а мне даже неизвестно, где.

Но труба звала. Торопил и паводок, уже значительно сузивший еще вчера широкую полосу гальки, на которую я сел. Залповый сброс дождевых вод вот-вот мог докатиться сюда из верховий. Я подумал, что если бы рейс в Лилину партию выпал мне не на вчера, а на завтра, посадка стала бы уже невозможной. А если бы она когда-нибудь снова обсохла и меня послали сюда, глядишь, мог бы Лилю и не застать. Но вот застал. Провожать самолет собрались все, кто был в лагере. Мне отдали письма, и Лиля свое письмо тоже.

Когда оттягивать дальше сделалось невозможно, я, сняв фуражку, взял ее руку и поднес к губам. Что-то дрогнуло в ее лице, и Лиля порывисто обняла и поцеловала меня, а я ее. И все. Я вошел в аппарат, по наклонному полу перебрался в кабину, открыл форточку, разогнал обороты винта, отпустил тормоза и через полминуты уже набирал высоту. Потом я заложил вираж и снова пронесся над геологической стоянкой, покачав на прощание крыльями.

– Что, никак не можешь вспомнить? – услышал я рядом с собой и, взглянув в сторону, увидел Валентина.

– В том-то и дело, что вспомнил, – ответил я.

– Значит, было о чем вспоминать?

Я кивнул.

– А кто она была? Геолог?

– Да, геолог.

– А как ее звали?

– Не скажу.

Возможно, Валентин почувствовал, что мне походный палаточный интим представился иначе, чем ему. Ну что же, каждому свое. Может, он помнил коллегу, разделявшую с ним бурную страсть в течение целого сезона. Может, перед его глазами всплывал какой-то чудный пейзаж: некая волшебная страна, посереди которой стояла палатка и в ней – двое. Все у него могло быть с женщинами-геологами, только не то, что случилось у нас с Лилей. Я помнил об этом как о самых светлых часах моей жизни, когда мне открылось новое понимание любви. И помнил о Лиле, ладной женщине невысокого роста с особым светом в глазах и душе.

IX

Прежде чем разойтись по палаткам, мы обсудили планы на завтрашний день. Андрей предложил возвращаться в Важелку, если ребята не против. Ребята заявили, что хотели бы денек побродить по тайге. Очень уж соскучились по такой жизни. Им не светило скоро попасть в поле, поскольку нынешняя их работа предполагала наезды в разные экспедиции и партии для проверок и консультаций только во вторую половину сезона. А тут можно было пройтись с ружьями (даром, что ли, возили), посмотреть, подышать, ощутить аромат сумрачных распадков и свежесть ветра на высотах, может быть, даже что-то подстрелить на обед. Андрей признал, что выходной день мы себе заслужили, и, хотя сам он предпочел бы поскорей оказаться в Важелке и оттуда договориться с начальством из Кирова насчет вертолета, чтобы посетить плешь, которую мне показал с воздуха пилот «Ан-2», все же объявил о согласии на дневку.

В палатке мы продолжили разговор.

– Тебе не кажется, Андрей, – спросил я, – что основная экспедиция будет отличаться от этой только длительностью и трудностями подлета к цели и возвращения домой?

– Кажется, – почти сердито ответил он, и я понял, что его, как и меня, тоже заранее злит, что и там мы ничего не сможем понять.

Андрей помолчал, потом добавил:

– Мы ведь уже говорили об этом. Но это не повод отказаться от обследования пятна.

– Нет, конечно, – подтвердил я. – Это повод для рассуждений совсем другого рода.

– Каких рассуждений?

– Насчет того, как трудно заниматься чем-то без энтузиазма, наперед зная, что существенных продвижений в неизвестность не будет. Я-то в этом деле новичок.

– Представь себе, я в этом деле точно такой же новичок. НЛО – это первая проблема, которой я занимаюсь столько лет без особого успеха. Чувство порой такое, словно барахтаешься у основания высоченной крепостной стены.

– Как же ты тогда держишься?

– Сам не знаю. То ли любопытство не отпускает, то ли сидит во мне неведомое существо, которое знает уже об этом больше меня и только ждет момента, чтобы передо мной что-то значительное распахнулось.

Я не удержался и хмыкнул.

– Ты что, Коля, не веришь, что на это можно надеяться?

– Нет, почему же. Надеяться можно. Рассчитывать нельзя.

– Андрей долго молчал, потом наконец произнес:

– Да, умеешь ты морально поддержать, когда в этом особенно нуждаются.

– Грешен. Да чем утешить? Могут и не дать.

– Конечно.

– А тогда что?

– А тогда останется только понять, что не заслужил.

Мы умолкли, и довольно скоро я заснул.

Завтрак прошел сосредоточенно. Мысли о том, что можно по меньшей мере полдня побродить по окрестностям бивака и поохотиться, заставляла каждого подумать, куда пойти и как не сбиться на обратной дороге. Наш бивак был ничем иным, как точкой, мимо которой можно пройти в ста метрах и не заподозрить, что она находится именно здесь. Я раздал всем копировки с нашей единственной топографической карты и спросил, кто в какую сторону пойдет.

Но тут вмешался Андрей.

– Вы вот что. В разумных пределах идите куда хотите, но я требую, чтобы все разбились на пары. Мало ли что может случиться. Устраивать поиски пропавшего одиночки нашими силами почти нереально, а ЧП мне ни к чему. Возражений не было. Андрей же достался мне.

Мы условились, какие линейные ориентиры не будем пересекать, и обсудили, как лучше выходить в биваку с разных направлений. Андрей проверил, у каждого ли есть с собой компас, и назначил контрольный срок возвращения – семнадцать часов, по истечении которого недостающих будут искать, если они не отзовутся, выстрелом на два дуплета с места бивака. После этого все разошлись.

Мы с Андреем отправились на северо-запад. Спешить не хотелось. Мы спокойно продвигались в глубь леса. Я знал, что Андрея не тянуло охотиться, и все же он пошел со мной, чтобы не делать ни для кого исключения в им же установленном «парном» порядке. Мы соблюдали молчание, и временами я почти забывал о том, что иду не один.

Вдруг слева от себя боковым зрением я отметил какое-то движущееся пятно. Повернув голову, я увидел уже посеревшего беляка, который, сделав несколько спокойных прыжков, остановился и сел. До него было метров восемьдесят. Андрей, заметив, что я замер, тоже остановился. Я показал рукой:

– Заяц!

Андрей углядел его не сразу, лишь когда беляк неспешно двинулся. Мы проводили его взглядом. Тогда Андрей сказал:

– Чего не стрелял?

– Далековато, да и жалко стало, – сознался я.

– Мне тоже не хотелось, чтобы ты стрелял. Всегда их жалеешь?

– Нет.

– А во мне с детства, что ли, осталось, что зайчики такие милые.

Мы двинулись дальше. Я вспомнил свою детсадовскую фотографию, сделанную на новогоднем празднике. Под елкой сидели дети, и среди них я, в шапочке с заячьими ушами.

Да-а, в таком настроении трудно было рассчитывать на удачную охоту. Жалость к жертве свойственна многим охотникам, но у тех, кто хочет добыть, она должна просыпаться позже, постфактум, так сказать.

Интересно, жалел зайцев дед Мазай? Не во время половодья, а на охоте? Вот дедушка Ленин – главный друг советских детей – тот к зайцам, загнанным водой на кочку, жалости не испытывал. Надежда Константиновна вспоминала, как в Шушенском ее супруг набил их столько, что борта лодки едва возвышались над водой. Ну, на то он и был величайший политик и вождь, что чужая жизнь значила для него даже меньше, чем ничто, или, проще говоря, отрицательную величину.

Ничего не скажешь – миленькие мысли полезли сами собой, следом за пустяком А все проклятые контакты с чуждым миром…

Неожиданно вспомнилось то, что пришло в голову еще до этой экспедиции и, следовательно, никак не было связано с воздействием «плеши».

Собственно, ничего особенного. Просто сшиблись – или как там еще – два, вроде бы, вполне обособленных факта. Сшиблись – и выбили искру. И благодаря ей множество сведений, без всякой связи теснившихся в голове, начали выстраиваться в логические цепочки.

Начало было положено сообщением, что американский астронавт Олдрин – единственный из экипажа своего «Аполлона» – поделился с прессой или кем-то еще, что видел на Луне живых существ и технические сооружения. Непонятно было, что важнее в этом сообщении – то, что Олдрин видел инопланетян, или то, что его товарищи по полету помалкивали, очевидно, в соответствии с полученным от командования строжайшим приказом. Вскоре в газетах появились сведения, что Олдрин на почве своих видений в какой-то степени свихнулся и начал пить. Последнее сильно смахивало на грубую попытку скомпрометировать не ставшего молчать астронавта и дезавуировать его рассказ. Среди статей, которые мне давал Абаза, я нашел одну, содержащую вполне конкретные подробности – купола над лунной поверхностью, громадные плато высотой в полмили и размерами в плане примерно 20×20 миль, действующие горные разработки, трубопроводы. Все это было заснято на пленку.

Американцы побывали первыми на Луне, но они были вовсе не первыми, кто подробно снимал лунную поверхность с окололунной орбиты и с луноходов-автоматов. Очень долгое время наша лунная программа воплощалась в жизнь быстрей американской – до тех пор, пока внезапно не была свернута, хотя должна была обеспечить доставку советского космонавта на Луну. Объясняли это исключительной дороговизной полетов, что, конечно, соответствовало действительности. Однако мне не верилось, что только это было причиной И сейчас я вдруг ясно понял: объекты, увиденные Олдрином, не могли остаться не заснятыми нашими автоматическими станциями. Не могли! Значит, снимки легли на стол Политбюро и заставили его членов крепко задуматься. Решили, что по собственной инициативе советским людям лучше на Луне не появляться. И, если предположить, что хозяева лунных сооружений нанесут ответный удар по той части Земли, откуда была послана ракета с экипажем, это окажется очень даже кстати – главный противник мирового прогресса и коммунизма будет сокрушен, бери его тогда хоть голыми руками. И всего-то и нужно – свернуть программу пилотируемых лунных полетов.