Синий камень

Егор Уланов

Синий камень

Апрель 1950 года. Утро тогда не торопилось освещать небосклон над тайгой и проселками. Весеннее солнце лениво взбиралось ввысь. Влажный туман покрывал луга, делая их похожими на пушистые вершины облаков.

Деревня уже не спала. По хутору россыпью горели масляные лампы – все собирались. Во дворах лаяли собаки и кое-где повременам вскрикивали петухи.

Не спала и семья Тарасенко. Отец молча сидел у печи. Мать наказывала старшей дочери. Та молча слушала и тихонько кивала.

Теперь троим детям предстояло на весь день остаться одним. Тяжесть крестьянской жизни заставляла взрослых трудиться неимоверно. Отец работал на лесозаготовках, а мать в поле. И дети жили сами по себе, цепляясь друг за друга. Так было у всех в Красном Хуторе – деревне близь Саяногорска.

– Как там, инструктаж кончен? – небрежно спросил отец, глядя в сторону.

Мать поцеловала дочку на прощание, тяжело взглянула и пошла в утреннюю полутьму полей. Отец вышел молча и тихо.

Тамара, так звали старшую из детей Тарасенко двенадцати лет отроду. Маленькая и бледная она молча стояла на пороге. Привычна была картина уходящих с рассветом родителей. Румяные нити начинали прошивать полотно небес далеко на востоке. Становилось светлее, и было видно, как из домов хуторка выходят крестьяне.

«Теперь они вернутся только к ночи, когда в небе будет лишь пара искорок» – подумала Тамара.

Её младшие брат и сестра ещё спали. Поэтому она могла спокойно постоять и подумать. В том возрасте, в котором была Тамара, начинаешь замечать тонкую печаль в красотах природы; вместо того чтобы бегать и кричать, как раньше, когда был ребенком, теперь всё чаще ищешь тишины, мысли или ещё чего-то, что выразит нельзя.

В странном забытьи девочка простояла минут пять. Затем встрепенулась, вспомнила о хозяйстве и начала суетиться: покормила куриц, затем пошла в сарай и принялась доить корову. После и корова была накормлена. А полведра молока Тамара снесла в дом. Девочка вспомнила, что не проверяла яиц в курятнике и незамедлительно исправила оплошность.

К семи утра Тамара уже вычистила курятник и теперь возвратилась в избу. Она наскоро умылась, развернула тряпочку и достала из неё пол буханки серого хлеба. Разломав его на мелкие кусочки, положила в большую глиняную тарелку и залила молоком. Завтрак был готов.

– Коля, Нина, – молвила Тамара, зайдя в маленькую детскую комнатку.

–Ну, ещё пять минут… – послышалось просительное слово.

– Нет, вставайте бегом, а нито я одна всё слопаю…

– Ладно, ладно.

Дети знали, что лишить завтрака не пустая угроза. А в деревенском быту это означало остаться на день голодным. Летом ещё можно было обдёргать грядки да ягоды, но весной всё было пусто.

Младший Коля быстро юркнул к умывальнику, плеснул три капли себе в глаза и прыгнул на лавку, требовательно указав: «Давай харчи!».

Маленькие огоньки его глаз только зажглись и ещё не вполне улавливали обстановку, освещаемую тусклым светом керосиновой лампы. Поэтому, требуя харчей, он в полной уверенности смотрел в пустую стену, думая, что это Тамара, которая теперь стояла с противоположной стороны.

– Так плохо умылся… – начала Тамара материнским тоном, – иди глаза протри получше да руки хорошенько вымой.

Удивительно, как у двенадцатилетней девочки может так хорошо получаться изображать мать. Так хорошо, что проказник Колька, который прошлым годом по шалости упал при отце в погреб, глубоко вздохнул и пошёл умываться.

Из комнаты вышла Нина, уже одетая по-уличному. Она была на два года младше Тамары, но имела пухленькие щечки и большие плечи, от чего на вид они казались ровесницами. Девочка тряхнула подолом длинной юбки и молча села на лавку.

– Опять меня не разбудили, – фыркнула она, – я тоже взрослая. Мне тоже мама должна наказывать за вами следить и главной быть…

Тамара поставила на стол большую глиняную чашку полную молока и хлеба. – Ну, значится завтра ты и встанешь; и главной будешь тоже, а сегодня я. Так что иди, умывайся… – и в голосе Тамары опять зазвучал материнский тон, только более тонкий, неуловимый и понимающий.

– Я всё! – закричал Коля, вбежав в кухню.

– Не дури… – деловито фыркнула Нинка.

Колька прыгнул на лавку так, что другой её конец оторвался от земли и с грохотом хватанул об пол. Стол был большой, крестьянский; такой, что восьмилетний мальчик еле дотягивался подбородком до края. В руке оказалась деревянная ложка, которая тут же пошла стучать по тарелке, зачерпывая хлебный мякиш.

– Ты куда! Подожди Нину! – неодобрительно отозвалась Тамара.

По деревенски есть нужно было начинать вместе, чтобы всем досталось поровну. Но Колька уже чавкал. Тогда Тамара отодвинула от него тарелку так, чтобы следующая порция ему не досталась.

– Чего ты?– обиженно промычал Коля. – Тяти нет, мамки тоже, кто ругать будет? Обычно ложкой в лоб, когда без других начал. А их нет. Можно ведь, а?

– Обожди, не велика беда.

– У вредина, Тамарка… мужа у тебя не будет.

– А у тебя жены.

– И не надо.

– И не будет, ты ведь дурачок.

– Сама ты…

Тут вернулась Нина, и Тамара подвинула к Кольке тарелку, так что он тут же забыл, что хотел сказать.

– Ну, приятной трапезы, – с чувством провозгласила Тамара.

Все трое ели из одной тарелки. Коля торопился: тяжело дыша, пропихивал в рот большие куски хлеба. Тамара ела степенно, но с аппетитом. Она проголодалась от утренних трудов, и теперь еда казалась ей по-особому вкусной. Ложка Нины редко проделывала путь от тарелки ко рту. Ей не хотелось.

– Ух, – закряхтел Коля, оглядывая пустую тарелку и выпячивая полный живот, – вот это трапепза, ничего не побалакаешь.

– Не «трапепза», а трапеза, – исправила Тамара.

– Ай, чего там. Харчи!

– Давай, собирайся, Коля, тебе папа сказал дыру в загоне у Маньки заделать.

– Ну и… – гордо отвечал Колька.

– А ты Нина…– продолжала Тамара, – готовь иголки, нужно папины штаны чинить.

– Я завтра встану и маму с отцом провожу. И завтра я главная буду, – тихо сказала Нина, опустив глаза, и ушла за иголками.

Колька вопросительно посмотрел на Тамару и спросил: – Чего это она?

– Ничего, – ответила девочка. Внутри у неё звякнуло нечто вроде обиды. Сестра всё время стремилась показать какая она взрослая и сильная, ничуть не хуже старшей. Тамара устала от ревности. Ведь Нина была независимый и крепкий ребенок – ничего не боялась и шла всегда впереди даже самых отпетых хулиганов. Естественно, ей не хотелось мириться с властью Тамары. Тем более что та, сама часто трусила и не поспевала за Нинкиными выходками. Вот, например, когда мамка сильно гневалась и бросалась на них с ивовым прутиком дабы выпороть, то Нинка раньше всех забиралась на крышу и подавала руку младшему брату, пока Тамара неловко закидывала ногу. Или зимой, когда река промерзала, Нина первая прыгала на лед и лучше всех в околотке каталась на коньках. Хотя коньков в то время было не достать, но отец семейства выстрагивал деревянные подошвы, потом ровной линией выкладывал на них коровий навоз, поливал его водой и оставлял на морозе. Получалось своеобразное лезвие. И в таких вот «коньках» Нина могла крутиться на месте, словно волчок, и прыгать, красиво задирая ножку; и могла всех обгонять, и тормозить могла здорово. И много у неё ещё было талантов.

Поэтому Нина хотела, чтобы родители относились к ней как к старшей. А Тамаре было обидно, что родители берегут Нину, не дают много работы и не заставляют вставать спозаранку вместе с ней. Быть может от того, что прошлым летом на Нине загорелось ситцевое платьице. Девочка бегала рядом с костром, и маленькая искорка обернулась целой историей. Потом она два месяца лежала с ожогами, и доктор из райцентра давал специальную мазь, чтобы раны затянулись. А мать, которая тогда была рядом, говорила: «Ой, не уследила, не уберегла». После Нину и начали беречь, поручая всю сложную работу Тамаре.

День занялся быстро. Солнце широко раскинуло сети в небесном море, поливая землю теплом, от которого туман таял, обнажая влажные луга. В лесу жужжали пилы, стучали топоры, и кто-то покрикивал. На полях, словно муравьи копошились крестьяне. Посевные работы спорились, и нескладные телеги то и дело проскакивали туда-сюда.

Был уже полдень, когда вся одежда была починена и постирана. Нина бегала по двору, распевая какую-то песенку. Коля, устав стучать по деревяшкам в сарае, разбрасывал щепки, дул на них, и внимательно наблюдал, как они разлетаются. Тамара сидела на крыльце и читала книжечку, взятую в школьной библиотеке. Ей представлялось, что если бы не теперешние каникулы, то они сидели бы на третьем уроке и говорили о чём-нибудь важном и нужном.

– Коля, чего ты маешься? Взял бы почитал что ли. Вам же много на каникулы задали, – жаловалась Тамара.

– Вот ещё, – ответствовал сорванец, – нашла дурака!

– А ты чего, Нинка, лучше б арифметикой занялась. Марья Васильевна на тебя жаловалась, что на уроках спишь…

– Если бы не считала она так нудно, – бойко начала Нина, – да ещё не идти бы долго, – школа была в восьми километрах от деревни, – так вообще красота. Не спала бы!

– Экая ты бойкая, ну погляжу на тебя, когда тебя папка пороть будет, – ухмыльнулась Тамара, перелистывая страницу.

– Не будет, я на крышу спрячусь, – загорелась Нина, надувая розовые щёчки и сжимая кулачок.

– Посмотрю на тебя! – Говорила Тамара, будто не обращая на Нину внимания.

– Посмотришь, посмотришь. Я не ты, сама к порке не лягу, – глазки заблестели. Нина намекала на случай недельной давности, когда Тамару выпороли и наказали.

Тамара не ожидала такого выпада от младшей сестры. Потому губы её слегка поджались, а брови нахмурились. Страницу она не перелистнула.

– Эх ты, из-за вас же с Колькой выпороли. Курицу чуть до смерти не замучили. Ведь надо додуматься с крыши десять раз скинуть. Вдруг полетит.

– Ну и правильно выпороли. Ты же не уследила. Осталась за старшую и не уследила.

– Так это ты специально?

– Ага, нужна ты мне больно…

И Нина, надув щёки, побежала во двор. Она спряталась за сарай и так просидела там почти полчаса, думая о том, какая Тамарка глупая. Затем она вышла из-за сарая и пошла к дому, демонстративно пиная землю. Тамара сидела на прежнем месте и читала книгу, не поднимая глаз. Нина топнула ногой, но Тамара не отреагировала. Тогда младшая опять убежала за сарай и сидела там ещё дольше, чем прежде. Сделалось скучно; не помогали ни поленья, которые можно было кидать друг в друга, ни даже детское воображение.

Прошло уже без малого полчаса, когда Тамара закончила читать, зевнула и отложила в сторону книгу. Из-за сарая выскочила маленькая фигурка и уверенными шагами пошла к крыльцу. Фигурка пролетела мимо Тамары, словно мартовский ветер, прямо в дом. Показалась оттуда с двумя тряпичными куклами в руках.

– Тамарка, а Тамарка, – хлюпая носом, обращалась Нина.

– Что?

– Поиграй со мной… мне скучно.

– Ты же специально не слушаешься, чтобы меня наказывали?

– Нет, нет, случайненько я…

Слово «случайненько» Нина говорила, только когда искренне извинялась. Поэтому, услышав его, Тамара невольно смягчилась.

– А чего ты за сарай убежала?

– Да это я обиделась на тебя, – простодушно улыбнувшись, отозвалась Нина, чувствуя, что её уже простили.

Глаза Тамары слегка приоткрылись от удивления. – На меня? За что же?

– Ведёшь себя, как воображала… – бойко начала младшая. Но, завидев ужимки сестры, стала говорить тише и осторожнее, – Колька читай, Нинка считай; приказы раздаёшь,… а я маме говорила, что я не хуже тебя могу быть старшей. Но в конце сказала: лучше ведь, когда двое старших, а не одна. Тамаре тяжело – ей помочь надо. Я вместе с ней буду старшей»; мама ничего не ответила и сегодня опять меня не разбудила. Поэтому обиделась. Даже не на тебя, а на маму, – заключила девчушка, вернувшись к виноватому тону.

В это время где-то в уголке Нинкиных глаз ещё летали вопросы: «А может я на Тамару обиделась? Почему сама пришла к ней мириться? Она ведь виновата?». Но детское чистосердечие не цепляется за мелочные обрывки гордыни. Поэтому вопросы быстро растаяли, словно капля воска на огне.

Тамара взглянула в лицо сестре.

– Ты зря обижаешься… – сказала она, – мы ведь обе за старших, и обе должны заботиться о Николке и друг о друге.

Ей тоже не хотелось обижаться. Не хотелось подозревать, что Нина извиняется от скуки. Припомните, как в детстве было хорошо: все обиды проходили сами собой.

Девочки молчали. Ветерок карябал околицу.

– Ладно, мне надо воды в дом принести… – после молчания, вспомнила Тамара.

– Я принесу… мы же теперь обе за старших.

И Нина, схватив коромысло с двумя вёдрами, побежала к колодцу. А через десять минут возвратилась с полными вёдрами весящими по бокам. Девочка шла медленно, тяжело передвигая ногами; вода оббивала края, выплескиваясь синими гроздьями, падала в чёрную землю и отскакивала грязью. А личико у Нины было довольное – она улыбалась.

Тамара прибрала с крыльца брошенных в порыве счастья кукол и направилась в сарай к Николке. Тот сидел на соломе и чесал живот коту Борьке. Маленький комок шерсти лежал лапами вверх и мурчал, как старый баян с прохудившимися мехами. Манька, как и все коровы с завистью смотрела на кота и думала: почему же ей никто с таким старанием не чешет брюхо. Такая несправедливость беспокоила её и, завидев Тамару, Манька громко по коровьему возмутилась: «Мууу».

Девочка прищурилась, чтобы разглядеть брата. – Николка, собирайся. Сейчас поведем Маньку на луг; ей свежей травы надо.

– А разве уже можно?

– Папа сказал, что сена почти нет, коровка итак впроголодь месяц живёт. Поэтому нужно к траве вести.

– Да она же сытая! Ты ей с утра сена сыпала.

– Мало, дурёха! Смотри какая Манька большая, ей много еды надо. Она же точно голодная. Вон даже как мычит жалобно.

Манька подтвердила эту гипотезу ещё одним коровьим возмущением. Николка тем временем бросился в дом. Для полей нужно было достать из чулана старые отцовы сапоги. У двери он чуть не сшиб Нинку, которая переливала воду в домашние вёдра.

– Эй, где Тамарка?

Мальчишка уже забежал в комнату и скрылся в чулане. Из-за двери послышался грохот упавшего тазика и недетское ругательство. А через мгновение последовал ответ: – В сарае! Сказала, что сейчас Маньку на пастбище поведём!

Тут в дверях появилась Тамара. Об этом свидетельствовала скрипучая доска перед самым порогом. Зайдя на кухню, девочка заглянула в печь и удостоверилась, что утренние поленья прогорели и остыли окончательно.

– Как думаешь, Нинка, печь сейчас вычистить или по возвращению?

Нина немного смешалась, начав внутри себя ярый спор о том, как же действительно лучше. Ей хотелось своим ответом показать собственную зрелость и готовность принимать взрослые решения. Да и насладиться моментом триумфа ничего не мешало. Поэтому девочка приняла неказистую позу и огласила: – Лучше, конечно, после пастбища. Известное дело.

– Так и сделаем, – утвердила Тамара, отойдя к скамье и оборачивая шею маленьким шерстяным шарфом.

– Николка, только под низ что-нибудь потеплее, а то в полях ветер!

– Да! Потеплее! – вторила Нина.

Обе девочки постоянно перед выходом из дому приказывали Николке и друг другу одеться потеплее. В сущности, они повторяли за матерью, хотя и знали, зачем это нужно, но всё же просто повторяли – по привычке. Так у Тамары постепенно складывалась привычка вести себя как взрослая. Хотя иногда она всё же ругала взрослых и не хотела становиться похожей на них. Иногда даже делала детские глупости. А однажды даже спросила: «Кто такой взрослый?» и «Взрослая ли я сама?», что обыкновенно свидетельствует о глубокой зрелости человеческой души.

Улица пахла обсевшей пылью. Дети вышли из ограды и заперли калитку. Манька поначалу замешкалась, и Николке приходилось тянуть её за серую веревку на шее. Мальчик пару раз чуть не поскользнулся на мокрой земле, пока упирался всем телом, дабы сдвинуть с места корову. Потом, однако, Манька всё же решила идти сама без капризов.

Шли по широкой покрытой ухабами дороге. С краю виднелось несколько хат и покосившийся частокол, а впереди было широкое поле, напоминающее скатерть на праздничном столе. В лицо ударила холодная весенняя свежесть, какая царит на просторе; и небо будто стало ярче, неизъяснимо роднее сделалось оно.

Несколько дальше по дороге брели два мальчика. У одного из них в руках была веревка, на которой покорно шла коза. Николка, увидев их, взвизгнул и бросился бежать вдогонку. Догнав друзей, он фамильярно хлопнул одного по плечу и залихватски пожал ему руку.

То были два брата: Сашка и Федька. Сашка был старший и имел уже полных одиннадцать лет от роду, Федьке же было всего семь, хотя выглядел он младше.

– А вы куда? – спрашивала Нина, подбежав вслед за Николкой.

Саша смутился, проведя по взъерошенной копне волос. – Мы Машку пасти. – Неловко ответил он.

– Здорово! Мы тоже на опушку. Вместе веселее.

Сашка хотел что-то сказать, но тут подошла Тамара и он только громко вздохнул. Федька непонимающе посмотрел на брата снизу-вверх. Что-то в нём его удивляло.

–Здравствуйте, мальчики, – мягко сказала Тамара, а затем повелительно и твёрдо обратилась к Николке, – ты чего корову бросил и понёсся? Бери верёвку и веди. Ты мужчина или кто?

– Да чего с ней сделается? – возмутился Николка, – Идёт и идёт. Никуда не убежит, да и красть некому.

Но сестра так посмотрела на него, что тот подскочил к Маньке и взял верёвку.

По сёлам и деревням России коровы и козы могут гулять чуть-ли не самостоятельно. Но то было раннее послевоенное время. Люди ещё помнили ужасный голод, а кто-то до сих пор его испытывал. Посему скотину, кормящую семью, берегли изрядно.

– Идёмте, – крикнула Нина и вприпрыжку поскакала вперёд.

И все вместе они двинулись дальше, поднимая густую пыль. Они о чём-то заговорили, неторопливо двигая ногами. Тамара ступала мягко, почти на носочках. Её лёгкие сапожки, выглядывающие из под длинной юбки, казались слишком тонкими для этого времени года. Нина прыгала и вертелась, смотря куда-то вдаль, где заканчивалось поле, и начинался лес. На её сапоги налипла грязь, но ей было всё равно. Сапоги на Николке были велики настолько, что при шаге могли сложиться пополам, но это ни колько не мешало ему проворно прыгать по ямам и бегать из стороны в сторону. Курточка же была малая, но аккуратно сшитая. Даже несколько украшенная заботливой материнской рукой.

Два брата были одеты одинаково, потому опишем младшего. На Федьке была лёгкая фуфайка без единой пуговицы, которая подпоясывалась солдатским ремнём. Зато сапоги были не так велики, как у Николки, имея вполне пристойный размер и вид, потому как достались ему от старшего брата, а тому также от старшего. Собственно, поэтому родители и не поскупились взять детские сапожки, ведь знали, что у них ещё два малыша. А Николка в семье был единственный мальчик, поэтому донашивал за отцом.

– Чего вы здесь? Николка бы сам с коровой справился, – вопрошал маленький Федька.

– Всем вместе надо держаться, чтобы не пропасть, – отвечала Тамара.

– Да я за ними приглядываю, чтоб не баловали, – ухмылялся Николка, дёргая за верёвку, чтобы Манька быстрее шевелила копытами.

– Ну да! – смеялся Федька, – то-то Тамарка тебе приказывает.

– Молчи, мелочь… ничего ты не понимаешь!

– Сам ты мелочь… – глаза Федьки вспыхнули, – мной хотя бы девчонка не мыкает.

– А мной, что по-твоему… – Николка резко развернулся и нахмурился.

– Обабился ты, Николка, – едко перебил Федька, сверкая крохотными глазками, словно угольками.

Тут Николка бросил верёвку и побежал на Федьку, но тот быстро среагировал, пустившись наутёк. Сделали пару кружков, посмеялись и вернулись.

Уже вышли из деревни, которая осталась немного позади. Теперь поднимались на пригорок, откуда можно было увидеть все дома. Звонкие детские голоса слетали с возвышенности и бежали по дворам, заставляя собак принюхиваться и поднимать уши. Несколько стариков, живших в домах у самого пригорка, посмотрели на дорогу, узнав голоса.

– Это Тарасенки сорванцы, – условились меж собой.

У многих в деревне были старики, которые оставались на время работ дома и следили за младшими. Дедушки и бабушки жили с детьми и внуками, поэтому всегда приходили на помощь в таких делах. Но семья Тарасенко переехала с Украины в Сибирь, и бабушки с дедушками остались там. Потому-то они заботились о себе сами.

Дети вышли на поляну. Маленькие весенние жуки смотрели в небо сквозь высоко поднимающуюся над ними траву, и полевые цветы шептались вокруг. Облака казались белыми лошадьми, бегущими по прозрачной реке. И брызги летели от облачных копыт, а гривы вились солнечными лучами, словно шелковистые верхушки полевой лебеды. Корова Манька принялась обсасывать мелкую траву, пока привереда коза Машка демонстративно топала, будто не замечая зелени. Неожиданно Нинка отпрыгнула, подбежала к Тамарке и скривила лицо.

– Глядите, следы волчьи, – вскрикнула она, указывая на землю.

– Какой! – Рассмеялся Сашка, подойдя ближе, – это собачьи… сама смотри. У волков они больше и подушечки дальше друг от друга, мне отец показывал. К тому же волки на поляны редко в одиночку выходят.

Сашка любил рыбачить и охотится. К своим годам ставил силки и приманки. Вечно пропадал на промысле с отцом. Нерадивый в учебе; с замаранными чернилами тетрадями, он был крайне аккуратен и бережлив в лесничем деле. И казалось, его будущая жизнь решена: стать рядовым рабочим или егерем. Только отчего-то он хорошо решал уравнения по математике и быстро считал в уме. Хотя перебирать цифры ему нравилось куда меньше, чем бегать по лесу.

Нинка сдвинула брови. – Ну и ладно… – начала она. Потом хотела сказать, что не испугалась вовсе, но поняла, если скажет, то всё. А нужно было что-то ответить про волков, осечь Сашку.

Как раз вовремя подбежал Николка с длинной изогнутой веткой. За ним нёсся Федька с толстой и тяжёлой палкой, которая была чуть–ли не больше его самого. Они быстро посоветовали Сашке, что там неподалёку много неплохих «орудий». Можно поиграть в солдат или в рыцарей. Так что Сашка без оглядки убежал искать себе пистолет-пулемёт или палицу, дабы вступить в игру.

Мальчишки дрались на палках, представляя себе, что это мечи. Нинка тоже захотела потехи, схватила с земли загнутую ветку. Через несколько минут она лучше всех размахивала саблей, так что даже бывалый рыцарь Сашка робел и отступал назад.

Тамара стояла в стороне. Она почти не хотела играть, и только неясное чувство заставляло её задуматься о том, чтобы схватить какую-нибудь корягу и ринутся в бой. Её останавливало желание выглядеть старше и умнее. И говоря себя, – Тамара, нужно держать марку. Чего я буду с мелюзгой…– девочка села на траву и подняла голову к небу.

На холмике было тепло. Солнышко ласково пригревало и хотелось снять с себя удушливые бушлаты и шарфы. Обманчивый весенний воздух дышит свежестью, однако стоит только чуть расстегнуться, размотать укутанную шею и тут же можно заболеть. Дети знали об этом, потому немного ерзали, трогали пуговицы и воротники, но ничего не упраздняли. Один Сашка залихватски расстегнул фуфайку до середины и выразил вид собственного превосходства.

–Ты чего, Сашка, застегнись!– начал маленький Федька тоном, полным неизъяснимой заботой, – Распахнулся тут! Потом хворать будешь…

Но старший брат не слушал, а только сильнее размахивал полами фуфайки. Дети бегали по лугу, а у самого пригорка вилась горбатая оранжевая, как верблюд, дорога. Отсюда сверху она виделась какой-то безжизненной. На ней совсем ничего не росло, а земля у неё была какая-то растасканная, сухая, словно кем-то обиженная. Только вдали почти у самых хат, дрожала стройная липа. И её свежая краса как будто предавала смысла жёлтой и кривой дороге.

Так прошло около часа. Обессилев, дети присели на траву. Роса уже сошла к полудню и лишь иногда маленькие стекляшки воды ещё свисали с травинок. Кое-где открытая земля дышала влагой. Мягкие, взрыхленные комы – жирные от плодородия, будто не знали куда себя деть. Недавно ещё они были проталинами, а теперь весь простор зеленел.

Оттепель всегда робкая, в отличие от морозов, которые бьют резко и даже нагло, словно дальние родственники, явившиеся без приглашения. Хорошо, что холодная пора была позади и дети всего околотка бегали как ошалелые, стремясь напиться теплотой молодого солнца.

Последние дни буквально пропахли весной; так, что даже маленький Федька, слывший меж ребят лежебокой, с приходом весны вставал спозаранку и бежал глядеть рассвет. Синева сумерек завораживала его детское воображение. Что-то красивое и праздничное чувствовал мальчик в эти минуты, что-то, что было лучше, чем новый год или день рождения. А потом, когда солнце вставало, он ложился в кровать и засыпал; и никто не знал об этом: о том, что лежебока Федька любит помечтать на рассвете, пока все спят. Вы, может быть, спросите: о чём мечтал Федька? И если уж вообще возможно описать данный предмет, то его грёзы были похожи на церковную молитву: в них все были здоровы, сыты и счастливы… все кого он знал – вся деревня, даже старший брат, который иногда поколачивал его. Но отчего именно молитва? Быть может, от того, что дети как бы там не было, черпают знание о благе из молитв. Даже слова, кружащие в голове Федьки, напоминали ектенью. И хоть в Стране Советов боролись с религией, но в крестьянских семьях до сих пор молились перед сном, а матери укачивали детей церковными напевами.