Цветущая вишня

Вера вошла.

Напротив нее за рабочим столом сидела Катя – в своем обычном возрасте, а сам кабинет оказался ее комнатой. Только вход в нее был с другой стороны.

– Ложитесь на кушетку: у вас серьезные проблемы.

Вера повиновалась. Кушеткой именовалась Катина кровать – без постельного белья, но обтянутая красной кожей.

Вера легла, сложив руки на животе, и уставилась в потолок, не осознавая, что происходит. Она услышала, как Катя подвинула стул ближе к ней и села.

– Ну, что случилось-то опять? – Спросила она вяло, закидывая ногу на ногу. В руках она держала блокнот и остро подточенный карандаш.

– У меня потерялась дочь.

– Пф, велика беда. Как потерялась, так и найдется. Да и вам же все равно плевать, не так ли?

Вера повернула голову, но не смогла увидеть лицо Кати: только ноги.

– Как это, плевать?.. Мне никогда не было на нее плевать…

– Ой, да не ври.

Вера услышала раздражающий скрежет карандаша по бумаге и поежилась.

– Так, – вздохнула Катя, – повторяю: что у вас случилось?

Вера перевела взгляд обратно на потолок, который, как ей показалось, сменил прошлый цвет: с цементного на болотный.

– Я живу одна с дочерью в квартире моей покойной матери. Мы с ней, грубо говоря, не ладим.

– С покойной матерью? – Иронично переспросила Катя.

– Даже с ней я лажу больше, чем с дочерью, – ровно парировала Вера. – Мне некогда. Я единственная, кто может нас прокормить. Мужа нет. Муж ушел.

– Да прям. Ушел, ага, как же, – фыркнула Катя, продолжая что-то царапать в блокноте.

– Но… это правда! Он ушел от нас!

– Да это ты его выгнала!

Вера приподнялась на локтях и ошеломленно уставилась на Катю, беззаботно болтающей ногой и увлеченной своим занятием.

– Что?..

– Совсем у тебя крыша поехала, придумала там себе что-то и выгнала его. Как обычно.

– Что?! – Вера спустила ноги на пол. Нервы ее содрогались, пальцы так и норовили вцепиться… во что-то.

– Чокнутая совсем, – усмехнулась вполголоса Катя, не обращая на Веру внимания. – И наивная. Думаешь, он к тебе вернется? Вернется к умалишенной?

Кровь хлынула к щекам Веры. Ощущения у нее были такими, словно ее раздели догола прямо на площади в воскресенье.

– Любой бы сбежал от тебя. Даже я сбежала.

Потеряв рассудок и отдавшись свирепой ярости, Вера повалила одним рывком Катю на пол. Мельком она взглянула на блокнот, в котором Катя, как оказалось, рисовала какие-то абстрактные фигуры, никак не касающиеся их разговора.

Катя продолжала выкрикивать вещи, больно терзающие сердце Веры, из-за чего та совсем обезумела. Она схватила Катю за тонкое горло и принялась душить, сотрясая ее голову об пол. Катя пыталась стащить ее руками, царапала ее лицо, брыкалась, но тщетно. Неизвестно откуда у Веры возникла мощная геркулесовская сила.

Она душила Катю до тех пор, пока не услышала ее сиплый голос:

– Жди меня в театре, мама.

А затем Вера задушила ее.

Проснулась Вера, услышав стук в дверь и голос за ней: «Доброе утро уже!». Открыв глаза, она с ужасом обнаружила, что лежит на полу с одеялом, которое она утащила за собой. Быстро встав на ноги, она заправила постель, а затем принялась приводить и себя в порядок. Расчесывая спутанные волосы перед зеркалом, она понемногу стала вспоминать минувший ночной кошмар.

Общую картину из мельчайших образов ей составить не получилось, но зато она отчетливо слышала до сих пор, словно наяву, голос Кати: «Если ты вернешь его, вернусь и я».

От этих слов Вера невольно содрогалась. Что дочь имела в виду, она понимала прекрасно, только боялась себе в этом признаться.

Выйдя из комнаты, Вера столкнулась с Никитой.

– Да уж, Катя, – протяжно заговорила он, критически качая головой, – ты, видно, устала за весь учебный год.

– А что такое?

– Время ведь полдень уже. Хотя и я люблю поспать. Только вот редко себе позволяю эту роскошь, – он посмеялся. – Беги в ванную. У меня для тебя отличная новость.

Покончив и с этим, Вера нашла Никиту на кухне, сидящим за столиком и попивающим кофе. В руках у него была газета. Несколько секунд Вера просто стояла, любуясь им, словно скульптурой в музее. Он был так же изящен и хорош, как несколько лет тому назад. Удивительно! Молодость его так полюбила, что, видимо, решила остаться в его теле навсегда.

Заметив ее, он махнул рукой.

– Голодна? Не знал, что приготовить. На самом деле, моя фантазия простирается от двух до четырех блюд, не больше, – по нему было видно, что это утро он начал с правильной ноги. – Как спалось?

– Хорошо, – она подавила зевоту.

– Садись, хотя бы чай выпьешь. Представляешь, звонил Сергей. Он достал нам шикарные билеты в Мариинский театр! Представляешь? В Мариинский! – Он был настолько полон воодушевления, что, казалось, вот-вот взорвется. – Я бы и сам мог это сделать, но что нам там с тобой вдвоем делать?

Вера села напротив него и, немного подумав, покосилась на Никиту.

– А так нас сколько будет?

– Четверо, – лукаво улыбнулся он, поднося чашку к губам.

– И Матвей? – Она изогнула бровь.

Никита закивал, все еще улыбаясь хитрой улыбкой.

Вера опустила глаза в стакан, наблюдая за тем, как исходит пар. Что ей преподнесет этот вечер, она не знала, но, безусловно, отказываться от него нельзя. Это очередной ход судьбы, на который Вера должна ответить.

– И во сколько?

– Успеем, – он поставил чашку на блюдечко и облизнул губы.

– Куда успеем?

– Как, куда? За платьем.

– Кому?!

– Мне.

– Тебе?

– Нет, конечно! – Он рассмеялся. – Тебе! Думаешь, я пущу тебя в том же платье, в котором ты была в ресторане? Ни в коем случае. Тебя уже видели в этом, разве ты имеешь право повторяться?

Вера смотрела на него, учащенно моргая, с приоткрытым ртом, только возразить не получалось. С одной стороны – воодушевление, а с другой – неловкость.

– Ладно, беги одевайся пока, а позавтракаем по-человечески в центре. Туда мы и поедем.

Расчесывая волосы, а затем заплетая их в слабую косу, Вера размышляла о Никите. Был ли он щедрым человеком? Несомненно. С замиранием сердца и нервно дергающимся глазом можно было наблюдать за тем, с какой легкостью он спускал деньги на дорогие подарки или развлечения. Было видно, что это человек, давно отвыкший от тягот нищеты, под которыми ему приходилось так долго жить. Он любил деньги так сильно, что деньги любили его в ответ и, уходя от него на какую-нибудь его нужду, возвращались в бывшему хозяину вдвойне или втройне.

– Да уж, – вздохнула Вера, глядя себе в глаза в зеркале, – если бы он с Катькой был до сих пор, это ей бы завидовала каждая вторая школьница, а не она.

И кем он был? Миллиардером? Бизнесменом? Депутатом? Вором?

Да никем он не был, никаких важных должностей никогда не носил, на высочайшие пьедесталы не вставал, долларовые ванны каждый вечер не принимал. И не претендовал на это. Его заработок, постоянно варьирующийся в зависимости от его усидчивости и трудоспособности, устраивал его вполне. Конечно, этого не было «как раз достаточно». Ни для кого не существует пределов. Но и с такими средствами Никита чувствовал себя если не Королем жизни, то Принцем точно.

– И был таким всегда, – выдохнула Вера, перекидывая косу через плечо, – даже когда голодать приходилось, он все равно жил припеваючи. Кто же он такой?

В центр они отправились пешком, чтобы, заодно, прогуляться и все посмотреть. Погода стояла замечательная: безветренная, солнечная и теплая. Вера щурилась, поднимая глаза к небу, и прислоняла ладонь ко лбу. Все вокруг было таким ярким, казалось, каждая частичка города блестела в этот прекрасный летний день.

Вера украдкой поглядывала на рядом идущего Никиту, как обычно энергичного, улыбающегося беспричинно и безупречно одетого. Иногда Вера обижалась, что он разбирался в стиле и моде лучше, чем она, женщина. Свою способность он не утратил со временем.

То и дело он указывал ей на какое-нибудь здание и рассказывал о его особенностях. Когда они свернули на Невский проспект, он принялся без умолку говорить о его истории и прочих примечательных моментах. Не забыл он так же упомянуть, что это его самое любимое место в городе. Хотя и выделить какую-то определенную точку сложно – сам город был его любимым местом в целом.

И Вере эта любовь передалась мгновенно.

С каждой минутой, вдыхая этот воздух, в котором смешались ароматы туалетной воды проходящих мимо жителей, выхлопных газов дорогих машин и автобусов, манящий запах вкусной еды из ресторанов и кафе и даже плесневелая влажность и спертая пыль, тянущиеся из метро неподалеку, она влюблялась в этот город все сильнее и сильнее. И ни одна мысль, ни малейшая мысль об отъезде не приходила ей в голову. Кажется, впервые она чувствовала жизнь тотально, как она пульсировала где-то вне и излучала энергию счастья. Ту самую энергию, те самые импульсы, которые никогда не доходили до нее доселе из-за завесы, которую она выстроила сама. Сейчас ей казалось, что у нее даже легкие стали больше – чтобы глубже дышать, дышать и задыхаться одновременно. Счастьем. Пока это было возможно.

Никита отвел ее снова в какой-то торговый центр, где, будто зная все наизусть, как собственный дом, повел ее в бутик женской одежды. Там он снова предлагал ей те или иные платья, отказывался слушать ее пререкания, накладывал буквально ей на голову вешалки с вещами и толкал в примерочную.

И, в то же время, молился, чтобы по воле судьбы какая-нибудь его бывшая не оказалась рядом.

А пока что Вера, – для него же Катя, – напоминала ему о молодости. Нет, старым он себя не ощущал никогда. Но ее улыбка, ее смех, ее самолюбование перед зеркалом в платье, которое он подобрал для нее, навевали ему о тех временах, когда молодость цвела где-то глубоко внутри него. В то время распускались бутоны в его сердце, когда он только влюблялся в свою избранницу – она же Вера. Она вообще никогда не любила шоппинг, но ради него иногда переступала через себя. Наряжая ее и одаривая самыми красивыми платьями, какие только могли представить престижные бутики, он чувствовал полное удовлетворение. Ведь что может быть лучше, когда твоя женщина довольна тобой? Когда она улыбается от счастья, отвечая на твою щедрость, как смеется, принимая твои подарки…

Он делал это и со многими другими женщинами. Но наслаждение не было таким же сильным: это как съесть половину твоей регулярной порции и больше не касаться еды до следующего случая. Сытости Никита не ощущал уже давно.

А вот теперь, казалось, все вернулось обратно. Его дочь, копия Веры, вернула ему давно забытое чувство, которое он уже похоронил в чертогах памяти. Кое-что, оказывается, все же вечно…

Потом он сводил ее в летнее кафе и накормил вкуснейшим завтраком, плавно перетекшим в обед. Никита смотрел, как она ест пышные горячие панкейки с взбитым кокосовым кремом и свежими лесными ягодами и как медленно таяли деньги на его банковской карточке. Но все это казалось ему таким пустым по сравнению с той радостью, которую он приносил своей дочери с помощью этих денег. И если уж они ушли, то пусть на такое благо.

Этот день уже выдался таким хорошим, что Никите казалось, будто с Катей он уже несколько лет. И не было никаких расставаний, не было никаких конфликтов. Будто они всегда были семьей, а этой пропасти между ними, которую им самим пришлось преодолеть, вообще не существовала.

Вера же весь день была непринужденно веселой, улыбающейся и смеющейся. Она даже разговаривала намного чаще, чем обычно. Именно тогда она чувствовала себя на все семнадцать лет. Ах, она ведь совсем забыла, каково это! И так приятно, так необыкновенно и чудесно снова оказаться в этом беззаботном возрасте!

Это был только первый день, а кто знает, что там, впереди?

Вера стояла в «своей» комнате и смотрела в зеркало, пока Никита собирался. Она все никак не могла поверить, что это ее отражение, а не чье-то другое: синее кружевное платье, скрывающее ключицы и плечи, подолом чуть ниже колен. Она касалась руками этой ткани и не верила, что она облегает ее тело, никогда не знавшее таких дорогих вещей. Она касалась своих пышных локонов, никогда не знавших дорогих косметических средств. Она смотрела на свои губы, теперь подчеркнутые матовой помадой бежевого цвета; брови такой четкой формы; и кожу, похожую на хрусталь.

Вере казалось, что ее просто переместили в другое тело, тело другого человека.

Она бы никогда не поверила, что может быть такой… прекрасной.

И, – какая ирония! – такой ее сделал Никита.

Она прекрасно помнила его взгляд, когда он увидел ее после трансформации в салоне. И ей вдруг так сильно захотелось, чтобы этот взгляд был подарен ей, Вере! Не фальшивой Кате, названной дочери, а ей, Вере, настоящей владелице «красоты», которой он восхищался! Чтобы его охватывала не отеческая гордость, а супружеская. Желание вернуть его чувства так внезапно, но так остро заявило Вере о себе. И оно утверждало – оно было всегда. Просто Вера его старательно игнорировала.

Ей стало не по себе. К счастью, в дверях показался Никита.

– Я готов. А, ты все налюбоваться собой не можешь? – Он улыбнулся, окидывая ее глазами с головы до ног.

– Да что ты, – пролепетала она.

– Ты готова? Идем.

Вере было жаль, что он не дал ей возможности рассмотреть его. На нем был двубортный смокинг классического покроя с атласными лацканами в рубчик. Цвет его был темно-коричневый. Брюки держались за едва заметные подтяжки, придающие образу Никиты еще больше элегантности.

«Да, – подумала Вера, – он всегда умел одеваться».

Когда они вышли из квартиры, на часах было семь часов вечера. Спектакль начинался в девять. Ехать было не слишком далеко, но Никита знал, что дороги загружены в час-пик, и им придется задержаться.

Пока они стояли в небольшой пробке, он говорил:

– Ты не знаешь, но за сценой театра находится настоящий колокол, который звучит во время опер «Борис Годунов» и «Хованщина». Когда-то он был сброшен с одной из церквей и утоплен в Крюковом канале.

– А как же его подняли?

– Да бог его знает, – он улыбнулся, убрав одну руку с руля, – главное, что теперь это чуть ли не главнейшая особенность театра. Только представь: колокол!

Какое представление их ожидало – оба не знали. Билеты купил Сергей и специально, чтобы надавить на любопытство Веры и Никиты, ничего не сказал. Однако они полностью доверяли его вкусу.

– Вряд ли что-нибудь классическое, – пожал плечами Никита.

– Почему ты так думаешь? Мне казалось, что Сергей консерватор до мозга костей.

Никита помолчал, обхватив руль обеими руками.

– Сергей – непредсказуемый человек. Поэтому трудно определить, какой он.

И Вера мысленно согласилась.

Когда они подъехали к театру, Вера выглянула в открытое окно машины и сразу задохнулась от восторга. Мощные архитектурные прожекторы освещали большие участки фасада. Благодаря высокому уровню светоотдачи стены подсвечивались снизу вверх. На фоне ночного города театр казался дворцом, настоящим украшением этой улицы, которой посчастливилось держать на своей земле такое прекрасное здание.

– Пойдем, – мягко сказал Никита, боясь спугнуть ее очарование.

Они вышли из машины, и Вера, не мешая холодному, но не сильному, ветру путать ее волосы и раздувать подол платья, с гулко бьющимся сердцем смотрела на пылающий ярким светом театр. Она почувствовала себя Золушкой, прибывшей на бал в замок прекрасного принца.

– А какой же он внутри? – Ахнула Вера, когда к ней подошел Никита.

Он посмеялся, слегка подталкивая ее вперед за плечи.

– Только, смотри, не ослепни.

Когда они вошли внутрь и сразу прошли к лестнице, на ступенях их ждал Сергей. Он так же был одет в смокинг, обтягивающий его плотное тело. Он встретил их, как всегда, с распростертыми руками.

– Очень рад, очень рад! Катенька, вы просто божественны! Не вы ли сегодня будете блистать не сцене?

Вера улыбнулась, смущенно опустив глаза.

– Сергей, вы очень любезны!

– Так, и что же нас ожидает? Спасибо за билеты, кстати, – Никита приготовился платить.

– Балет «Жизель» Адольфа Адана. Слышал? Сам, честно говоря, впервые, но его посоветовал Матвей.

– Правда? – Небрежно бросил Никита, выбирая купюры в кошельке, который, он вдруг заметил, сильно похудел за последнее время.

– А где же он сам? – Спросила Вера, оглядываясь. Но не успел Сергей что-либо сказать, как она сама увидела Матвея, спускающегося по лестнице. На нем был костюм цвета красного дерева, прекрасно ему подходящего. Веру слегка удивил его образ: она ожидала увидеть на каждом мужчине одни и те же цвета, скучные и унылые или, наоборот, строгие. Облик Матвея как раз сочетался с его темпераментом. Юноша, который не склоняется под систему, восхитительно, подумала Вера.

Он сразу же заметил Веру. По мере приближения к ней шаг его все замедлялся. Его взгляд казался ей напряженным и тяжелым. На лице не осталось ни следа от той лукавой улыбки, мелькавшей еще во время поездки.

Матвей остановился на ступень выше Сергея. Опустив руку на мощные перила, он продолжил буравить Веру глазами.

– Здравствуй, Матвей, – добродушно улыбнулась Вера, не стесняясь его проницательного взгляда, как то бы сделала любая другая девушка ее теперешнего возраста. Она по-прежнему чувствовала себя намного старше Матвея, а потому была бесстрастна. Да он сам был полон равнодушия, несомненно. – Ты отлично выглядишь, тебе идет этот костюм.

Никита улыбнулся, отводя взор в сторону, а Сергей подтолкнул Матвея:

– Ты б хоть поздоровался, джентльмен.

Матвей кротко кивнул Вере.

– М-да, – махнул Сергей рукой, вызвав у Никиты взрыв смеха. – Пойдемте уж! От этого урюка ни капли милости не дождешься. Не обижайтесь, милая, я сам повторю: вы выглядите божественно.

На губах Веры заискрилась улыбка.

– Что вы, хватит! И вовсе я не ожидала никаких комплиментов, даже от вас, хотя вы очень галантный.

– Он такой, – поддержал Никита, – достал билеты в царскую ложу!

Вера не имела никакого представления о «царской ложе», однако тело ее откликнулось радостной дрожью. Впервые за несколько лет ей не приходилось опасаться или тревожиться, а просто легкомысленно трепетать в предвкушении чего-то хорошего.

– Трудно поверить, что когда-то давно, в середине девятнадцатого века, театр был полностью уничтожен в результате пожара, – сказал Сергей на пути в ложу.

– Правда? – Вспыхнула Вера.

– О да! – Воскликнул Сергей. – От прежней постройки остались только стены и некоторые перекрытия. Страшное было зрелище.

– Как жаль!

– Да что уж, – посмеялся Сергей, – теперь-то вот он какой, театр! С Большим еще поборется!

– «Мариинка» молит о модернизации еще с 1860 года, – вставил Матвей так, будто обращался к самому себе, – только вот ремонт откладывается и по сей день.

Сергей лишь успел открыть рот, дабы ответить на его ироничное замечание, но Матвей продолжил:

– Проект со стеклянной крышей переделывали несколько раз, но в итоге и от этого отказались. Хотя он был предложен выдающимся архитектором Домиником Перро. Интересно, чем их так удовлетворили канадские ребята со своими там идеями? Но, если уж брать в сравнение, после реконструкции у Большого театра появился еще и подземный концертный зал. Так, борьба продолжается?

– Матвей, – вздохнул отец, – если тебя что-то не устраивает, можешь прямо сейчас купить билеты в Большой театр.

Вера уже приготовилась к очередной ссоре отца и сына, только, к счастью, пламя затухло, не успев и разгореться: они вошли в ложу и умолки.

Отсюда представлялся незабываемый вид на сцену. Занавес, повторяющий в точности рисунок парадной мантии императрицы Александры, сам по себе приводил в восторг зрителей. А что же там, за ним? Красота, еще более потрясающая?

Вера села в кресло, по-прежнему ощущая себя принцессой (или, лучше сказать, княжной), и вцепилась в подлокотники. Трудно было объять глазами всю красоту зала, да и невозможно передать, насколько он был прекрасен. Вера совсем забыла, как дышать. Ей все не верилось, что это реальность, что это здесь, что это сейчас, а не во сне. Ведь она уже привыкла, что все самое захватывающее происходит с ней отнюдь не наяву.

Матвей сел слева от нее, а справа – Никита. Они с Сергеем обсуждали зал и весь театр в целом, пока в этот момент к Вере обратился Матвей:

– Взгляни на этих людей, – он говорил с легкой усмешкой.

Вера посмотрела на огромный зал, уже почти заполненный.

Она не поняла, что Матвей хочет ей сказать, поэтому вопросительно уставилась на него.

– Все они строят из себя привилегированные общества, закрытые, аристократичные, надменные и высокие. Посмотри: каждый из них чванливо думает: «Я здесь, значит, я духовно развит и образован, я впитываю настоящую культуру, а не питаюсь отбросами массовой культуры». Но никто из них не пришел сюда с пустой головой и искренним желанием в душе насладиться искусством. Никто из них не способен к созиданию. Все они рушат или создают. А создавая, рушат. Я скажу: человек не может быть носителем элитарной культуры. Он приходит сюда, где еще витает ее дух, в надежде вобрать в себя хотя бы немного ее частиц. Но что им дает это времяпрепровождение? Глядя туда, на сцену, они ничего не видят. Не видят, потому что не понимают. Это лишь попытка заслонить форточку в голове, и чтобы никто ее не видел.

Вера слушала его внимательно и продолжала молчать даже тогда, когда и он кончил свой монолог. Эта была слишком трудная пища для размышлений, и Вера оставалась безмолвной еще пару минут после этого.

– Ты презираешь этих людей? – Спросила она.

Не глядя на нее, он слегка улыбнулся.

– Возможно.

– Включая и нас, верно? Включая своего отца? – Говорила она нетерпеливым, срывающимся голосом.

Матвей посмотрел на нее, наморщившись.

– Мой отец не эстет, понятно. Но и не притворщик.

– А ты зачем здесь?

С минуту он смотрел ей в глаза, будто искал в них ответ, но потом отвернулся, устремив взгляд на сцену.

Постепенно гаснул свет.

– Вот, Катенька, – Сергей протянул Вере миниатюрный золотой бинокль, – на случай, если нужно будет разглядеть детали.

– Прибереги их для себя, – бросил Матвей, усевшись поудобнее в кресле.

Величественный занавес раскрылся. Через несколько минут раздалась оркестровая музыка, а затем появились первые действующие лица. В центре внимания оказались юноша и девушка, изображая своим легким танцем любовную пару.

Вера не знала сюжета балета, а смотреть в либретто значило отвлечься от происходящего на сцене – это было практически невозможно. Словно завороженная, Вера, с приоткрытым ртом и застывшей в восхищении улыбкой, ловила каждое движение балерины или балеруна, казавшихся такими грациозными и невесомыми, словно сотворенными из волшебной пыли. Никогда прежде не встречавшаяся с искусством так близко, Вера была близка к катарсису.

Правда, с приближением кульминационного момента Вера начинала все больше и больше недоумевать. За подтверждением некоторых догадок она решила обратиться к Никите, но тот лишь пожимал плечами – этот балет он раньше никогда не видел и не слышал о нем ничего.

– Что ты шумишь? – Прошипел Матвей, когда Вера в очередной раз заговорила (разумеется, шепотом) с Никитой.

– Я просто… пытаюсь понять.

– Что тебе не понятно?

– Ну… – Она чуть было не выпалила «да все». – К примеру, вот эта девушка, кто это? Она не главная героиня, верно?

– Это Батильда, она невеста графа.

– Невеста графа? – Изумилась Вера. – Так ведь, получается, он обманывает главную героиню.

– Ее зовут Жизель. Да, обманывает, – Матвей не отрывал глаз от сцены, но, чтобы не создать много шума, наклонился специально к Вере, чтобы она его слышала и чтобы он сам слышал ее.

– И ты так спокойно говоришь об этом?

– А что мне делать-то?

Затрубил рог, привлекший внимание Веры. Наступил финал первого действия, завершившийся разоблачением графа и смертью главной героини.

– Что?! – Воскликнула Вера, когда во время антракта они покинули ложе. – Она умерла?

Матвей, опершись о стену и скрестив руки на груди, невозмутимо смотрел на Веру, всю раскрасневшуюся от избытка эмоций.

– Но ведь она главная героиня! – Продолжала она негодовать.

– И что, что главная героиня?

– Но… – Она запнулась. – Главные герои не умирают… по крайней мере, не в конце!

Матвей улыбнулся.

– Ошибаешься.

– Ну объясни мне!

Матвей медленно втянул носом воздух.

– Оглянись вокруг. Каждый здесь сидящий – главный герой своего собственного спектакля, фильма, мюзикла, называй, как хочешь. Единственное, что связывает их всех – финал. Он одинаковый. Это смерть. Понимаешь? У кого-то фильм коротенький, у кого-то долгий, в несколько частей. И никто, поверь, не скажет в конце: «Ай-ай-ай, как же так, ведь он был главным героем!..»