Некурортный роман

Вот я думаю о том, что у неё остались двое детей, мальчик и девочка. И мальчик тоже потом совершил попытку самоубийства. Почему? Это что, по наследству передаётся? И как так может быть плохо человеку, что совсем не хочется жить? Не хочется узнать, что там дальше.

Мне почему-то кажется, что дальше должно быть всё лучше, всё интересней. Мы с девчонками недавно это обсуждали. Оля говорит, что представляет меня известной писательницей, поэтессой. А Аньку почему-то видит так: она идёт беременная по улице рядом с мужем, и ведёт малыша за руку, а у мужа на шее ещё один ребёнок. А я смотрела на Аньку и не могла себе этого представить. Трое детей! С ума сойти, это же так много!

У Плат, кстати, есть стихи и про материнство – «Утренняя песня». Чудовищная – правда:

Крик, и, спотыкаясь, из постели -

корова средь цветов -

в своей чудовищной ночнушке – лечу.

Твой рот открыт – кошачий. Это ты

вдруг запускаешь ввысь пригоршню звуков,

прозрачных, как воздушные шары.

Как-то прямо пугающе. Не хочу детей. У Сильвии мне больше всего вот это нравится – это прямо моё, я это очень чувствую и понимаю:

Называется Blackberrying – «Ежевичничая» можно перевести. Ну красота же!

Никого на тропе и ничего – ничего, лишь ежевика,

ежевика – с обеих сторон,больше справа.

Ежевичная аллея спускается петлями, и море

где-то внизу – колышется. Ежевика

крупная – с подушечку пальца, как глаза, немая,

эбеновая в зарослях, тучная -

с красно-синим соком. Расточает его на мои пальцы.

Я не просила такого кровавого родства; она, должно быть, любит меня.

Она устраивается у меня в банке, сминается.

Над головой какофонят клушицы, несутся клочьями -

ошмётки горелой бумаги колесят в выдутом небе.

У них есть только голос – протестуют, протестуют.

Уже не верится, что море вообще есть в мире.

Высокие зелёные луга, будто зажжены изнутри, раскаляются.

Я подхожу к кусту, такому спелому, что мухи в гуще

развесили свои сине-зелёные брюшки и стеклянные крылышки – на китайской ширме.

Медовый пир ягод ошеломил их – уверовали в райские кущи.

Снова петля, и ягоды, и кусты кончаются.

Здесь появляется – только море.

В воронку меж двух холмов прорывается ветер,

полоща меня невидимым бельём по лицу.

Эти холмы слишком зелены и сладки для соли.

Я поднимаюсь меж ними по овечьей тропе.

Последняя петля выносит меня к склону лицом к лицу,

и это лицо – рыжая скала, глядящая в ничто,

ничто – только великий покой белых и оловянных бликов

и звон серебряных молоточков, бьющих и бьющих по несговорчивому металлу.

Я сразу вспоминаю, как собирала ежевику у бабушки на даче, пока её не разрушили, застраивая Остряки. Или у тёти Тамары в Кацивели. Эти ежевичины и правда заслуживают быть воспетыми – тёмные и очень сладкие, они пробуждают какие-то тайные желания.

Моё тайное желание сейчас одно, но я его и себе не озвучу. Стыдно!

Зимой всегда наступает такой момент, когда остро хочется в лето. Снять с себя все сто одёжек без застёжек и броситься в море. И плыть, плыть куда-то к горизонту в тёплой и мягкой воде, отдыхать на спине и опять плыть. Всё-таки есть в этом что-то эротическое, в том, как ты двигаешься в воде – ритм, энергия.

Вот интересно, что с моря берег всегда кажется ближе, чем на самом деле. Кажется, что не так уж далеко ты отплыла, а когда возвращаешься, устаёшь под конец и вылезаешь на берег вообще без сил и лежишь, впитываешь тепло мелкой гальки, тепло солнца. После этой странной близости с морем.

Летом, кстати, можно жить вообще без еды, на одной пране – реально на солнечной батарейке. Есть хочется только к вечеру, да и то не так чтоб сильно. А зимой я всё время мёрзну и хочу горячего питья – чая, кофе, травы какой-нибудь заварить. И с мёдом или вареньем. Варенье обалденно варит мама – она как-то умудряется его не переварить, а выключить, когда ягоды ещё не потемнели, но уже пропитались сахаром и не закиснут. Мамино варенье самое вкусное, особенно вишневое и айвовое. Клубничное я тоже люблю, но оно обычно бывает без ягод, один сироп, потому что в процессе варки я все ягоды съедаю – не могу удержаться. Клубника – моя любимая ягода. У меня день рождения как раз в сезон клубники, и мама всегда дарит мне ведёрко клубники и говорит: ешь, сколько хочешь!

А сейчас, зимой, что остаётся? Сидеть с горячей кружкой чая "под лаской плюшевого пледа".

На днях посмотрела «Жестокий романс», сходу нашла то стихотворение Киплинга, которое пел Михалков – про цыганскую дочь. Красиво, конечно. Но как-то странно. Оно ведь не про любовь, а про свободу. Не про то, что Ларисе нужно с Паратовым замутить, а про то, что целый мир лежит у ног влюблённых, про то, что вдвоём не нужен ни дом, как место привязки, ни какие-то условности. Только любить должны двое, сердце к сердцу.

Вообще, конечно, вся эта тема с приданым, с бедностью, с какими-то чудовищными манипуляциями вокруг красивой и вроде бы неглупой девицы выглядит странно. Неужели так трудно было взять и пойти работать? Ну хоть гувернанткой какой-нибудь поехать в ту же Европу? Мы, кстати, с девчонками ищем себе место в Англии – подумываем, как бы там найти семью, чтоб присматривать за детьми и учить их русскому. Я сейчас переписываюсь с девочкой из Шотландии, она на последнем курсе и собирается ехать во Францию в такую вот семью, на год. Я тоже хочу. Но мне учиться ещё целых два года.

Ладно, пора читать домашку.

Лекции отца Георгия

Познакомились с Денисом. Он учится на третьем курсе филфака, уже после армии, постарше нас на год или два, здоровенный детина чисто славянского типа с копной светлых волос, растущих в разные стороны. И нос картошкой. Денис кажется бесхитростным и даже глуповатым на первый взгляд, но это не так. Он умный и внимательный.

Да, мы с девчонками всё-таки начали ходить туда к русистам на лекции отца Георгия.

Удивительно то, что мы столько слышали обо всех этих библейских историях, но толком их и не знаем, поэтому все рассказы молодого священника кажутся настоящим открытием. Кстати, русистки говорят, что он не женат, но держит целибат. Это такой обет специальный – не монашеский, но жениться нельзя. Олька говорит: жаль, он симпатичный. А мне как-то всё равно, не в моём вкусе, слишком он какой-то кругленький и маленький. Нет в нём мужественности. Но зато он умный, конечно.

Рассказывал нам про блудного сына. Там есть такой момент: брат этого вернувшегося гуляки обижается на отца и говорит ему, мол, ради меня ты пир не устраивал, хотя я тебе помогаю все эти годы и слушаюсь. И мне стало тоже так обидно, что я встала и спросила: как же так, почему такая несправедливость? А отец Георгий искренне удивился:

– Так ведь он всё время был рядом с отцом! Чего же больше? Какой ещё награды надо?

Это что получается – просто быть рядом с тем, кого любишь, этого уже достаточно?

И вот после лекции Денис провожал нас до факультета и сказал, что ездит к отцу Георгию на службы, и нас звал.

– То есть что, мы можем просто так взять и прийти к нему на службу? Без приглашения?

– Конечно, какое тебе приглашение? Любой может прийти.

– А если я некрещёная?

– Ну выйдешь, когда оглашенных прогоняют.

– Это как?

– «Оглашенные изыдите!»

– Это какие оглашенные? Это из поговорки «бежит, как оглашенный»?

– Ну да. Оглашенные должны быстро выйти, пока батюшка за них молится. Это те, кто ещё некрещённый, но собирается – оглашенные.

Пойти очень хочется, но вот с этими оглашенными как-то стрёмно. Почему нельзя постоять и посмотреть, что там и как от начала до конца? Не понимаю. Но мы договорились: на этих выходных Анька едет ко мне, встречаемся с Денисом и идём в храм. Олька тоже хочет, но у неё муж ведь. И кажется, она беременная. Ещё не точно, но скорее всего. Глаза у неё какие-то другие стали. Бедолага. Ребёнок – это же столько мороки, суеты! А учиться как? Оля говорит, что в крайнем случае возьмёт академ, а так постарается справиться. Не представляю!

Мы встретились с Денисом утром в воскресенье на Приморском, сели на катер и поехали на Северную. Никольский храм на Братском кладбище. Я его видела с горки, конечно – он необычный, в виде пирамиды – но там ни разу не была. Вообще не была на Северной. У меня одна одноклассница там жила, ездила в школу на катере, и мы ей завидовали, когда бухту в шторм закрывали, и она не приезжала на учёбу.

На той стороне мы как-то неловко пропустили автобус на кладбище и решили идти пешком. И, конечно, пришли поздно – служба была в разгаре, и никто не знал, оглашенных уже выгоняли или нет, можно ли вообще зайти. И Денис пошёл спросить, а мы с Анькой стояли внизу на ступеньках.

Храм был нереально прекрасен. Старинные стены, шершавые и приятные на ощупь, почти такие же, как в Херсонесе, были как-то хитро сложены – уходили вверх усеченной пирамидой, а венчал её крест. Утреннее солнце щедро поливало нас с Анькой, согревало серые камни, и они как будто серебрились. Всё вокруг было какое-то чистое, радостное, торжественное.

Мы были в юбках и косынках – Денис заранее нам сказал, что без дресс-кода нельзя, не пустят. У меня единственной юбкой оказалась тоненькая, прозрачная на просвет, «марлёвка», которую мне папа привёз из рейса, из Индии, когда мы жили ещё вместе. После школы я юбки не носила из принципа, так надоела школьная форма, дурацкое коричневое платье – колючее, шерстяное, душное. Но эта юбка оказалась настолько тонка, нежна и эфемерна, что я простила ей название и оставила в своём гардеробе. Я не представляю, как эта ткань называлась на самом деле, важна была её невесомость, лёгкость и красота: на белом фоне расцветали экзотические цветы – или то были драконы? И вот, стою я на ступеньках, и уже хочу подняться вверх, как на меня налетает какая-то стрёмная бабка, вся в чёрном, сухая и страшная, и шипит, как змея:

– Ты что ж это, бесстыжая, припёрлась голая в храм? А ну марш отсюда! Как только ноги тебя сюда привели? Бесовские рисунки нацепила! Комсомолка, небось!

И тут солнце зашло за тучу, с моря подул холодный знобкий ветер, камни потускнели, и я оказалась с этой бабкой один на один. Анька уже ушла наверх, а Денис так и не спустился. Бабка плевалась и проклинала комсомол, разрушителей храма и советскую власть. Разошлась не на шутку.

– Блудница Вавилонская!

На последних словах она замахнулась на меня своим чёрным крепким кулаком, и я испугалась, что она меня ударит. Никто и никогда в жизни меня не бил. Мама рассказывала: лишь однажды папа шлёпнул меня по попе, когда я затеяла истерику по поводу "не хочу, не буду". Это у нас в детском саду появился мальчик, который, чуть что, валился на пол и кричал. Вот и я решила попробовать. И вот папа поднял меня с пола, внимательно посмотрел мне в глаза и шлёпнул. И я замолчала, как будто там, на попе, у меня была кнопка выключателя. Так говорит мама.

Я посмотрела на старуху, развернулась и быстро пошла вниз, к морю. Почти побежала.

Туча накрыла уже всё небо, начался дождь. Я чувствовала, что ужасно замёрзла, бежала под этим холодным весенним дождём, плакала и не думала ни о бабке, ни об отце Георгии или Денисе. Или Аньке. Я думала, что вот эта бабка меня прокляла, и я никогда не буду счастлива в любви. Никогда.

Я приехала к себе на Гоголя, вымокшая до нитки и продрогшая до костей, включила «Моей звезде не суждено» БГ и залезла в горячую ванну. И тут поняла, как же я лажанулась! Мама собиралась квартиру мою сдавать. Ну что, логично: я здесь только по выходным бываю, а так квартира пустует. А у Паши трёшка, там они мне комнату отдельную держат. Но я-то, я, дура стоеросовая, за полгода так ни разу не устроила у себя ни шумной вечеринки, ни романтического свидания! Всё профукала. А могла бы хоть сексом заняться, в конце концов! Скоро 20 лет, а я ещё девственница.

Денис и Анька приехали часа через два, рассказывали, как всё было здорово, только они не поняли, куда я подевалась. Поискали немножко по кладбищу и поехали ко мне. Кладбище, кстати, очень красивое: склепы там княжеские, усыпальницы всякие, очень интересно. В другой раз надо будет погулять, рассмотреть.

И вот они приехали, а я уже к этому времени наварила картошки с сосисками – знала, что они голодные будут. Я пюрешку делаю по маминому рецепту: взбиваю с молоком и маслом в пышную массу миксером. А сосиски сначала варю, а потом обжариваю. Вкусно. Мы как-то очень быстро всё съели и поняли, что надо было вина купить. А поздно – теперь закуски-то и нет. Но мы всё равно пошли в магазин, купили Ркацители и яблок. Оказалось, что и то, и другое жутко кислое – невозможно всё это пить и есть вместе. Но мы мужественно пили этот кисляк и закусывали яблоками, макая кусочки в сахар. В следующий раз будем умнее.

Вечером надо было ехать в универ, в общагу. Можно было бы и завтра утром, но тогда надо вставать очень рано – на пятичасовую электричку. Так что мы собрались и выдвинулись на вокзал.

Вот так вся молодость и пройдёт в этих электричках и общагах. Всё-таки надо бы мне воспользоваться квартирой, не упускать шанс. Но с кем? Не с Денисом же.

Глава 3

В электричке

И жали ладонь

ладонью потной,

и только – не тронь!

за звонью нотной,

и шумно – колёс

постук вагонный,

над рябью берёз

пролёт оконный

и белая – вверх

стена крутая,

и зелень, как снег,

не греет, тая.

За битым стеклом,

за грань – несносно

идут напролом

седые сосны.

А я люблю электрички. Во-первых, меня не укачивает в них, в отличие от автобусов и катеров. А во-вторых… ну вообще-то то, что не укачивает, это прямо сразу плюс десять пунктов! Я всё детство с этим укачиванием промаялась. Все нормальные люди наслаждаются, видами любуются, а я, как дура, с мешочком в руках, «рыгаю», как выражается моя двоюродная сестрёнка.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «Литрес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.