Не клянись – пей

Юлия Борисова

Не клянись – пей

Глава I – Там, где я склонила голову

…и если бы я ушла тогда, быть может, я всё ещё принадлежала бы себе.

Теперь я могу признаться: я осталась намеренно. Осталась, чтобы увидеть, как истончается моя воля. Мне следовало уйти раньше – когда ещё можно было притвориться, будто ничего не чувствую. Будто его молчание не поселилось в моей груди, не расползлось по ней, не заполнило собой щели между мыслями. Когда его глаза были всего лишь глазами, а не гибельным омутом, влекущим с той же настойчивостью, с какой мёртвых тянет к земле. Когда его голос ещё не звучал во мне даже в одиночестве. Когда его имя ничего не значило. Когда вино не было кровью, а кровь – вином.

Иногда я вспоминаю тот вечер. Он говорил долго. Гораздо дольше, чем обычно.

– Хотя… я соглашусь. После того, как прожил век за веком, жизнь кажется немного… поверхностной.

Его голос тогда звучал иначе. Не потому, что изменился тембр – нет. В нём появилось нечто едва уловимое. Будто он, вопреки себе, допустил откровенность. Или, быть может, выдал усталость – ту, что не касается тела.

– Много драмы, страсти, эмоций, – сказал он негромко, чуть склонив голову. В его голосе не было ни усмешки, ни жалобы – только лёгкое сожаление. – Но всегда есть некая лёгкость, хрупкость, которая превращает всё в фейерверк.

Я помню, как это было.

Его тонкие, бледные пальцы держали бокал небрежно, с каким-то болезненным изяществом. Он вёл ими по стеклу – от узкого основания к широкому горлышку, медленно, почти дразняще. Как тот, кто знает: это прикосновение запомнится – потому что будет последним. Бордовая жидкость внутри покорно колыхалась в такт его движениям. Я не знала, что кружит голову сильнее: этот жест или его голос.

Он сидел на софе, окружённый ворохом бархатных подушек. Его пальцы неторопливо перебирали мои волосы – небрежно, будто по привычке, не осознавая жеста. Как будто всё это имело значение когда-то, но теперь осталось лишь пустой формой. Не про нас. Не здесь.

Я устроилась на полу у его ног, прижавшись щекой к его коленям. Под ладонями – холодная, плотная ткань его брюк, гладкая, с едва уловимой фактурой. Я водила по ней пальцами почти бессознательно, будто ища позволения остаться.

Вопреки всему, это казалось мне самым уютным на свете. Хотелось просто уснуть здесь, в этом мгновении, не задаваясь вопросами. Погрузиться в вечность.

– Как будто то же самое происходит с тобой снова и снова, – тихо сказал он, не глядя на меня. – Только с незначительными изменениями. Но всегда одинаково глупое. И бесцельное.

Мне было трудно подобрать слова. Всё, о чём он говорил, отзывалось во мне – как будто он зачитывал мои собственные мысли, которые я ещё не успела осознать. Будто мы и правда попали в какую-то запутанную карусель, и нет абсолютно никаких способов её остановить. И единственное, что можно – это держаться крепче за ручки, до синяков на ладонях, до красных пальцев… и просто надеяться, что всё закончится. Но всегда оказывается, что в следующий раз она будет быстрее. И выше.

Он откинулся на сливовые подушки и прикрыл глаза. И впервые в его лице проступило нечто иное – не просто усталость плоти, но тягучее истощение, впившееся в самые кости. Усталость души. Он медленно перевернул бокал вверх дном, позволяя последним каплям стекать в рот. Когда он запрокинул голову, я смотрела на его горло, на изящную гортань, на тонкую линию шеи – как будто заранее знала, что однажды буду жалеть о том, что не позволила себе прикоснуться.

И вдруг он открыл глаза. Его взгляд впился в меня с такой безмолвной сосредоточенностью, что я не смогла пошевелиться. Секунда, другая – он лишь смотрел. Молча. Пронзительно. Я знала: мне стоит что-то сказать. Но слова не шли – он был слишком близко. Слишком усталый. Слишком прекрасный.

Он легко кивнул в сторону моего почти полного бокала, стоявшего рядом.

– Может, поделишься? – в его голосе скользнуло что-то непривычное. Капризное.

Словно ребёнок выпрашивает сладость, а не бессмертный аристократ – свою долю вина. Непринуждённое заигрывание с тем, что и так ему принадлежало.

У меня не было причин отказывать. Я протянула ему бокал, позволив кончикам наших пальцев легонько соприкоснуться – почти случайно. Он взял его из моих рук, чуть наклонил голову, чтобы сделать глоток. Я не могла отвести взгляд от изгиба его тонкой шеи и нежных ключиц, чуть видневшихся из-под распахнутого воротника чёрной атласной сорочки.

На миг воздух между нами загустел до такой степени, что его можно было разрезать. Мы сидели слишком тихо. Слишком близко.

Мои пальцы дрогнули, когда я протянула руку, чтобы заправить за ухо упавшую прядь его волос. Они казались ещё темнее на фоне его нежно-бледного лица.

Я подумала: как же сложно не быть эгоистом, когда все желания исполнимы в один миг.

И даже если мир полон интересных людей – трудно не быть самовлюблённым, когда знаешь, какое внимание приковывают твои собственные черты. Я не могла его судить.

– А я не хочу делиться. Ни с кем, – выдохнул он.

Его рука дрогнула, и бокал, наполовину наполненный вином, упал на пол, разлив жидкость по чёрному мрамору.

Невольно подумалось – не сделано ли это нарочно. Всё выглядело слишком искусно, чтобы быть результатом простой случайности.

– Твоя вина, – безмятежно констатировал он.

Он не шелохнулся. Лишь смотрел – пристально, выжидающе. И вдруг я поняла: он ждал. Моей реакции, но какой? Протеста, покорности, покаяния, крови? Раздражение от его слов растеклось внутри так же стремительно, как и красные разводы на полу. Откуда только успело появиться столько вина.