Три радужных форели в большом пруду

– Да хватит нападать! Я же простой вопрос задаю! Ты любишь меня? Любил когда-нибудь?!

Испуганная моим воплем утка, подняла веер брызг и отчаянно хлопая крыльями, пролетела над нами и дальше вглубь парка. Отец сжал металлический подлокотник и подавшись вперед, по-прежнему не глядя на меня, заговорил тихо и глухо:

– Мама не хотела тебя рожать. Твоей сестре было всего 4 года, мы только-только выбрались из долгов, получили маленькую однушку, надеялись, что теперь можем вздохнуть спокойно, поездить – попутешествовать, может быть переехать наконец в другой город – не такой мрачный. И тут беременность, а значит конец всем планам. Но я уговорил ее не делать аборт. Я не мог позволить нам убить моего ребенка. Но когда ты родилась, она подхватила заражение крови и плюс ко всему впала в послеродовую депрессию. Не хотела видеть тебя, брать на руки. Ее держали в больнице несколько месяцев. А я забрал тебя, как и положено, на пятый день. Забрал домой. Потому что тебе нужен был дом, нормальный, настоящий. Я бегал каждое утро на молочную кухню, пеленал, купал, гулял, баюкал. Ты спала только у меня на руках, и я несколько месяцев спал сидя, чтобы ты не плакала. Я видел, как твой взгляд наполняется смыслом, я видел, как ты первый раз в жизни улыбнулась… Ты спрашиваешь любил ли я тебя когда-нибудь?

– Пап…

– Ох, черт! Клюет!!

Мы подскочили одновременно, но если я в панике, то отец в полной боевой готовности – выверенными четкими движениями он сделал захват и медленно, не теряя концентрации довел бьющуюся на крючке, переливающуюся в солнечных лучах крупную рыбу до берега.

– Садок! Быстро!

Я метнулась, схватив садок и через минуту в нем тяжело шевелилась, широко раскрывая жабры, редкая рыбина.

– Папа, с ума сойти! Ну ты крутой! Что это за рыба?

– Радужная форель, если я правильно понимаю – он довольно улыбнулся, бережно, но крепко взял ее в руки и запустил в пластиковое ведро с водой.

– Радужная форель? В нашем городском пруду? Что за новости! Это что новая программа благоустройства парков?

– Наверное, я не знаю. – отец снова закинул удочку и присел и только теперь посмотрел на меня долго и внимательно.

Я не могла узнать его взгляд. Мне показалось, что это и не он вовсе смотрит на меня, а какой-то совершенно незнакомый мне человек. Я читала в глазах этого незнакомца всё, чего мне так не хватало – глубокие чувства, заботу, любовь.

– Пап… я не знала ничего о том, что ты мне рассказал.

– Ничего… теперь знаешь. – он словно не хотел развивать тему.

Утро разгоралось, воздух становился теплее, вода вспыхивала яркими искрами на солнце и плескалась у берега…

– Но можно я все-таки еще кое-что спрошу? – мне не хотелось нарушать редкий момент, но я чувствовала, что нет никакого определенного времени, когда это может повториться и торопилась поговорить с ним.

– Спроси…

– Почему тогда ты совсем забыл обо мне, когда я подросла? Ведь ты даже ни разу не поговорил со мной, вот так, как сегодня..

Он очень тяжело вздохнул и закрыл лицо руками… о чем-то подумал несколько минут и только после, оторвав ладони от лица ответил:

– Я сам не знаю, прости. Когда вернулась мама – ты стала будто одержима ею. Я понимаю, что это смешно, обижаться на младенца, маленькую девочку. Но ты словно забыла про меня, искала и ждала только мать. Не давала ей оставить тебя ни на минуту, а если оставалась без нее, то плакала до истерик. А я вечно на своей стройке и ты стала отвыкать от меня. Я злился, бесился, не знал, как вернуть то, что было между нами. И стал срываться. Однажды, когда ты осталась со мной и снова бесконечно рыдала и звала маму, я пытался тебя успокоить и ты оттолкнула меня. Тогда я будто с ума сошел и ударил тебя…

– Боже,… папа…

– Тихо… я договорю. Я не смог себя простить. И чтобы никогда не повторить этого, стал закрываться от тебя, старался не оставаться дома с тобой, а потом инсульт. Я так и не смог смириться с тем, что в 45 лет остался инвалидом до конца жизни и тогда я убедил себя в том, что это мое наказание за тебя… Вот в общем, как-то так.

– Я ничего этого не помню.

– Наверное помнишь, но так глубоко, что кажется, будто этих воспоминаний нет. Но я должен был это сказать. И я должен попросить у тебя прощения… Прости меня, пожалуйста. Если можешь.

Я поднялась, подошла к нему и обняла сзади, уткнувшись носом в его седую макушку.

– Конечно, я прощаю тебя. Но это слишком много для одного утра, пап… я не буду больше тебя расспрашивать. Мне кажется, мое сердце столько не выдержит.

Он вдруг дернулся так, что заехал мне затылком по носу. На мгновение у меня потемнело в глазах, а отец уже рванул к берегу.

– Нормальный ты, вообще? Что там опять клюет? – я терла ушибленный нос, злясь и одновременно радуясь, возможности прервать этот душераздирающий разговор.

– Ну подумай а! Еще одна красотка! Садок, дочь!

Мы снова подсекали, доставали, отпускали форель в ведро с водой и кажется оба были рады избежать неловкого момента. И почти целый час мы просто сидели, пили горячий крепкий кофе из термоса, курили, болтали, молчали, любовались парком и водой, кормили уток… Я не смотрела на часы, боясь увидеть, что нам уже пора… мне очень хотелось чтобы это утро длилось бесконечно, чтобы уместить в нем все те часы и годы, которые я прожила без отца в своем сердце. Я смотрела на его лицо, которое несмотря на годы оставалось красивым и благородным, смотрела на его руки и длинные пальцы, сравнивала со своими, прекрасная зная, что конечно же они достались мне именно от него. И только когда солнце стало уже серьезно припекать и нужно было собираться, я спросила наконец:

– Пап, ну почему только сейчас? Мне так жаль, что мы упустили столько лет… Мне так не хватало тебя, я сейчас понимаю, откуда была эта пустота за моей спиной. Понимаю, что много еще впереди и надеюсь мы наверстаем, но все-таки… почему?

Он долго молчал. Я испугалась, что шагнула за черту, где снова потеряю его. Он погладил меня по руке

– Не бойся, я думаю о тебе всегда. И думал. И буду. Мне кажется, что ты понимаешь, почему именно сейчас. Ну или очень скоро поймешь. Это не важно, на самом деле. Я хочу, чтобы ты больше никогда не делала себе больно из-за того, что думаешь, что я тебя не люблю. Я люблю тебя, ровно с той минуты, как взял тебя на руки. Ну-ну, что за слезы – 40 лет прошло, а ты ревешь, как маленькая.

– Да ну тебя… Что ж такое – у тебя опять клюет! – я рассмеялась, утирая слезы и привычно подхватила садок.

Трем рыбинам в ведре было уже тесно. И мы засобирались, мне сегодня еще предстояли скучные, но многочисленные дела.

– Юль, можно я тут останусь еще ненадолго? А потом тебя догоню. – похоже мой несентиментальный папа все-таки хотел попереживать в одиночку.

– Давай, пап. Люблю тебя!

Я обняла его на прощание, зажмурилась, прижалась покрепче и утонула в невозможном чувстве простой детской радости…

В кармане противно зазвенел телефон 9:00 – автоматический будильник. Я открыла глаза и увидела белый потолок своей спальни.

***

Борис легко поднял ведро с рыбой и медленно пошел вдоль пруда, по осеннему парку. Выйдя на дорожку, он огляделся, заметил темную фигуру, сидящую на лавочке, и двинулся к ней.

Смуглая старуха с суровым лицом, сидя на лавке, чертила палкой на дорожке загадочные знаки, перечеркивала и чертила снова.

– Прасковья Андреевна, спасибо вам огромное! – Борис присел рядом

– Ты мне никогда не нравился, если что. – не глядя на него, сказала старуха. – И я тебя пропустила, только ради нее. Ты ей сейчас был нужнее. Да и сам уже достал тут маяться. А я не тороплюсь.

– Ну я пойду?

– Ну иди… Иди. Рыбу выпустить не забудь.