скачать книгу бесплатно
Мейси заметила перемену в тоне Присциллы, в ее осанке. Плечи напряглись, Присцилла чуть откинулась назад, как бы приготовившись выдать скверную новость и желая отстраниться от собственных слов.
– Прежде чем прийти в бар, я позвонила кое-кому из друзей. В том числе Маргарет Линч.
Мейси сжала губы и поймала себя на отзеркаливании Присциллиной позы. «Понятно: Присцилле нужно собраться с силами, чтобы завести разговор на эту тему, – подумала Мейси. – А мне нужна твердая опора, чтобы выслушать новость».
Достопочтенная Маргарет Линч была матерью Саймона, возлюбленного Мейси. С самой войны он находился в ричмондском спецгоспитале. Саймон и Мейси вместе работали на эвакуационном пункте. Пункт бомбили, и Саймону в прямом смысле вышибло мозги. Мейси тоже была ранена в голову. Шрам скрывался под волосами. Другие шрамы, невидимые глазу, ныли в ее душе.
– Ты звонила миссис Линч?
– Она хочет встретиться с тобой. Много лет вам обеим успешно удавалось избегать друг друга. Это объяснимо – вы слишком много пережили. Только теперь Маргарет состарилась, и еще…
– Что еще?
– Саймон очень плох. Одному богу известно, как он с самой войны держится. Но сейчас, впервые за все это время, появились некие признаки. Врачи говорят, пошел обратный отсчет.
– Ох. Я… Присцилла, я же всего две недели назад видела Саймона. Он был прежний. Я бы заметила, если что, не зря ведь я служила медсестрой. Но я не нашла никаких изменений, заставляющих предположить…
– Две недели – большой срок. – Присцилла взяла Мейси за обе руки. – Можешь считать меня пустышкой, главное, выслушай. Нельзя всю жизнь цепляться за Саймона. Знаю, ты долго его не навещала, и Маргарет все понимает – но последние два года ты регулярно ездишь в госпиталь к человеку, с которым не можешь поговорить, который даже не узнает тебя. К человеку, который, по сути, мертв, даром что дышит и принимает пищу. – Присцилла, говоря, гладила руки Мейси. – Навести Маргарет, Мейси, не тяни. Она о тебе ничего плохого не думает. Ты же умница, ты в сердцах, как в книгах, читаешь. Видишь, вот и я в пафос ударилась. Маргарет нужен некто, любящий ее сына с той же силой, с какой любит его она сама. А ведь ты последняя говорила с Саймоном – перед тем, как он погиб для всех нас. Значит, через тебя проходит связь между прежним Саймоном – и нынешним. Подумай о Маргарет. Простая беседа с тобой поможет ей – да и тебе тоже – перенести его смерть.
– Смерть? Присцилла, я…
– Посмотри на меня, Мейси. Саймон умирает. Иначе сказать нельзя. Нет других слов. Саймон умирает. Его отец давно умер, его мать одна-одинешенька. Кроме нее, Саймона только ты навещаешь; ты любишь его с того самого вечера, когда вы познакомились – даром что потом встречалась с другими мужчинами. Что бы там Маргарет ни думала про тебя раньше… – Присцилла осеклась и даже глаза закрыла на секунду. Начала извиняться: – Боже! Я не то имела в виду. Представляю, как это прозвучало! Мейси, я хотела сказать, что…
Но Мейси успела подняться из-за столика. Красное платье придало значительности ее позе, темно-синие глаза смотрели сверху вниз на Присциллу, которая осталась сидеть.
– Маргарет Линч принимала меня в своем доме только потому, что шла война. Маргарет Линч была мила и любезна, но не думай, что я не понимаю: в любое другое время меня бы и на порог не пустили. Происхождение подкачало, ничего не поделаешь. Ну а если бы Саймона не ранило? Как по-твоему, Присцилла, могла бы я принять его предложение? Да никогда. У нас не было будущего. – Мейси перевела дух. – Во-первых, я сердцем знала: случится нечто ужасное, а во-вторых, я чувствовала недовольство Маргарет Линч. За каждым ее ласковым словом чувствовала! – Мейси схватила пальто. – Я ей напишу, Присцилла. И съезжу в госпиталь, как только время выкрою. Но я не питаю иллюзий – я в курсе, что говорилось за моей спиной.
И Мейси ушла. Присцилла заказала еще джина с тоником, приложила запотевший бокал ко лбу. Кусала с досады губы, кляла себя за неосторожные слова. С другой стороны, Мейси всегда такая сдержанная. Не в ее характере давать волю эмоциям. Потом Присцилла подумала, что этот всплеск на самом деле хороший признак. Что они с Мейси скоро помирятся, Присцилла не сомневалась. «Определенно я задела ее за живое», – подумала она, поставила бокал на стол, взяла сумочку и направилась в номер. Позднее, уже в шелковом пеньюаре, Присцилла сидела на подоконнике, глядела на Парк-лейн. Тут до нее дошло: она прозевала перемену в подруге, а ведь могла бы и сообразить. Разве Мейси не выдала себя красным платьем? Был еще один момент: говоря о том, что не видела будущего, что предчувствовала нечто ужасное, Мейси подняла руку, но не коснулась глаза, что было бы логично и предсказуемо. Нет, Мейси коснулась середины лба.
* * *
Вернувшись в контору, Мейси швырнула пальто на стол, стащила с кресла подушку, приподняла платье, чтобы не мешало, и уселась на полу по-турецки. «Успокойся, успокойся, успокойся…» Эту мантру она повторяла снова и снова. Мейси была недовольна собой, стыдилась вспышки. Время от времени она бывает резка; в прошлом году имело место объяснение с Морисом, но никогда прежде Мейси так бурно не реагировала на чужие слова. Присцилла, конечно, не хотела ее обидеть. Уверенность в нерушимости дружбы подвигла Присциллу говорить без обиняков; промах свой она сразу признала, извинилась. «Почему ее слова так меня задели?» – недоумевала Мейси. Она стала дышать глубоко, чтобы к звонку Билли совершенно успокоиться.
Звонок раздался словно в ответ на ее мысли. Мейси встала, оправила платье, сняла трубку.
– Билли?
– Это вы, мисс? – В трубке затрещало.
– Конечно, я.
– Просто вы номер не назвали, вот я и не понял сразу.
– Что случилось, Билли?
– Жаль, не могу рассказать. Кто-то всю деревню в страхе держит, мисс. Если так и дальше пойдет…
– Что пойдет, Билли?
– Двоих парнишек из Шордича – как и мы, они на хмель приехали – обвиняют в покраже и хулиганстве. Якобы в господский дом залезли. Сами они говорят, что каштаны за воротами собирали, ну, для игры, но кто-то выбил окна, пропало серебро. Словом, ребят упекли в участок. Уж как лондонцы возмущаются, готовы драться. Мистер Дикон кричит, мол, давайте хмель собирайте; наши говорят, это все проклятое цыганье, а все шишки на нас с Дорин сыплются.
– Что-то я не понимаю.
– Не успели мы приехать, мисс, как Дорин увидела цыганку с маленькой девочкой. Уж такая лапуля, просто конфетка, совсем как наша Лиззи, только чернявенькая. Ну и вот. Дорин, хотя ни бельмеса по-цыгански не понимает, стала так подгадывать, чтобы одновременно с этой цыганкой на колонку за водой попасть, чтобы девчушку понянчить. Бусал ее зовут; вот так имечко. Ну и прочие цыгане на Дорин уж приветливо глядят. Ничего худого в том нету, а только теперь свои же, лондонские, нас цыганами называют.
– Бусал значит «красавица». Это такое диалектное слово у цыган.
– Откуда вы знаете, мисс?
– Раньше слышала. Что еще произошло?
– Эти местные – странные люди. Не то чтобы я с деревенскими дела не имел, но таких, как эти, не встречал. Сами себе противоречат. Кого ни спроси – ничего не видел, а виноваты все равно лондонцы. Понаехали, говорят, наш хмель собирать, лучше бы дома сидели.
– Кажется, дело серьезное и осложняется межплеменной враждой.
– Я думал, вражда закончилась, когда викинги ушли. – Билли помолчал и добавил: – Все гораздо хуже, чем вы думаете, мисс. Мальчишкам светит минимум год в колонии. Этот Сандермир требует самого сурового наказания – чтобы другим неповадно было. Еще он говорит, что ему угрожают, так теперь полицейские под каждым кустом сидят. Вам надо приехать, мисс. Ребятам, кроме вас, никто не поможет, а они еще зеленые совсем. Я их родителей знаю, хорошие люди, работают, стараются. А вы убеждать умеете, всегда слово нужное найдете. Поговорите с адвокатом, с полицией, заступитесь за мальчишек. Вы же сами из Лондона. Вам поверят.
Мейси вздохнула. Она-то думала, расследование для Джеймса Комптона пройдет без осложнений – а вот они, осложнения, появились прежде, чем чернила в контракте просохли. Что интересно: в ее практике все легкие с виду дела оборачивались запутаннейшими интригами.
– Хорошо, завтра же утром приеду прямо на ферму. Поживу несколько дней у отца, в Челстоуне. Из Геронсдина до его дома всего сорок пять минут на машине.
Связь прервалась. Мейси повесила трубку, снова села на пол, на подушку. Завтра, перед отъездом, она заскочит в отель «Дорчестер» и оставит для Присциллы записку с извинениями. И сочинит несколько строк для Маргарет Линч; тут понадобится весь ее такт. Мейси закрыла глаза, и перед ней вновь, как и во время разговора с Билли, возник образ бабушки. Мейси вспомнила, как смеялась мама, когда папа взял ее на руки. Со станции до домика у шлюзов, где жили дедушка с бабушкой, они приехали в упряжной повозке. Седые, некогда черные как смоль волосы бабушка заплетала в косу. Такого же цвета волосы у самой Мейси и у мамы. Бабушкина одежда почти не отличалась от принятой в то время, но она носила золотые сережки-обручи. Маленькая Мейси первым делом тянулась к этим сережкам, а бабушка ворковала над ней:
– Ах, ты моя красотуля. Моя деточка, моя Бусал приехала в гости к старой, старой тетушке.
Глава 3
Мейси обожала водить машину, в хорошую погоду всегда ездила с откинутым верхом. Так она поступила и сегодня. По утрам осень намекала: скоро приду, но дни стояли благоуханные, низкое солнце грело несильно, жмурилось на поля, на свежую щетину жнивья. Мейси направлялась в Геронсдин.
Миновав Танбридж-Уэллс, она свернула на дорогу к Ламберхерсту, доехала до искомого указателя и сбавила скорость. На главной деревенской улице были представлены архитектурные стили разных эпох – и средневековые домики, и двухэтажные дома викторианской застройки. По левую сторону красовалась гостиница, очень приветливая с виду, живописная, с темными балками. Справа, открытая ветрам с холмов Хорсмондена, стояла церковь, возведенная, вероятно, еще при норманнах.
В достатке было магазинов: мясные, зеленные и бакалейные лавки, магазин хозяйственных товаров. В центре, поближе к церкви – мемориальная стела, установленная в память о жителях Геронсдина, погибших на фронте в период с тысяча девятьсот четырнадцатого по тысяча девятьсот восемнадцатый год. Дорога огибала мемориал с обеих сторон.
Далее, по левой стороне, плотный ряд построек нарушался – будто зуба в челюсти не хватало. Могли бы, думала Мейси, построить тут пусть не дом, так хоть магазин. Но нет: участок зарос бурьяном. Среди сорной травы ярко выделялись островки диких астр. Перед Михайловым днем эти цветы растут повсюду – и на железнодорожных насыпях, и на пустырях; если бы не они, заброшенный участок казался бы совсем унылым. Неподалеку был перекресток с указателем: «К ферме Дикона». Мейси повернула по стрелке, налево.
По правую сторону дороги зеленели хмельники, где уже начался сбор урожая. Столбы с натянутыми веревками, по которым весной завивали хмелевые побеги, теперь были пусты, лишь кое-где мелькала забытая кисть бледных, нежных шишечек. Плети хмеля грудами лежали на земле. Работники давно перешли на соседний хмельник.
Добравшись до фермы, Мейси съехала с проселка и там остановила машину. Дальше надо было идти пешком, ведь ухабы могли нанести ущерб подвеске «Эм-Джи». Мейси не хотелось сдавать любимый автомобиль в ремонт. К вылазке она подготовилась – надела плотную льняную юбку со складками спереди и сзади, туфли на толстой подошве и хлопчатобумажную рубашку цвета мускатного ореха. За плечами у Мейси был рюкзак с бутербродами, кардиганом и стопкой учетных карточек, перехваченных бечевкой, а также блокнот и ручка. В переднее отделение рюкзака Мейси положила мешочек с миниатюрными инструментами; складной нож помещался в кармане юбки.
По песчаной дороге Мейси дошагала до хмелесушилки. Там разгружали хмель, таскали полные корзины шишечек с трейлера. Шишечки отправлялись в печь, чтобы после снова оказаться в корзинах и быть переданными на пивоварни. Крепко пахло сырыми и сушеными шишечками; аромат смешивался с серной вонью. Мейси несколько минут наблюдала за рабочими, прежде чем окликнуть одного из них:
– Извините, вы не подскажете, как пройти на хмельник, где сейчас собирают урожай?
Рабочий сначала потянулся, размял спину, стащил кепку и вытер потный лоб несвежим платком.
– Ребята сейчас на Железке да на Сумасброде. У нас, видите ли, каждый хмельник свое имя носит. Так вот. Железка, сообразить нетрудно, вдоль железной дороги тянется. Идите по этой тропе – с полмили примерно. Слева будет нетронутый хмельник, а потом – Железка. А Сумасброд – он по другую сторону. Минуете два хмельника по правую руку, третий и будет Сумасброд. – Рабочий снова надвинул кепку, взял корзину и добавил: – Кого-то конкретного ищете?
– Да. Мне нужны мистер и миссис Бил. Словом, я ищу семейство Билли Била.
– Это белобрысый такой, рыжеватый? Он еще хромает вроде?
– Да.
– Ваш мистер Бил на Железке. В верхней части хмельника трудится, как и другие лондонцы. А цыгане – те в нижней части. Так что держите ухо востро.
Мейси хотела резко ответить, но, вспомнив вчерашнюю ссору с Присциллой, сдержанно заметила:
– Мне бояться нечего, но все равно спасибо за заботу. Теперь я легко найду мистера и миссис Бил.
Рабочий пожал плечами, тряхнул головой, а Мейси пошла прочь. Она высоко вздернула подбородок, подставила лицо солнцу. Как же ласковы последние теплые лучи! Отыскать Железку было нетрудно – над деревьями заклубился густой паровозный дым, и Мейси взяла его себе за ориентир. Вскоре она уже шагала по хмельнику. Здесь трудились целыми семьями. Народ толпился вокруг емкостей длиной с носилки, сделанных из дерева и мешковины. Когда емкость заполнялась, ее забирали. Мейси ожидала услышать смех, нарушаемый выкриками вроде «А эта шишечка годится?», а также пение – словом, ей представлялась пастораль из отцовских рассказов.
Бывало, они с отцом сидели возле чугунной печки, Мейси было тепло и от горящих углей, и от отцовского голоса, что повествовал о далеких детских днях. Такие посиделки вошли у них в привычку после маминой смерти, продолжались много месяцев. Сейчас Мейси понимала: отец пытался найти в своем прошлом некую точку опоры, а может, хотел напомнить дочери о ее собственном детстве. Оно, это детство, давно кончилось – тринадцатилетняя Мейси целыми днями работала на Ибери-плейс, в доме лорда Джулиана Комптона и его супруги, леди Роуэн. Фрэнки Доббс пересказывал шутки сборщиков хмеля, смеялся, вспоминая о домыслах деревенских жителей насчет мироустройства и о том, как балагуру мешал досказать младенческий плач. Малышей обыкновенно брали на хмельник, укладывали спать, завернув в пеленку и пиджак, на груду сухих стеблей.
Но здесь, на Железке, не было никаких намеков на веселье. Несколько секунд Мейси наблюдала, удивлялась и мысленно измеряла градус подавленности. Ей казалось, раздражение сборщиков хмеля касается ее – будто бы оно было некоей материальной субстанцией, например дождевой тучей. Потом Мейси пошла вперед. Дважды она спрашивала, где Билли. Каждый раз ей отвечали: «Где-то здесь», и пропахший хмелевыми шишечками заскорузлый палец тыкал в неопределенном направлении. Наконец Мейси увидела всю семью Бил: Билли и Дорин сноровисто сощипывали шишечки со стеблей, ритмично склоняясь над деревянной емкостью; престарелая мать Билли скрюченными от артрита пальцами обрывала с побегов листья, ребром ладони смахивала в емкость очищенное сырье. Оба мальчика, Билли и Бобби, пыхтели над старой корзиной для белья, которая, будучи заполненной, также служила общему делу. Когда работа сдельная, любая помощь пригождается, любая малость идет в ход. Билли засучил рукав повыше, взглянул на часы, что-то сказал жене, которая оглядывалась по сторонам. Приближаясь, Мейси услышала гулкий окрик:
– Ко-о-орзины го-о-отовь!!!
И каждая семья суетливее заработала руками, детям было велено выбирать из корзин листья, ведь хозяин не примет грязное сырье.
– Мисс! – воскликнул Билли, увидев Мейси. – Обождите минутку. Вот пройдет учетчик, да еще надо проверить этих мальчишек. Небось больше листьев нанесли, чем выбрали.
– Я помогу, – вызвалась Мейси. Сбросила рюкзак, засучила рукава, улыбнулась Дорин и на миг задержала ладонь на ее плече. Со смертью маленькой Лиззи между женщинами установилась особая связь, и сейчас, этим прикосновением, Мейси о ней напомнила. Затем она принялась за работу. Шесть пар рук сновали теперь в емкости для шишечек, пальцы нащупывали сухие листья, за наличие которых урежут заработок.
Учетчику оставалось проверить всего две емкости, семья Бил была на очереди.
– Ну, теперь нам учетчик не страшен, – прокомментировал Билли, вытягивая шею, чтобы точнее определить местонахождение начальства. Губы его беззвучно шевелились – Билли вслед за учетчиком считал мерные корзинки. Мейси взглянула на свои руки. Всего несколько минут проработала, а пальцы уже липкие, и запах от них такой резкий. Между тем учетчик приближался.
– Одна… две… три…
Он опускал в емкость свою мерную корзинку и вытаскивал ее, полную рыхлых бледно-зеленых шишечек. Шишечки отправлялись в мешок, который держал раскрытым подсобный рабочий. Корзинка вновь ныряла в шуршащую, пахучую кипень.
– Четыре… пять…
Мейси видела: по мере приближения учетчика не только Билли – все хмелеводы напрягались. Каждый боялся, что его обсчитают, что найдутся «любимчики», из емкостей которых учетчик станет черпать с недовесом, или что в блокноте окажется записано меньшее число мер. Когда очередь дошла до семьи Бил, Мейси прикрыла глаза. Густой, пряный запах хмеля окутывал ее, пока продолжался подсчет; летела пыльца и пыль, и настрой, с каким Мейси пришла на хмельник, постепенно менялся.
– Отличная работа, мистер Бил. Чисто собираете, – похвалил учетчик, передал Билли блокнот с записью, пошел дальше и повторил ритуал: – Одна… две…
– Ну вот, мисс, теперь можно и почаевничать. Хочу вас кое с кем познакомить.
Он сделал знак Дорин (та ответила понимающим кивком) и повел Мейси, успевшую нацепить рюкзак на одно плечо, прочь с поля. Билли остановился на краю хмельника и позвал:
– Джордж, иди сюда. Мисс Доббс приехала. Ну, та леди, про которую я тебе говорил.
Джордж коснулся тульи своей шляпы.
– Уже иду.
Мейси заметила темные круги под глазами Джорджа, прикинула, что для сборщика хмеля он слишком мрачен. Джордж походил на ее отца: рукава рубахи засучены выше локтя, жилетка нараспашку, красный платок лихо повязан на шее. Но поведение Джорджа выдавало озабоченность и тревогу, а также еще одну эмоцию, ненавистную Мейси, – меланхолию, от которой рукой подать до полной капитуляции.
Билли представил их друг другу, и все трое пошли к времянкам, где Билли разжег керосинку и грохнул на нее чайник. Мейси уселась на старый стул и, пока закипала вода, разглядывала интерьер времянки. Комната была всего одна, тесная; у стен, друг против друга, стояли две кровати. Вероятно, младший мальчик, Бобби, спит с родителями, а старший – с бабушкой, прикинула Мейси. Имелся умывальник с эмалированным кувшином и тазиком, посреди беленого стола красовалась вышитая салфетка, а на ней – вазочка с дикими астрами. Было чисто, прибрано; вся мебель с чердака семейства Бил. Как обычно перед отъездом из Лондона, мебель покрыли свежим слоем краски.
– Валяй, Джордж, выкладывай все мисс Доббс про Артура и Джо, – сказал Билли.
Джордж положил шляпу на одно колено, взял у Билли из рук жестяную кружку с обжигающим чаем, подул, поставил кружку на землю. Мейси не спускала с него глаз. Она уже поняла: Джордж тянет время, возможно, прикидывает, как лучше подать историю, чтобы его сыновья предстали невиновными. Конечно, названные мальчики приходились ему сыновьями.
– Это случилось в понедельник. Мы всего три дня как приехали, – начал Джордж. – Разделались с работой к четырем, минута в минуту, отчитались, пришли, стали мыться и ужин собирать. – Джордж указал на низенькую кирпичную постройку с трубой, примыкавшую к лагерю хмелеводов. – Мы с женой, Одри ее звать, помылись и в кухню ушли, а мальчики во времянке остались. Грязная это работа, мисс, прорва воды уходит. Так вот. Они у нас хорошие ребята, совсем еще дети – весь-то день, пока работали на хмельнике, только и трещали, что о каштанах. Там, у забора, что Сандермирову усадьбу окружает, каштаны растут. Ну а вы ж знаете: мальчишка, когда каштан видит, больше уж ни о чем думать не может. Артур и Джо, мисс, они хотели найти самый большой каштан, отполировать его, в костре закалить, по новой отполировать – ну а там посмотреть, сколько он чужих каштанов побьет, пока сам расколется.
Джордж взял свою кружку, опять подул, пригубил и заговорил не прежде, чем отпил изрядную порцию.
– Ну и вот, зовет их Одри ужинать. Не откликаются. Снова зовет. Я пошел искать. Одному тринадцать, другому двенадцать, в школе свое уж отучились, теперь работают, но я-то отец, для меня они всегда дети. – Джордж выпрямился, рубанул ладонью воздух. – Я их нашел. Под каштаном. В наручниках. Рядом два полицейских. Мол, ваши сыновья, мистер, арестованы за вторжение в частную собственность, воровство, хулиганство и порчу имущества. Мои все в слезах, в соплях, а этим служакам и дела нет. А тут еще Сандермир, его разэтакое достопочтенство, будь оно неладно, разоряется: надо их наказать примерно, чтоб урок, чтоб другие ни-ни. А наказать – значит посадить, да не на год. – Джордж стукнул себя в грудь. – Одри со стула сползла, когда я ей рассказал. Теперь мы хотим домой, в Лондон, подальше от всего этого – да денег нет, не заработали еще. И мальчиков в кутузке оставить нельзя.
Мейси молча кивала. Собиралась с мыслями, но главным образом хотела, чтобы Джордж сообщил как можно больше. Когда же Мейси заговорила, ее голос звучал мягко, размеренно, веско:
– Джордж, я должна спросить вас кое о чем. Только не обижайтесь, пожалуйста. Скажите, Джордж, какие у вас есть доказательства того, что кражу совершили не ваши сыновья? И какие доказательства виновности ваших сыновей есть у полиции?
– Я своих мальчиков знаю, мисс! – Джордж даже с места вскочил, опрокинув кружку.
– Успокойся, приятель. Мисс Доббс должна задавать вопросы, работа у нее такая. Она помочь хочет, потому ей надо знать все.
С этими словами Билли поднял кружку, долил чаю до половины. Джордж взял себя в руки.
– Ладно. Лучше все вам расскажу. Тут есть один тип из местных, адвокат. Его к моим мальчикам назначили, только ему на них плевать с высокой вышки. – Он снова сел, чуть ли не залпом выпил чай, выплеснул остатки на землю – сухую, потрескавшуюся. – Ребят обыскали и нашли у них кое-что. У Джо в кармане – серебряное пресс-папье, у Артура – медальон.
– А что по этому поводу говорят сами мальчики? – Мейси взяла блокнот, приготовилась писать.
– Что вещи валялись под каштаном.
– А полиция что думает?
– Что у моих ребят был подельник. Якобы он орудовал в доме, вещи перебрасывал им через забор, и они не удержались – утаили пару безделушек. А про каштаны выдумали, уже когда попались.
– Понятно, – вздохнула Мейси и снова взяла кружку с чаем. – А вы как думаете, Джордж, откуда у ваших сыновей серебро?
– Я? – Джордж уставился на Мейси, потом на Билли. Тот ободряюще кивнул. – Я думаю, в доме цыганье орудовало. Это ж сброд, всякому известно. – Он снова посмотрел на Билли. – А тебе, приятель, надо следить, чтоб хозяйка твоя не очень любезничала с этой чернавкой, Веббовой женой.
Билли побагровел:
– Тут все дело в малышке. Мы с Дорин никак от смерти Лиззи не отойдем, а цыганочка нам дочку напоминает. Только и всего.
Билли отвернулся.
– Мы про ваше горе знаем, да только ведь от цыган вред один. Поверь, Билли, я тебе как друг говорю. – Джордж назидательно погрозил пальцем, затем переключился на Мейси, молчавшую во время перепалки: – Я этого Вебба сам видал. Как его имя, никто не знает. Цыгане просто Веббом зовут. Так вот, этот цыган вечно на холме торчит – а с холма Сандермирова усадьба как на ладони видна. Стоит, шельмец, и смотрит, смотрит. И возле дома околачивался, под забором ходил. Ясно же – он и серебро спер. Его арестовать надо. Полицейские говорят, доказательств нету, мол, нельзя ни Вебба к стенке припереть, ни весь табор прогнать. Они, мол, вреда не делают. – Джордж сложил руки на груди, ботинком поддел камень.
Мейси закончила писать в блокноте, подчеркнула одно слово, подняла глаза, заговорила:
– В подобных ситуациях опасно пороть горячку. Надо сначала разобраться, хоть время и поджимает. Где держат ваших мальчиков, Джордж?
– В Мейдстоуне. Они еще дети, а их к настоящим злодеям посадили.
