По ту сторону Стикса

Дальнейшее напоминало плохой сон: оказалось, что у автобуса пробито колесо, а следующий рейс пойдет только через двадцать минут; ни одна машина не желала подбирать такого оборванца как я, на такси денег не было.

Я перехватил коробку поудобнее и побежал.

Без какой-либо маломальской физической подготовки, голодный и продрогший, я несся по мокрой от прошедшего дождя улице, огибая редких прохожих и спотыкаясь о выбоины в тротуаре. Через пять минут такого бега мне начало казаться, что скоро на очередном выдохе я выплюну свои лёгкие на мостовую. Сердце стучало в ушах, а и без того темная улица плыла передо мной, в глазах темнело.

Поневоле я перешел на быстрый шаг. Главное – не останавливаться: если я сейчас завалюсь где-нибудь в подворотне, на этом все будет кончено. Когда мог, я снова переходил на бег, но силы быстро иссякали. Улица казалась бесконечной, время вязким и зыбучим, мозг был на грани помешательства, поэтому я не сразу заметил, что в просвет между домами уже видно дамбу и красные предупреждающие огни на ней.

Этот вид придал мне сил, и я снова побежал. Когда мне удалось добраться до пропускного пункта, электронные часы на входе показывали "23:56". Я пролетел первую рамку, но перед второй со всего разбегу наткнулся на выставленный военным приклад автомата. Из меня будто вышибли весь воздух. Коробка покатилась вперед, я упал на задницу и несколько секунд не понимал, на каком свете нахожусь.

– Куда это мы так торопимся? – Раздался голос сверху.

У военного было одутловатое бледное лицо, его голова в каске закрывала лампы освещения, и снизу он показался мне очень похожим на упыря с красными обветренными губами. Ему было скучно, а после начала комендантского часа каждый раз становилось еще скучнее. Я оказался последним развлечением на этот день. Ему было плевать, кто я и что я, он не испытывал ко мне ненависти – и это пугало.

– Что внутри? – Он отошел от меня и небрежно пнул тяжелым сапогом отлетевшую коробку.

В этот момент за второй рамкой я увидел обеспокоенное лицо Фрэя. Видимо, устал ждать и гадать, почему меня так долго нет, и вышел к пропускному пункту.

– Скоро комендантский час, – просипел я. – Мне нужно на ту сторону. Пожалуйста…

Свой собственный голос показался мне жалким и отвратительным.

– Вилли, сканер не взял его коробку, картинки нет! Но датчики не среагировали – значит, все нормально! – крикнул второй военный, дежуривший у монитора.

Вилли досадливо поморщился и снова повернулся ко мне.

– Что в коробке, крысеныш? Будем вскрывать?

Мне было уже плевать посылку – часы показывали "23:58".

Он поднял коробку, поставил на стол и вынул нож из ножен, закрепленных на ноге. Плевать на коробку. Я встал на ноги и уже собирался пойти по направлению к рамке, как раздался голос Фрэя с той стороны.

– Это ингалятор для моего брата! Его нельзя вскрывать, там все стерильно!!

Если бы не ситуация, думаю, я бы оценил степень драматизма в его голосе. Но…

"23:59"

– Вилли, пусть валит, нам еще к проверке готовиться! – Человек у монитора тоже начинал нервничать. Упырь недовольно причмокнул кровавыми губами, но снял коробку со стола и резким движением пихнул ее мне в руки, так что угол врезался в живот. На глазах выступили слезы. Не помня себя от радости, я подхватил свой проклятый груз и помчался ко второй рамке. На бегу споткнулся о ее невысокий порог и влетел на территорию резервации рыбкой, далеко вперед на вытянутых руках выставив ношу.

"00:00"

Над Стиксом прокатился протяжный гудок. Скрипнули механизмы, со стоном поползли железные двери, закрывающие проход, охранники заблокировали вертушки.

Я все еще лежал. Фрэй устало сел рядом со мной. Не знаю, чьи это были эмоции, его или мои, но я впервые за многие годы услышал свой собственный смех. Он вырывался из груди точно с таким же скрежетом, с каким только что работали механизмы, закрывающие ворота. Фрэй смеялся вместе со мной.

Из-за этого засранца, подрядившего меня на какую-то полукриминальную работу, я серьезно рисковал. И все же он искренне беспокоился обо мне, обо мне, а не о проклятой коробке – а за это можно было простить многое.

Глава 5. Миражи на воде

Проводив забавных сестриц до пропускного пункта, я отправился в корейский переулок. Приготовленная незваными гостьями "паста из топора" разожгла во мне аппетит, который сейчас настойчиво требовал продолжения банкета.

Корейский переулок, можно сказать, тоже был детищем Фрэя. Это он предложил фирме по производству мобильных телефонов, искавшей для своего завода место поближе к рынку сбыта, выкупить за гроши здание в резервации. Дешевая рабочая сила делала себестоимость продукции едва ли не меньше, чем выходило бы в Корее или в Китае. Доставка до потребителя практически не требовалась. Единственной и самой существенной проблемой была безопасность, но ее Фрэй гарантировал. За определенную плату, конечно…

Корейцы согласились. И уже через несколько недель, к ужасу военных, сквозь пропускной пункт потекли грузовики с оборудованием. Каждый был тщательно досмотрен и не менее тщательно проклят. Завод запустили в считанные месяцы. Резервация получила дополнительные рабочие места и, казалось, вздохнула немного свободнее, отгоняя от себя самую древнюю и самую страшную угрозу – голод.

Рядом с заводом и выросло то поселение, которое все сейчас называют корейским переулком. Здесь обосновались менеджеры и техники, приехавшие, чтобы запустить производство – все, как на подбор, крепкие парни, владевшие какими-нибудь боевыми искусствами, а иногда и не одним. За год, проведенный в резервации, владельцы завода платили столько, сколько им никогда было не заработать в Корее. Этот квартал сильно отличался от остальных: кое-где можно было увидеть надписи на хангыле, купить в мелкой лавке на углу кимчи, соджу, а также еще с десяток неизвестных мне блюд и напитков – потому что за менеджерами и техниками сюда потянулись семьи, а иногда и совершенно посторонний странный народ.

Я был частым гостем в корейском переулке. Как-то так получилось, что Фрэю некогда было заниматься нуждами этих людей, и он сплавил все общение с ними на меня, хоть я и не самая подходящая кандидатура для переговоров. Но корейцы мне нравились: несмотря на то, что многие находились в резервации не один год, они сильно отличались от местных обитателей. Это невозможно объяснить словами, но уже достаточно того, что я проводил тут гораздо больше времени, чем где-либо.

В маленькой забегаловке, которую местные называли чем-то вроде квакающего слова «саг-ва» – что, судя по рисунку на вывеске, переводилось как «яблоко» – меня встретило круглое улыбающееся лицо Ён А.

– Здравствуй, Инк. Ты сегодня рано. – Она говорила с сильным акцентом, речь звучала мягко, темные глаза смотрели приветливо. Ей за тридцать, но, как и многие кореянки, она выглядела значительно моложе.

– Доброе утро, нуна.

– Джэджун еще не ушел на завод, сейчас спустится. – Ни о чем не спрашивая, она по привычке начала выставлять передо мной тарелки и пиалы, наполненные корейскими закусками или, иногда как дань уважения, чем-то более европейским.

Ён А приехала в резервацию вслед за братом. На родине осталась большая семья, которую они должны были кормить. Особая зона сама по себе небезопасна, а для женщины она небезопасна вдвойне, но кореянку, казалось, это нисколько не беспокоило. Каждому здесь она стала матерью, дочерью, сестрой, и каждый был готов за нее перегрызть глотку. Да что там…если, не дай бог, что-то случится с Ён А, я первый возьмусь за оружие.

– Давно тебя не было видно. – Это спустился Джэджун.

В отличие от сестры, он говорил практически без акцента, только иногда вставляя в речь корейские слова. Но это скорее от желания их услышать, чем из-за того, что не может подобрать аналог на чужом языке. Кореец уселся напротив меня, лицо его на секунду заострилось и приобрело хищное выражение.

– Что у вас там происходит? – Его голос был обманчиво мягок и обволакивающ.

– Монаха убили. Я пришел сказать, чтобы вы были наготове.

– У Монаха был запад, мы же находимся на территории Фрэя. Чего нам опасаться?

– То, что сдерживал Монах, без него может хлынуть к нам.

Глаза Джэджуна стали похожи на две щели, заполненные тьмой. И он, и я знали, что, в первую очередь, речь идет о китайцах.

– У нас с Фрэем договоренность…

– Я знаю, поэтому и говорю: будьте настороже, не пропустите момент, чтобы мы успели вам вовремя помочь.

– Арассо. – Слово было очень похоже на «хорошо» и, судя по всему, в данном случае несло то же смысловое значение. – Кумао.

– О чем вы тут шепчетесь? – Ён А поставила передо мной дымящуюся кружку с кофе. – Что-то случилось?

– А-ни, кэнчана. Инк слишком сильно переживает за нас, нуним, – кореец развалился на стуле с видом полнейшей беспечности.

– Инк всегда слишком много переживает, поэтому так рано седеет. – Она потрепала меня по давно не стриженым волосам, а затем снова повернулась к брату. – Я тебе уже говорила, не носить эти шмотки, они пугают людей. Ты похож на военного!

Джэджун осмотрел свою милитаристскую одежду цвета хаки, снабженную множеством металлических заклепок и кожаных ремешков.

– Аджума, вы ничего не понимаете в молодежной моде. – Ухмылка была дерзкой.

– Какая я тебе аджума! – Ён А подхватила полотенце со спинки стула и с размаху опустила его на насмешника. – Где ты тут увидел аджуму?!!

– Все-все, прости! Я только пошутил!

– Нага! – Глаза кореянки метали молнии, указательный палец указывал на дверь. – Палли! Нага!

– Нууунааа, – жалобно протянул Джэджун, понимая, что теперь рискует остаться без завтрака.

Звонок Фрэя застал меня как раз на выходе из переулка. Странно для него не спать в такую рань, обычно его день начинается ближе к вечеру. Еще страннее было то, что он попросил встретиться около здания заброшенной школы.

Фрэй бродил по обломкам стен левого, полностью разрушенного крыла, ловко прыгая с одного кирпича на другой, словно ребенок, который по недосмотру родителей попал на стройку. Длинный красный хвост змеился за ним, как китайская лента. В нескольких шагах бесстрастной глыбой стоял Манос – грек был погружен в себя, но это не значит, что он не следил за малейшими изменениями окружающей обстановки. Ну что ж, по крайней мере у друга хватает благоразумия, чтобы не ходить по резервации без силовиков.

Увидев меня, он махнул рукой. Я с трудом отодвинул скрипящую створку калитки. И что ему здесь понадобилось?

– Что ты об этом думаешь? – Фрэй спрыгнул с очередного высокого обломка, приземлившись на ноги мягко, словно кот, и развел руками.

– О чем, об этом? – Я оглянулся вокруг.

– Я собираюсь восстановить школу. – Он сверкнул глазами, словно только что посвятил меня в план по завоеванию мира.

– Зачем?

– А затем, что пятая часть резервации неграмотна, а половина из тех, кто грамотен, не окончила и девяти классов. Я и о тебе тоже это говорю. – Его палец уперся мне в грудь.

– Им не нужно образование здесь.

– Ошибаешься. Нужно, если хотят жить по-человечески. Корейские мобильники – это только первая ласточка. Более крупным птицам, которые могут прилететь за ней, понадобится и более подготовленная рабочая сила. – Фрэй щелкнул меня по лбу и я вздрогнул от неожиданности – так загипнотизировали меня его слова.

– Сейчас не самое подходящее время для этого.

– А когда будет подходящее? Ты вообще помнишь, чтобы в резервации было подходящее время для чего-то?

– На меня вчера напали.

– Кто? Из западной?

– Не знаю. Не думаю. Их было двое, как и тогда перед «Буддой», все в черном.

Фрэй задумался.

– Ты переезжаешь ко мне, – сказал он наконец голосом не терпящим возражений. – Я пошлю кого-нибудь за твоими вещами. И ты займешься школой.

Неожиданный поворот событий заставил меня проглотить возражения по поводу переезда.

– Фрэй!

– Я так решил.

Он развернулся, подал Маносу сигнал рукой и вышел с территории школы.

Я остался наедине с полуразрушенным зданием, которое пялило на меня провалы окон, и будто беззвучно кричало проемом снятой с петель двустворчатой двери над еще не рассыпавшимся крыльцом.

Есть ли во всем этом смысл? Даже если мы восстановим здание (а я уверен, Фрэй не останется в стороне и надавит на коменданта резервации), кто будет здесь учить? И кто учиться? Я не понимал его, а он не стремился ничего объяснять – просто, как опытный машинист, дергал за нужные рычаги, чтобы состав двигался вперед. Я был рычагом. Одним из сотни.

Сейчас я не нуждаюсь в деньгах – «Плутоник» приносит мне их больше, чем достаточно. Но, смешное дело, при всем при этом у меня есть подработка на материке. Ну как подработка, скорее даже хобби, чем работа. Деньги за нее капают мне на счет, но я никогда не проверял, сколько их там. Если хозяин однажды решит вообще мне не платить, боюсь, что я этого даже не замечу. Фрэй шутит, что меня потянуло на благотворительность, а на самом деле мне просто нечем себя занять, некуда деть так внезапно образовавшуюся свободу.

Итак, несколько раз в неделю я работаю в небольшой букинистической лавке с чудаковатым хозяино недалеко от резервации. Подозреваю, что он, как и я, не держал ее ради денег, ему нравилась сама идея и атмосфера места. Прибыль магазина была мизерной и, сомневаюсь, что она хотя бы покрывала расходы на его содержание. Но иногда он выручал значительные суммы, перепродавая редкие коллекционные издания. Собственно, именно из-за частых отлучек, связанных с охотой на эти самые издания, ему и понадобился работник в магазине.

Помимо всего прочего хозяин был членом молодого, но уже изрядно нашумевшего движения за свободу и равенство, которое, в том числе, выступало против содержания людей в резервациях. ДзСРовцы были изобретательны в своих выступлениях и акциях, но пока их голос тонул в потоке негативной информации о бесчинствующих преступных группировках в резервации, которую СМИ выливали на головы обывателей. К счастью, деятельность членов движения не ограничивалась пышными речами: они кормили бомжей на набережной, устраивали публичные чтения, медицинские осмотры и санитарные профилактики, а самые отчаянные брали обитателей резервации к себе на работу.

Вот так я и оказался в этом магазине.

Хотите сказать, что я отнял кусок хлеба у какого-то голодного бродяги? Вряд ли. Хозяин магазинчика не желал видеть за прилавком невежду, ни разу в жизни не державшего в руках книги, а собеседование на должность могло бы поспорить в сложности с экзаменом по литературе при поступлении в колледж. В общем, работайте, господа из резервации, ни в чем себе не отказывайте. Может, не так уж и нелепа идея Фрэя со школой?

В лавке чаще всего было тихо. Редкие посетители больше рассматривали книги и ничего не покупали. Иногда заходили старики или типы с бегающими глазами и предлагали купить у них «редкую» или «старую» книжку. Я уже достаточно смыслил в этом деле, чтобы решить, что брать, а что нет, хотя по первости мне частенько влетало от хозяина за то, что я скупал неликвид.

Иногда могло пройти полдня, прежде чем зазвонит колокольчик над дверью или даже просто кто-то пройдет мимо темных, будто закопченных временем, окон. На такие случаи в углу стоял старый диван – выцветший монстр неопределенного цвета, на котором, тем не менее, было вполне комфортно вздремнуть.

Здесь по-особенному пахло, по-особенному рассеивался и ложился свет, и время текло тоже как-то особенно: вроде бы обманчиво неспешно, но словно один миг. Часто мне казалось, что когда большие напольные часы в очередной раз пробьют пять, то в дверь деликатно постучат и в помещение войдет настоящая английская экономка, чтобы предложить мне традиционного чаю.

А если я работал по средам, то весь день проводил в ожидании одного покупателя. Хотя она чаще не приходила, чем приходила…

Вечером я первым делом решил зайти в свою квартиру, чтобы проверить, может быть, оттуда еще не успели вынести все вещи по указке Фрэя. Несмотря на последние события жить в общем доме не хотелось.

Уже перед самой дверью меня посетило неприятное предчувствие – наверняка, сейчас наткнусь на полупустое пространство.

Я повернул ключ в замке и вошел – дверь как-то странно щелкнула. Никогда не замечал за ней такого. Может быть, просел проем? Все вещи были на своих местах, и в то же время меня не покидало ощущение, что совсем недавно здесь кто-то был.

Я прошел из комнаты в кухню, попутно набирая номер Фрэя.

– Ты присылал ко мне кого-нибудь?

– Только что сказал Пузику, но он не успел бы добраться. Инк, у тебя все в порядке? – великий просветитель забеспокоился.

– Пока не знаю. Потом перезвоню.

Я кружил по квартире, не понимая, что со мной. Затем заставил себя остановиться, глубоко вдохнуть и выдохнуть, замереть.

Либо у меня галлюцинации, либо слышны слабые частые щелчки, как тиканье часов, только быстрее – не секунды.

Я бросился к выходу, из-за волнения едва совладал с замком, распахнул железную дверь и тут же столкнулся с кем-то на входе, от неожиданности, даже не успев вовремя перейти в боевую стойку.

На меня таращились круглые от испуга глаза вчерашних знакомых.

– А мы тебе пирожков принесли, – пролепетала Додо неуверенно.

– Быстро вниз! Шевелитесь! – Я с трудом вытолкнул обеих девиц на улицу.

Как раз в этот момент наверху рвануло. Посыпались стекла с остатками жалюзи, и из моего окна повалил сизый дым.

– Вот и угостили человека пирожками, – мрачно резюмировала Рыба.

Глава 6. Ловля мальков

После того случая с коробкой Фрэй если и предлагал мне что-то доставить, то это было нечто невинное, вроде определенной марки сигарет, не продававшейся в резервации, и столь же малооплачиваемое.

Я потихоньку начинал узнавать своих соседей по общежитию и товарищей по несчастью. Поначалу они меня не очень интересовали, и я скорее стремился закрыться от них и их эмоций, но все равно довольно быстро обрывки информации сложились в целую картину. Что-то они рассказывали сами, а то, чего не хотели рассказывать, я видел во внезапных вспышках видений. Чаще всего это были эмоционально-яркие, но очень негативные события.

Жаба был евреем по национальности, впрочем, его внешность с самого начала не оставляла в этом сомнений. На самом деле его звали Иосиф. Очень застенчивый, очень робкий, он постоянно пытался спрятаться от всего за нашими спинами. Даже за моей, хоть я тоже не бог весть какой смельчак и доставал ему в ту пору едва ли до плеча. Вопреки убеждению, что родственники быстро забывают оказавшихся в особой зоне, каждую неделю на пропускном пункте появлялась полная женщина с корзиной еды – мать Иосифа. Она всегда плакала, но никогда не заходила в саму резервацию: некоторые стереотипы так легко не разбивались. Именно из-за ее корзин Жаба получил свое прозвище. Не то чтобы он не делился каждый раз с нами, но, по мнению Го, делился недостаточно охотно.

Спросите, за что попал в резервации тихий еврейский мальчик? Пожалуй, пока что этот рассказ я оставлю при себе, тем более что ответ на этот вопрос я тоже узнал далеко не сразу. Зато эффектно – с этим не поспоришь.

Взамен лучше расскажу, за что в резервацию попал Го. У него был довольно редкий дар, можно сказать, идущий в ногу со временем. Ему подчинялась техника. Я не знал, как он это делает, да и он сам толком не понимал. Он мог починить часы одним прикосновением или точно так же завести машину без ключа, заставить автомат выдать банку газировки без денег. К несчастью (или к счастью) в резервации практически не было машин, не говоря уж о торговых автоматах. При должном обучении Го мог бы стать страшным оружием, и господа из Комиссии по угрожающим здоровью нации отклонениям, ни за что не упекли бы его в резервацию, если бы не одно но… При первой же встрече Го набил морду инспектору.

Я каждый раз невольно улыбаюсь, представляя эту картину – улыбка получается нехорошая. Может, мне тоже стоило подраться с Николаем? Хоть боевого духа во мне нет ни капли, но, да, это принесло бы мне огромное моральное удовлетворение.

В общем, комиссия просто побоялась связываться с Го – малолетний правонарушитель, в свои шестнадцать уже покрытый татуировками с ног до головы, главарь подростковой мотоциклетной банды, вспыльчивый и агрессивный – он мог создать больше проблем, чем принести пользы. Весы качнулись не в ту сторону.

Из родственников на материке у Го остался только пьяница-отец. Однажды я видел его на пропускном пункте. Он едва держался на ногах, и, судя по всему, язык у него заплетался точно также, как и конечности. Он не замечал, что сын, к которому он пришел по пьяному угару, стоит напротив бледный, как мел, и едва себя сдерживает. В тот единственный раз Го сунул старику в карман свои последние деньги и чить ли не силой вытолкнул его с территории.

Может быть, никто не замечал этого за его привычкой материться как сапожник, задевать и подначивать каждого, чуть что, кидаться на людей с кулаками, но он стыдился, стыдился самого себя. Потому что очень отчетливо понимал, как сильно отличается от нас – детей, выросших в тепличных условиях. Даже я, детдомовец, не представлял себе, что такое улица, даже я получил хоть какое-то образование, что уж говорить о Жабе, и тем более о Фрэе – золотом мальчике.

Отец Фрэя был видным политиком, главой партии, несколько раз участвовал в президентских выборах, но все как-то не срасталось. Мать – светская львица с какими-то аристократическими корнями, которые уходили так глубоко, что к ней постоянно обращались исторические музеи с просьбой выкупить что-нибудь из семейных реликвий. И Фрэй, предпочитающий урокам игры на рояле ударную установку, вставивший несколько серег в ухо и, бог весть, куда еще, не вылезающий из тяжелых армейских ботинок, вместо того чтобы носить дизайнерскую обувь. Обычная необычная семья.

Ничего странного во Фрэе не было, разве что чуть более развитая реакция, да гипнотизирующие глаза, так завораживающе преломляющие свет, что, казалось, светятся изнутри, как хрусталь под лампой. Не было ничего странного до тех пор, пока папаша Фрэя не перешел дорогу не в том месте и не тому человеку. Его припугнули – он не поверил. И тогда на подростка обратили внимание: внешне никаких отклонений выявить не удалось, но глаза, как косвенный признак «сбоя в цепочке», говорили о том, что есть что искать. Кровь Фрэя отправили на анализ ДНК, который дал положительные результат – латентные способности. Они могли никогда не проявиться, могли быть совершенно безобидными, но они существовали. Силы, раскручивавшие государственную машину, не пожелали ее остановить – им нужно было вывести из игры нежелательную фигуру.

Фрэя определили в резервацию на самый строгий режим, хотя в данной ситуации он вполне мог получить право выходить на материк точно также, как и я. Отца Фрэя сначала вежливо и ненавязчиво оттеснили с поста главы партии, а потом и вовсе «попросили» выйти из нее: человек, сын которого находится в резервации, не должен портить лицо всему движению.

Мать Фрэя сначала навещала его, потом стала появляться все реже, пока не пропала. Фрэй говорил, что это наверняка произошло под влиянием отца, что они не хотят иметь ничего общего с ним.

Я сказал, что этого быть не может.

– Знаешь, еще в детском саду, – ответил мне он, – нас всей группой возили в зоопарк. Там я впервые увидел пингвинов. Они были такие неуклюжие на земле в своих фраках, переваливались с лапы на лапу, скользили на животе, но стоило им нырнуть в воду, как начинали двигаться с такой быстротой, что я был в восторге. Когда мы вернулись домой, я заявил матери, что, когда вырасту, хочу стать пингвином. Она долго смеялась, а затем как хорошую шутку рассказала в присутствии гостей и отца на одном из своих вечеров. Ты бы видел, как заходили его желваки и побагровела шея! При гостях он сдержался, но позже вечером так орал на нас с матерью, что посуда звенела в буфете. Мы что, хотели выставить его дураком? Разве его сын идиот, чтобы мечтать стать пингвином? Она плохо занимается с ребенком! Он должен планировать карьеру юриста, адвоката или, на худой конец, врача. Отец тряс меня за плечи и орал в лицо «юристом, ты меня слышишь?!»

После этого рассказа Фрэй как-то неловко и невесело рассмеялся.

– Теперь он бы, наверно, предпочел, чтобы его сын стал пингвином, чем оказался в резервации. Такой удар по имиджу и карьере.

И все же отец провожал Фрэя до пропускного пункта, когда того переправляли в резервацию. Однажды я случайно подглядел эту сцену через эмоции друга. Мне до сих пор вспоминается последний взгляд этого человека: не хотелось бы ошибиться, но в нем пряталась вина, много вины.

Мы были очень разными и такими похожими. Когда мы собирались в одной комнате, не обходилось без потасовок и ругани. Го задирал всех и собенно цеплялся к Жабе – казалось, он едва переваривал этого тихоню. Иосиф сносил все стоически, но за столь мученические взгляды даже мне иногда хотелось его побить. Поведение Фрэя зависело от настроения, а настроение подростка имело необыкновенную амплитуду. Если он был не в духе, то сыпал язвительными фразами и умудрялся задеть любого, в другое время становился настолько приторно добрым, что от одного вида выворачивало наизнанку. Иногда же казался как будто бы пьяным: балагурил, шутил и все норовил поговорить за жизнь, но у меня создавалось впечатление, что это всего лишь игра на публику, и настоящего Фрэя мы никогда не видели, а, возможно, никогда и не увидим.