Долгое прощание с близким незнакомцем

Мне всегда были приятны женщины ее круга, блюдущие верность своим мужчинам, которым служат искренне и с любовью, дабы им лучше леталось. И в то же время их всегда было немного жаль. В общем-то, я не был уверен, что от своих любимых они получали столько же, сколько отдавали. Ну разве можно поставить рядом упоительное удовлетворение, получаемое летчиком, с недостижимостью полного счастья которая с самого начала осеняет каждый новый роман этих женщин? Ведь мечтой их был все-таки брак, и такое иногда случалось, хотя не часто. У одних летчиков были жены, другие, вроде меня, не хотели жениться ни на ком. Воздушные извозчики, что ни говори, отличаются умом и какими-никакими интеллектуальными запросами. Чего не скажешь о женщинах из авиационной обслуги. Вот и мучились «видные» дамы в свои лучшие годы недоумением: чего же любящие мужчины не берут их в жены?

Все это очень быстро пронеслось у меня в голове, но Инка успела почуять мое отвлечение от своей особы и взяла меня под прицел.

– Нравится? – спросила она об официантке.

– Нравится, – кивнул я. – Разве странно?

– Нет, нисколько, – ответила Инка. – Это еще один признак твоего мальчишества. Разве нет?

– Неужто она нравится только мальчишкам? – возразил я. – По-моему, она хоть кого может возбудить, даже старца.

– Ну, а такая, как я, тоже может?

– Ну, ты способна на большее.

– На большее?

– Ты способна не только возбудить и всколыхнуть, но и привязать.

– Тебя так и не привязала.

– Ну, меня – нет. Зато Сашку.

Она промолчала.

– Разве тут есть о чем горевать? – спросил я.

Инка снова промолчала.

– Что тебя гложет? Что в этой жизни не обходится без осечек? Так это у всех не обходится, исключений нет.

– И у тебя? – спросила она.

– И у меня.

– А с кем?

– Сейчас не об этом речь. Важно другое. Видно, нам так свыше дают время от времени по носу – на место ставят. Из этого я сделал вывод…

– Какой?

– … что надо смиренно принимать урок и не пытаться во что бы то ни стало переиграть всё в свою пользу. Лучше сказать себе: «Это был не твой час». И «твой» точно придет, если признаешь, что заслуживаешь неудачи и впредь глупостей не будешь делать.

– А как оно придет, это «твое»?

– Откуда я знаю? Это наперед неведомо. Может, вообще не наградят.

– Кто это наградит?

– Как кто? Вседержитель наших судеб. Кто ж еще?

– Ты что, веришь в Бога?

Я кивнул.

– И давно? – продолжала допытываться Инка.

– Очень давно, – уверил я ее. – Задолго до знакомства с тобой.

– Раньше ты ничего об этом не говорил.

– Зачем? – пожал я плечами. – Ты думала, только атеист может вести самолет? Если так, то ошибаешься. А сама-то веруешь?

Инка не ответила, но я понял, что молить Бога то об одном, то о другом ей случалось.

– Ладно, оставим эту тему, – сказал я. – Вы как, думаете отсюда куда-нибудь перебираться? Или здесь вполне нравится?

– Думаем. Хотелось бы в Москву или на юг.

Задача была не из легких. Сколько я ни знал народу из числа делающих послелётную карьеру, у всех цель была одна: Москва или благословенный юг. Только Москва, как известно, – не резиновая, да и юг заселен выше крыши, в том числе начальством. Мне говорили, например, что штатные должности смотрителей маяков на черноморском берегу разбираются почти исключительно отставными адмиралами.

– Сашка уже прощупывает почву?

– Да, что-то ему обещают. Он старается.

– А ты?

– А что я? Что я могу сделать?

На сей раз пришла моя очередь промолчать. В большинстве известных мне случаев перевода периферийных начальников в Москву или в престижный регион успех предприятию приносили специфические усилия их жен. У меня не было никаких сомнений, что и Инка прекрасно знает об этом. И она поняла, что я знаю.

– Неохота мне быть инструментом его успеха, – наконец призналась Инка. Сказала и замолчала, потому что я ничего не ответил и не спросил. Выразительные темные Инкины глаза, слегка подернутые поволокой, никого бы не оставили равнодушными. Грудь и нижний бюст могли разбудить кого угодно. Но сейчас она старательно подчеркивала, что, зная все это, не извлекает из своих природных ресурсов никакой выгоды. Она очень хотела, чтобы я думал о ней хорошо.

Я посмотрел в ее погрустневшее лицо с обиженно сомкнутыми полными губами и против воли улыбнулся.

– Нашла о чем грустить! Все образуется!

– Тебе легко говорить! Ты коренной москвич. А другим как?

В самом деле, другим-то как? Ловчить, продаваться жуликоватым начальникам-хамам и угодничать перед ними? Или покорно сносить, обуздывая в себе жажду столичной экспансии, довольно тухлую провинциальную жизнь? Мне больше полутора десятков лет, проведенных на дальней периферии империи, в самом деле было легко, потому что я мог не думать о последнем, тыловом аэродроме в своей карьере – он у меня и так был по естественному праву – праву рождения – и по противоестественному праву прописки. Кроме того, мне нравилось летать в тех диких краях, из которых большинство провинциалов стремилось поскорее убежать, улететь или уехать. И теперь в их глазах я, и без того казавшийся странным типом, становился еще более странным, убегая из Москвы обратно, в манящую неразгаданными тайнами дикость. В этом моем несоответствии норме и была, кстати сказать, одна из причин, почему я не захотел накрепко связаться с Инкой. Не скажу, чтобы она любила меня за то, что я москвич, но последнее обстоятельство придавало мне дополнительную прелесть, ибо сулило приятную перспективу жить в Москве.

И вот с Москвой до сих пор ничего не получалось. «Ничего, получится, если очень захочет», – машинально подумал я и тут же поймал себя на том, что эта мысль меня нисколько не радует. Провинциалкам, стремящимся перебраться в столичный град, куда чаще приходится изворачиваться и поступаться элементарной моралью, чем дамам Москвы, Питера или Киева.

– Иннушка, – позвал я ее, как когда-то, и повторил, – Иннушка.

Она широко открыла глаза, и было в них столько накопившегося отчаяния… Наконец, не размыкая скорбно сжатых губ, она спросила легким кивком головы снизу вверх, мол, «Что? Зачем звал? Неужели всё вспомнил?»

Вспомнить-то я, конечно, вспомнил, потому что и так никогда не забывал: постель в квартире харьковской кузины, Инку, не меньше меня стремившуюся испробовать всё, что возможно. Я помнил, как она после трусиков снимала чулки, поднимая и вытягивая стройные полные ноги, как из лифчика почти выпадала рельефная крупная грудь, как меня распирало там, где и должно распирать, покуда с ее помощью из меня не выскочит заряд на радость ей и мне, чтобы после недолгой паузы и новых ласк все напряжение возродилось и снова ушло в нее – и страстную, и покорную, и требовательную, и побуждающую.

– Помню, – не отрывая от нее взгляда, кивнул я. – Ты незабываема. Это так, без вранья.

Я почувствовал вдруг прилив благодарности и к грустной Инке, и к своей памяти о нас с ней. В сущности, что еще я стал бы вспоминать из прошедшей жизни, как не такие вот события и сцены, а не только отчаянно-лихие взлеты и посадки или лучшие из прочитанных книг. Инка осталась в числе добытых мною сокровищ.

Подошел Андрей и, извинившись перед Инкой, сказал, что нам пора выходить на посадку.

– Мне бы надо расплатиться за еду, – заметил я, кивая в сторону рубенсовской официантки.

– Со своих не берем, – ответила Инка.

И то правда – не только по духу, но даже и по одежде я все еще был своим – вроде как залетевшим на запасной аэродром в связи с закрытием своего по метеоусловиям. Только мои метеоусловия были теперь совсем другие. И путь в кабину и кресло пилота заказан. Я теперь обыкновенный пассажир.

Мы подошли к ограде летного поля. Сашка поджидал меня здесь вместе с командиром экипажа.

– Знакомься, – сказал он своему пилоту, – это мой друг Николай Волгин, ас полярной авиации. Коля, полетишь с Валерием Ильиным. Он хороший летчик.

Мы пожали друг другу руки. Парень по виду был моложе меня лет на десять, но моложавость могла быть и обманчива, тем более что глаза и взгляд тянули на большее.

– Слышал о вас, – сказал Ильин.

– Очень приятно, – ответил я.

Все двинулись к самолету. Наши ребята грузили на борт рюкзаки. Я повернулся к идущим сбоку Сашке и Инке.

– Жаль, что так мало общались, – сказал я первое, что пришло на ум.

– А ты задержись у нас на обратном пути, – солидно посоветовал Сашка.

– Обязательно! – подхватила Инка.

В ее голосе слышалась уже директива.

– Постараюсь, – улыбнулся я. – Мимо вас обратно не проскочишь.

– А ты бы хотел? – спросила Инка.

Посмотрев ей в глаза, я серьезно ответил.

– Нет.

Мы обнялись, сказали все разом «до свиданья!», и я шагнул к трапу.

Командир пропустил меня вперед, потом поднялся сам, за ним закрыли дверь, и гостеприимных хозяев не стало видно. В привычном голом интерьере фюзеляжа, разлинованном стрингерами, я застрял непривычно близко ко входу, на наклонном боковом сидении. Экипаж направился в нос машины. Мысленно я, как и командир, только по памяти контролировал предполетные проверки. Включился стартер, и мотор сразу своим ревом перекрыл его песню. Погоняв по газам, пилот двинул машину в старту. Полет на Важелку начался.

Я следил за разбегом в иллюминатор. Как только дрожь от бежавших по полосе колес перестала передаваться каркасу, я понял, что летчик оторвал машину от земли на нужной скорости. Почти сразу же самолет еще больше задрал нос, расстояние между нами и бетонной полосой быстро увеличивалось, и вот мир снова широко распахнулся во все стороны. На душе стало веселей. Что ни говори, а взлет в чужом исполнении всегда ждешь с трепетом.

Машина набирала высоту, пока мы не остановились на высоте тысяча метров. Я смотрел на проплывавшие под нами лесные и болотистые участки, на мелькавшие кое-где речки и по привычке прикидывал, где можно попытаться сесть, если что-то случится с нашим чудным, но – увы! – единственным мотором. От этих мыслей меня отвлек свист из пилотской кабины. Кто-то из экипажа сделал мне приглашающий жест. Под понимающими взглядами членов нашей компании и еще двух летевших с нами незнакомых людей я прошагал по вещам, загромождавшим пол, придерживаясь руками за шпангоуты и стрингера. Протиснувшись мимо зазывавшего, прижавшегося спиной к блокам радиоаппаратуры, я оказался между двумя пилотами. После фюзеляжа тут казалось поразительно светло. Первый, командир, показал второму, чтобы он отдал мне переговорное устройство. Я принял наушники и привычно быстро надел их на себя.

– Как вам наши места, Николай Михайлович? – услышал я располагающий к разговору голос командира. – Похожи на ваши?

Оказывается, Сашка успел поговорить с ним обо мне еще до того, как мы познакомились.

– Немного похожи, – согласился я, быстро оглядевшись кругом, – и всё же не очень. Там, помимо тайги, еще и очень резкий рельеф, если ты не над приморской равниной или не над поймой широкой реки, Валерий?..

– Не надо, – ответил он как можно приветливей. – Просто Валерий.

– Ну, тогда и я – просто Николай.

– Не-е-ет, так нельзя, – повернулся он ко мне, – вы для нас фигура почтенная! Без отчества нельзя.

– Вот и ходи после этого в друзьях у начальника аэропорта! – с шутливой грустью отозвался я.

– Ну что Вы! Это не из-за вашей дружбы! У вас там, конечно, все сложнее, я знаю. Поэтому и хочется знать, как здесь, на Ваш взгляд.

Я понял, что его во мне занимает, и одобрил. Парень любую встречу хотел использовать для пополнения профессионального арсенала. Дельно.

– С посадочными местами у вас тут тоже не разбежишься, – после секундного раздумья сказал я.

– А что бы Вы сейчас, к примеру, выбрали для вынужденной?

– Давай прикинем, – я и не заметил, как перешел на «ты». – Теоретически можно спланировать в радиусе десяти километров с нашей высоты. Так?

– Так.

– Но столько на нагруженной машине без мотора не пролетишь. Значит, попробуем найти что-то поближе. Проведем-ка границу километров за восемь. Это первое.

– А как? – озадаченно спросил он.

– Если летаешь над одной местностью часто, надо просто запомнить расстояния по карте между заметными ориентирами. Ну, это ты и без меня знаешь. А главное – надо постоянно практиковаться. Взглянув куда-то по курсу или в сторону – прикинул, сколько до ориентира и тут же проверил себя по карте. Да так не раз – и с разных высот. И скоро убедишься, что видение с правильными оценками вырабатывается. Вон до той речки, которая появилась впереди слева, семь километров. Проверь.

– Да, семь, – вскоре подтвердил он.

– Дальше. Садиться на деревья, на скалы, россыпи, да еще с неубирающимися шасси, сам знаешь, чем кончится. Тут уж лучше что поровнее – болото, но только рядом с кромкой леса, или река. Если есть пляж, галечная коса, обнажившаяся отмель – самое милое дело. Не беда, если узко и можешь зацепиться крылом, но тогда старайся зайти так, чтобы зацепиться сразу и правым, и левым. Если одним – воткнешься куда-то вбок. Садиться на воду тоже можно, но с расчетом, чтобы тебя к кромке берега по инерции поднесло. Тонуть в аппарате тоже не сладко. Но главное – экономно расходовать высоту. Стараться иметь запас возможно дольше. Полезно время от времени тренироваться в безмоторном полете, с большим запасом высоты, ну, и над местностью, где можно сесть без особых проблем. Привыкнуть планировать с малым углом тангажа, лишь бы не терять управления.

Я заметил, что Валерий, смотревший вперед, кивнул мне головой. Наверное, он этот маневр проделывал.

– Еще, на крайний случай, если сплошь всё заросло и нет никакого просвета, постарайся выбрать, где деревья потоньше, да пониже, и над ними потеряй скорость почти до нуля над самыми верхушками, и так парашютируй до земли. Удар, конечно, будет, но, может, его что-то смягчит, за что-то зацепишься, ну, в общем, как Бог даст. Тут уж любой мелочи обрадуешься. Лишь бы боком не врезаться в толстый ствол. И ему не поздоровится, и тебе. А насчет посадки на россыпь, я одно только смог придумать, но проверять не проверял. Постараться на приличной скорости, когда под крыльями еще хороший воздушный поток, аккуратненько снести шасси о какую-нибудь гребенку, барьер, взяв перед моментом касания ручку немного на себя, чтобы парировать опрокидывающий момент и не скапотировать. Но это не дай Бог. Главное, как в этом потренируешься?

Валерий снова подтверждающе кивнул.

– А что делать, если машина плохо управляется? – спросил он.

– Если шалят рули, пробуй играть элеронами и закрылками. В этом, кстати, можно упражняться сколько угодно. Тут полезен опыт Сент-Экзюпери. Ты читал его «Военного летчика»? Нет? Почитай. Там он пишет, что на десятикилометровой высоте у французских самолетов-разведчиков в начале войны замерзала жидкость в гидросистеме управления рулем. Ниже лететь – немцы собьют. Держать эшелон и в то же время маневрировать не получается.

– И что он?

– Кое-как подправлялся элеронами. Ну, это ему приходилось импровизировать, а нам грех заранее не воспользоваться подсказкой. Пробуй! Только не сейчас.

Он рассмеялся.

– А как садиться на речной и озерный лед?

– О! Это целая наука! Когда мороз устоится, тогда несложно, лишь бы в талик не влететь. Но это все-таки заметно по цвету снега. На талике он темней. Главное же – коснувшись льда, стараться понять, будет ли он держать без аэродинамической поддержки крыльями. Скорость надо держать, если, конечно, нет риска во что-то воткнуться, и смотреть, что под лыжами или колесами сзади – мóкреть или что. Плохо – из нашей кабины этого не увидишь. Надо дверь на ходу открывать и кому-то из экипажа смотреть. Если видно воду, взлетай обратно, коли можешь, ищи что-то еще. Ну, вот тут, я смотрю, еще ничего. Речки узенькие, неглубокие, есть шанс, что весь самолет в воду не погрузится. Лишь бы в завал какой не влететь… Кстати, ты на не расчищенную от снега полосу на колесах не садился?

– Нет, не приходилось.

– Тут тоже трудно решить, что делать. Хорошо, если он пушистый. Тогда сильно тормозить не будет. И то хорошо бы, его глубина была не больше половины радиуса колеса. А на более плотный, глубокий и вязкий, по-моему, одно возможно делать без опасения скапотировать – это ухитриться погасить скорость почти до нуля на высоте метров около двух и плюхнуться парашютированием. Тут очень важно знать, что центровка правильная. Вот только сложность в определении расстояния. Что-нибудь темное надо либо высмотреть на поверхности, либо самому предварительно выбросить. А при посадке на гладкую воду, если берег не рядом, ошибиться в оценке высоты еще проще. Я читал – раньше летчики на похожих на наш аэропланах бутылки с бензином сначала кидали в воду и потом ориентировались по пятну. Не то могли воткнуться в воду раньше, чем успевали подумать. Альтиметры врали – кстати, они и сейчас могут врать, – так что старайся все время знать, на какой высоте над поверхностью сейчас находишься, не только по прибору, но и по опыту. Ты еще не устал от моей болтовни?

– Нет, нисколько! Почаще бы такое слушать!

– Побольше читай воспоминания летчиков, особенно старых. Нам в малой авиации они ближе любых современников. Тем более, что им было во всех отношениях труднее, чем нам.

– А кого порекомендуете?

– Ну, из полярных – Михаила Каминского, Грацианского, и Аккуратова тоже, хоть он и не летчик, а штурман, но очень наблюдательный человек. Громова, конечно, Коккинаки, Сент-Экзюпери, Водопьянова, ну и еще всех, кто много летал и чьи фамилии сейчас не вспомню. Не знаю, писал ли Константин Константинович Арцеулов. Мне не встречалось. А если писал, надо бы прочесть.

– Он кто?

– Старейший летчик у нас. Еще до первой мировой начал летать. Любимый внук Айвазовского. Дед мечтал, чтобы он тоже художником стал. Единственный человек, которому он разрешал бывать в мастерской, когда там работал. А он… Как мы с тобой.

– Со мной в училище был один, – живо отозвался Валерий. – Уехал из дому сдавать экзамены в консерваторию по классу скрипки и так в летное училище со скрипкой и поступил!

– Во-во! Аналогичный случай, – подтвердил я. – Какие подарки делали ребята своим любящим предкам! Ни в сказке сказать, ни пером описать! Твои-то не огорчались, что в летчики пошел?

– Мои – нет. Не очень.

– Ну и правильно. Заранее огорчаться все равно без пользы. Только нервы трепать.

– Николай Михайлович, а в грозу Вы летали?

– Нет. Удирать приходилось, а внутрь, к счастью, не попадал. Ничего там в грозовой туче не видно, никакие приборы не работают, кроме, говорят, авиагоризонта, и только и жди разящего удара с любой стороны, а до него тебя так швыряет, что и без молнии крылья могут отскочить. Это уж форс-мажор, непреодолимая сила. В отдалении от хорошей грузовой тучи и то поймешь, что ты никто, мельче букашки в своем «ероплане», а уж тем, кто внутри грозы, и вовсе скверно. Некоторые, правда, выбирались. Но сами не понимали, как.

– И мастерство не помогало?

– А где его там показывать? Так что лучше драпать от грозы во все лопатки. Что, собственно говоря, и предписывает делать инструкция.

Я умолк, почувствовав, что слишком уж разговорился. Пожалуй, полезнее для нашего дела было послушать Валерия.

– Ты давно летаешь в этом направлении? – спросил я. – Не только на Важелку, а вообще на Север, поближе к Коми?

– Да года три. Каждую неделю по два-три раза, а то и чаще. А что?

– Понимаешь, у нас тут экспедиция от комиссии по изучению НЛО.

– Да, я знаю. Васильков говорил. Вас интересует, не видел ли чего такого?

– Да, – подтвердил я. – Так видел?

– Самих летающих тарелок – нет, хотя разговоры слышал. А вот какое-то странное свечение в воздухе, причем пасмурным днем или в ранние сумерки, когда еще в принципе не темно, видел. Причем именно на севере, где-то в районе границы с Коми.

– А какое оно было?

– Ну-у… пожалуй, похоже на полярное сияние. Большие пятна, иногда световые занавесы, только более стойкие, не такие колеблющиеся.

Я кивнул.

– Но что-то все-таки их отличало, кроме меньшей подвижности?

– Пожалуй, да. Гораздо быстрее занимаются, им не надо разгораться постепенно. А ярче намного. В ранние сумерки у нас сияний не видать.

– А подолгу светило?

– По-разному. То несколько минут, то горит все время, пока не удалишься. Не прерываясь, минут по сорок, по пятьдесят.

– А бывают свечения, прерываемые паузами?

– Да.

– И большие перерывы?

– По часам не засекал, но это минутные затмения, не секундные. Повторялись по-разному. От двух до семи раз. Это я запомнил.

– А приборы как себя вели?

– На таком удалении нормально. Это, кстати, тоже отличает такие свечения от обычных сияний. Я смотрел на магнитный компас. Не метался, не колебался. Странно, да?

– В этом деле, почти все странно, кроме боязни властей говорить об этом.

– А что вы рассчитываете найти?

– Если повезет с информаторами, то, возможно, места приземления. И там по ним поползать, поснимать, поизмерять. С приборами мало кто оказывался в подобных местах. Ты, кстати, не видел круглых плешей в тайге?

– Идеально круглых?

– Ну, может, почти – эллипс, овал.

Валерий покачал головой.

– Бывают и болота примерно круглой формы. Поди узнай, обычные они или нет.

– Это верно. А размеры этих круглых болот какого порядка?

– Метров под сто – самые маленькие. Но бывают и больше километра.

– В этой местности?

– Да, и в этой тоже А вас какие больше интересуют, большие или маленькие?

Вопрос Валерия застал меня врасплох. Я подумал, не посоветоваться ли с Андреем, но решил, что это еще успеется. Главное, «наша» северо-восточная плешь по этой градации была небольшой.

– Больше, пожалуй, малые. Метров по семьдесят или около того, – сказал я.

– Пару таких я держу на примете в качестве запасных ориентиров в этом районе.

– А где?

– Одно еще до Важелки, километров за тридцать, немного в стороне от трассы. Подвернуть туда?

– Если несложно. А другое?

– А другое за Важелкой, к северо-западу, примерно в двадцати километрах.

– На твоей полетной карте они есть?

– Да. Но это я их сам точками отметил. Вот, смотрите – здесь и здесь.

Я всмотрелся в карту. Вокруг обеих точек был обозначен лес. В рельефе не было никаких особенностей – ни высоты, ни впадины. Так, ровная местность. Чуть не подумал: «Как плешь».

– Можно будет перенести эти точки на нашу карту? – спросил я.

– Конечно. Тайны тут никакой. Сами увидите. Как есть болота. Только что круглые и маленькие. Вырубок здесь никто бы таких не сделал. Да и дорог к ним нет. Ни новых, ни заброшенных.

– Любопытно.

– К первой плеши подлетим минут через пятнадцать.

– Пойду тогда предупрежу нашего начальника. Пусть тоже посмотрит.

– Ага, посмотрите. Только не снимайте. А то, если узнают, мне здорово нагорит.

Я кивнул. По секретной инструкции, с которой и меня в свое время знакомили, о нарушающих запрет фотографировать землю с воздуха полагалось сразу же сообщать по радио в аэропорт прибытия, а там уже самолет должны были встречать люди из органов. Недаром долгое время главное управление по геодезии и картографии было при НКВД. Затем при генштабе. Но хрен редьки не слаще – все равно снимать нельзя было даже из-под полы. Раз Валерий предупредил, значит не вполне уверен в ком-то из своих или из пассажиров – могут настучать. А тогда действительно не оберешься.

Я вылез из кабины и спустился с «небес на землю». Крича Андрею на ухо, я объяснил ему, что скоро мы подлетим к одному круглому пятну внутри леса, и попросил достать карту. По масштабу она на была вдвое крупнее полетной, но на ней тоже не было обозначено ни одного круглого пятна в районе Важелки. Андрея мое сообщение заинтересовало. Я предупредил, что снимать не получится, иначе подведем первого пилота, а он и так ради пятна отклонился от трассы. Андрей кивнул. В этом смысле он был абсолютно надежный парень.

– Минут через десять подлетим.

– Он посигналит?

– Да, наверное, включит сигнальную лампу.

Я показал ряд из трех разноцветных плафончиков на переборке пилотской кабины,.

– А они работают? Не провороним? – усомнился Андрей.

– Должны работать, – ответил я, однако, подумав, сказал:

– Ты последи за сигналом, а мы с ребятами будем через иллюминаторы смотреть вниз слева.

Андрей понимающе кивнул.

Под нами постепенно перемещались участки леса, обычно довольно молодого, выросшего из посадок, делянки вырубок, исполосованных дорогами и захламленных не вывезенной древесиной или порубочными остатками (рубки были все как одна сплошные, самые гадостные из всех), болота, изредка довольно широкие поймы узеньких рек. Через какое-то время боковым зрением я увидел, что на переборке зажглась сигнальная лампа, и тотчас вытянул шею, вглядываясь вниз и вперед. Валерий уже снизился на пару сотен метров. Нам хорошо было видно небольшое пятно, вокруг которого сплоченно стоял молодой сосняк. Внутри круг был пуст – там не было ни поваленных деревьев, ни обуглившихся стволов и ветвей, ни, как мне показалось, болота, хотя этого с гарантией нельзя было утверждать.