скачать книгу бесплатно
Чаплия подошел ко второму боксу и отодвинул заслонку.
– Посмотрите внутрь. И что Вы там видите? – спросил Калинич.
Чаплия извлек свои часы и стал их рассматривать.
– И как? Ваши?
– Как будто мои, – с волнением ответил Чаплия.
– Наденьте их, они мне больше не понадобятся. Теперь возьмите какую-нибудь бумажку и что-нибудь напишите на ней.
Чаплия послушно взял с рабочего стола небольшой листок голубоватой бумаги и задумался.
– А что писать? – спросил он.
– Что хотите. Лучше, чтобы я не знал, что именно Вы пишете. Так убедительнее.
Задумавшись на пару секунд, Сергей Михалыч что-то написал на бумажке и вопросительно посмотрел на Леонида Палыча.
– Сверните свою записку и положите в бокс.
– В первый или второй? – спросил Чаплия.
– В какой хотите.
– Я во второй, – сказал Чаплия и положил бумажку с собственным автографом во второй бокс.
– А теперь сами проделайте то, что делал я. Ориентируйтесь по указаниям программы. Ну же, смелее. Не бойтесь, током не ударит, – пошутил Калинич.
Сергей Михалыч всегда был способным исполнителем и выполнил все со скрупулезной точностью. После завершения передачи он открыл первый бокс и извлек свой листок. Спокойно развернул его и, увидев собственный автограф, обрадовался, как ребенок, которого научили играть в новую игру.
– Класс! Мой текст «Телепортация»! И дата, и подпись, и почерк мой! Вы голова, Леонид Палыч! Я всегда это говорил! Что бы еще такое передать, как Вы думаете? – весело спросил он.
– Сначала запротоколируйте то, что только что проделали, потом подумаем.
Чаплия проворно застучал по клавишам своего ноутбука, а Калинич стал смотреть по сторонам, пытаясь найти подходящий объект для очередного сеанса телепортации.
– Записал, – сказал Чаплия. – Так что бы еще передать, а?
– Видите – в углу под потолком сидит паук на паутине? Попробуйте его поймать и передать, – предложил Калинич.
– Так он ведь живой! Получится? – спросил Чаплия.
– Попробуем. Должно, по идее. Но я еще не пробовал. Вы первый в истории экспериментально проверите, возможна ли телепортация живых существ. Только хватайте его за лапки, чтобы не задушить, – смеясь, сказал Леонид Палыч.
– А он не укусит? – неожиданно спросил Чаплия.
– Да нет, не бойтесь. А если и укусит, то не смертельно. Ради такого исторически важного опыта стоит рискнуть. Ну, дерзайте, коллега! – подзадоривал Калинич, как в ту пору, когда Сергей еще ходил в коротких штанишках молодого специалиста.
Сергей Михалыч влез на стул прямо в обуви и ловко схватил паука за лапку.
– Есть! – радостно вскричал он, спрыгивая со стула.
Он посадил паука в бокс и дал команду на передачу. Подбежав к боксу-приемнику, Чаплия отодвинул заслонку и увидел, как из-за нее выскочил перепуганный паук и, что было мочи, пустился наутек.
– Давай-давай, путешественник! – кричал Чаплия, прыгая на месте от избытка эмоций и громко хлопая в ладоши.
– Поздравляю, Сергей Михалыч. Ваше имя войдет в историю, как имя первого в мире ученого, успешно телепортировавшего живое существо.
– Что бы еще телепортировать? – с азартом спросил Чаплия.
– Ну, Вы азартны, Сергей Михалыч. Да телепортируйте, что хотите. Только протоколируйте по ходу, а то потом забудете.
Чаплия телепортировал все, что попадалось под руку: авторучку, снятое со своего пальца обручальное кольцо, портмоне, микрокалькулятор, жидкостный прецизионный компас, пачку жевательной резинки, кофейную чашку и завалявшееся у него в столе наполовину сгнившее яблоко. Калинич не забывал напоминать ему вести протокол, и Сергей Михайлович послушно следовал его указаниям.
Конец этой игре положил сигнал мобильника на поясе Калинича. Звонила Аня.
– Да, – ответил Леонид Палыч.
– Леня, ты обещал быть сразу после работы. Почему не звонишь?
– Понимаешь, я на работе. В кабинете у зава. Скоро буду.
– До встречи, – сказала Аня, завершая связь.
Калинич посмотрел на часы и озабоченно присвистнул.
– Сергей Михалыч, уже два часа, как шабаш. Сворачиваемся. Я надеюсь, Вы убедились, что я не шарлатан от науки?
– Спасибо, Леонид Палыч. Я увлекся, как в юности. Преклоняюсь перед Вами! Интересно, а как это осуществляется? Скажите хотя бы в общих чертах – я обещаю Вам хранить секрет в строжайшей тайне до опубликования, – сказал Чаплия.
– Мой личный опыт, Сергей Михалыч, учит меня не доверять свои тайны никому. Кроме того, просто так этого не пояснишь, – с холодной улыбкой сказал Калинич, разбирая установку. Прежде всего он надежно удалил из памяти компьютеров программы, потом уложил в свой огромный старый портфель боксы с функционально-исполнительными блоками и направился к выходу.
– До завтра, Сергей Михалыч, – сказал он. – Я думаю, Вы завтра и без меня дадите лаборантам команду отнести компьютеры на место. Если у Вас ко мне больше вопросов нет, то я откланиваюсь.
– Подождите минуточку, Леонид Палыч. Надо протокольчик подписать. Сейчас отпечатаю, – остановил его Чаплия у самой двери.
Заработал принтер, и через несколько секунд художественно оформленный протокол был отпечатан в двух экземплярах. Чаплия был классным мастером по части оформления печатных документов. Стоя у стола, Калинич внимательно прочитал его, аккуратно подписал оба экземпляра и поставил дату. Вслед за ним Чаплия с сосредоточенным видом старательно вывел свою подпись, поставил число, посмотрел на Леонида Палыча и, расплывшись в самодовольной улыбке, протянул один экземпляр Калиничу.
XIII
В течение всей следующей недели Калинич почти не видел Сергея Михалыча. Встречаясь в коридоре или в лаборатории, они здоровались кивком головы и шли дальше – каждый по своим делам. Калинич надеялся, что Чаплия, как ученый секретарь ученого совета института, организует его выступление на одном из заседаний. Но время шло, а Чаплия молчал, словно их совместного эксперимента никогда и не было.
Дома Калинич готовил краткое информационное сообщение в несколько центральных журналов о том, что им выведены и решены новые уравнения, на основе которых создана и успешно продемонстрирована действующая установка телепортации. В подтверждение он намеревался приложить протокол, подписанный им совместно с Чаплием. Сами уравнения, логику их вывода и принцип работы установки он обещал опубликовать сразу же после надежного закрепления за собой приоритета. Леонид Палыч был уверен, что на это сообщение Чаплия напишет положительную рецензию.
А в своей лаборатории Леонид Палыч лихорадочно наверстывал отставание от графика. Используя файл главы отчета по родственной теме, выполненной в прошлом году для другого заказчика, он фактически закрыл возникшую было брешь. Теперь он в готовые выкладки только подставлял данные из нового техзадания и фиксировал полученные результаты. Это тоже занимало довольно много времени, но позволяло с успехом закончить текущий этап к намеченному сроку.
Подчиненные обрабатывали результаты эксперимента, проведенного на полигоне, и они удовлетворительно ложились на расчетные кривые. Так что нужно было только работать, что Калинич и делал, притом не без успеха.
Сегодня он весь день просидел у компьютера и существенно продвинулся к намеченной цели. Все уже с нетерпением ожидали шабаша, и Калинич подводил итоги рабочего дня, который, как он расценил, прошел исключительно плодотворно. Неожиданно зазвонил местный телефон.
– Павлик, ответь, пожалуйста, – попросил он молодого инженера.
Павлик посмотрел на часы, неохотно поднялся из-за стола и подошел к телефону. До конца рабочего дня оставалось меньше десяти минут.
– Интересно, кому там сквозит, – пробурчал раздосадованный Павлик и поднял трубку. – Лаборатория времени. Да. Здесь. Сидит у компьютера. Позвать? Хорошо. Сейчас передам.
Калинич сразу понял, что его приглашает к себе кто-то из начальства, и не ошибся в своем предположении. Сам Бубрынёв, генеральный директор института, имел привычку начинать совещания перед самым концом рабочего дня и приучал к этому руководителей всех подразделений. Павлик с сочувствием посмотрел на Калинича и сообщил:
– Леонид Палыч, звонила какая-то Вероника Никаноровна. Через десять минут Вас к себе в кабинет академик Бубрынёв требует.
– Интересно, зачем я ему вдруг понадобился? – вслух подумал Калинич, выключая компьютер и наскоро приводя в порядок стол. – А Вероника Никаноровна, Павлик, вовсе не «какая-то», а самый большой человек в институте – секретарь Ивана Лукьяновича Бубрынёва.
– Ого! – деланно удивился Павлик, возвращаясь к своему столу.
– Кто-то, видимо, обстоятельно доложил Бубрынёву о Вашем недавнем сообщении на семинаре с демонстрацией. Держитесь, Леонид Палыч. Мы за Вас и всегда с Вами, – приободрил его Юра Шелковенко.
Бубрынёв был из бывших партийных выдвиженцев. Место директора ему досталось по наследству в самом конце перестройки после смерти предшественника – действительного члена Академии наук СССР Шилянского. До этого он был секретарем парткома института и, как было принято в те времена, унаследовал кресло директора. Талантом ученого он не обладал, но был до удивления прозорлив и всем нутром ощущал перспективу, нюхом чуял конъюнктуру и всегда держал нос по ветру. В августе девяносто первого он предусмотрительно выбыл из партии, когда многие люди его уровня никак еще не могли на это решиться. И нисколько не прогадал, а наоборот, основательно закрепился в директорском кресле.
XIV
Бывший директор института, академик Шилянский, высоко ценил интеллект и талант Калинича, продвигал его по службе. Поэтому Калинич рано стал кандидатом наук, с увлечением работал над тематикой отдела. После смерти старого академика к власти пришел Бубрынёв. Сначала он относился к Калиничу с уважением, даже несколько раз премировал его. Хотел сделать Леонида Палыча начальником отдела времени и частоты, однако тот из скромности называл себя ученым, но никак не администратором. Потом же, когда Калинич стал отказываться работать с некоторыми протеже начальства, не давал им рабочего задания, если их ему все же навязывали, высказывал на заседаниях совета и производственных совещаниях свое личное независимое мнение, Бубрынёв сделал ставку на молодого, растущего, деятельного, исполнительного и энергичного Сережу Чаплию. Бубрынёв требовал от Калинича безоговорочного подчинения и беспрекословного выполнения его указаний, но Калинич не мог слепо соглашаться с тем, что было ему не по нутру, явно нелепо или противоречило здравой логике. Он не понимал директора, когда тот назначал на научные должности «своих» или «нужных» людей, а не тех, кто этим должностям соответствовал. Калинич открыто заявлял о своем несогласии с такими назначениями, что неизменно передавалось начальству. Порой «“нужными»” оказывались бывшие снабженцы, которые имели широкую сеть связей, но никаких данных в области предстоящей деятельности, жены и любовницы людей, близких начальству, их родственники, друзья и знакомые. Калиничу давались на рецензии кандидатские и докторские диссертации как сотрудников своего института, так и извне. Начальство требовало от него положительных отзывов, заставляло искать рациональное зерно в бездарных работах, а Калинич отказывался это делать. Так Калинич стал подчиненным своего ученика. Чаплия всячески стремился подчеркнуть свое превосходство над Калиничем, делал ему публичные замечания, упрекал в неорганизованности, неточности, ненадежности. Постепенно все забыли о прошлом авторитете и заслугах Калинича, забыли о том, что Калинич когда-то был первым номером в своем коллективе. Сначала приспешники начальства, потом все новопринятые сотрудники, а за ними и прежние стали к нему относиться как к грамотному, но никчемному чудаку, который только и умеет, что рассуждать о том, что да как должно быть, а делать ничего не может и даже не берется за серьезные дела. Калинич замкнулся в себе, стал чисто формально относиться к работе. В таких условиях ему ничего больше не оставалось, кроме как спокойно досиживать до пенсии. Тем более, что в институте, да и, пожалуй, во всем государстве наука как таковая была отодвинута далеко на задний план, и знания, опыт и интеллект Калинича стали невостребованными.
XV
Калинич не любил и никогда не стремился приближаться к начальству, поэтому начальники, как таковые, кроме самых непосредственных, его не интересовали. Общение со столь высоким начальством не могло сулить ему, рядовому научному сотруднику предпенсионного возраста, ничего хорошего. Поэтому, входя в приемную Бубрынёва, Леонид Палыч чувствовал себя несколько дискомфортно.
Тридцатилетняя красавица Вероника Никаноровна, обычно строгая и официозная, расплылась перед Калиничем в широкой улыбке:
– Здравствуйте, Леонид Палыч! Иван Лукьяныч ожидает Вас. Удачи!
Она встала и, цокая каблучками-шпильками непомерной высоты, кокетливо прошлась до двери кабинета шефа, на которой красовалась массивная бронзовая табличка с рельефной надписью «Генеральный директор института доктор физико-математических наук академик Бубрынёв Иван Лукьянович», и распахнула ее перед обескураженным Калиничем.
Бубрынёв был одет в отменно сшитый синий костюм. Его широкую грудь украшал дорогой однотонный галстук темно-синего цвета, отлично гармонирующий с костюмом. Он был «мужчиной в полном расцвете сил», как сказал бы Карлсон, который живет на крыше. Его черные глаза с ослепительно белыми белками и строгое волевое лицо овальной формы, окаймленное коротко подстриженной густой иссиня черной бородой, местами с проседью, излучали море энергии. Когда-то буйная, слегка вьющаяся шевелюра уже успела поредеть, но это не портило его внешности и даже придавало ей какой-то особый шарм. За бороду сотрудники звали его в кулуарах цыганским бароном, иногда Будулаем и говорили, будто он и в самом деле «цыганских кровей». Так ли это было на самом деле, не знал никто, но, судя по внешности, это представлялось вполне вероятным. Сидя в роскошном офисном кресле во главе длинного стола, крытого зеленым сукном, он беседовал по телефону, запустив пальцы в бороду. При виде вошедшего Калинича Бубрынёв встал и, закрыв ладонью микрофон, обратился к нему с дружественной улыбкой:
– Здравствуйте, уважаемый Леонид Палыч. Рад Вас видеть в добром здравии. Садитесь, пожалуйста, вот здесь, поближе.
Он указал на место прямо перед собой, потом перевел взгляд на секретаршу и по-деловому распорядился:
– Вероника Никаноровна, меня ни для кого нет. Даже если из Министерства позвонят.
Он снова поднес к уху телефонную трубку и строго произнес:
– Ладно. Приходите ко мне в ближайший четверг. Нет, не после дождичка, а к половине десятого утра. Там у меня есть полчаса до селекторного совещания. Вот и обсудим. Все. Извините, у меня важная беседа с нашим уважаемым коллегой.
Бубрынёв положил трубку, встал с кресла и, приветливо улыбаясь, протянул Калиничу руку.
– Разрешите с Вами поздороваться теперь просто по-человечески. Как Вы насчет кофе? Угощу натуральным бразильским – сам из Сан-Паулу привез.
Калинич был голоден и охотно кивнул.
– Вы никуда особо не спешите, Леонид Палыч? – озабоченно спросил академик.
– Да будто бы нет, Иван Лукьяныч, – деликатно ответил Калинич.
– Вот и отлично. Вероника Никаноровна, – сказал Бубрынёв в микрофон, – кофе нам, пожалуйста.
– Уже закипает, Иван Лукьяныч. Сейчас принесу, – ответил из динамика ее звонкий голос после небольшой задержки.
Бубрынёв отключил микрофон и, подойдя к бару, стал перебирать бутылки. Выбрав, наконец, нужную и пару коньячных бокалов из натурального хрусталя, он водрузил их на небольшой серебряный поднос ручной арабской чеканки и поставил на стол рядом с Леонидом Палычем.
Через пару минут вошла Вероника с подносом, на котором дымился изящный кофейник, источающий дурманящий аромат, и стояли два кофейных прибора, а также тарелочки с бутербродами и розетки с янтарно-желтым лимоном, аккуратно нарезанным тонкими кружалками. Оставив поднос на столе, она сдержанно улыбнулась и, чуть заметно поклонившись, направилась к выходу.
– Спасибо, Вероника Никаноровна. Можете идти домой, – сказал ей вслед академик. – Сегодня Вы мне больше не понадобитесь.
– Спасибо, Иван Лукьяныч. Всего вам доброго. До завтра, – ответила она, одарив обоих мужчин обворожительной улыбкой, и старательно затворила за собой тяжелую филеночную дверь с филигранной резьбой.
Бубрынёв принялся собственноручно обслуживать Калинича: поставил возле него кофейный прибор, розетку с лимонными кружалками, бутерброды и налил горячего ароматного кофе.
– Чувствуете аромат? Это вам не какой-нибудь там экстрагированный кофе, а самый, что ни на есть, натуральный, естественный. И коньяк тоже самый натуральный. Как говорится, из первых рук – французский, выдержка семь лет, – он плеснул в бокалы по порции темно-коричневой жидкости, наполнив их на четверть объема. – Конечно, не самый экстра-люкс. Бывает и покруче. Но, как говорится, за неимением гербовой пишем на простой, как говорила моя покойная бабушка. Кстати, она неплохо разбиралась в коньяках, могла бы работать дегустатором. И я от нее кое-что унаследовал. Вот, оцените сами.
Он поднял бокал, посмотрел его на свет и снова обратился к Калиничу:
– Что ж, дорогой Леонид Палыч, за что пьем? За науку?
– За науку, – поддержал его изнывающий от голода Калинич и поднял бокал.
– За нашу науку! Ха-ха-ха!.. – провозгласил Бубрынёв с акцентом на слове «нашу», чокнулся с Калиничем и сделал приличный глоток.
Вслед за ним Калинич скромно пригубил и поставил бокал. Он взял бутерброд с красной икрой и, откусив небольшой кусочек, принялся спокойно жевать. Ему хотелось запихнуть его целиком в рот и тут же проглотить. Но он старался соблюсти все правила хорошего тона, чтобы не выглядеть перед директором дурно воспитанным мужланом.
«И с чего это вдруг он воспылал ко мне таким неслыханным уважением? Не иначе, как в связи с моим сообщением на том самом семинаре. Никак подумал, что в нем все же есть рациональное зерно! Ну, что ж, хорошо, если так. Посмотрим, как он дальше повернет», – медленно жуя, подумал Калинич.
– Да выпейте, Леонид Палыч, по-человечески! И ешьте, не стесняйтесь. Вы ведь голодны – после рабочего дня как-никак. Мы же не на приеме у английской королевы! Свои люди, в конце концов. Я-то Вас знаю не один десяток лет. Так что давайте наплюем на все этикеты, дербалызнем как следует и основательно закусим, как принято в наших здешних краях, – простодушно предложил Бубрынёв.
Не переставая жевать, он поднялся, открыл холодильник и стал выкладывать на стол нарезку сухой колбасы, балык из осетрины, буженину, сыр, маслины, шпроты и прочие закуски.
Академик налил по второму бокалу и предложил тост за тесное и плодотворное сотрудничество. Бубрынёв снова выпил, а Калинич только чуть отпил из своего бокала.
Несмотря на первоклассный коньяк, Калинич быстро насытился. Отодвинув тарелку, он откинулся на спинку кресла и стал наблюдать, как академик аппетитно уплетает деликатесные яства, болтая о том – о сем. Заметив, что Калинич перестал есть и сидит в выжидательной позе, он снова потянулся к коньяку.
– Давайте еще шарахнем, Леонид Палыч. Почему Вы не едите? – спросил он.
Бубрынёв говорил с набитым ртом, поэтому Калинич воспринимал его речь с небольшой задержкой. Чтобы догадаться, что именно сказал академик, он вынужден был некоторое время осмысливать услышанное. Бубрынёв расценил его кратковременное молчание как знак согласия и долил в его бокал коньяка.
– С меня достаточно, Иван Лукьяныч. Я не слишком охоч ни на еду, ни на выпивку, – сказал он с застенчивой улыбкой, отодвигая бокал. – Кроме того, у меня стенокардия, да и печень начала пошаливать. Пятьдесят восемь уже почти что, вот-вот седьмой десяток разменяю.
– Ну, глупости какие. Мне ненамного меньше – пятьдесят два. Врачи тоже предостерегают. Но я наплевал на них – ем и пью, как мне нравится, чего и Вам советую, – говорил Бубрынёв, энергично пережевывая сырокопченую колбасу.
