Выдуманный жучок

Он снял маску, шапочку, вытер лоб салфеткой, нацепил всё обратно и пошёл в операционную.

– Хоть поешьте, Виктор Евгеньевич, – просит сестра Тося, – вам перерыв зачем дали?

Тося маленькая, сгорбленная, рыженькая и старенькая. Она всегда делает вид, что припоминает пациентов, которые поступают вновь и вновь. «А, проходите, проходите, лапоньки, доктор заждался». Хотя, может, и правда помнит: Аня вон каждые четыре недели сюда приезжает.

Аня сейчас на операции. Первая операционная – в «кишке», то есть в маленьком ответвлении коридора. Если в коридоре встать на банкетку и прислонить лоб к стеклу, то через окно становятся видны окна операционной. Там светло так, что слепнешь.

– Поешьте, – повторяет Тося, – ваша жена супчик передала в банке, погреть?

Он молча машет рукой и возвращается во вторую операционную. Он дежурит там с Толиком в ожидании Игоря Марковича, который возится с Аней.

Я слезаю с банкетки и начинаю слоняться по коридорам. Все в основном судачат о сыне священника.

– С кадилом пришёл, говорят? Это вообще разрешают?

– Кто знает, может, он со службы прямо прибежал.

– Вообще-то восемь детей у него. Пять девочек и три мальчика. Четверо с дачи возвращались. Самый старший за рулём сидел.

– Да нет, старший тоже на заднем сидел. Их занесло. Вчера подморозило, март всё-таки.

– С дачи, ишь. Понастроили дач на наши пожертвования.

– Зачем он ребёнку-то руль доверил?

– Так я говорю, он самый старший. Ему двадцать пять. Было.

– Было?

– Да. Трое детей погибли.

– Ох ты Господи.

– Да. Толик только и выжил. Пока. Вон, слышала, что Виктор говорит?

– А где родители-то его?

– Знаешь, где? Не поверишь – в церкви!

– А что такого? У него же отец священник.

– Ну конечно! У тебя три ребёнка насмерть разбилось, а ты – в церковь. Вместо того, чтобы тут под дверью плакать. А знаете, девочки, что самое интересное? Я вчера спросила: «Почему Бог с вами так поступил? Вы же ему всю жизнь посвятили!» А он мне: «Бог дал, Бог взял. Ропот – грех».

– Ой, девочки, у него шок.

– Да никакой не шок. У него их восемь. Когда восемь, то не жалко. Тут вон один, и тот с опухолью. Я его, между прочим, и к Матроне2 таскала, и в храм Христа Спасителя. Всё равно тут лежим.

– А говорят, надо пелёнку украсть, чтобы в больницу не возвращаться.

– Я крала. Бес-по-лез-но. Плевал Бог на нас, поверьте. Ладно, пошла я, Тоська сейчас моему капельницу менять будет.

Я возвращаюсь в свою, обычную палату для тех, кто долёживает после операции, или наоборот – только готовится и проходит обследования.

У нас новенькие. Мама, больше похожая на бабушку, и сын лет пяти. У обоих в лицах что-то бульдожье. Ещё у обоих совершенно плоские затылки. От мамы-бабушки здорово разит «Красной Москвой». Но самое интересное – то, что они разложили на тумбочке: «Сникерсы», вафельный торт, бананы, банка сгущёнки, два бутерброда с докторской колбасой, два – с копчёной, пачка плавленого сыра, крекеры, кукурузные палочки и – банка мясного детского питания «Агуша».

Мама-бабушка перехватывает мой взгляд.

– Я ему тоже говорю, зачем ты «Агушу» взял? А он – «Хочется». Я ему всё разрешила. Мы тут три года не были. Думала – и не вернёмся. А тут – раз. На КТ3 что-то увидели. Хотя КТ – не такое точное, как МРТ4. Подождём пока, да, сынка? Я поэтому и разрешила – пусть берёт, что хочет. Кушать надо, надо.

Её сын улыбается мне и отправляет в рот крекер, намазанный «Агушей». Мне как-то и жалко, и противно, и я спешу к маме. Она лежит на кровати и с горестным лицом набирает эсэмэски для папы. Я сажусь на корточки и глажу её по плечу:

– Мамочка, ну потерпи. Ну немножечко, ладно?

В палату заглядывает Игорь Маркович.

– Ташка? Иди, Аню привезли.

Я со всех ног бегу в первую интенсивку. Анина мама бледная, но довольная. В руках сжимает «акафистник», толстую книгу с молитвами. Вместе с ней мы дожидаемся, пока Аня очнётся. Она белая, худая. Но улыбается, увидев меня. Встать ей можно только к вечеру. Я рассказываю о сыне священника, которого тем временем перевозят во вторую интенсивку, и про Любителя «Агуши» из своей палаты. Вечером я прикатываю в первую интенсивку кресло, чтобы отвезти Аню посмотреть на обоих.

– Только ты сначала поешь, – предупреждаю я, – после «Агуши» тебе точно кусок в горло не полезет.

Толик лежит под одеялом один, как детдомовец. На его голове – чалма из бинтов.

– Был отец, – с возмущением докладывает мама с соседней койки, – причастил его и убежал.

Толик молчит, он без сознания. Мама «Агуши» пытается нас с Аней накормить и выпытать у Ани, что ей оперировали. Но мы сбегаем.

Развлечений в больнице – ноль, и на следующий день мы опять идём по маршруту: «Толик – «Агуша». И так каждый день.

То ли из-за наших походов, то ли просто так между Толиком и мамой «Агуши» устанавливается связь. В конце концов она сама приходит с пакетом еды во вторую интенсивку и раскладывает крекеры и сыр у Толика на тумбочке. Отец Толика появляется каждый день по два раза, но кроме причастия не приносит ничего, даже апельсина, и Толик набрасывается на еду.

– Вот так, – радуется мама «Агуши», – мы детей кормить умеем. У нас, правда, не восемь, а двое, но все сыты. Что ж твой папка, плевал на тебя совсем?

Понятно, она сделала доброе дело и теперь хочет театрального представления с Толиком в главной роли. Это противно. Нам с Аней хочется, чтобы Толик ей как-нибудь врезал. Сказал что-нибудь гадкое. Но он молчит.

– Это из-за еды, – догадывается Аня. – Ему неудобно, потому что она его покормила.

– Дурацкая ситуация, – вздыхает мой Жучок, – и ничего не поделаешь. Прогонишь её – она кормить его перестанет. А ему питаться надо. Хотя он терпит не из-за еды…

Это продолжается ещё неделю. Мама «Агуши» приходит к Толику во вторую интенсивку как хозяйка, кормит его, а потом начинает пытать:

– А ты видел своих братьев и сестёр после ЭТОГО?

– Ты ещё веришь в Бога?

– Вот вы, верующие, говорите: всё зачем-то в жизни дано. Ну и зачем твои братья-сёстры погибли?

– Папка твой глупый. Зачем ему молиться в церкви? Бог ему и так должен за службу. Ну, как зарплату платить.

– Папка бросил тебя? Ничего, мир не без добрых людей.

Я ругаю себя за малодушие, но вмешаться как-то не получается. Меня сбивает с толку, почему Толик сам не защищается. Он на всё только кивает и улыбается. Может, это из-за удара?

Внешне, правда, всё в порядке. Ему снимают бинты. На лбу некрасивые швы, но никаких мозгов не вытекает. Толик просит у Тоси карандаши и бумагу. И начинает рисовать. Как он рисует, с ума сойти! Такие красивые картины! У Игоря Марковича они до сих пор над столом в ординаторской висят. Деревья, золотые от осени, озеро, а в нём – караван птиц отражается.

Иногда к Толику заходит брат. Они сидят на табуретках у окна и тихо толкуют о чём-то. У них небольшая разница в возрасте, года два-три, но разговаривают они странно, совсем не как подростки.

– Это испытание, – донеслись как-то до нас слова брата.

– Я знаю, – ответил Толик, – маме тяжелее.

– Как будто рыцари какого-то тайного ордена, – прошептала я Ане на ухо.

– Верующие люди всегда немного странные, – пожала она плечами.

Аня любит показать, что знает о жизни больше меня. Брат Толика ушёл, а Толик так и остался на табуретке. Он смотрел в небо и о чём-то думал.

Я не выдержала и подошла к нему.

– Зачем ты позволяешь этой противной тётке говорить гадости про твоего папу-священника? – возмутилась я.

– Гадости? – изумился Толик. – Наоборот, она задаёт вопросы о Боге, а я стараюсь рассказать ей всё, что знаю.

– Но она издевается!

– Правда? Я не заметил.

– Ну что, она молиться начала после разговоров с тобой? Или в церковь ходить? Она поклоняется только Еде.

– Каждый человек сам должен решить, когда ему прийти к Богу, – ответил Толик. – Бог каждому даёт знак. А мне ответить на вопросы несложно.

Как-то раз сын-«Агуша» и его мамаша исчезли на полдня. Потом вернулись. Оба плакали.

– МРТ сделали, – еле выговорила мама «Агуши», – очень плохое. Опять на операцию. Опять на химию.

Они ничего не ели до вечера, будто забыли про свои крекеры. Вечером пришёл Толик. Сел рядом с мамой «Агуши» и тихо спросил, точнее, сказал:

– Я попрошу папу, чтобы он за вас помолился.

– За нас? – испугалась мама «Агуши». – А ты разве не сердишься? Я тебе столько про отца наговорила. Только сейчас поняла.

– Ничего, – кивнул Толик, – это не вы, это искушали вас. Не переживайте, я не в обиде. А папка самое главное сделал – отмолил меня у Бога.

Через неделю его выписывают. Жучок говорит – по картине Толика одно удовольствие ползать. Так и слышишь плеск воды, шуршание листьев да вскрики караванных птиц.

Саня

Медсестра Тося вывалила на тележку последнюю порцию творожков и повернулась к нам с мамой:

– Идите в палату. Завтрак разношу.

– Нет, нет, – вздрогнула мама, – я сейчас не могу. Я голову мыть буду.

– Всё утро в обнимку с шампунем? – улыбнулась Тося.

Мама несмело улыбнулась, прижала к груди полотенце и кивнула.

– За кем занимала?

– За Катей из пятой.

– Можешь не успеть, – сказала Тося и с трудом покатила по коридору тележку.

– Я ведь успею? – спросила у меня мама.

Я пожала плечами. Щёлкнула дверь, вышла тётя Катя. Она вытирала на ходу короткие кудрявые волосы. От неё пахло ландышем. Тётя Катя улыбалась, будто вышла не из ванной, а из волшебной страны.

Мама обменялась с ней улыбками и шагнула к двери.

– Обход! – раздался грозный окрик сзади, и маму оттеснила от двери могучая старшая сестра. Она ловко вставила крепкими пальцами ключ в замок ванной и провернула его два раза.

– А как же… – начала мама.

– По палатам! Обход начинается!

– Пойдём…

Я потянула маму за руку, и вдруг на мою руку упала капля. И еще одна.

– Ты чего? Из-за головы? Из-за пустяка так расстраиваться?

– Я… Так хочется себя человеком почувствовать.

Мама прижала к груди полотенце, как грудничка, и побрела в палату. Я посмотрела ей вслед и вдруг ощутила на плече знакомое покалывание.

– Иди за ней, пожалей, – посоветовал Выдуманный Жучок с моего плеча.

– Не буду. Мама и так должна быть сильной.

– Она была сильной перед твоей операцией. А сейчас устала. Ей надо где-то взять сил.

– Я не буду тратить жалость на ерунду, – возмутилась я. – Показать, кому действительно нужны силы и поддержка?

С Жучком на плече я решительно направляюсь к Ане в интенсивку.

– Привет, – радуется мне Аня, – там завтрак ещё не начали разносить?

– Ты хочешь есть?

– Хоть какое-то развлечение.

– Там обход уже начали.

Я усаживаюсь к Ане на кровать и смотрю на её соседей. Их двое: Максим, толстый лысый первоклассник, который целыми днями лежит под капельницей в обнимку с компьютерной игрой, и Саня.

Саня тяжело болен. Ему всего три года. Он тоже прикручен к капельнице, но постоянно спит. Наверное, потому, что в капельницу добавляют димедрол. Малыши спят от него сутками. Вокруг Сани – ни одной игрушки или книжки. Только лекарства.

Санина мама сидит на стульчике и читает. Они – самая тихая пара в отделении. У Саниной мамы – на голове пучок, на носу – круглые очки, а в них – внимательные круглые глаза.

– Вот видишь, – шепчу я Жучку, – ей намного тяжелее, чем моей маме. У её сына рак. А она никогда не плачет. Наоборот, всегда расспрашивает меня про школу, про друзей. А мама никогда не спросит. И вообще, это нечестно. Мамы должны поддерживать своих детей, а не наоборот.

– Просто есть семьи… – начинает Жучок.

– Завтрак! – объявляет Тося. – Быстрее разбирайте творожки, к вам обход идёт.

– Убил! – радуется Максим, кого-то прикончив в компьютерной игре. – Тёть Тось, а творожки с чем?

– С абрикосами, лапонька.

– Тётя Таня, можно я ваш возьму? – обращается Максим к Саниной маме.

Она отрывается от книги и кивает. Встаёт, берёт у Тоси молочную смесь в картонной коробочке.

– А как же Саня? – возмущённо шепчу я Ане.

Она молча кивает на Санину маму. Та вскрывает смесь, берёт один из проводков, прикреплённых к Сане, набирает смесь в шприц и вдувает её в проводок.

До меня доходит какая-то страшная правда.

– Он… Он что, вообще не просыпается?

– У него метастазы уже пошли, – спокойно, не поворачиваясь, объясняет мне Санина мама.

Я смотрю на Аню. Она нервно сглатывает. Берётся за вязание. Спицы дрожат, постукивая друг о друга.

– Убил! – снова радуется толстяк Максим.

Он не глядя вскрывает творожок. У меня к горлу подкатывает тошнота. Мне хочется схватить проклятый творожок, ударить о стену сначала его, а потом игру Максима. Как можно быть таким толстокожим?!

Я вылетаю из интенсивки.

На моей постели, сгорбившись и поджав ноги, как сестрица Алёнушка, сидит мама.

– Ты! – кричу я ей. – Ты размазня!

Жучок падает с моего плеча на тумбочку. Мама смотрит в кружку. На поверхности чая – разноцветные разводы, как на лужице бензина.

– Ты! Ты! Ты ревёшь из-за того, что голову не помыла! А там! Там умирает…

Я зажмуриваюсь. Потом открываю глаза и вижу: мама ставит кружку на тумбочку, прямо на Жучка.

Я бросаюсь вперёд и сбрасываю кружку на пол. Брямс! Ровно два осколка – кружка и её ручка. Жучка на тумбочке нет.

– Я тебя ненавижу, – выдавливаю я и убегаю в коридор.

Я сижу там целый день.

– Ты чего разбушевалась? – удивляется Жучок, неожиданно появившись на моём колене. – Я же спрятаться успел за тумбочку.

Впервые в жизни я ему не отвечаю. Я его не слышу. Я никого не слышу: ни Тосю с тележкой, на которой возвышается обед, ни воплей из «перевязочной».

Ближе к вечеру из интенсивки вылезает Максим – пройтись. Как всегда – в обнимку с игрой. Он обходит три раза каталку и два раза – кресло. Потом присаживается рядом со мной и погружается в компьютерную игру. На экране рыцарь скачет по этажам средневекового замка.

– Жалко, что я живу в жизни, – вдруг вздыхает Максим, – а не в компьютерной игре.

Я молча беру у него игру. Встаю и подхожу к окну. Сейчас открою и швырну… Открою и швырну, чтобы он понял: по крайней мере, он живёт. У него нет метастазов.

– Посмотрела? – нетерпеливо спрашивает Максим. – Давай обратно, там на время.

Я возвращаю игру и иду в палату. Мама спит, повернувшись к стенке. Я заворачиваюсь в своё одеяло и ложусь лицом к проходу. Кровать узкая, подростковая, но я умудряюсь повиснуть на самом краешке, чтобы между нашими спинами оставалось расстояние.

Сплю я урывками. У меня новый сосед, у него плохо с головой. В смысле он немного «ку-ку». Всю ночь гудит, прижав к губам ночной горшок. «Бу-бу-бу…»

Я ворочаюсь, забыв о расстоянии между мной и мамой. Я думаю: невозможно, чтобы Саня умер. Бог не может такого допустить. Дети умирают, но только случайно – на войне. Не от болезни. Ну хорошо, и от болезни тоже. Это те, про кого пишут в газетах, в интернете. А не в жизни. Не в моей жизни.

«Бу-бу-бу…»

Часов в пять я не выдерживаю. Заворачиваюсь в одеяло и ползу в коридор. Лягу там на пол. Ну и что, что простужусь. Зато там нет ни расстояния до маминой спины, ни завывания эмалированного горшка.

В коридоре дует. Очень сильно. Как будто открыли окно, хотя в это время никто не проветривает.

Значит, точно простужусь. Мама на себе все волосы вырвет.

В ординаторской горит свет. Там кто-то ходит. Двое.

– Ай, что же ты делаешь? – вдруг яростно шепчет Тося и подбегает к окну.

Я вздрагиваю и замечаю у окна Максима.

– Ты представляешь? – говорит мне Тося, захлопывая окно и оттаскивая Максима. – Он свой компьютер выбросил. Вот мать тебе задаст!

Лицо Максима залито слезами.

– Он… он умер, – шепчет он.

Я отступаю обратно в палату. Нет! Нет!

Дверь ординаторской открывается, на пороге Санина мама. Я снова отступаю. Она смотрит на Тосю, на Максима. Тот садится на скамейку и закрывает лицо руками.

«Так ему и надо», – думаю я. И ещё думаю: «Может, он не про Саню?»

– Иди к Саниной маме, – шепчет Жучок, – скажи ей…

– Нет, нет! – мотаю я головой. – Что я ей скажу? Не бывает таких слов, чтобы можно было утешить…

Санина мама вдруг сама идёт к нам. Очки на лбу, пучок сбился набок. Она садится на скамейку рядом с Максимом. У неё дрожат руки. Она обнимает Максима. Он приваливается к ней, как медвежонок, и рыдает – громко, басом, за них двоих, за всё отделение.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «Литрес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

Примечания

1

«Интенсивка» – палата интенсивной терапии, куда пациенты попадают сразу после операций, чтобы находиться под неусыпным контролем медсестёр и врачей, или где получают химиотерапию дети, страдающие раковыми заболеваниями.

2

Матрона – святая Русской православной церкви, чьи мощи считаются чудотворными.

3

КТ – компьютерная томография.

4

МРТ – магнитно-резонансная томография.