Стажер Зеркального сыска

– Ты чего это удумал? – спохватилась ведьма, однако в тот же миг раздался оглушительный звон, точно задребезжал гигантский телефон. Мир озарила яркая вспышка, и Митя скользнул в спасительную тьму.

Сквозь подзоры на окне в комнату пробивался теплый солнечный свет. Пахло сиренью и свежестью.

Митя заморгал и с удивлением понял, что лежит не в своей кровати, а на кушетке в кабинете начальника, под верблюжьим одеялом. Не зная, что и думать, он сел на кровати и начал одеваться. Минут через пять в комнату вошел Игнат Исаакович.

– Ну что, боец, выспался? – поинтересовался Зеркальщик.

Митя кивнул.

– Это хорошо, тогда жду только тебя, дело есть срочное. Убийство в Остроленском, как раз по нашему профилю.

Митя тихо спросил:

– Что с Варенькой?

Начальник снял пенсне, протер стекла:

– В порядке она, в порядке. Не знаю, зачем Агриппина ее уморить хотела, но, видно, совсем из ума выжила. Я девушке память подправил, так что и не вспомнит о своих злоключениях. Да право сказать, она толкового ничего не рассказала. Мол, вышла старуха из зеркала да утащила ее за собой. Как в страшилках детских, ей-богу.

– А Агриппина, – не сдавался стажер, – с ней что будет?

– Будет. – Игнат точно прожевал слово. – Ничего не будет. Ее больше нет, за это, Митя, можете не волноваться.

– Ясно. – Стажер кивнул. – Вы простите меня, я повел себя как болван, сам не знаю, что на меня нашло. Только я одно в толк не возьму, как вы меня спасли?

– Коммутатор. Он уловил ваш сигнал из зазеркалья. Странно это, но та часть телефона, которую вы утащили с собой, сработала. В башню пришел сигнал из департамента. Я сразу понял, что вы, друг мой, снова вляпались. А подоспев, спас не вас одного, а двоих.

– Неужто Агриппина так ненавидела будущее, что готова была безвинных людей извести? И я этого не осознал. – Митя помрачнел.

– Так и я не осознал, а ведь у меня опыта куда больше, – признался Игнат Исаакович, – что ж теперь горевать.

– Уйти хочу, наверное, мне среди Зеркальщиков не место, – решил Митя, не сводя глаз с зеркала в резной раме, что стояло в кабинете начальника, весь разговор ему чудилось, будто серебристая гладь волнуется, переливается. Точно некто с той стороны слушает их беседу.

– Позвольте, а где же вам место? – удивился Игнат, разглядывая ученика.

– Среди людей, буду служить прогрессу.

– Служите бога ради, – волшебник поднялся, заслоняя собой зеркало, точь-в-точь как ведьма накануне, – но чтобы на дежурствах в департаменте были как штык! Или мне прикажете одному за порядком следить и за изгоями гоняться? – Он похлопал по резной раме, и Митя облегченно вздохнул: конечно, наставник всего лишь настроил портал. – Ну так что? – Игнат все еще ждал ответа.

Митя замотал головой и, смущаясь, спросил:

– А раз вы не против прогресса, можно я для департамента паровое авто приобрету? Быстрее полицейских будем на место прибывать.

Игнат Исаакович как-то тоскливо взглянул на стажера, затем потер переносицу, надел пенсне и молча шагнул сквозь Зеркальную гладь.

Часть 2

Кошачья колыбелька

– Что скажете, коллега? – Игнат Исаакович поплотнее забил короткую черную трубку с мундштуком из слоновой кости, чиркнул спичкой, и к небу потянулись белые колечки ароматного дыма.

Он обошел кругом, разглядывая железного детину, завалившегося на бок посреди мостовой. Железные лапищи, которые, по мнению жителей, портили кладку, неуклюже задрались к небу. Мощное же тело, с седлом и нелепой головенкой, украшенной двумя фонарями, как раз и придавило своего отца-создателя. Чем-то машина напоминала страуса, разве что без длинной шеи. Таких чудищ исправно выпускали на нескольких фабриках Императорской России. Более других пользовались спросом изделия братьев Айзенковых и фабриканта Толстого. Они даже продажи с Европой наладили. И грохотали теперь по мостовым Лондона да Парижа железные монстры, сверкающие бляхами российского производителя. Однако ж Семена чужие ходоки не устраивали, вот и создал своего, особенного.

Вот из-под этого кадавра, собранного из различных поршней да шестеренок, сейчас окрасившихся в неприятный багряный цвет, и торчала половина погибшего. Изумленный взгляд голубых глаз уже затянула поволока смерти. Из уголка рта стекала алой ниточкой кровь. Крепкие руки что есть сил вцепились в край седла. Далее же виднелась лишь бурая лужа.

Митя нервно сглотнул и отвел глаза: вид наполовину раздавленного механика Семена отнюдь не восторгал. Митя вспомнил, как еще недавно он учился себе в Горном. Был не лучшим студентом, но на хорошем счету у деканата ходил.

Надо же было чтоб на ежегодной проверке у него выявили способности. «Скажите спасибо, что в центр не сослали, а здесь к делу пристроили», – заметил тогда нынешний начальник, показывая юному дарованию рабочее место. И Митя сказал, а что оставалось? Вот только вся эта полицейская канитель никогда не прельщала его. Не туманил разум образ храбрых детективов и отважных вояк. Да и в целом в сыскное дело он не верил, а мать верила, так и померла с верой в магов и с разбитым сердцем. За ней и отец ушел, тоже все дочку искал, даже в Питере пороги обил, а как возвращался – так замерз в дороге, да и весь сказ.

– Митя, вы опять витаете в облаках, – привлек его внимание маг. – Что скажете по поводу погибшего?

– А что тут скажешь? – Митя потер рукой вспотевшую шею. – Доизобретался Семка, погиб под своим же детищем.

– Да, механизм, конечно, занятный, – кивнул Игнат Исаакович, – да только вот так, на безлюдной улице, сверзиться с ходока и лежать, ожидая, когда вас раздавят… Нет, откровенная ерунда. Давайте-ка, Митя, не тушуйтесь, возьмите у погибшего показания, а я пока осмотрюсь.

С этими словами старший Зеркальный маг направился к витрине бакалейной лавки. Несколько пассов, и вот уже Игнат Исаакович исчезает в подернутом рябью стекле, раз – и там.

Митя вздохнул. Собирать показания у трупов он не любил. Делов, конечно, на копейку, и тем не менее брезговал. Но делать нечего. Начать решил с самого неприятного. Приподняв полы поношенного пальто, дабы не изгваздать в грязи и крови, Митя опустился рядом с телом.

Достав из кармана ланцет, обернутый чистой салфеткой, и коробочку, напоминавшую табакерку, он сосредоточился. Не зря говорят, глаза – зеркало души, а ты поди извлеки это зеркало. Закусив от усердия губу, Митя большим и указательным пальцами оттянул веко, а затем осторожно, чтобы не повредить улику, ввел ланцет в орбиту. Добавил магии, сосредоточился. Раздался неприятный чавкающий звук, и глазное яблоко перекочевало с лица Семена в приготовленную коробочку. Митя утер салфеточкой лоб, затем протер ланцет и, завернув его, убрал в карман суконного жилета. На смену ему появилось круглое зеркальце, какие носят с собой красотки. Митя приложил отражающий кружок к приоткрытому рту усопшего и сконцентрировался, посылая импульс, связывающий настоящее и прошлое.

Все же не зря Игнат Исаакович добрых две недели держал его в морге, заставляя тренироваться на всех мертвецах, поступавших в холодную. Сила потекла легко, и с едва слышным звоном пронзила зеркальце, и коснулась губ Семена.

Тут же от них отделилось крохотное, едва видимое человеческому глазу облачко. Оно скользнуло по лучику и растворилось в серебристом кружке́, что держал Митя.

– Неплохо!

Митя вздрогнул и слишком резко оборвал контакт. Импульс, прерванный без должного уважения, кольнул в висок раскаленной иглой.

– Игнат Исаакович, – заныл Митя, потирая голову, – ну зачем вы так!

– А это Митя, тренировка, настоящего мага ничто не может отвлечь.

– Так уж и ничто, – пробубнил Митя, поднимаясь с мостовой.

Начальник кивнул, сделал последнюю затяжку и, выбив трубку о ладонь, стряхнул пепел в карман жакета.

– Ничто и никогда, а теперь идемте, утро только занялось, а значит, у нас достаточно времени, чтобы найти лиходея.

Оставив на месте происшествия наряд полиции и слабый вишневый аромат табака, маги направились в департамент.

Утро наполняло город морозной свежестью. Розовая полоса на горизонте с каждым шагом становилась ярче, выпуская из сонных объятий золотистый диск солнца. То тут, то там хлопали окна и двери лавок и магазинчиков, город пробуждался, готовясь к новому дню.

Завидев Игната Исааковича и Митю, женщины улыбчиво кивали, а мужики солидно приподнимали шляпы в знак приветствия.

– Видите, Митя, сколько плюсов есть в том, что вы Зеркальный маг. Вас уважают, к вам обращаются за помощью, вас примут в любом доме.

– При этом во всех домах зеркала либо занавешены, либо закрыты ставнями, – отозвался Митя, перепрыгивая через лужу и стараясь не поскользнуться.

– Что с того, – пожал плечами начальник, – людям нравится создавать ощущение контроля, так к чему их разочаровывать.

– Действительно, знали бы они, что вы можете прийти сквозь оконное стекло или подсмотреть за происходящим через воду в тазу, нас бы с вами давно сожгли, как это было в Средневековье.

– Не преувеличивайте, – отмахнулся Зеркальный детектив, – люди настолько привыкли к магии, что не станут убивать курицу, несущую золотые яйца.

– И тем не менее, – не сдавался Митя, – люди нас боятся, а не любят.

– Так вы же не пятак, чтоб вас все обожали, – усмехнулся Игнат.

– Я и не хочу всем нравиться, – пробормотал Митя и бросил взгляд на лавку аптекаря, что находилась аккурат на другой стороне улицы. Хозяин уже отворил двери, а вот жительница второго этажа пока таилась за плотными гардинами.

Взгляд этот не ускользнул от всевидящего ока начальника, но Игнат Исаакович не стал журить стажера за чувства, присущие молодости.

В департаменте уже появились первые посетители. Все они чинно сидели на скрипучих стульях, выставленных вдоль крашенной в желтый стены, ожидая своей очереди.

– Поглядите-ка, сколько к вам нынче народу, – как бы удивился начальник, но Митя чуял усмешку в его словах.

– А отчего это они все ко мне? – заворчал он, пытаясь скрыть за недовольством страх от до конца не изученной работы.

– А то к кому же? – удивился Игнат Исаакович. – Агриппины-то теперь нет, а пока нам не прислали новую ведьму, разбираться со всеми жалобщиками придется вам. – Заметив, как вытянулось Митино лицо, шеф сжалился: – Покамест пусть подождут, а то стухнут наши с вами улики, – усмехнулся маг и, быстро кивнув сразу всем посетителям, прошел в свой кабинет. Митя торопливо отправился следом.

Тут, в святая святых Игнатия Исааковича, чудного было хоть отбавляй. Гигантское зеркало в полный рост в раме, украшенной резьбой и каменьями. Хрустальные флаконы, в которых таились сглазы и непогода. Книги, замершие на дубовых полках и хранившие в себе мудрость колдовской науки. И отдельно, на круглом столике, устроилась чудная конструкция на узкой ножке, где покоилась чашечка, примерно как для яйца, а позади нее расположилось круглое, чуть выпуклое зеркало.

Вот в эту чашечку Митя и поспешил положить трофей, а затем метнулся к тазику омыть руки.

Он ожидал, что наставник отпустит колкость о его брезгливости, но Игнат Исаакович смолчал.

Утирая ладони рушником, Митя искоса поглядывал на мага, пока тот осторожно устраивал око в чашечке, направляя его зрачок в сторону зеркала. Казалось, что глаз лежит идеально, но маг все что-то поправлял, то наклон отражающей поверхности, то высоту чашечки, и Митя невольно залюбовался этой кропотливой работой. Наконец-то настройка закончилась, и маг, положив ладонь на отполированную столешницу, поманил Митю:

– Подите сюда, сейчас трансляция выйдет.

Сколько бы ни видел Митя, как происходит трансляция, а все же замирал каждый раз, как в детстве, когда ходил с родителями на окоматограф. Так же темнело в зале, и на огромном серебристом экране заезжий маг начинал показывать историю. Обязательно некий важный момент, в котором принимал участие тот, чьим глазом пользовались.

Митя знал, что лучшие фильмы выходят у тех, кто пережил, скажем, сражение, потому что тогда можно было увидеть все от начала до победного конца. Само собой, такие очи ценились, и служивые частенько расставались с одним глазом, обеспечивая себе безбедную старость.

Но случалось, использовали и глаза погибших, тогда трансляция обрывалась на драматическом моменте смерти. К сожалению, окоматограф записывал не более часа жизни своего владельца.

Митя почуял, как Игнат ткнул его в бок, и, прогнав воспоминания, не моргая уставился в зеркало.

Семен то ли встал затемно, то ли вовсе не ложился. Вот он снует в сарайке, переделанной под мастерскую. Меряет шагами устланный соломой пол. Поглядывает то в чертежи, на которых изображен ходок, то на стену, где примостилась неуклюжая черная коробушка с раструбом. Несколько раз подходит к ней, поднимает руку, касаясь рычага, но вновь отходит и все шагает и шагает кругами. Затем идет к печурке. В ней трепещется, играет огонь. Механик щипцами открывает задвижку, шевелит угли, будто ищет среди них что, проверяет. Семен смотрит, как огонь горит, долго смотрит, не моргнет. А после выводит ходока на улицу, садится и едет по делам. Да только рядом с бакалейной лавкой машина вдруг глохнет, дергается. Руки Семена тянут за рычаги, открывают клапаны – тщетно. Ходок вдруг сотрясается, а затем валится на бок. Валится медленно, и Семену бы выпрыгнуть, но механическое стремя, будто капкан, вдруг защемляет ногу. Он дергает ее, а все зря. Картинка резко западает. На зеркальце появляется предутреннее небо со слабой розовой поволокой, а затем все гаснет.

Митя шумно втянул воздух и только сейчас понял, что все это время не дышал.

– Да уж, да уж, согласен, – поддакнул Зеркальный маг, – чудное дело вырисовывается. – Он обернулся к Мите. – А что у нас с показаниями?

Митя молча протянул начальнику зеркальце. Осторожно приняв блестящий кругляш из рук помощника, маг положил его перед собой и, указав на зеркальце пальцем, использовал силу. Блестящий кружок начал медленно вращаться, как пластинка на граммофоне, и комнату заполнил голос покойного:

– Ходу, Захарко, ходу. Что ж ты, окаянный, так скрипишь? Я ж тебя смазал? А ладно, вечером еще гляну. Ну, нам бы к Любушке добраться, а то неспокойно на душе. Знал бы ты, брат, что за погань я давеча сжег. Кому скажи – в каземат запрут на очищение. Ну давай, ходу, ходу. Эй! Стой, да что ж такое. Стой, – в и без того взволнованном голосе появились нотки паники, – Захарко, окаянный, не кренись. Ну! Матушка-защитница! Да как так-то! Ногу, ногу отдай! Нет! А-а! – Крик оборвался, расползаясь по укромным уголкам комнаты. Ударяясь о хрустальные флаконы, шелестя книжными листами.

Зеркальце еще продолжало вращаться, но запись кончилась. Игнат Исаакович задумчиво постукивал пальцами по подлокотнику кресла, углубившись в раздумья.

Митя почувствовал укол зависти. На него события этого утра и результаты допроса произвели гнетущее впечатление. Хотелось пойти и умыться, а может, и заглянуть в кабак, опрокинуть кружку пенного.

Наставник же, наоборот, стал похож на гончую, которая вот-вот выйдет на след.

Потихоньку встав со стула, Митя направился было к двери.

– А отчего, друг мой, вы не спросите, что я в отражениях углядел? – догнал его голос мага.

Митя вздрогнул и дернул плечом, как бы признаваясь в своей оплошности.

– На первый взгляд ничего особенного, – продолжил маг, не дожидаясь вопроса. – Шел себе ходок да поломался. А поломавшись, придавил седока. Да только если знать, куда смотреть, то можно увидеть, что Семен меченый, смерть у него в ногах сидела. Скажете, срок пришел? Возможно, но я, Митенька, чую, что дело нечисто. Как думаете, что за дрянь сжег наш механик?

– Кто его знает, – буркнул Митя. – Может, подклад какой или еще что. Мне интересней, кому он хотел позвонить и отчего не решился?

– Вы про телефонный аппарат? – уточнил Игнат, Митя кивнул, и маг продолжил: – А что он вам даст?

– Узнаю, может, он еще кому успел позвонить, прежде чем отсчет пошел, – предположил Митя и слегка поежился, вспоминая, как дул в рог, желая выбраться из зазеркалья.

Игнат Исаакович понял его по-своему:

– Раз так, то вот давайте, Митенька, и займетесь этим.

Маг криво усмехнулся, и Митя почувствовал, что наставник недоволен.

– Узнаю, – бросил он, – будьте покойны. – И быстрым шагом покинул кабинет.

Положа руку на сердце, Митя желал своим посещением башни убить двух зайцев. Узнать, не звонил ли еще кому усопший механик, и повидать Вареньку. Однако по обоим пунктам его ждала неудача. С номера Семена никаких звонков сделано не было за последние сутки, а Варенька нынче выходная.

Раздосадованный невезением, Митя медленно брел по городу. Возвращаться с пустыми руками в департамент не хотелось, он предчувствовал, как шеф встретит его с ухмылкой, мол, много ли твой прогресс показал? Вспомнив же очередь в коридоре, Митя и вовсе сник: решать бытовые вопросы ему не хотелось. Он тяжко вздохнул, пожалев, что так вышло с ведьмой Агриппиной, но тут уж она сама виновата. Зачем на людей бросалась? По правде говоря, этого Митя так и не понял.

– Экий вы сегодня непристукный! – Звонкий девичий голос выдернул стажера из омута мыслей. – Нет, право слово, я вас еще издали приметила, зову, зову, а вы все не слышите. – Варенька светло улыбнулась. – Я уж ненароком подумала, что знаться не хотите. – Она хитро посмотрела на Митю и тут же отвела взгляд.

– Да что вы, – стушевался Зеркальщик, – это ж я просто задумался. Увлекся измышлениями. Простите меня, право слово. – Митя расшаркался пред барышней и только тут заприметил корзину, которую Варя удерживала с явным трудом. – А ну давайте-ка вашу ношу. – Он ухватился за плетеную ручку, и Варя хоть и не сразу, как подобает воспитанной девушке, но позволила помочь ей.

– С базара иду, – точно прочтя его мысли, ответила Варенька, – молока взяла в крынке, да маслица, а еще ломоть свежего свиного сала. Папенька из того сала свечи лечебные мастерит, да и до соленого охоч. – Варя ловко ухватила Митю под руку, и тот, увлекаемый ею, послушно пошел вперед.

Что-то колыхнулось в корзине, и Митя неожиданно для себя услыхал громкое кваканье, доносившееся из-под тряпицы, что укрывала покупки.

– Что ж это у вас там, – обомлел он, – неужто лягушка живая?

– Так то бабка Пелагея постаралась, я у нее часто бываю, – доверилась Варенька, – она завсегда в крынку с молоком лягушку садит, говорит, так молоко дольше не киснет. Вы разве этого не знаете?

– Я как-то без жаб привык, – промямлил Митя, стараясь не выглядеть брюзгой, однако ж от одной мысли об амфибии в еде его замутило, и про себя он решил у Пелагеи молоко не брать. – Солнечно сегодня, – брякнул Митя, желая хоть как-то поддержать разговор. Варю он не видел с той страшной ночи и все боялся, что она уже знает о его причастности к магии. Разве захочет она вот так под ручку гулять с Зеркальным магом? Поклонится да сбежит, то-то больно будет! Ведь ему нравилась компания Вареньки, точно у него вновь появлялась семья. Пусть и на краткий срок.

– Бабье лето пришло, – поддержала его собеседница, – вот сейчас самое время гулять, и чтоб листики так под каблучками похрустывали. Сладко на душе становится и зябко одновременно. – Она повела плечами под клетчатой накидкой.

– Отчего ж зябко? – переполошился Митя, раздумывая, как бы предложить барышне свой сюртук.

– От грядущей зимы, конечно. – Варя рассмеялась, заметив непонимание в глазах Мити. – Ну что ж вы, дорогой мой, разве не чуете, вот вроде и потеплело, а уж дни вешние сгинули, и впереди только мрак да холод.

– Мрак да холод, – как зачарованный повторил Митя.

– А для кого-то и теперь день не в радость, – Варя вмиг посмурнела, – слыхали? Утром Семен-выдумщик помер. Так Любаша, невеста его, у нас горничной служит. Вот как ей такое сообщить? Или уже знает, или мне весть черную нести. – Варенька задумалась.

– Говорят, Зеркальщики расследуют, – робко начал Митя, боясь, что сейчас-то она и поймет, что он один из них.

– Всегда ли они истину узнают, тоже ведь не боги. – Варя улыбнулась, и маг кивнул, дивясь тому, как схожи их мысли о всемогуществе Ордена. Но кроме приятного чувства единения в этом вопросе, был и другой повод для радости. Не знает Варенька пока о его причастности к Зеркальному департаменту, ну и славно.

Аптекарский дом показался уж как-то слишком быстро. Стажер даже пожалел, что их городок столь мал. Вроде только встретились, а уж расставаться пора.

– А идемте, Митенька, к нам на чай? – неожиданно предложила Варя, и тот не смог отказаться, к тому ж время близилось к обеду, а в департамент возвращаться не хотелось.

В гостиной, куда проводила его Варя, царил уют. Пестрые занавески на окнах пропускали солнечный свет, превращая его в тонкую кисею. Книги стояли на полках, маня корешками. На высокой этажерке разные склянки и колбочки соседствовали с чашками, украшенными орнаментом из роз, и пузатым чайником им под стать.

– Папеньке вечно места не хватает, – пояснила Варенька, заметив заинтересованный взгляд Мити. – Тут у него в склянках разное хранится, даже пилюли для сна. Черные такие, точно уголь. Вы знаете, если сразу с десяток таких съесть, то уже не пробудишься.

– Наслышан, – важно кивнул Митя, продолжая исследовать комнату. Пианино, прикрытое вязаной салфеткой, занавешенное зеркальное полотно, высокая напольная ваза с сухоцветами и аромат, чуть сладковатый и дурманящий.

– Устраивайтесь поудобнее, – Варя улыбнулась, – а я мигом. Только унесу корзину и велю подать чай.

Однако, видимо, звезды нынче сошлись так, что все было против молодого мага.

Едва Варя шагнула к выходу, как дверь распахнулась, и оттуда, покачиваясь, точно пьяная, вышла девушка. Рыжеватые косы растрепались, в глазах стояли слезы.

– Мне идти надо, – прошелестела она, потрясая кулачком перед собой, – идти надо к Семушке. Он меня ждет, наверное. Он теперича совсем один. Где он? – Она закрутила головой. – В больнице, в холодной? Лежит там совсем одинешенек. – Девушка всхлипнула, захлебываясь слезами.

– Люба, прекрати. – Варя, отставив корзину, кинулась к горничной и, обняв ее за плечи, зашептала жарко и горячо: – Все наладится. Горе, конечно, великое, ну что ж теперь, рядом с Семкой лечь? Идем-ка лучше в комнату, присядешь, а я папеньку позову, папенька знает, как горе такое унять.

– Унять? – Люба словно очнулась и люто глянула на утешительницу. – Унять? – повторила она. – Конечно, тебе-то что! Ты, поди, и рада, что Семушка умер, раз на тебя, красавицу, глядеть не стал, так и пусть никому не достанется, так, да?!

– Ты что такое городишь? – Варенька отпрянула от девушки, прижимая ладони к горящим не то от стыда, не то от гнева щекам. – И мне его жаль, но теперь-то ничего не поделать, судьба у него такая.

– Его судьба со мной жить, детишек растить, – воскликнула страдалица, заламывая руки, – а ты, ты, гадина, завидовала, вот и извела его, поди!

Варя открыла было рот, но тут же захлопнула и, бросив на Митю, ставшего невольным свидетелем этой сцены, взгляд, полный отчаянья, бросилась прочь.

Люба же, враз потухнув, прижалась к холодной каменой стене и медленно сползла на пол, начиная подвывать, как побитый зверек:

– Лягу подле милого, лягу подле мертвого. Станет нам могила пуховой периной, станет одеялом земля. Только ты, Семушка, да я, ты да я.

– Что же вы, Люба, все наладится, вам еще жить да жить. – Маг присел подле девушки и, взяв ее за руку, холодную на ощупь, попытался успокоить так, как учил наставник, вытягивая горе по крупицам.

Подчиняясь магии, горничная разжала пальцы, и Митя шумно втянул воздух, увидев, что так крепко сжимала девушка.

– Смерть за мной идет, – доверилась ему Люба, не замечая потери, – Семена уже прибрала, а теперь мой черед.

В коридоре шумели призванные Варей домочадцы, и Митя не стал дожидаться развязки. Чувствуя себя посторонним в чужом горе, он, подхватив то, что выронила Люба, взял одежду и поспешил покинуть жилище аптекаря. Чем мог, помог, а дальше уж медицина пусть решает.

Однако, прежде чем уйти, слегка сдвинул занавеску с зеркала. Мало ли.

Игнат Исаакович курил на крылечке. Белесые круги дыма поднимались прочь от его трубки и таяли, уносимые осенним сквозняком. Увидав наставника, Митя нахохлился. Он понимал, что предстоит разговор, однако сейчас то, что лежало у него в кармане, превосходило по важности Митин же прогул.

– А представь, что я тебя заставил в коридоре весь день ждать? – вместо приветствия начал шеф. – Вот вижу по твоему лицу, что тебе не терпится что-то рассказать и это очень важно, ну ты так считаешь, а я ушел. Да вот оставил тебя на казенной скамье сидеть и убежал по своим делам. Они-то куда важнее, чем твои.

– Но у меня правда важное! – не сдержался Митя.

– Откуда знаешь? – перебил его наставник. – Кто решил, что у тебя важней, чем у часовщика или, скажем, школяра?

– Я. Потому что так и есть, – не сдавался Митя.