Ельник

И навстречу выбежал Марк. Единственный, с кем Маре интересно и приятно гулять – сын придворной работницы. От мамы он получил веснушки и жесткие кудри; между зубов у него смешная щербинка, из-за которой он иногда посвистывал в разговоре. Марк спокойный, худой, редко смотрит в глаза, не шумит, не касается ее без дозволения. Удобный. Мягкий. Похожий на нее. Он легко прошмыгнул между прутьев забора, а старик-сторож сделал вид, что задремал, чтобы лишний раз не ругать детей.

– Долго не выходила! – набегу крикнул Марк, едва не споткнувшись о еловый корень. – О, а это кто?

– А это Дауд, мой телохранитель.

Марк заметно смутился и даже затормозил подальше. Обычно с таким разгоном он умудряется перелететь через Мару или даже опрокинуть ее, но на этот раз словно невидимая стена встала перед ним.

– З… здравствуйте.

Кончики ушей Марка немного покраснели. Мара снисходительно улыбнулась, понимая чувства своего друга, ведь Дауд тоже пугал ее первое время.

– Он хороший. Далеко видит, нюхает еду и не спит. А еще он меня защищает.

– От кого? – Марк говорил очень тихо, пугливо озираясь по сторонам, а также неловко поглядывая на Дауда. Разговаривать при взрослых ему в новинку.

– От кого угодно. Вот если ты задумаешь снова кинуть в меня комком грязи из пруда, он тебя закинет в пруд целиком.

– Да ладно тебе. Мне в тот раз и так досталось от матушки.

– Мне – от няни. Ну, так куда пойдем?

– А он что, с нами пойдет?

Дауд безучастно смотрел в пустоту перед собой. Мара подумала, что ему, наверное, будет скучно в их компании.

– Ты можешь побыть здесь, пока мы гуляем. Вот там есть скамейки, где попрохладнее. А еще можно посидеть на мостике или у яблоневого…

– Не могу, – Дауд вдруг прервал ее речь, отчего Мара сильно удивилась, ведь раньше он терпеливо дослушивал до конца и даже выдерживал необходимую паузу в диалоге. – Я должен находиться рядом с вами.

– Это мой сад, мне здесь ничто не угрожает.

– Угрожает.

– Да почему? Ты нюхаешь мою еду, сторожишь мою постель, ты даже мне не даешь искупаться в одиночестве. Я у себя дома! С чего ты взял, что здесь меня повсюду подстерегает опасность?

– Ваша мама купила меня. Значит, опасность есть.

Марк наклонился к уху Мары, почти прижался губами к ее черным волосам, чтобы говорить, как можно тише:

– Твоя мама его купила?

Конечно же, Дауд его услышал. Мара раздраженно пихнула Марка локтем, он раскраснелся, покосился на Дауда. Дауд оставался невозмутим.

– И сколько ты стоил? – поинтересовалась девочка.

– Я не знаю.

– Ты даже не знаешь, за сколько продали тебя? Это же твоя жизнь! Ты должен это знать!

Дауд промолчал. Мара осеклась: видимо, она его обидела, хотя никаких эмоций мужчина не выразил. Все-таки это грубо – спрашивать, сколько он стоил, и вообще осуждать его за незнание…

– Прости, пожалуйста. Ты можешь пойти с нами, только будь чуть-чуть подальше, хорошо?

– Ладно.

В прятки поиграть не удалось, хотя это была одна из лучших игр для елового леса. Сплетения корней, мховые горы, старые барсучьи норы, упавшие ветви – все просто создано для детских пряток. Но Марк легко находил Мару, только проследив за взглядом Дауда. Он сосредоточенно наблюдал за одной единственной точкой, в которой пряталась девочка. Мара стала пользоваться своим положением и, то ли от обиды проигрышей, то ли от жажды власти, просила Дауда помогать ей найти Марка. По правде говоря, у Марка тряслись поджилки, когда он нутром чуял приближение ее гигантского стража. Он зарывался лицом в мох, а когда поднимал его, то видел его желтые глаза и бледное лицо, закрывающее голубое небо и кроны деревьев. Кровь стыла в жилах. Прятки перестали быть прятками – они стали жуткой игрой с монстром.

Напоследок Мара забралась на дерево так высоко, чтобы взгляд Дауда не доставал ее. Конечно же, страж видел девочку, но не поднимал голову вверх, а лишь мирно отслеживал ее глазами. Марк усиленно смотрел в зрачки Дауду, вертел головой, обходил ствол дерева вокруг и обратно, задирал голову, но не мог разглядеть Мару среди густых высоких веток. По правде говоря, ей и самой страшновато там находиться, потому что так высоко она еще не забиралась. Сарафан цеплялся за иголки, которые, между прочим, оказались и впрямь острыми. Видимо, прабабушка не предусмотрела, что ее внучка решит покорять кроны деревьев.

– Ладно, я сдаюсь! – Марк крикнул это, набрав полную грудь. Через ветви Мара видела, как он бродил на моховой поляне и заглядывал под коряги по несколько раз. – Выходи давай!

И тут-то Мара поняла, как чувствуют себя кошки, забравшиеся высоко на дерево. Беспомощно глядя вниз, она ощущала леденящий страх, засевший в груди.

– А я, кажется, не могу спуститься.

От собственного голоса она качнулась и ухватилась рукой за тонкую ветку. Благо, ветвь под ее ногами толстая и широкая, так что она могла спокойно на ней стоять. Мара решила присесть, но волнения не убавилось. Напротив, положение девочки становилось все более шатким – сам страх раскачивал ее тело из стороны в сторону, заставляя дрожать мелкими волнами. Опираясь на колени и руки, она решила, что пока будет оставаться на четвереньках – так устойчивее.

– Попробуй осторожно слезть! – Марк озадаченно чесал затылок. – Только не падай, а то разобьешься.

«Вот уж спасибо, утешил, – Мара выругалась в уме, но губы предательски сомкнулись на замок – она не могла вымолвить ни слова. – Где Дауд? Почему он меня не спасает?».

– Госпожа.

Она вздрогнула и дернулась, едва ли не свалилась с ветки (или ей так показалось). Дауд оказался позади нее, на этом же дереве. Одной рукой он цеплялся за толстую кору, впиваясь в нее теми самыми ногтями-когтями, а другую руку бесстрашно тянул девочке.

– Я не дотянусь.

– Я подхвачу, если что.

– Нет, я так не могу.

И Дауд потянулся к ней. Она вцепилась своими бессильными пальцами в ветку, но его рука была в сто, нет, в тысячу раз сильнее всего ее тела. Вытянувшись, как эластичный жгут, он обхватил ее за корпус и медленно притянул к себе. Колени обожгло от трения о кору – точно будут ссадины и занозы. Мара почувствовала, как ее спина плотно прижата к туловищу стража, а необъятно огромная рука обвивает ее маленькое и такое тощее тельце. Она вцепилась пальцами в его рукав.

Земля стремительно приближалась. Дауд скользил по дереву, как будто это вовсе не высокий ствол, а гладкий паркет. Из-под его когтей разлетались щепки коры, оставляя на дереве глубокий свежий след. С ловкостью лесной кошки он спрыгнул на мох, миновав кусты крыжовника – Мару даже не тряхнуло от приземления. «Наверное, так чувствуют себя котята в зубах у мамы-кошки. Только у меня не мама».

Аккуратно поставив девочку на землю, Дауд наклонился, уперев ладони в острые колени. Он пристально осмотрел Мару: взглянул на шею, на руки, на ноги. Заметил маленькую царапину на юбке (ткань слегка надорвалась, но матушка может и не заметить) и, конечно, ободранные колени в занозах. Затем, выпрямившись, внимательно изучил голову: нет ли где ранений, царапин, ушибов? Марк, стоявший под деревом все это время, ошалело таращил глаза. В них мелькало много эмоций: восторг, страх, трепет, зависть, любопытство. Да и Мара сама не полностью пришла в себя после такого молниеносного спуска.

– Спасибо, – дрожащим голосом произнесла она, неосознанно отряхивая платье. – А ты не ушибся?

– Нет. Госпожа, пожалуйста, не забирайтесь так высоко. В другой раз мне придется вас ловить.

– Хорошо.

Сначала Мара подумала, что и вправду больше не будет так делать. Она испытала такой страх, что сердце до сих пор бешено колотилось в груди, как будто стремясь разломать ее ребра. А потом она подумала, что с Даудом ей нечего бояться, ведь он отовсюду ее вытащит. Хотя, пожалуй, лучше не испытывать его способности.

4. Неоплатный долг

Дневные прогулки с Марой выдавались нечасто. Только когда Тихой напивался и крепко спал, Марк мог отпроситься у мамы погулять с подругой. С какой именно, Марк не уточнял, но мама, таинственно улыбаясь, всегда разрешала ему пропустить работу и провести день в развлечениях. Марку нравилось гулять с Марой. Она не чересчур взрослая, как его сверстники из придворной деревни. В его тринадцать лет девочки шьют, готовят, проводят ритуалы плодородия, а через год – выходят замуж. Маре всего двенадцать, но ясно, что ее жизнь очень отличается от жизни девочек-работниц. У нее белая кожа и густые черные волосы; глаза всегда блестящие (в них приятнее смотреть), ноги – крепкие и бегучие, пальцы без мозолей и черных бороздок от земли. Она не умеет шить и ни разу не приготовила ни одного блюда; зато она ловко лазает по деревьям, прячется в колючих розовых кустах, задирает юбку до колен, когда бегает, что аж видно подъюбник, и может переиграть его по дальности плевков. Еще она красиво рисует, знает много историй и не стесняется рассказывать и спрашивать. От мыслей о Маре маленькое сердце мальчика становилось горячее.

Этим вечером Марк вернулся домой позже обычного. Он быстрым шагом шел через сад, постепенно выходя к домикам, в которых уже горел свет. Его жилище не исключение: мама и отчим сидели дома, и оставалось надеяться, что Тихой так и не очнулся после беспробудной ночной пьянки. И даже если очнулся, то главное, чтобы во время отсутствия Марка он не побил маму…

Думая об этом, Марк совершенно не заметил, как из-за кустов черемухи выскользнула жилистая длинная фигура. Перед самым его лицом из полумрака выскочил Яков. Марк не видел парня дней восемь с тех пор, как произошел тот случай за стеной. Лицо Якова опухшее, водянистое, красное, совершенно не похожее на его привычный сухощавый вид.

– Допрятался, ублюдок? – громким полушепотом прохрипел Яков прямо в лицо Марку.

Этот запах Марк не спутает ни с чем: Яков крепко пьян, но, несмотря на это, твердо стоял на ногах. Мальчишка хотел ринуться к домам, но Яков цепко впился в его воротник рукой и с силой тряхнул.

– Никуда ты не денешься. Ты ответишь за него.

Яков тряхнул Марка и швырнул его на землю. Он почувствовал себя беспомощной тряпкой: так легко и безропотно он упал в пыль и уткнулся лицом в примятую траву. Яков замахнулся ногой, чтобы ударить мальчика по животу, но Марк вовремя перекатился и принял вертикальное положение, воспользовавшись секундным замешательством Якова. Со всех ног он рванул к дому, а Яков, ругаясь во весь голос, помчал за ним. Он отставал от Марка всего на пару шагов, и порой Марк чувствовал, как Яков касается его рубашки кончиками пальцев. Не будь он пьян – погоня закончилась бы сразу. Марк приближался к дому, но вскоре понял, что около двери, на лавке, сидит и попивает брагу из кружки его отчим. Тихой равнодушно следил за погоней, и в полумраке деревни не было ни единой души, кроме них. Яков все рассчитал.

У дверей сидел Тихой, сверлящий тяжелым взглядом. Позади несся разъяренный, как бык, Яков. Не найдя выхода, Марк остановился, как загнанный в угол кролик. Яков в ту же секунду повалил мальчишку на землю, резко, до хруста позвоночника развернул его лицом к себе. Марк ужаснулся тому, в какой ярости пребывал Яков: его брови нависали над суженными хищными глазами, мокрый рот перекошен, нос по-собачьи сморщен. Яков занес над Марком кулак, и градом посыпались тяжелые каменные удары. Удары мясника.

– Ты знаешь, что с ним случилось?! – он кричал во все горло, уже не боясь, что кто-то из деревенских выйдет на шум, – Он! Был! Разодран! У меня на глазах!

С каждым словом на лицо Марка обрушивался кулак. Лицо полыхало от горячей крови, которая заливала рот, нос, глаза, стекала по красным щекам. Яков плотно прижимал руки Марка к земле, наступив на них острыми коленями. Тело затекало. Яков кричал и бил, бил, бил. Марк услышал голос мамы, голоса других женщин, а потом и мужчин, выбежавших на улицу. Якова взяли под руки и стали оттаскивать от обмякшего тела Марка, но он успел нанести несколько ударов по животу и ногам прежде, чем его увели в сторону. Рыдающая мама склонилась над Марком, стала вытирать ему лицо передником, но он быстро пропитался кровью.

– Не прощу! – орал Яков. Его пожилая мать мельтешила прямо перед глазами парня, пытаясь успокоить сына, но ярость застилала глаза Якова, и он не видел никого, кроме своего заклятого врага – Марка. – Я убью тебя! Я спать не могу с тех пор! Я вижу их каждую ночь! Я слышу, как он кричит! Я не дам тебе жить! Ты будешь страдать! Как он! Страдать, как он!

Лежа на земле, Марк пытался дышать через рот, но сладковатая горячая кровь заливалась прямо в горло. Мама и еще две женщины смогли усадить его на скамью около дома. Болезненным взглядом Марк осмотрелся и понял, что Тихой так и сидит на этой самой скамье с той же кружкой браги. Он даже не шелохнулся, когда Яков избивал Марка, даже не смотрел в его сторону, будто ничего и не произошло. Мама начала умывать Марка из ковша, но он был не в силах даже пошевелить болящими руками, сидя на скамье, как тряпичная кукла.

Тихой медленно встал, покачнулся и наконец-то посмотрел на Марка сверху вниз. Взгляд его полон презрения.

– М-да, – просипел он, наблюдая, как его женщина умывает лицо сына. – Даже отпор не дал. Как баба.

– Не говори так, – мама выпрямилась, но Тихой дал ей подзатыльник. Что-то горькое и горячее дернулось в самом центре груди Марка, но он вновь не пошевелил даже пальцем – все еще не чувствовал рук. Мама продолжила умывать лицо сына.

– Вырастила бабу. В кузне из него мужика сделают. Будет пахать с утра до ночи, а не по дворцовым шлюхам ходить.

Тихой отправился спать. Мама помогла сыну дойти до его постели, сняла с него пыльную одежду, обтерла тело мокрым полотенцем. На животе и ногах медленно разрастались синяки. Уложив сына в постель, мама укрыла его одеялом и села рядом в напряженной позе, готовая в любой момент побежать в свою спальню по первому зову мужа.

– Скажи мне честно, Воробушек, те деньги не из кузницы?

Марк отрицательно покачал головой. Боль постепенно раскатывалась по его лицу, а тревожные мысли были обращены только к завтрашнему утру: как он будет просыпаться и работать?

– Ты ходил за стену с мальчишками, да? – голос мамы дрогнул, и Марк не смог пересилить себя и согласно качнуть головой. Он только медленно закрыл глаза, перед которыми тут же стали возникать картины событий той ночи. Искаженные лица медленно шагающих упырей, которые, как ураган, как живая стена, медленно зажимали ребят в тупик. – Бедный мой Воробушек…

Мама мягко погладила его по кудрявым волосам.

– Тебе не стоит так заботиться обо мне. Заботься о себе. Не наживай врагов так рано – еще успеешь…

Она хотела добавить что-то еще, но из соседней спальни ее окликнул Тихой. Мама тут же ринулась к нему, даже не бросив привычный прощальный взгляд на сына – настолько она торопилась.

Марк долго не мог уснуть. Мысли в его голове роились пчелами. Его тело ныло, болело, но эта боль не могла сравниться с тем, что испытал Заяц или что испытывает сейчас Яков. Марк ненавидел себя за трусость, за то, что в своем возрасте он все еще остается слабым мальчишкой, самым слабым среди деревенских парней. Но больше себя он ненавидел Тихоя, того мужчину, который спал в соседней комнате. Марк засыпал с фантазией, как Тихой тоже отправляется за стену, как его атакует полк упырей, как они медленно вгрызаются своими белыми крепкими зубами в его тело и рвут на части его плоть. И когда Тихоя не станет, никто не посмеет поднимать руку на маму.

Ужасающие и прекрасные фантазии закончились дождливым утром. Марк проснулся от раскатов грома и от грузных капель дождя, которые барабанили по крыше. Он встал с постели и ощутил, как все тело разрывается от острой, тягучей боли. Прислушался. Дома стояла тишина, значит, даже мама еще не проснулась. Голова гудела. Мягкими и едва подвижными пальцами он ощупал свое лицо. Опухшее, рыхлое, как болотная вязь. Глаза едва размыкались из-за отеков. Одеваться сложно: и без того слабые мышцы не слушались, руки едва поднимались, ноги гудели. Марк тихо прошагал на кухню и понял, что есть сегодня не сможет. Выйдя на улицу, он подставил лицо каплям дождя, и по коже начал разливаться жар. Она медленно остывала, и становилось будто легче дышать. Марк сидел на крыльце у дома под дождем, слушая, как мама гремит котлом и как тяжелыми шагами идет до стола отчим.

Когда Тихой вышел из дома, он медленно двинулся по тропинке в сторону кузницы. Обернувшись к Марку, он коротко кивнул:

– Не отлынивай.

Марк послушно поплелся за ним. Ганор и Дан, улыбаясь, поприветствовали мальчика, даже ничего не сказав по поводу его разбитого внешнего вида. Оно и понятно: вся деревня наверняка гудела после ночного происшествия. Драки – дело не редкое, но избиения… это совсем другой повод для обсуждений.

– Держи, – Тихой протянул Марку молот и кивнул на наковальню. – Будешь учиться работать.

– Да какой ему молот, – хохотнул Ганор, но в его голосе звучала скрытая горечь, – Погляди на него. Его ж будто шершни изжалили.

– Бери. Молот, – Тихой не слушал кузнеца. Марк взял рукоять обмякшими пальцами, но как только отчим разжал ладонь, молот тут же рухнул на каменный пол с характерным стуком, а мальчик едва не упал вместе с ним, не разжимая пальцы на рукоятке.

Он ожидал смешков или хотя бы какого-то обсуждения этой нелепой, даже унизительной ситуации, но ни Ганор, ни Дан, ни даже Тихой не отреагировали. Марк потянул молот на себя, но он лишь едва поднялся над землей и тут же стукнулся обратно. Тихой в упор глядел на Марка, и мальчик предпринял еще одну попытку поднять молот, но снова безуспешно – в этот раз он даже не оторвался от пола.

– Оставь парнишку, – наконец-то вступился Дан, натягивая огромные перчатки на широкие грубые ладони. – Всем ученикам нужно давать работу полегче. Пусть перенесет руду со склада, у нас тут уже закончилась.

– Это верно, – Ганор коротко кивнул. – Помню, я по молодости тоже молот держать не мог. А сейчас – во! Продолжение руки.

Тихой дал молчаливое согласие. Марку выкатили тележку и дали ключ от склада, где лежало много черных огромных слитков. Дождь уже кончился, постепенно из-за туч показывалось робкое солнце. Мальчишка загрузил полную телегу, но не смог сдвинуть ее с места, поэтому возить приходилось маленькими частями. Тихой занимался выплавкой, он все время косо глядел на мальчишку, когда тот привозил небольшие партии руды и медленно, терпя боль в руках и ногах, разгружал ее на стойки кузни. Марк кожей ощущал ненависть отчима, его презрение к слабому мальчику, руки которого больше походили на березовые ветки.

Загружая очередную телегу, Марк склонился и упер ладони в свои острые колени, чтобы отдышаться. Пот капал с его лба, кудри прилипали к лицу, заслоняли опухшие глаза. Когда же он выпрямился, то увидел тонкую длинную фигуру девушки: перед ним, скрестив руки на груди, стояла Николь. Она ожидающе смотрела на мальчика, а он снизу-вверх, так и не сумев до конца выпрямится, смотрел на нее.

У Николь загорелое лицо и ровный длинный нос. Ее волосы выгорали на солнце, становились в цвет кожи, бледным оставался только кружок на ее шее, который был обычно прикрыт свадебным амулетом. Она худая, сухощавая, совсем не красивая, но парням она нравилась. Мужа ее никто не боялся, поэтому часто ходили слухи, как девчонка охотно ходит по рукам.

– Дело такое, – сказала она, чуть склонив голову вбок. – Яков согласен оставить тебя в живых. Но ты должен ему денег. Пока не скажет, что достаточно, будешь платить. Считай, оброк на тебя наложил. Видеть он тебя не хочет, так что деньги оставляй под лавкой у своего дома или передавай мне. Раз в пятнадцать дней будем проверять. Скажешь кому-то – прибьет. Думаю, ты уже убедился, что он это может.

Марк, не обдумывая, согласно кивнул головой, хотя его согласие здесь вовсе не требовалось. Николь окинула его оценивающим взглядом, в котором промелькнула жалость. Марк и впрямь выглядел ужасно. Мокрый от пота, синий, опухший, сутулый, он походил на побитую дворовую собаку.

– Спросить хотел… – с трудом произнес Марк – опухшие губы его не слушались. Он не поднимал глаз на Николь, устремив взгляд себе под ноги. – Как это случилось? Ну, с Зайцем…

Николь помедлила с ответом. Слышалось ее тяжелое, ровное дыхание. Отведя глаза, она с прищуром посмотрела на небо, а потом перевела напряженный взгляд на мальчишку.

– Херово случилось. Мы отбивались, а эти уроды перли напролом. Заяц не боец вообще, да и уставший был. Его за руку цапнули, он потерял бдительность, а потом прокусили шею… – Николь запнулась в словах и опустила взгляд на землю. Ее ладонь невольно поползла по собственному плечу, словно она примеряла на себя те самые ощущения. Марк ярко представлял эти события в своей голове, он хорошо помнил напуганные, круглые глаза Зайца, которые приближались к его лицу и которые, возможно, пугали его больше, чем вылезающие из леса упыри. – Уроды учуяли кровь и кинулись все к нему. Пока его жрали, мы полезли. По сути, знаешь, – Николь снова сделала задумчивую паузу и попыталась словить взгляд Марка, но он упорно прятал глаза. – Знаешь, если бы его не съели, мы бы все там остались. Там была армия. Не отвлекись они на Зайца, сбежать бы не смогли. Яков считает, что на его месте должен был оказаться ты.

Кто-то должен был это озвучить. Конечно, погибнуть должен был не опытный в этом деле Заяц, а новичок, которого взяли ради толпы, только чтобы случайно не схватить безумие за стенами. Марк бы не смог обороняться. Он держал в руках нож, только чтобы резать овощи, а уж об убийстве – даже упыря – речи не могло быть. Если бы он не нырнул в лаз вперед Зайца, то его непременно бы съели. Возможно, он даже не мог бы сопротивляться, оцепенев от нахлынувшего ужаса. Эти мысли холодили его кожу, а в груди разрасталось черное тяжелое чувство вины и страха. Яков прав во всем: и в избиении, и в жажде убийства, и даже в оброке, который он назначил Марку. Раз уж на месте его друга должен быть Марк, то и ему расплачиваться за потерянную жизнь.

Поразмыслив над этим еще пару секунд, Марк покатил тележку в кузницу. Мужчины устроились на обед прямо там, и Дан подозвал мальчика, поставив перед ним миску с овощной похлебкой. Марк глянул на отчима, но тот ел теплый хлеб с супом и не обращал на него внимания. Значит, можно было поесть. Похлебка горячая, густая, сваренная на говяжьих костях. Она приятно обжигала рот и грела изнутри. У Марка отличный аппетит, несмотря на опухшее лицо и жар во всем теле, как будто дань, наложенная Яковом, давала ему некое исцеление.

К концу рабочего дня Марк перестал чувствовать боль в руках, но это означало лишь одно: к утру они заболят с новой силой. Возвращаясь домой, он ощутил непринужденную легкость. В кармане звенела пара честно заработанных монет, одну из которых он запрятал под лавку, как и договорился с Николь. Долг не тяготил его, напротив, Марк ощущал, что только так он может облегчить страдания Якова и хоть как-то искупить свою неизбывную вину.

Он не успел войти в дом, как оттуда вышла мама. Ее коса была расплетена, и мягкие каштановые кудри рассыпались по плечам и спине. В руках она держала корзину с грязной одеждой.

– Воробушек! – она широко улыбнулась и тронула сына за плечо. – Я как раз хотела тебя найти. Тихой остался в кузнице?

– Да. Выпивает.

– Ну, славно. Идем со мной на речку.

Узкая лента реки круто извивалась среди обрывистых еловых берегов. Марк и его мама спустились с холма; женщина тут же сняла верхнее платье, оставшись в белой нижней одежде. Марк охотно стянул с себя рубашку, штаны и сапоги. Лето подходило к концу, и скоро вместо реки снова придется посещать общую баню. По течению ниже в высокой траве расположились коровы и небольшой табун лошадей. Некоторое время понаблюдав за ними, Марк ступил в прохладную быструю воду. Она хорошо остужала разгоряченное тело; синяки, кажется, прекращали болеть. Набрав полные легкие воздуха, Марк окунулся с головой, и все его тело затрепетало в замирающем восторге от нахлынувшей прохлады.

Закат раскрывался алой раной. Марк распластался на траве рядом с мамой, которая застирывала последнюю рубаху отчима. Редкие комары не беспокоили его нагое тело, потому что из-за постепенно разливающегося жара он не чувствовал их укусов.

– Работа в кузнице – честный труд, – рассуждала мама, камнем оттирая въевшееся пятно. – Я рада, что тебе там понравилось. Ганор и Дан – хорошие мужчины.

– Мне пока тяжело, – Марк вытянул перед собой руку. Его ладонь загорелая, похожая по цвету на закатное небо. – Я бы хотел научиться работать молотом.

По склону спускались дети, с ними бежала шумная веселая собака. Мама собрала чистое белье в корзину и надела на себя верхнее платье.

– Жизнь тяжелая и злая, – произнесла она задумчиво и, прищуриваясь от ярких лучей, посмотрела вокруг себя: на реку, на высокие хвойные деревья, на каменную стену, видневшеюся за ними. – Она не должна существовать, но она есть. Поэтому мы должны стараться сделать ее чуточку лучше для нас с тобой.