скачать книгу бесплатно
– Куда я еду?
– В Пушкин, на вокзал.
– А откуда?
– С Васильевского, с Восьмой линии, там тебя, как бы сказать помягче, погрузили…
– А как я туда попал?
Артем тщетно пытался восстановить недостающие фрагменты в цепи событий.
– Этого уж я знать не могу. Попал и попал, дело прошлое, – таксист, казалось, посмеивался.
– Но мне не надо в Пушкин! – наконец выдавил из себя Артем, мобилизовав все имеющиеся ресурсы – физические и моральные. В ответ таксист расхохотался мелким, рассыпчатым, как горох, смехом:
– Ладно, дружище, сиди себе – дорога оплачена. Мне приключений не надо, пойми: когда пушку к виску ставят, да еще бабки отстегивают по-царски, я тогда как шелковый – кого хочешь спроси. Зачем мне неприятности, правильно? Во. Так что – едем в Пушкин.
Он принялся насвистывать что-то.
Артем посмотрел в окно – ночной невеселый город проступал редкими огнями. Проезжали площадь Победы – в свете прожекторов во все стороны скалились нелепые аникушинские чудовища. «На кой хрен мне туда?» – подумал Артем сквозь очередной приступ тошноты. Затем махнул рукой и вновь откинулся на спинку сиденья: «А впрочем – ладно, в Пушкин – так в Пушкин!»
Юлия Ефременкова
Трамвай в сочельник
В тринадцать лет Саша перестала верить в Деда Мороза, а адресатом новогодних запросов назначила кремлевские часы. Она загадывала им разное: поездку в Париж, музыкальный центр, ботинки «Доктор Мартенс», бесплатное поступление в университет, здоровье для бабушки и влюбленного в нее мужчину, который предпочел бы футболу просмотр Акиры Куросавы или чтение Буковски за бутылкой хорошего вина. И не умереть бы, не умереть бы в этих новых годах. Часы на Спасской башне желания исполняли исправно, но как только она переехала в Берлин, оказалось, что границы существуют не только в головах и картах, но и в территории чудес. Возможно, она пила не то шампанское или надо было встречать Новый год с курантами, но по берлинскому времени, или повесить на елку того космонавта, с которым перемигивалась с двух лет. Три года Саша загадывала, что выучит немецкий в совершенстве и напишет роман, про который Дмитрий Быков скажет «бомба», а Галина Юзефович забудет про «Маленькую жизнь». А тот мужчина, который футболу предпочитал просмотр Акиры Куросавы, должен был как-нибудь выйти из бара, заглянуть в книжный магазин и выбрать ее, а не нового Иванова. Немецкий Саша не выучила, роман не написала, и даже желание «не умереть бы» исполнялось как-то не так. Умирала, несколько раз за три года уже умирала, но все же продолжала просыпаться и выходить из квартиры в Берлин.
Бабушка в детстве пугала Сашу, что та тоже скоро состарится и не заметит жизнь. «Так… Несколько платьев сменишь, покружишься, в зеркало посмотришься пару раз – и конец». Саша не вслушивалась серьезно в бабушкины монологи о скоротечности дней, но именно в Берлине заметила, что время замедлилось, освободилось, но в итоге пошло быстрей. «Год, два, три. Ну хоть что-нибудь уже выходи. Учись, немецкий, пишись, роман, живи, Саша, люби мужа, не умирай», – приговаривала она над адвент-календарем за семейным ужином в немецкое Рождество. Родственники мужа в честь такого праздника напивались кипяченым вином, поправляли медальки «За удачную интеграцию в Германии» и готовили Саше экзаменационные вопросы о планах на лето и оставшуюся жизнь.
– Не знаю, – не дожидаясь их реплик, начала она. – Может, кота заведу для моего кота. Или уиппета серого. Нет, детей не хочу. Не знаю, может, в Тарусу поеду или в Таиланд. Не знаю, может, вагоновожатой в Берлине стану или книгу напишу. Вот не учится у меня немецкий. Тошнит уже от него. Три года ему посвятила. Лучшие годы свои!
Муж, из-за которого Саша и оказалась в Германии, за любым застольем с родней всегда уходил в телефон, да так далеко, что каждый раз потом уверял, будто ничего не слышал, ничего не помнит и вообще хорошо время провел на сайте Ebay. На этот раз он, видимо, ушел туда же, потому что защищаться перед семейной комиссией не помогал.
– А я говорила, сразу надо было на немецкий вам с Мишей переходить!
– А я говорила, нечего на эти курсы немецкого ходить – в бар пойдешь работать и заговоришь!
– Да что там коты. Вы детей рожать когда будете? А форшмак с оливье совместим? Ты или рожай, или работать давай выходи. Мы тоже там были юристами-экономистами – ничего, перестроились как-то.
– Хумус надо на холодец мазать!
– Ах, Люся! Мы же забыли гуся приготовить! На Рождество немцы едят гуся!
– Ты, Сашка, просто с русскими кончай общаться, и будет все хорошо!
С некоторыми русскими Саша решила закончить общаться прямо сейчас. Не дожидаясь коллективного выковыривания изюма из штоллена и выхода мужа с Ebay, раздраженно хлопнув дверью, она выбежала в унылый двор на границе Марцан – Лихтенберг. Вечный ноябрь, а не Рождество. Вечные панельки. Вечный промозглый дождь. Сбой во времени у нее произошел, возможно, из-за отсутствия зимы. Организм требовал снега и убийства болезнетворных микробов хорошим морозом, но вместо этого серый дождь растекался по Саше, превращая ее в женщину средних лет с зеленым цветом кожи. Она оглядела празднично украшенные окна в одинаковых домах и почему-то вспомнила школьную подругу Олю, которая не отличалась терпеливостью и любила ставить елку уже в октябре.
– Девушка, простите, но у вас колготки порваны! – обратился к Саше куда-то спешивший и обогнавший ее человек.
– Ви битте? Я не расслышала. Ихь хабе нихьт гехерт.
– Это не очень красиво, девушка. Праздник же! – непонятно, серьезно или шутливо ответил ей мужчина. Сам он был одет весьма нарядно – лаковые ботинки, сиреневый пиджак, бархатная шляпка и шелковый шарф. Наверное, спешил в оперу. Хотя нет, в пухлых руках обнаружился пластиковый пакет с затертой надписью «Лидл», и сжимал он его так, что родственная национальность распознавалась без слов. Так же, видимо, как и Сашины рваные колготки, которые она пыталась замазать лаком для ногтей. Нет, они не в оперу.
Саша услышала грохот трамвая и тоже начала спешить, догонять незнакомца. Ехать Саше, в принципе, было некуда, так как ключи от дома остались у мужа, но об этом она подумала уже в трамвае, который пришел на остановку совершенно пустым. Человек, обеспокоенный Сашиными колготками, сразу уселся у окна, а сама она, растерявшись от такого выбора свободных мест, попробовала то одно, то другое и поплелась к третьему, вспоминая, что надо купить в автомате билет. Хотя неужели в сочельник в трамвае окажется контролер? Святой же праздник.
Трамвай как-то сразу успокоил Сашу, ей стало хорошо от того, что здесь нет ни елки, ни гусей, ни ангелов, ни песен про Святую ночь. Нет никакого Рождества, а скорость движения ускоряет жизнь и замедляет Сашино время. А что, если и правда стать водителем трамвая? Отличная же будет интеграция! Саша Беркович – водитель трамвая. В Подмосковье мечты такие, конечно, в голову ей не приходили, так как в жизни были сплошные маршрутки. «Деньги при входе или при выходе? Дверью не хлопайте. Деньги будете передавать? С тысячи сдачи нет – выходите. Остановите здесь. Нет-нет, вот там!» Водитель трамвая – Саша Беркович. «Во что бы то ни стало мне надо выходить. Нельзя ли у трамвала вокзай остановить?»
– Девушка, да что вы там стоите? Присаживайтесь!
Недавний собеседник чувствовал себя в трамвае как дома. Достал из пакетика «Лидл» вино, бутерброды, фрукт kaki и мандарин.
– Не надо грустить, вот, угощайтесь! У меня такое поганое настроение было – пойти некуда, а спать не хочется. Знаете, так праздники раздражают, тем более чужие. Включил себе «Нелюбовь» Звягинцева, думаю, самое время. Открыл вино, пожарил картошку, а тут звонок: «Дуй, Вася, к нам, у нас Володя Сорокин здесь. И настойку польскую прихвати». Читали Сорокина? Зараза ведь, как все точно угадал. Как все понял заранее. Вот же… Мастер! Помните «Метель»? Текучая бесконечность жизни, которая в любой момент может закончиться в бесконечных русских полях. Дорога чертова… Сожрет тебя, не задумываясь. Только в России такое ощущение, правда? Здесь идешь по жизни прямо, спокойно, и всю жизнь тебе еще фонарики рождественские подсвечивают.
Саша взяла мандарин, фрукт kaki, возможно, не мыт, вино из горла негигиенично, а бутерброд… Ну, мало ли, в нем берлинские кишечные палочки?
Сорокина Саша несколько раз в Берлине встречала и даже минут десять сжимала его правую руку, после чего год не могла ничего написать, кроме статусов в фейсбуке про тоску по хрустящим огурцам и сочной хурме. Она была уверена, что Сорокин тогда что-то такое с ней проделал, что-то перелил из нее в себя, надавил на точку на указательном пальце, известную только ему, после чего она, как завороженная, как самая послушная из свидетельниц Иеговы, поплелась домой к ноутбуку и cтерла полромана, повесть, рассказы о любви. «Вы слишком женственны, слишком хрупки, чтобы писать серьезную прозу, а ерунду за вас напишут и так. Будьте умнее – рожайте красивых детей. Не теряйте время». Но дети по желанию Сорокина никак не рождались – вытекали из Саши кровавыми сгустками, выходили ошметками, похожими на куриную печень. А гинеколог говорил: «У вас слишком низкий гемоглобин, фрау Беркович. Вам нельзя пока детей». А время идет и теряется. Нет ни детей, ни романа. «Ты, Сашенька, – говорила бабушка, – скоро тоже состаришься. Не успеешь оглянуться, как подумаешь – да куда же делась вся моя жизнь? Быстрее, время уходит, но эта мысль не даст тебе жить. За что хвататься, чтобы не упустить?».
А что, если часы на Спасской башне не виноваты в том, что не исполняются чудеса? А что, если все дело в Сорокине? Может, это он виноват в том, что время уходит, роман не пишется, а серый дождь разводит по телу старость, как Баба-яга и Кощей Бессмертный колдуют и воруют в сказках Новый год?
– А можно с вами к Сорокину?
– Да, пожалуйста, ради бога, поехали. И вообще, давайте сделаем вид, что сегодня Новый год! С новым счастьем!
«Действительно счастье, – подумала Саша, – увидеть Сорокина до Нового года и отрезать ему палец. Загадать желание кремлевским часам и написать, наконец, что-то непохожее на кровавые ошметки неродившихся людей».
– А я Саша Беркович. В Германии три года. По профессии юрист, – рассказывает она о себе механический текст, заученный на бесконечных курсах немецкого.
– А я Василий. В Германии давно. Художник, поэт. Сейчас, правда, паузу в творчестве сделал, на зубного техника учусь.
Василий снимает шляпу, и Саша вспоминает, что встречала его недавно в инстаграме с бокалом вина у Хафеля и на поэтических вечерах, где он читал без всякого выражения медленные стихи про берлинский марафон. У него тогда тряслись губы, и понять она ничего не могла, так как думала все выступление: «Почему же он не побреется налысо? Зачем трусливо прячется в нелепую шляпу? Вот побрился бы, и совершенно другие пошли бы стихи».
– А вы почему, Василий, паузу в творчестве сделали?
– Да дерьмо я пишу. Раньше ничего, был потенциал. Печатался даже. А потом посмотрел на себя со стороны… Сорокин вот, кстати, сказал, что по моим стихам сразу видно – мне бухгалтерией и налогами заниматься надо. Интонация такая у меня.
– А за руку он вас, Василий, не держал? А гемоглобин у вас как?
Оказалось, что и его Сорокин держал крепко за руку и жал указательный палец, после чего Василия несколько дней рвало, а потом началась бессонница. Домашний врач посоветовал пить ромашковый чай и найти хорошего психотерапевта – наверняка такое самочувствие обусловлено тоской по родине. Психотерапевт прописал Василию таблеточки и физическую активность на свежем воздухе, и нечего писать стихи. Саша хотела высказать предположение, что тоска по родине ни при чем, а все дело в Сорокине. Что Сорокин колдун и с помощью рукопожатия забирает у литераторов талант, а ненаписанные тексты переливает в себя. Не зря же у него во всех книгах стиль такой разный. Саша высказать ничего не успела, так как трамвай остановился на Александерплац, но не на привычном месте, а напротив деревянного столба с вращающимися ангелами, на который, покачиваясь, мочился высокий парень с цветными дредами. Двери открылись, и парень, одной рукой застегивая ширинку, а другой приветствуя вагоновожатого, вошел в трамвай и сразу объявил:
– Билеты, пожалуйста! Готовьте ваши билеты!
Саша метнулась к выходу, но выбежать не успела. Двери закрылись, а контролер повторил ей в лицо:
– Билеты, пожалуйста! Готовьте билеты!
Он не был похож на контролера и выглядел, скорее, как растаман-дауншифтер из Гоа, который на недельку приехал на родину по делам. В России Саша хвасталась своей проницательностью, сверхспособностью считывать характеры людей, но в Берлине оказалось, что границы существуют не только в головах и картах, но и в таланте видеть личности. Ее дар на немцев не распространялся.
– С праздником, уважаемый! Давайте выпьем! Ваше здоровье! – поднимая бутылку в сторону вошедшего, кричал Василий.
– Ваши билеты, пожалуйста! Где ваши билеты? – монотонно повторял контролер, – если у вас нет билетов, то я выпишу вам штраф.
– Да иди ты в жопу, какой еще, на хрен, штраф? Сегодня праздник! Давай выпьем! – зазывал Василий, который перестал прикрывать шляпкой лысину, снял шарф и пошел с пакетиком «Лидл» прямо на контролера. Сейчас он не был похож на поэта с Хафеля, а выглядел точно как Колян, Сашин сосед по даче на Рузе, который в алкогольном угаре выходил с топором по лесу погулять и кричал, то ли себе, то ли лесу: «Убью, проклятый!»
Это был первый раз, когда Саша попалась контролеру без билета, и первый раз, когда Василий бил человека в лицо. Он и представить не мог, что способен на такое. Хорошо, что бутылка упала и покатилась по трамваю в противоположную сторону, что не пришлось ее поднимать над головою контролера, убивать его за грязные дреды и за отказ не выписывать в честь праздника штраф. Василий не видел лица противника: его словно окатило липкой волной с тошнотворным запахом заблеванных станций метро. Стало дурно, а перед глазами, как битые новогодние игрушки, замелькали осколками те неприятные фрагменты, которые Василий гнал обычно из головы в сон. Рыжая мертвая жена смотрит из гроба, ожидая, когда он сдержит обещание и перевезет их с сыном из Воронежа, наконец, в берлинский дом. Только обещал он это до две тысячи двенадцатого года, а теперь-то как? Жена умерла от рака, сын переехал куда-то сам, а он, Василий, бегает в костюме «Пума» на берлинских марафонах и читает об этом стихи. Он бил не в лицо другого человека, он бил в одиночество, бессмысленность, пустоту, неудачливость своей сорокапятилетней жизни. Что-то хрустит, падает – семидесятипятилетняя мама, которую он навещает раз в год, зовет яркими бусами на новогодний «Наполеон», но Василий не может дойти, – он тонет в гигантском русском поле, которое никогда не перейти, и ничего не понять.
Контролер от неожиданного удара потерял равновесие и покатился вслед за бутылкой, перестал повторять «Билеты, приготовьте ваши билеты, иначе выпишу штраф». Водитель трамвая объявил остановку, открыл двери и выпустил пассажиров у праздничной телебашни, которая переливалась из зеленого в синий, а из синего – в желтый, возносилась острой пикой в темное небо. «Как макушка на странной елке, – подумала Саша, – Берлин же как елка».
– Я шляпу забыл в трамвае, – дрожащим голосом, чуть слышно сказал Василий.
– Да ну ее! Бежим!
Они бежали в сторону Николаифиртель, туда, куда не идет трамвай. Бежали, взявшись за руки, почувствовав себя героями тупого боевика, сбросив несколько лет и множество правил. Пробегая мимо Красной ратуши, Саша заметила, что часы показывают без минуты двенадцать.
– Быть может, немецкое Рождество – это и правда как русский Новый год? Надо загадать желание, следя за стрелкой часов! – предложила Саша. – В Новом году я хочу выучить немецкий, написать роман и остаться живой!
Василий сел на корточки перед часами и зашептал что-то свое.
Ая эН
Я вел себя хорошо и хочу собаку
«Дырагой ДедМороз!» – напечатал Гоша. Программа немедленно подчеркнула весь текст красным, примерно так, как это делала учительница, когда находила ошибку. Только учительница ошибки исправляла, и сразу было понятно, что именно не так. А как понять, глядя на экран? Гоша не знал. Звать старших было нельзя, ведь письмо Гоша сочинял особое, секретное. В прошлом году ему помогала мама, и что в итоге? В итоге вместо настоящей собаки он получил в подарок на Новый год заводного пуделя! А все потому, что мама торопилась и они не уточнили – «настоящую». Вот Дед Мороз и не понял.
– Не-е-ет уж! – прошептал Гоша. – На этот раз я сам. И опишу подробно. Тогда сработает!
Он внимательно перечитал написанное, по буквам, и сам все исправил: «ы» на «о» заменил, и пробел между словами «Дед» и «Мороз» вставил. Дальше пошло легче. Вскоре получилось вот что…
Дорогой Дед Мороз!
Меня зовут Гоша. Я учусь во 2 классе. Я вел себя очень хорошо и потому хочу на Новый год собаку. Только обязательно настоящую. Живую! Чтобы с ней можно было гулять. Чтобы ее можно было кормить. Я буду о ней заботиться, обещаю! Всегда, всегда.
За окном темнело. Снежинки приземлялись на подоконник, но их тут же сдувало ветром. Родители уехали за продуктами, и в доме было тихо-тихо.
Гоша перечитал письмо и остался доволен: все написано четко и ясно. Теперь остается распечатать на принтере, положить в конверт и бросить в почтовый ящик. Мишка Павликов, сосед по парте, сказал, что по электронной почте тоже можно. Но Гоша не знал, как это делается, так что решил старым, проверенным способом.
Обычной почтой, конечно, дольше. Особенно если учесть, что Дед живет далеко от их города…
Гоша посмотрел на дату в нижнем углу экрана: 12 декабря. Успеет дойти? А вдруг нет? А вдруг дойдет в последний день, и собаки кончатся? Гоша тяжело вздохнул и дописал:
Дорогой Дед Мороз! Если вдруг у тебя закончатся все собаки, ничего. Я согласен на кошку. Главное, чтобы она была нормальная, а не игрушечная. Кошку тоже можно кормить. И гладить.
– Теперь точно все! – прошептал Гоша. – Только в конце надо написать «Целую, Гоша» или лучше «До свидания, твой Гоша». Да!
Он начал писать «до свида…», но вдруг его пронзила ужасная мысль: кошки тоже могут кончиться! Вдруг Дедушка получит письмо прямо перед самым-самым праздником?
Гоша закусил губу и продолжил:
Дедушка, если кошек тоже не останется в наличии, подари мне кого-нибудь другого, только обязательно живого. Медведя не надо, чтобы мама не испугалась. А енота или мартышку можно.
До свидания!
Твой Гоша
На улице совсем стемнело, зажглись фонари, и желтые лучи пробивались сквозь черные ветви деревьев, обещая волшебное, счастливое будущее. Папиной машины пока не было видно, но с минуты на минуту она могла появиться.
Не откладывая в долгий ящик, Гоша распечатал письмо, сунул его в заранее подготовленный конверт, а конверт – в карман куртки. Он успел выйти из программы и загрузить любимую игру прежде, чем вернулись груженные пакетами родители. Секрет удалось сохранить.
На следующий день Гоша опустил письмо в почтовый ящик. Теперь оставалось только ждать.
Невероятно, но факт: долго ждать не пришлось, события развивались стремительно. Уже в следующую субботу к ним в гости пришли бабушка и дедушка.
– Как ты вырос! Держи!
Гоша утонул в мягкой бабушкиной пушистой кофте, вынырнул, принял коробку:
– А что там?
– Сюрприз!
Обнял-укололся дедушкой, принял от него вторую коробку:
– Спасибо!
– Ма, па, вы его совсем избаловали! Могли бы до Нового года оставить… – начала было мама, но бабушка только отмахнулась.
– Пахнет у вас вкусно! – заметил дедушка.
Еще бы не вкусно: в духовке доходил мясной пирог.
В общем, начиналось все, как обычно. Сейчас они пойдут в большую комнату, вместе распакуют подарки. Мама убежит дорезать салат, поручит что-нибудь папе…
– Настюш! – вдруг неодобрительно сдвинула брови бабушка. – Ты располнела? Или я ошибаюсь…
– Эмм… – замялась мама. – Ну… нет…
Бабушка обошла маму, рассматривая и надувая губы.
– Нет, ты точно поплыла, дорогуша! Что за безобразие!
– Насть, у тебя пирог горит! – громко сказал папа.
Мама убежала греметь духовкой. Папа вручил бабушке стопку тарелок и ушел помогать маме. Бабушка принялась накрывать на стол.
Гоша под руководством дедушки вскрыл первую коробку. В ней оказался шар со звездами и два деревянных уголка.
– Это проектор звездного неба, – объяснил дедушка. – Сейчас мы сообразим, как сложить из деревяшек подставку и включим его.
Они принялись крутить дощечки так и этак.
