Полеты наяву или во сне. Детектив

Женщина была очень властной по характеру, над всеми доминировала. Кстати, Гурий имеет право только на формальное управление корпорацией, а вот продать ее, или что-то, принадлежащее корпорации, он не может. Юрист, который заправляет там делами, обязан раз в три месяца все проверять, а потом отчитываться Генриетте. Надо бы с ним поговорить – все ли было в порядке в корпорации до смерти дамочки, а то вдруг Гурий проворовался, не даром же младшая сестра говорила о том, что «мама не давала Гурию разгуляться! На все денежки корпорации.». Кстати, дамы там очень странные – все сплошь домохозяйки, Манефа и Руфина что-то вроде экономок у сестры и тетки, каким домохозяйством занимаются остальные – и не поймешь. Ладно, Луша студентка и ядро толкает – все при деле, а остальные? Лампа вон тоже занимается, правда, говорят, ерундой – свободная художница. Но глядя на ее картины, испытываешь какой-то депрессняк, видимо, поэтому она особым успехом и не пользуется.

Так, с Генриеттой понятно, теперь что касается Манефы и Руфины – быстро пробегаю глазами информацию, предоставленную Даней. Боже, какая серая, скучная жизнь! Сидеть при сестре и ждать от нее подачек, получая ежемесячное содержание. Почему нельзя было быть более самостоятельными и самим строить свою судьбу? И действительно, чего сейчас будет с ними? Наверняка, Генриетта им что-то оставила, но вряд ли им будет этого хватать, а работать где-то они не привыкли. При такой блистательной сестре – и такая жалкая жизнь! Может быть, Манефа так и не смогла ей этого простить? И на старости лет решила обеспечить такой вот полет? В последний путь… Или Руфина… Она свою личную жизнь из-за тетки не смогла построить. Теперь сорок лет – ни семьи, ни детей. Кому сказать «спасибо»? Конечно, тетке, которая всех женихов отсеивала. Хотя в первую очередь надо бы себе – что не хватило смелости и сил уйти и жить самостоятельно. Кстати, Руфина по образованию тоже филолог, скорее всего, с подачи тетки. Непонятно, зачем родители Генриетты и Манефы так сломали жизнь младшей дочери? Чтобы вечно жила при сестре экономкой? А смысл? Да, их, богатых, фиг поймешь…

Поскольку Клим уехал, прошу одного из оперативников помочь мне с допросом – на себя беру Манефу, а Руфина достается ему. Сергей с радостью соглашается, а я очень рассчитываю на показания этих двух женщин.

Конечно, они приходят вместе, и их тут же разводят по допросным.

– А нельзя нас вместе опросить? – тихо спрашивает у меня Манефа.

Я поглядываю на нее исподлобья, перебирая бумаги. Простое лицо, унылый, потерянный какой-то взгляд… Да, на фоне деятельной и яркой Генриетты она смотрелась не лучшим образом.

– Вы боитесь, что ваша дочь может сказать что-то лишнее? – спрашиваю у нее.

– Нет…– она, по-моему мнению, как-то нервничает, теребит старинную брошку-бижутерию у ворота кофточки – просто так было бы лучше, наверное.

– Давайте здесь я буду решать, что будет лучше. Скажите пожалуйста, Манефа Аверьяновна, почему вы жили с сестрой? Почему ваша взрослая дочь жила подле вас и своей тетки?

– Ну, так хотел отец… Умирая, он…

– Я знаю – останавливаю ее – просто, меня интересует вот что: неужели вам никогда не хотелось жить отдельно, самостоятельной жизнью, иметь семью, больше детей, а там и внуков?

– Таков наш семейный уклад и ценности – мы так привыкли.

– Скажите, в день смерти вашей сестры, утром, в начале девятого, вы где находились?

– У себя в комнате – мы с Руфочкой живем вместе.

– Что-то подозрительное слышали?

– Нет, абсолютно ничего. Обычно в это время и до обеда никто не шарится по дому – все занимаются своими делами по своим комнатам.

– А как в вашей семье завтракают и когда?

– У горничных расписано, кому и во сколько подать завтрак. Мужчины, которые работают, завтракают раньше всех, где-то в семь утра. С ними завтракают и студенты. Мы, женщины, завтракаем в девять тридцать, с нами же завтракала Генриетта. Только Евлампия не ест со всеми, как бы Генриетта ей не приказывала спускаться к завтраку. Она проспать может до двенадцати, и потом прямо на кухне что-нибудь перехватить. Она вообще избалованная особа – любимая дочь Генриетты.

– Вот как?

– Ну, младших всегда любят больше…

– Судя по вашей биографии, это не всегда так.

– Я – исключение.

– Скажите, Манефа Аверьяновна, вы не были в обиде на сестру из-за того, что отец оставил все состояние ей?

– Меня вполне устраивает моя роль в этой семье. Каждый должен быть на своем месте.

Я пристально смотрю на нее – ну монашка монашкой! А так ли ты проста, благостная женщина, как хочешь казаться? Чопорная, вся правильная… Глаза только какие-то жесткие, цепкие…

– А какова ваша роль в этой семье, а, Манефа Аверьяновна?

– Я руковожу хозяйством, домработницами, решаю все вопросы, связанные с различного рода хознуждами.

– А ваша дочь?

– Делает тоже самое. Вы не представляете, сколько забот в такой большой семье, в том числе и хозяйственных.

– Скажите, в последнее время в поведении вашей сестры было что-то странное?

– Нет. Все было, как обычно. Ничего нового. Я приходила к Генриетте пожелать ей доброго утра, и она в очередной раз рассказывала мне про один и тот же сон, который ей снился на протяжении почти уже десяти лет. Как она парит по сцене в пуантах и пачке – молодая и красивая.

– Да… – задумчиво говорю я – полеты наяву или во сне… Скажите, ваша сестра когда-нибудь упоминала при вас имя Офелия?

– Мне кажется нет – говорит она после того, как ненадолго задумывается – а почему вы спрашиваете?

– Манефа Аверьяновна, давайте здесь вопросы буду я задавать, хорошо. Скажите, вы подозреваете кого-нибудь в убийстве вашей сестры?

– Да вы что? Как можно? Никто не мог этого сделать – все очень любили Генриетту!

– Да? Разве? Ну, вот например Евлампия Александровна обмолвилась, что невестка, жена Гурия, ненавидела ее.

– Лампа порой несет такую чушь, что слушать противно! Не слушайте ее – она, как художница, очень далека от реалий жизни.

– Но тем не менее, она была близка с матерью…

– Да, они много времени проводили вместе…

– Скажите, а что это за брошь, которую вчера упомянул Филарет, сказав, что Лукерья хотела выпросить ее у Генриетты?

– О, это очень милая штучка стоимостью в половину нашей квартиры, наверное. Старинная вещь и очень дорогая – ее Александр подарил на юбилей Генриетте, на пятьдесят, что ли, лет. Он же был коллекционером, ко всему прочему, вот и собирал такие вещички. Она, эта брошь, чего-то приглянулась Луше, и Генриетта обещала ей, что после ее смерти драгоценность перейдет к ней.

А может быть, Лушенька-то и не вытерпела – брошь потребовалась ей как можно быстрее, и она, не долго думая, порешила родную бабушку?

– Скажите, ваша сестра когда-либо говорила с вами о своем завещании?

– Нет, но я знала, что оно существует.

– Но вы сами не спрашивали ее о своем, например, будущем, не интересовались, что будет с вами после ее смерти?

– Да вы что – как можно? Мы все желали, чтобы Генриетта прожила достаточно долго! В семье у нас все были долгожителями!

– Манефа Аверьяновна, пройдемте со мной в лабораторию. Вы сказали, что можете показать, какие именно лекарства принимала ваша сестра.

Мы идем к Дане, который сосредоточенно работает. Он достает собранную в доме аптечку и открывает перед нам коробку. Женщина внимательно смотрит на обилие лекарств, а потом указывает на несколько пластмассовых баночек с иностранными надписями.

– Ей это по интернету заказывали специально – комментирует она.

– Это все БАДы, Марго – говорит Даня – а снотворное сможете узнать, которое она принимала?

– Да, вот это – Манефа показывает на стеклянный тюбик.

– Она пила его только на ночь?

– Верно, и не всегда, а только тогда, когда не могла заснуть.

– А все то, на что вы указали, она принимала утром?

– Да, тогда, когда я приходила к ней поздороваться. А приходила я первая – в семь утра.

– Даня – прошу я эксперта – исследуй пожалуйста содержимое этих капсул, я имею ввиду БАДы.

Он кивает головой, мы с Манефой уходим, чтобы говорить дальше. Но в допросной я получаю звонок от Дани – скорее всего, он забыл мне что-то сообщить.

– Марго, я исследовал инвалидную коляску – на ней есть хаотичные следы всех членов семьи и горничных в том числе. Кто-то иногда брался за ручки этой коляски – не более того, может быть, помогали ей катиться или еще что, развернуть она ее просила, например… Чтобы поднять такую коляску, нужно было взяться, например, за руку и подножие, или за какие-то еще места. Но больше на ней нигде нет следов. Я все больше убеждаюсь в том, что преступник работал в перчатках. И еще – на замке входной двери нет никаких следов отмычек. Дверь открывали только родными ключами. На наличниках есть следы всех членов семьи и горничных, посторонних следов нет.

– Спасибо, Даня.

В голове мелькает какая-то беспокойная мысль, и я тут же понимаю, что в этой истории кое-что не сходится, кое-что неправильно.

– Манефа Аверьяновна, скажите, вот ваша сестра была очень богата, а почему у нее такая простая инвалидная коляска? Она же имела возможность купить дорогую, с электроприводом, со всеми удобствами.

– Вы знаете, она много их перепробовала, но… Ни в одной ей не было удобно. Поэтому остановилась на самой простой.

– Скажите, вы часто покидаете квартиру? Ходите куда-то? А ваша дочь?

– Мы с Руфой постоянно вместе. Но особо никуда не ходим – только по хозяйственным делам и в церковь, молимся за здоровье всех членов нашей большой семьи.

Да уж…Мне даже сказать больше нечего. Подписываю ей пропуск и отпускаю. В коридоре, на скамеечке, ее уже ожидает дочь – сидит прямо, вся какая-то тоже правильная, в мать, прямая, словно палку проглотила или надела слишком жесткий корсет. Да, дочь и мать друг друга стоят, это точно. Интересно, рассказала Руфина нашему сотруднику что-то важное или нет? Кстати, а чего это у нее так ярко щеки горят?

– Маргарита Николаевна! – оперативник Сергей, который разговаривал с Руфиной, заходит ко мне в кабинет – ну, какая женщина, а?!

Часть 4

– Сереж, ты что – влюбился в эту чопорную престарелую инженю?

– Да ну вас, Маргарита Николаевна! Она никакая не чопорная и не престарелая, а очень даже приятная дамочка, особенно в разговорах.

То, что наш оперативник запал на Руфь – ничего удивительного. Сереже сорок пять, и он никогда не был женат. И на то были серьезные причины, которые даже меня, уверенную в том, что если мужика до этого возраста никто не «подобрал» – значит, этот мужик вообще не стоит внимания, убедили в обратном. Когда Сереже было двадцать восемь, его мама просто слегла, слегла с тяжелой болезнью. И пролежала с ней почти двадцать лет, умерла только год назад. Все это время Сережа ухаживал за ней, и я считаю, что долгий срок ее жизни – это исключительно его заслуга. Ухаживал так трепетно, нежно и терпеливо, как это может делать только любящий сын. А вот семьей обзавестись за это время ему не удалось – ну какая девушка пойдет на подобное? Чтобы вот так выйти замуж за человека, у которого на руках больная мать? Таких девушек в наше современное время просто единицы. Вот и не получилось у него ничего с семьей. Сережа мать не бросил, но и отношения с прекрасным полом у него не сложились. Работал, заботился о родительнице, большая часть скромной зарплаты уходила на лекарства и разные прибамбасы для лежачей больной, поэтому и одевался он всегда скромно.

Когда его мать отправилась в мир иной, он переживал так, что у нас, посторонних людей, коллег, сердце разрывалось. Он переживал, а мы искренне считали, что наконец-то у него развяжутся руки и может быть – дай-то Бог! – он еще сможет найти себе человека по сердцу.

Поэтому услышав такие его слова о Руфь, я, с одной стороны обрадовалась, а с другой – ну она ему совершенно не подходит, вообще! Со стороны-то виднее…

– Ох, Сереженька! – говорю ему – боюсь, тебя тут будет ожидать сильное разочарование!

– Чего это? Она мне рассказала, что эта бабка держала ее на жестком поводке, но бабки-то теперь нет… Я попросил у нее телефон – она дала.

– Вот как? – удивляюсь я – а что она еще тебе рассказала?

– Ничего особенного. Знаете, я думаю, она не имеет к убийству старухи никакого отношения.

– А вот это неправильно, мой дорогой Сережа. Дама показалась тебе симпатичной, и ты вот просто выкинул ее из списка подозреваемых. А мы не можем допустить такой роскоши. Давай, расскажи мне подробнее о том, что она тебе говорила.

– Ну, она помнит Генриетту с самого младенчества и говорит, что раньше это была счастливая, смеющаяся женщина, сильная, властная и уверенная в себе. Когда умер ее муж, от счастливой и смеющейся мало что осталось, а вот сила, власть и уверенность в себе утроились, если не удесятерились.

– А почему они жили с ней? Почему не могли уйти жить самостоятельно? У Руфины ведь тоже образование филолога?

– Такова была воля Генриетты. Ей нужно было, чтобы Манефа всегда была рядом, хотя Руфь неоднократно просила мать уйти в самостоятельную жизнь. Кстати, Манефа спала и видела, чтобы Руфина стала актрисой, как она сама когда-то мечтала. Мол, у нее из-за внешности не получилось, так хоть у дочери получится. Когда Руфь закончила школу, они вдвоем пришли к Генриетте, чтобы та дала добро и помогла поступить в театральный. Но Генриетта очень разозлилась и сказала, что это не профессия для их благородного семейства. Мол, что это за работа такая – на камеру попой вертеть? И потребовала, чтобы Руфина подала документы в педагогический на филолога.

– Ага, то есть балет – это искусство и совсем не попой крутить, а актриса – это не искусство? – саркастично заметила я – вот так, Сереженька, с помощью каких-то тупых взглядов и ломаются чьи-то судьбы – в данном случае, Руфины. Хотела одного, но тетка настояла на другом. Очередная неисполненная мечта, а потом она и женихов ее всех начала отсеивать. Это ли не причина – убить ее за все то, что она сделала и не сделала? Руфина очень терпеливая, но терпение ее могло кончиться, тем более, мы не должны забывать слова Дани о том, что инвалидную коляску выкинули именно из чувства злости и ненависти. Человек, сделавший это, словно хотел вычеркнуть бабку из своей жизни вместе с ее инвалидной коляской.

– Слушайте, Маргарита Николаевна! – какая-то мысль вдруг озаряет светлую голову Сергея – а если все проще некуда? Кто-то из них узнал о том, что Генриетта всех водит за нос со своей инвалидностью, и просто напросто разозлился, вот и все!

– Тоже неплохой мотив. Тогда сделать это должен был тот человек, который много ухаживал за Генриеттой, терпел все ее капризы и может быть, даже насмешки.

– Тогда я ставил бы на всех, кроме молодняка и этой… Лампы. Уж она-то чересчур терпелива, кроме того, мне кажется, что она хитрая очень и многого добилась от маменьки в плане наследства. Да и не так она и ухаживала за ней, только разговоры разговаривала, а грязную работу делали другие, принимая на себя капризы вздорной и властной старухи.

– Когда же, черт возьми, от нотариуса добьются завещания? – раздраженно говорю я и набираю Даню.

Услышав мой вопрос, Даня невозмутимо отвечает:

– Марго, ну, в данном случае, это не так просто. Нотариус ждет разрешения, постановления, пока рассмотрит все бумаги…

– Он что, намеренно затягивает?

– Да нет. У них же тоже там определенный порядок.

– Сереж – я снова поворачиваюсь к оперативнику – а что насчет ненависти к Генриетте за то, что та вот так просто все разрушила с карьерой актрисы и не дала возможности выйти замуж?

– Тут все просто, Маргарита Николаевна – отвечает он – по словам Руфь ей было… жалко тетку. Мол, не хватало у нее власти, вот она и изгалялась, как могла. Хотя перед ней и так все по струнке ходили. В тот день, когда Генриетту выкинули из окна, она ничего подозрительного не слышала и не видела. Пришла пожелать тетке доброго утра, поцеловала ее и по ее просьбе открыла окно.

– Да, это доказывается отпечатками ее пальцев на ручках… Правда, они смазаны. Думаю, потому что убийца действовал в перчатках и не оставил следов, зато смазал предыдущие.

– Да. Потом она ушла к себе в комнату, где они с матерью просидели все время до завтрака. В нашем случае – пока не поднялась шумиха по поводу выпадения тетки из окна. То есть она подтверждает алиби своей матери и говорит, что никто из них комнату не покидал.

– Тоже самое говорит и Манефа, но этим вряд ли подтверждается их алиби – они родственники и заинтересованы в том, чтобы покрывать друг друга. Слушай, а почему Руфина не работала?

– Она просила у тетки разрешение пойти работать, но той нужно было, чтобы они обе, и Манефа, и Руфина – были подле нее, следили за хозяйством, занимались домашними нуждами. Мол, она могла только им доверять…

– Боже мой! Это практически жизнь взаперти…

– Да. Когда я спросил, не было ли за теткой каких-либо странностей в последние дни, она ответила, что ничего подобного не замечала. Про имя Офелия ничего не слышала. Что касается отношений в семье… Говорит, что Генриетту все уважали и боялись, мол, такая форма любви, основанная на страхе, поклонении и восхищении.

– Она кого-то подозревает в убийстве?

– Маргарита Николаевна! Все члены этой семьи будут утверждать, что никто из них не мог этого сделать. Никто не будет голословно говорить на кого-то – что это именно он или она совершили подобное. Они осторожны…

– Знаешь, Сереж, я буду симпатизировать тому из них, кто первый это нарушит – вот то, про что ты сейчас говоришь. Слушай, ну а у нее какие отношения с остальными членами?

– Она мало с ними общается. Сидит и читает Библию днями в комнате…

– Господи, ну что за монашки-то они обе?! Что мать, что дочь… Она читает Библию – и вот так согласилась обменяться с тобой телефонами?

– Ну, Библия и общение – это разные вещи – задумчиво говорит Сергей.

– Слушай, будь с ней осторожен. Мне кажется, у них с Манефой не все дома. Скажи, она знала про завещание Генриетты?

– Нет. Ей было все равно. Говорила, что без куска хлеба не останется. И кстати, обмолвилась, что ее мать разговаривала с Генриеттой по поводу завещания, но о чем конкретно – она не знает.

– Вот тебе и ну! А Манефа сказала, что она не вела с сестрой таких разговоров. Врет, что ли?

– Может, проверить? Спросить у нее, например.

– Конечно, спрошу. Не нравится мне эта семейка – сильно много тайн. И до сих пор непонятно, зачем Генриетта скрывала то, что она здорова и притворялась инвалидом. Кстати, а что эта дамочка думает по поводу того, зачем Генриетта собрала у себя дома всю семью?

– Говорит, что хотела, чтобы все были рядом – дети, внуки…

– Ну Букингемский дворец, не иначе.

– Вот зря ты так, Марго! У них, как у царственных персон, все было по времени, все расписано, причем у самой Генриетты тоже. Она жизни без этих списков не мыслила – я вижу, что глаза Сережи смеются.

– И зачем только все это нужно? Нельзя просто жить, наслаждаясь жизнью? Интересно, были те, кому не нравился этот уклад?

– Руфь говорит, что молодежь и Лампа пытались бунтовать.

– Если учесть, что Генриетта любила Лампу и души не чаяла во внуках – она могла на эти бунты просто закрывать глаза.

Когда разговор с Сережей окончен, и у меня есть вся информация про Руфь, я вдруг понимаю, что скорее всего, этими допросами мы ничего не добьемся. То, что они грызутся между собой – ничего странного для такой большой семьи. Другое дело, когда их касается вот такая ситуация – тут они друг за друга горой. То есть нужно искать какие-то слабые стороны каждого члена. Наверняка бабка тоже эти слабые стороны нашла, хотя на самом деле, слабая сторона тут одна – наследство. Возможно, кто-то бунтовал против съезда всех членов семьи в одно «логово», и тогда капризная и властная Генриетта дала понять, что всех, кто будет ерепениться, ждет потеря наследства.

Звонит недовольный Даня и говорит о том, что оперативники привезли чуть не целый вагон перчаток из дома Генриетты, но среди них нет тех, которые могли бы оставить свои следы на месте преступления. Никаких следов пыли с коляски Генриетты, никаких следов ее потожировых или одежды – ничего!

– Блин, столько времени убил на эти перчатки – и ничего, представляешь?! – сокрушается Даня.

– Как бы не пришлось всю одежду членов семьи проверять – говорю ему я – ведь кто-то из них это делал в одежде, и на ней должны сохраниться следы пыли с коляски, например, или следы самой Генриетты…

– Это очень трудно, Марго. Преступник может объяснить это тем, что например, мыл ее коляску или что-то подобное соврать.

Я все еще ломаю голову над личностями Руфины и ее матери, когда приезжает Клим.

– Ну, что? – спрашиваю я в нетерпении – врач сказал тебе, зачем он подыгрывал Генриетте?

– Хм, знаешь, он довольно долго отнекивался тем, что не может давать такую информацию – клятва Гиппократа, то да се… Но когда я пригрозил ему тем, что сейчас он поедет в СК и будет объясняться там, а также тем, что вероятно, таким поведением он способствовал убийству, он сдался и рассказал мне… Очень мало рассказал, только то, что знал сам и не более того.

– Ну, и? Почему Генриетта пошла на такой шаг? Как уговорила его сделать ее инвалидом? Как скрывала все это столь долгие годы?

– Он сказал, что истиной причины он не знает, хотя Генриетта утверждала только одно – она делает это только по той причине, что боится одного из членов семьи.

– Вот как? И кого же именно? И почему боится?

– Он не знает…

– Вот черт!

– Да. Говорит, что Генриетта утверждала, что ее хотят убить…

– Бабка просто из ума выжила. Потому что можно подумать, что если бы она стала инвалидом – убийца отказался бы от своих планов.

– И не говори.

– То есть по его словам, она стала якобы инвалидом, потому что боялась за свою жизнь?

– Да. И хотела со временем вывести преступника на чистую воду.

– И при этом ни слова не сказала, кто же он?

– Вот именно. Обмолвилась, правда, что ее завещание – как кость в горле кое-кому, и потому она боится.

– Ну, если все это правда, то я даже не сомневаюсь, что это Гурий – он кажется мне наиболее мерзким и скользким типом.

– Марго, ты сто раз говорила, что нельзя опираться на личные ощущения… Кстати, он говорит, что ничуть не удивлен, что Генриетта ни разу не спалилась с тем, что она не инвалид – она была очень сильной, хитрой и выносливой.

– И его не удивило то, что за десять лет она так и не разоблачила того, кто якобы хотел ее убить?

– Говорит, что он спрашивал ее о том, когда она намерена закончить с этим театром, а Генриетта сказала, что ей по душе эта роль – теперь она знает все о своих родных и близких. В том числе и то, кто как к ней относится, и кто что о ней думает.

– Знаешь, я больше чем уверена, что она приплачивала этому деятелю за молчание. Он часто к ней приходил?

– Раз в месяц. Они закрывались в комнату, никого не пускали, и где-то в течение получаса делали вид, что он ее осматривает.

– А был кто-то, кому это не нравилось?

– Говорит, что Аполлинария была недовольна этим. Ему кажется, что он вообще ей не нравился.

– А она когда-нибудь рассказывала ему о членах своей семьи, об отношениях внутри семьи?

– Он говорит, что отношения в семье были нормальными, вроде бы. Либо же ему, как человеку постороннему, многое не показывалось. Но утверждает, что больше всех за бабулю переживала Аполлинария и родная сестра Манефа, остальные только шутили, смеялись вместе с ней, но вот чтобы беспокоиться всерьез о ее здоровье – нет.

– Да уж… Ну, и семейка – одни тайны и загадки, и имена эти идиотские. Знаешь что, Клим…Меня среди всех этих членов семьи очень интересует одна личность – Злата, жена Гурия. Когда я разговаривала с ними всеми вместе, Лампа утверждала, что Злата изменяет мужу и кроме того, ненавидела Генриетту. Нужно выяснить, так ли это. Кроме того, дочь Аполлинарии и Гурия, Лукерья, потеряла ключи незадолго до преступления, и я очень бы хотела знать – это случайность или все же нет. Возьми на себя четырех горничных, они, как правило, очень многое знают и могут рассказать интересные вещи.

– Хорошо, Марго. Сегодня от рабочего дня еще остается время, поэтому начну прямо сейчас.

– О'кей, Клим, я буду ждать от тебя результатов.

Он было уходит, но от двери поворачивается ко мне и говорит:

– Знаешь, Маргарита, мне кажется, что Генриетта разозлила этого человека, убийцу, какой-то новостью, потому он так и поступил с ней. Это порыв, аффект…

– Клим, ты забываешь о том, что убийца специально подстроился под то время, когда энергетическая компания выключила свет. Нет, это продуманное преступление, Клим, холодное, расчетливое убийство. Или ты думаешь, что он специально пошел к бабке во время выключения света, сделал так, чтобы она его разозлила, и выкинул несчастную старуху в окно?