Цветущая вишня

Вера перестала надвигаться.

– Почему ты грубишь, почему издеваешься? Ты несправедлива.

– Я? – Она усмехнулась. – Враньё.

Вера вытирала крупные слезы со щек, заправляла мокрые пряди за уши и не могла понять, почему ее тело не сохнет. Заметив сочащуюся из ее запястья кровь, она испугалась, но у нее не было времени на себя. Как обычно.

– Я же стараюсь быть… я… я стараюсь делать все для тебя, – продолжала она страдальческим голосом. – Ведь у меня никого, кроме тебя, нет.

Спустя пару минут Катя, наконец, обернулась к матери. Вера оторопела: она выглядела такой зрелой! Как будто ей было не семнадцать, а…

– Теперь у тебя вообще никого нет.

И в тот же момент она снова развела руки и, оттолкнувшись от бордюра, упала.

Кажется, она очнулась от собственного крика. Но когда сознание вернулось к ней, она замолчала, пытаясь открыть мокрые от слез глаза. Она слышала чей-то шепот очень близко, чьи-то руки пытались ее успокоить. Вера не понимала спросонья, что происходит, где она находится и кто это склонился над ней.

Сначала в глаза ей бросился белый потолок, дешевая люстра; кровать плотно примыкала к стене – холодной и бетонной. А лежала она в кровати с белым бельем.

Белое, белое, все белое…

«Больница» – ударило Вере в голову, и новый приступ паники охватил ее. Но когда она приподнялась на локтях, то увидела сидящего рядом с ней Никиту. Цвет лица его был таким же, как и все в этой палате – болезненно-бледным , с темными кругами под глазами. Заметив, что она проснулась, Никита встал с кресла и приник к ней.

– Ты в порядке? Все хорошо?

– Нет, – отрывисто ответила Вера, стараясь не смотреть ему в глаза. – Почему я здесь? Что случилось?

– Ты… – Он набрал воздуха в легкие. – Ты только не волнуйся, ладно?

– Это тебе надо волноваться, – Вера сделала жест, которым хотела оттолкнуть его, хотя он и не пробовал к ней наклоняться. – Что ты здесь делаешь? Со мной?

Он помолчал, собираясь с мыслями.

– Я нашел тебя в ванне, вода была… кровавая.

– Что?!

– Ты резала вены. О боже, Катя, – сама эта мысль привела его в ужас, – зачем же ты это сделала!

Вера наблюдала за тем, как он, закрыв лицо руками, подошел к окну и теперь стоял к ней спиной, борясь с эмоциями. Вера только дышала и ничего не могла ответить. Она взглянула на свою перебинтованную руку, и воспоминания потихоньку стали возвращаться в ее отуманенную голову.

Зачем она это сделала, правда? Зачем? У Веры не находилось ни одного разумного ответа. Очередной импульс, которому она не смогла противостоять.

Но она оставила эту проблему, решив разобраться с другой.

– Как ты вошел в мой дом?

И Никита сразу забыл о своих муках. В замешательстве он сложил руки в кулак за спиной и принялся расхаживать из стороны в сторону по палате.

– Как-ты-вошел-в-мой-дом? – Повторила Вера с долгими паузами через каждое слово.

– Только не нервничай, Кать. Тебе нельзя.

– Это тебе было нельзя врываться в мою квартиру! Какое право ты имел?

– Я же не собирался…делать что-то ужасное, Катя!

– Откуда мне знать? Ты чужой человек.

Никита всплеснул руками, но промолчал. Сказать было нечего.

Через минуту, надеясь, что девочка успокоилась, он продолжил:

– Я беспокоился за тебя. За… за маму.

– За маму, – фыркнула Вера, но он не расслышал.

– Я должен был прийти, должен был вас проверить…

– Четырнадцать лет назад! – Прокричала она, и острая боль ударила ей в голову. Она прижалась к подушке, тихонько постанывая, досадуя, что он стоит перед ней и все видит. Ее злость возросла. – Уходи отсюда.

– Дай мне объясниться.

– Врываться в квартиру могут только…только… – Она никак не могла подобрать подходящего слова, а он, воспользовавшись моментом, поспешно заговорил:

– Но послушай. Я бы не стал так делать, сама ситуация заставила.

– Какая еще ситуация? Какие жалкие оправдания…

– Ваши с мамой соседки напротив… Я случайно позвонил к ним, да, забыл, что у вас третья квартира, а не четвертая. Так они сказали, что к вам заходила какая-то незнакомая девочка, которую они прежде не видели. Сказали, что она как вечером пришла, так там и осталась. С ключом, понимаешь? Я… пойми меня, я… я звонил, стучал. Мы втроем пытались позвать хоть кого-ембудь, так вышло, так получилось, что я случайно, да, не смотри на меня так, случайно потянул за ручку, я… боже, ты права, жалкие потуги…

И он, беспомощно взявшись за голову, рухнул на свой стул.

Вера смотрела на него задумчиво. Неужели эти соседки что-то заподозрили? Конечно, им лишь бы найти тему для сплетен!

Вера негодующе завертела головой, представляя, что эти старые девы могли подумать. Ее всегда волновало чужое мнение, особенно сейчас, в такой ситуации.

– Прости меня. – Выдавил Никита, наконец, о котором Вера даже забыла на какое-то время. – Когда я…увидел тебя там, в воде… Пожалуйста, только без упреков и сарказма, умоляю. Я все понял, я… Я ужасен. Знаю.

Вера посмотрела на него, но без жалости. Она пока не могла проникнуть к нему радушными чувствами, рана, не та, что на руке, а там, глубоко внутри ее груди, еще сочилась. Но что-то вроде слабой веры, подобно тусклому лунному свету, пробивающемуся сквозь облака, потихоньку вставало на место холодного презрения. Злость уже не била ее тело дрожью. Она просто смотрела и ждала, что будет дальше.

Он резко поднял голову, будто его ужалила пчела, и спросил, не обращаясь к девушке:

– А где была Вера?

Она инстинктивно сжалась, натягивая одеяло до горла, как будто хотела спрятаться.

– Когда я вошел в квартиру, ее… не было. Кать… где мама?

Вера лежала, буравя взглядом какую-то точку на потолке, с ощущениями человека, загнанного в угол. Она не знала, что сказать, пока воспоминания прошлого вечера вновь не накрыли ее ледяной волной. Вера снова увидела перед глазами те безжалостные строчки, которые посмела вывести ручкой ее собственная дочь, снова содрогнулась от чувств, пережитых накануне происшествия, и поняла, зачем она резала вены.

И впервые за долгие годы Вера почувствовала нестерпимую жалость к самой себе. Теперь, когда она превратилась в подростка, она взглянула на себя со стороны, но глазами уже другой Веры, снова юной и цветущей. Она смотрела на себя, увядшую, одинокую, сутулую, вечно грустную и несчастную, никем не любимую, никем не поддерживаемую. Спазм сдавил ей грудь, и из ее горла невольно вырвалось:

– Она умерла.

Никита вскочил со стула.

– Что?! Что ты сказала?

– Мама умерла, – и она, закрыв лицо руками, повернулась к стене, сдавленно рыдая, уже не обращая никакого внимания на его присутствие. Она будто действительно оплакивала саму себя: до того больно ей было, до того обидно, что она больше не могла сохранять стойкость.

– Как… умерла?.. – Никита насупился, будто услышав что-то нелепое, однако неопровержимое. – Как? Когда?

Но, увидев, как трясутся ее плечи под одеялом, Никита понял, что вопросы его так и останутся без ответов. Да ему они, на самом деле, и не были нужны. Самого факта хватало для того, чтобы с полным опустошением внутри рухнуть обратно на стул и просидеть так в оцепенении хоть целую вечность.

Но такой страстный человек, как Никита, не мог сидеть на месте, не мог молча переживать горе, не мог мириться с неизвестностью. Он снова вскочил на ноги и шагнул вперед к кровати, орошая вопросами:

– Когда это случилось? Почему? Из-за чего? Она чем-то болела? Что же произошло, Катя, почему это случилось, как это случилось?

Но он умолк, когда осознание действительности обрушилось на него: так вот, почему девочка себя так ведет; вот, почему она сделала с собой это.

И, растрогавшись, он бросился к кровати, опустившись на колено, и нежно повернул Веру за плечо к себе. Та не противилась, но скорее от неожиданности. Он увидел ее раскрасневшееся лицо, эту неподдельную скорбь, и сердце его расплавилось. Никита нашел ее больную руку под одеялом, высвободил ее и начал покрывать поцелуями, будто хотел исцелить ее забинтованные раны.

Вера, глубоко пораженная этими действиями, не могла и шелохнуться. Она просто наблюдала за тем, как этот человек, казавшийся ей после развода таким бездушным, раскрывал ей свои чувства.

Каждый страдал по-своему. Но именно это и свело их в ту минуту.

Вера, тронутая поцелуями, заплакала еще сильнее и прильнула к его плечу. Никита крепко обнял ее, лепеча какие-то утешительные слова, гладя ее по голове и плечу.

– Все будет хорошо, все будет хорошо…

И ей хотелось повторить за ним: «Да, все будет хорошо! Да!», настолько она устала от этой безнадежности, на которую, по сути, обрекла себя сама. Все обиды, всю ненависть, все мысли об отмщении, все она оставила позади, за спиной, как будто положила груду ненужных вещей в старый чемодан и сбросила в реку, и та унесла его в неизвестном направлении.

– Забери меня домой, – не отпуская его из объятий, проскулила она, – я не хочу здесь больше оставаться.

– Хорошо, хорошо… Я отвезу тебя. – Он отпрянул от нее, чтобы, видимо, встретиться с доктором, и встал с колен. Вера схватила его за руку и, глядя ему в глаза так жалобно, что у него сжалось сердце, проговорила:

– Я не хочу возвращаться туда.

Вера вдруг осознала, что та Катя, которую она встретила в своем сне, была права – у нее никого не осталось. И если она сейчас вернется в эту пустую и холодную квартиру, она сойдет с ума! Ведь она надеялась, что с наступлением нового утра она вновь обратится в себя прежнюю. Но этого не случилось, а значит, не случится и потом. Она застряла в этом зачарованном мире, и ее некому было поддержать.

Вера готова была снести падение, на которое с трудом решилась.

– Я понимаю, – прошептал он. – Но… куда?

Вера прикусила губу, сдерживая подступающие рыдания. Он не понимает! Не понимает! Она не может вложить в его голову свои мысли, не высказав их прямо. Но как это сложно! Как сложно это сделать!

– Куда-нибудь, – выдавила она, – но только не туда. Не хочу.

Никита растерянно смотрел то на нее, то на ручку двери. Он в самом деле не понимал, что ему делать, но знал, что так просто оставить девочку он не мог.

– Я… надо подумать, – пробормотал он в замешательстве, – надо подумать, Кать… Я обещаю, я…

И он умолк, сам не зная, что обещал.

Вера вздохнула и перевернулась на другой бок, к нему спиной. Было ясно – помощи от него не жди. Катя права, права, права…

– Я вернусь, скоро вернусь, – сказал он и вышел из палаты.

Когда Вера убедилась в том, что осталась одна в палате, она разрыдалась так надрывно и громко, что испугалась саму себя.

Через пару дней ее выписали.

Утром того дня приехал Никита, они прогулялись по двору, а после вернулись в палату.

– Кать, – окликнул он, когда они вошли, – мне…надо с тобой поговорить.

Вера только посмотрела на него. Он понял, что она готова выслушать, но как раз в этот момент уверенность его покинула.

Никита глубоко втянул воздух носом и выдохнул шумно ртом. Еще раз прокрутив мысленно разговор, как он обычно делал, Никита сказал:

– Я редко бываю в этом городе. Ладно, – он виновато опустил глаза, рассматривая ее больничные тапки, которые ей выдала медсестра, – в последний раз я был здесь, кажется, лет пять назад. После развода с мамой я недолго здесь прожил. Завтра вечером я возвращаюсь в Петербург.

Внутри у Веры похолодело. Она невольно вздрогнула, отводя взгляд к окну.

– В Петербург, – эхом повторила она.

– Да.

– Да, ты об этом мечтал… – Проговорила она тихо, видя перед собой его молодой образ, полный воодушевления и радостного предвкушения. Сердце у нее защемило.

Никита замешкал. Порой ее поведение настораживало его: она часто говорила так, словно знала его с рождения или даже дольше.

– И… зачем ты мне говоришь это? – Ее голос предательски дрогнул, и она намеренно закашляла.

Он заломил руки за спиной.

– Я все еще обеспокоен твоей жизнью и тем, кто ее разделяет. Ты можешь не говорить мне, кто твой опекун, но просто скажи, что ты в безопасности.

Вера обхватила себя руками, шагнув вперед к окну, чтобы он видел только ее спину.

– В безопасности, – едва выговорила она.

Никита кивнул как бы самому себе.

– Я знаю, что… очень много времени прошло… и я его упустил. Но, клянусь, Катя, мне бы очень хотелось все изменить. Очень.

– О чем ты? – Вера посмотрела на него через плечо.

Он сжал кулаки, стараясь вернуть уверенность своему виду или хотя бы голосу.

– Я хочу, чтобы ты поехала со мной в Петербург. Хотя бы на летние каникулы.

Это предложение застало ее врасплох. Именно то, чего Вера никак от него не ожидала. Она снова отвернулась от него, вплотную приблизившись к окну, и уперла руки в подоконник. Мысли ее смешались, чувства сотрясали ее ослабленное тело.

Интересно, что бы ответила Катя?

О, эта несносная девчонка без всяких сомнений дала бы твердое согласие! Ни о чем не думая, никого не спрашивая, ни на что не обращая внимания, она бы пустилась в дорогу, окрыленная жаждой приключений.

Но Вера – не Катя.

И что же ответит она?

– Я тебя не тороплю. Я все понимаю, – он урвал ее из раздумий, – поэтому даю тебе время подумать.

Вера все молчала; ее взгляд приковали какие-то старички во дворе, гуляющие по дорожке.

– Я оставлю тебе свой номер телефона, чтобы ты, решив, смогла мне сообщить.

Никита не знал, может ли быть в палате ручка или хотя бы карандаш, поэтому достал собственную маленькую ручку из поясной сумки. Написав номер на одной из салфеток, лежащих на тумбочке у двери, он сказал:

– Вот номер. Пока собирайся. Отвезу тебя домой.

И он вышел из палаты.

Спустя полчаса после того, как они отъехали от больницы, Никита продолжил разговор, который пытался так неуклюже начать.

– Хорошо бы было, конечно, все же навестить психиатра.

– Ты считаешь, я чокнутая? – Спросила она отрывисто.

– Я этого не говорил, – спокойно сказал Никита.

– Но имел в виду.

Никита понял, что допустил ошибку, и теперь не знал, как ее исправить.

– Нет, Катя, конечно, нет. Не хотел тебя обидеть.

– Не надо было, тогда, вообще этого говорить, – процедила она, сердито скрещивая руки на груди и отворачиваясь к окну.

Так Никита понял, что собственноручно лишился возможности наладить с дочерью отношения.

Что касается Никиты, то ему сложно было предложить Вере эту поездку. Он колебался из-за ее непредсказуемого характера; он не знал, какой реакции следует ждать от девочки. Завопит, что он бессовестный? Или гордо вскинет голову, примет самоотверженную позу и самым пафосным тоном, каким только могут разговаривать эти юные защитницы собственных еще неразвитых личностей, откажет ему наотрез.

Но она промолчала. Она вообще ничего не сказала.

И поэтому мысли Никиты в дороге были заняты только этим. Если она согласится, то как их отношения будут развиваться в дальнейшем? И будут ли вообще развиваться? Что, если эта поездка ничего не изменит? Что, если она пожалеет?

А если она так и не согласится?

Однако стоит заметить, что Никита, как бы не противился этому чувству, а все же в глубине души своей, в тех ее чертогах, куда сложно было проникнуть постороннему взору, надеялся, что она примет отрицательное решение. Он думал, будет ли она готова к этому, но о себе-то он подумал? Готов ли он к такому серьезному шагу сейчас, если четырнадцать лет назад путь к ответственности для него был перекрыт?

Человек практичный, варящийся в котле социальных отношений уже доброе количество лет, он был готов принять любое, даже самое тяжкое бремя ответственности. Если оно, конечно, сулила ему сладенькой выгодой в зеленом цвете и крупном валютном размере.

Но только сейчас, столкнувшись с такой проблемой, он понял, какая здесь огромная разница.

Взрослая дочь с характером, который по вкусу можно было бы сравнить с перцем-чили, и развитие собственного бизнеса с большими рисками, казалось, не имели с собой ничего общего. Так было. Пока Никите не пришлось сравнивать.

Оценив ситуацию, в которой оказался, Никита пришел к выводу: ему такую ношу не потянуть.

Но раз он так привык к рискам в бизнесе, почему бы не попробовать и здесь?

Он попробовал, и, как в любом деле, придется ждать.

В то время Вера тоже была в раздумьях. Предложение Никиты было неожиданным. Она была уверена, что очень скоро он опять скроется, и следы его существования зарастут мхом и плесенью. Но то, что он сделал, сконфузило Веру. И колебалась она над ответом в большей степени по той самой причине, по которой Никита сейчас сожалел.

Никита проводил ее до самой двери. Там они распрощались, ни словом не обменявшись по поводу предложения Никиты. И обоим было легче от этого.

Вера вошла в квартиру, когда днем уже овладевали сумерки. Первым делом она прошла на кухню, чтобы выпить воды. Свет пока можно было не включать – закат пылал пурпурным светом, заливающим дома через открытые окна. Вера почувствовала страх, подкрадывающийся к ее душе маленькими шажками, намереваясь в один миг схватить ее в свои цепкие, леденящие нутро объятиями.

Вера стояла у стола с пустым стаканом в руке и смотрела вдаль, на уходящее за горизонт солнце. Скоро совсем стемнеет, и тогда Вера будет обречена на тупую тоску, которая протянется всю ночь – она не сможет уснуть, это определенно.

По крайней мере, у нее будет время хорошенько обдумать предложение Никиты.

Однако презрение к самой себе не отпускало Веру. Только прогнувшись под Никиту, она поняла, насколько малодушна. Ей хотелось оторваться от самой себя и прокричать: «Позор!».

В своих смелых грезах, на которые у Веры хватало хоть сколько-то хитрости, она в мельчайших подробностях представляла себе шумную сцену ее отмщения – как бы она унижала его речами, с каким бы превосходством возвышалась над ним, и как бы жалко выглядел он в свою очередь, моля об отпущении грехов. Ведь он бросил ее, бросил, бросил с дочерью на руках! Но самое страшное, что он сделал – стал счастливым без нее. Уже за это его можно было бы лишить прощения.

Но она поддалась минутной слабости, впрочем, как и обычно, и попалась в собственные сети – и потеряла достоинство. Потеряла!

Да, он все еще находится в заблуждении, что она – это Катя. Но Вере от этого было не легче – она ведь знала правду.

И эта глупая ложь про смерть…

Снедаемая мрачными мыслями, Вера бросилась в гостиную (по совместительству, ее спальню). Какая-то таинственная сила притянула ее в комнату дочери и заставила открыть тот самый ящик, в котором хранился ее личный дневник.

И Вера начала читать.

Она читала жадно, с некоторым остервенением, безжалостно удушая кричащую совесть. Потемневшие глаза Веры молниеносно пробегали по строчкам, то вправо, то влево, то вниз, то снова вверх, то возвращались к предложению, которое она случайно упустила из виду. Губы Веры шевелились, словно она читала проклятия, на лбу выступила испарина, а пальцы дрожали, переворачивая страницы.

Когда Вера прочитала больше половины дневника, ночь вступила в свои права. Ей пришлось встать с пола, на котором она решила расположиться, и включить ночник.

Так, за полтора часа Вера узнала о своей дочери все, что она так и не смогла узнать за четырнадцать лет: ее любимый цвет, фильм, музыкальное предпочтение, к какому актеру она питала страсть, а к какому – неприязнь; что она обожала мармелад, но ненавидела кремовые торты; что она очень хотела сделать себе татуировку на животе и пирсинг в носу (но «эта черепаха» ей ни за что бы этого не позволила); что она любила морозную свежесть и покалывания в пальцах, когда лепишь снежки; любила зеленый чай с молоком и ненавидела крепкий кофе; что она была обманута подругой и опозорена учительницей, которая при всех огласила ее неудовлетворительную оценку по контрольной; что она жутко боялась темноты и всегда оставляла ночник включенным, когда засыпала; что она мечтала о красивой и роскошной жизни в столице страны, но ей «приходилось задыхаться в пыли этого маленького и душного города»; что она любила биологию и точные науки; что она хранила в себе столько неизведанного, а Вера ни разу не попыталась это познать.

Заложив линейку между тех страниц, где она остановилась читать, Вера отложила дневник. Сложив руки в замок на коленях, она закрыла глаза и беззвучно заплакала. Слезы медленно текли по ее щекам, соединяясь на подбородке и падая на большие пальцы. Она поняла свою ошибку, которую совершала ежедневно на протяжении стольких лет, но уже не могла ее исправить. Кати нет. Она исчезла. Исчезла так, как исчезают надежды – незаметно и бесследно.

– Доченька моя, доченька…

Вере самой было странно слышать от себя такие ласковые слова, ведь она никогда, даже в мыслях, не одаривала ими Катю. Для этого просто не было повода. Да и материнского порыва нежности она не ощущала с того самого момента, как Катя научилась с ней переговариваться.

И как же странно было видеть ее со стороны! Девчонка лет семнадцати сидит на полу и содрогается от слез, шепча: « Доченька, доченька!». Бывает ли такое в жизни, в этой удивительной, полной приятных и неприятных сюрпризов, жизни?

Когда слезы высохли на ее зардевшемся лице, Вера снова взяла книгу и случайно пролистнула до самой последней страницы дневника, которая, к удивлению Веры, была заполнена.

Холод прошелся по всему телу Веры, когда она принялась читать:

«Надеюсь, когда-нибудь она найдет этот дневник. Надеюсь, она все прочитает и все узнает. Потому что иначе она ничего не поймет. Мне иногда кажется, что она в какую-то секту попала несколько лет назад, и теперь ходит, как зомби, ничего вокруг не замечая. Или что возраст скрывает, а внешне хорошо сохранилась, потому что ведет себя как бабка столетняя – с этими старомодными взглядами.

Вообще… мне надоело. Осточертело! Как бы я хотела проснуться уже взрослой, и чтобы никакой школы, никаких учителей, экзаменов, мамы! Квартира, работа, свободная жизнь! И кошку бы завела, а то у мамы на все живое и нормальное аллергия ведь!

О да!

Это все, что я хочу!

Проснуться взрослой!»

У Веры помутнело в глазах. Словно в бреду, она поднялась на ноги, невольно роняя книгу, и легла на кровать. Ее тело забилось в лихорадке, а сама она хрипло шептала: «Все ясно, все ясно, все ясно…».

Если ее, Верины, слова, сказанные в канун дня рождения, были услышаны высшими силами, возможно, что и Катины строки пропитались магией.

Но, поняв это, Вера, однако, не облегчила свои проблемы. Да, есть вероятность, что Катя стала взрослой, но Вера по-прежнему не знает, где она находится! Ведь это только догадка, и как подкрепить ее фактами? Не пустится же она в путешествие на поиски дочери, не имея ни малейшего представления, где бы она сейчас могла находиться?

Остается только…

Смирение?

С этой мыслью Вера успокоилась, расслабилась и уснула.

Чьи-то руки встряхнули ее за плечи, и она мгновенно проснулась. Первое, что предстало перед глазами Веры, это нависшее над ней лицо дочери, тусклое в темноте ночи.

– Катя? – Прохрипела она, приподнимаясь на локтях.

– Опять ты храпишь, – прошипела Катя. В темноте Вера не могла разглядеть ее облик, но она казалась прежней семнадцатилетней девочкой, а не зрелой женщиной, как в ее прошлом видении.

– Я не храплю, – прошептала Вера, облизывая губы.

– Не ври.

Вера перевела дыхание.

– Катя, это правда ты?

Катя отпрянула от ее кровати и повторила:

– Перестань храпеть.

Затем она вышла в коридор, а Вера, не теряя ни минуты, бросилась за ней.

– Катя! Подожди!

Вера ворвалась на кухню, но там ее не оказалось. Потом она последовала в ванную, но и там было пусто. Тогда Вера поняла, что Катя, должно быть, скрылась в гостиной.

Дверь не открывалась, и Вере пришлось биться в нее всем телом. В конце концов, Вере удалось выбить дверь и ворваться внутрь, но она не смогла устоять на ногах и упала на колени. Подняв голову, она увидела перед собой тьму, так как ничто не освещало комнату.

Через минуту, пока Вера хоть что-то разглядеть перед собой, стены сотрясли раскаты грома, а затем такая яркая, почти ослепительная, вспышка молнии озарила комнату. И Вера увидела все.

Она увидела, как в углу комнаты повисло бездыханное тело.

«Повесилась», – и кровь ударила Вере в голову. Она вскочила и бросилась к телу, обхватывая его руками и пытаясь приподнять так, чтобы веревка перестала стягивать шею девочки. Но ее тело было таким тяжелым, словно жизнь уже давно его покинула. Она держала мешок с цементом.