Мистические истории. Святилище

– Я задыхаюсь, месье Флаксман! Где же вы? Я у двери. Ах!

Послышался сдавленный вопль, полный страха и боли, но Лоу едва расслышал его в сгущавшемся воздухе.

– Тьерри, что с вами? – закричал он. – Откройте дверь.

Ответа не последовало. Что же произошло с Тьерри в этой жуткой клубящейся мгле? Неужели он тоже погиб, расплющенный о стену непостижимой силой? Что случилось?

Воздух словно бы сгустился, стал осязаемым и отвратительным, будто прикосновение холодной влажной плоти.

Лоу вытянул вперед руки, страстно мечтая прикоснуться к столу, к стулу, к чему угодно – лишь бы не ощущать натиска чего-то липкого и мягкого, которое теснило его со всех сторон, душило, забивалось между пальцами.

Теперь он знал, что в одиночку сражается… но против чего?

Ноги скользили в отчаянном усилии ощутить пол, сырая плоть ползла вверх по шее, по щеке, дыхание стало частым, затрудненным – а неведомая сила лишь мягко качала его туда-сюда, беспомощного, охваченного дурнотой.

Липкая плоть теснила его, словно туша ужасной жирной твари; затем что-то словно бы обожгло его щеку. Лоу вцепился во что-то, послышался грохот, затем повеяло свежим ветром – и следующее ощущение, которое мистер Флаксман Лоу сумел осознать, было чувство смертельной слабости. Он лежал на мокрой траве, его обдувал ветер, а ноздри щекотали чистые, целительные запахи сада под открытым небом.

Он сел и огляделся. На востоке, за гонимыми ветром облаками, занималась заря, и при ее свете он различил, что находится на лужайке перед поместьем Янд-мэнор. Решетчатое окно комнаты с привидениями было распахнуто у него над головой. Он попытался вспомнить, что случилось. Проверил, цел ли он, – и постепенно осознал, что все еще сжимает что-то правой рукой – что-то темное, тонкое и изогнутое. То ли длинный завиток коры, то ли сброшенная шкура гадюки – разглядеть в тусклом свете было невозможно.

Через некоторое время Флаксман Лоу вспомнил о Тьерри. С трудом поднявшись на ноги, он забрался на подоконник и заглянул внутрь. Вопреки его ожиданиям, никакого беспорядка в комнате не было – все оставалось на тех же местах, как и в ту секунду, когда потухла лампа. И его собственное кресло, и то, которое занимал Тьерри, выглядели точно так же, как тогда, когда они встали с них. Однако самого Тьерри видно не было.

Лоу спрыгнул с подоконника в комнату. Вот и стакан с зельтерской, и разбросанные вокруг горелые спички. Взяв коробок Тьерри, Лоу чиркнул спичкой. Она вспыхнула, и он без труда зажег свечу. В сущности, комната была абсолютно нормальной, и от ужасов, царивших в ней всего час-другой назад, не осталось и следа.

Но где же Тьерри? Держа в руке зажженную свечу, Лоу вышел за дверь и обыскал соседние комнаты. В одной из них, к своему облегчению, он нашел француза – тот спал глубоким сном в кресле.

Лоу прикоснулся к его руке. Тьерри вскочил, заслонившись локтем от ожидаемого удара. Потом он обратил к Лоу искаженное от ужаса лицо.

– Как? Это вы, месье Флаксман! Как вам удалось спастись?

– Я бы предпочел узнать, как удалось спастись вам, – сказал Лоу, невольно улыбнувшись тому, как пережитое ночью сказалось на наружности и настроении его друга.

– Меня вытолкнуло из комнаты и прижало к двери. Какая-то инфернальная тварь – что это было? – влажная набухшая плоть напирала со всех сторон! – От отвращения Тьерри весь содрогнулся и умолк. – Я увяз, как муха в желе. Не мог пошелохнуться. Тонул в удушающей жиже. Воздух сгустился. Я звал вас, но не слышал ответ. Потом словно бы огромная рука притиснула меня к двери – по крайней мере, так это ощущалось. Мне пришлось биться не на жизнь, а на смерть, меня едва не раздавило – а потом, сам не знаю как, я очутился за дверью. Я кричал вам, но напрасно. И поскольку помочь вам я не мог, я пришел сюда – и, признаюсь вам, дорогой друг, запер дверь на замок и задвинул засов. Через некоторое время я вернулся в холл и прислушался, однако, так ничего и не услышав, решил ждать рассвета и возвращения сэра Джорджа.

– Все в порядке, – сказал Лоу. – Ради такого опыта стоило пострадать.

– Ничего подобного. Мне этот опыт ни к чему. Если вы вынуждены расследовать столь отвратительные тайны, я вам не завидую. Теперь я прекрасно понимаю, почему сэр Джордж утратил присутствие духа: ему пришлось пережить такие ужасы. Кроме того, все это совершенно необъяснимо.

В эту минуту они услышали, что прибыл сэр Джордж, и вышли встретить его.

– Я глаз не сомкнул – все думал о вас! – воскликнул Блэкбертон, увидев их. – Приехал, как только рассвело. Что-то случилось?

– Конечно случилось! – воскликнул месье Терри и закивал с самым серьезным видом. – Случилось нечто самое поразительное, самое ужасное. Месье Флаксман, расскажите нашу историю сэру Джорджу. Вы пробыли в проклятой комнате всю ночь, но остались в живых и можете все рассказать.

Когда Лоу завершил свой рассказ, сэр Джордж вдруг воскликнул:

– Мистер Лоу, вы поранили щеку!

Лоу повернулся к зеркалу. Теперь, когда совсем рассвело, стало видно, что от глаза ко рту протянулись три параллельные царапины.

– Помню, как меня что-то обожгло, словно удар хлыстом. Как вы думаете, Тьерри, что могло оставить такие следы?

Тьерри осмотрел царапины и покачал головой.

– Ни один здравомыслящий человек не стал бы предлагать никаких объяснений событиям минувшей ночи, – отвечал он.

– Что-то в этом роде, правда? – снова спросил Лоу и положил на стол то, что держал в руке.

Тьерри взял предмет и вслух описал его:

– Длинный, узкий, коричнево-желтого цвета, скрученный, будто обоюдоострый штопор… – Он слегка вздрогнул и посмотрел на Лоу.

– Человеческий ноготь, полагаю, – подсказал тот.

– Но ведь у людей не бывает таких когтей – разве только у китайских аристократов.

– Китайцев здесь нет, да и никогда не было, насколько я знаю, – резко отозвался Блэкбертон. – Я очень боюсь, что, невзирая на все опасности, которые вы так храбро преодолели, мы ни на шаг не приблизились к рациональному объяснению.

– Напротив, по-моему, картина начинает складываться. Полагаю, что я наконец сумею обратить вас, Тьерри, – сказал Флаксман Лоу.

– Обратить меня?

– Заставить поверить в целесообразность моей работы. Впрочем, вам решать. Каково ваше мнение? Ведь вы, несомненно, знаете столько же, сколько и я.

– Мой добрый, дорогой друг, у меня нет никакого мнения. – Тьерри пожал плечами и развел руками. – Мы имеем последовательность беспрецедентных событий, которую не объяснит ни одна теория.

– Однако с этим спорить невозможно. – Флаксман Лоу показал почерневший ноготь.

– Как же вы думаете связать этот ноготь с черными волосами, с глазами, смотревшими из-за прутьев какой-то клетки, с участью Батти, который, судя по симптомам, погиб от сдавления и удушья, с тем, что ощутили мы сами, – напор разбухшей плоти, когда что-то заполняло комнату, вытесняя все остальное? Как вы намерены свести все это во сколько-нибудь связную гипотезу? – не без ехидства спросил Тьерри.

– Я намерен попытаться, – ответил Лоу.

За ленчем Тьерри поинтересовался, как продвигается теория.

– Есть успехи, – ответил Лоу. – Кстати, сэр Джордж, кто жил в этом доме, скажем, до тысяча восемьсот сорокового года? Ведь это был мужчина? Могла бы быть и женщина, однако по природе его ученых занятий я склонен думать, что это был мужчина, ведь он был весьма начитан в области древней некромантии, восточной магии, месмеризма и тому подобных материй. И разве не он похоронен в фамильном склепе, который вы мне показывали?

– А что-нибудь еще вы о нем знаете? – удивленно спросил сэр Джордж.

– По-видимому, – задумчиво продолжал Флаксман Лоу, – он был длинноволосый и смуглый; вероятно, замкнутый, а еще он страдал от непомерного, нездорового страха смерти.

– Откуда вы все это знаете?

– Я всего лишь спросил. Я прав?

– Вы во всех подробностях описали моего дальнего родственника сэра Джилберта Блэкбертона. Я покажу вам его портрет в соседней комнате.

Пока они стояли и рассматривали портрет сэра Джилберта Блэкбертона с его узким меланхолическим смуглым лицом и густой черной бородой, сэр Джордж продолжал:

– Мой дед унаследовал Янд от него. Я часто слышал рассказы отца о сэре Джилберте, его странных исследованиях и болезненном страхе смерти. Как ни поразительно, умер он внезапно, в расцвете сил. Он предсказал скорую смерть и неделю или две до кончины был под наблюдением врача. Его поместили в гроб, который он велел изготовить для себя по особому заказу, и погребли в склепе. Умер он в тысяча восемьсот сорок втором или сорок третьем году. Если угодно, я могу показать вам его бумаги, которые могут заинтересовать вас.

Над этими документами мистер Флаксман Лоу просидел до конца дня. Когда настал вечер, он со вздохом удовлетворения оторвался от работы, потянулся и присоединился к Тьерри и сэру Джорджу в саду.

Ужинали они у леди Блэкбертон, и сэр Джордж сумел уединиться с мистером Флаксманом Лоу и его другом лишь поздно вечером.

– Что вы думаете о той силе, которая обитает в усадьбе? – спросил он в тревоге.

Тьерри не спеша закурил сигарету, положил ногу на ногу и прибавил:

– Если вы и в самом деле пришли к определенному выводу, умоляю, позвольте нам выслушать его, мой дорогой месье Флаксман.

– Я пришел к самому определенному и правдоподобному выводу, – отвечал Лоу. – В усадьбе обретается сэр Джилберт Блэкбертон, который умер или, точнее, якобы умер пятнадцатого августа тысяча восемьсот сорок второго года.

– Чушь! Ноготь длиной пятнадцать дюймов с лишним – какое отношение он, по-вашему, имеет к сэру Джилберту? – раздраженно возразил Блэкбертон.

– Я убежден, что он принадлежал сэру Джилберту, – ответил Лоу.

– А черные волосы, длинные, как у женщины?

– В случае сэра Джилберта разложение произошло не полностью, оно, так сказать, не завершилось, и я надеюсь вскоре доказать это вам. Известно, что волосы и ногти растут даже после смерти. Я кое-что прикинул на основании скорости роста ногтей в таких случаях и приблизительно определил дату смерти сэра Джилберта. Все это время у него росли и волосы.

– Но зарешеченные глаза? Я сам их видел! – воскликнул молодой человек.

– Ресницы тоже растут. Вы следите за моей мыслью?

– Полагаю, у вас есть в связи с этим какая-то теория, – заметил Тьерри. – И наверняка прелюбопытная.

– По-видимому, сэр Джилберт, одержимый страхом смерти, сумел вывести диковинную древнюю формулу, благодаря которой все низменное в организме уничтожается, однако более возвышенные его составляющие продолжают удерживать дух, и таким образом тело избегает полного разложения. А тогда подлинную смерть можно отсрочить на неопределенное время. Такое духовное тело не подвержено обычным переменам, связанным со временем и превратностями судьбы, и может оставаться в некотором смысле живым практически вечно.

– Какая неординарная мысль, мой дорогой друг, – заметил Тьерри. – Но почему же сэр Джилберт теперь обитает в усадьбе, причем только в одной комнате?

– Склонность духов возвращаться туда, где протекала их телесная жизнь, можно сказать, универсальна. Однако причину такой привязанности к определенной среде мы пока не знаем.

– Но как же ощущение давления, напор неведомого вещества, которое все мы почувствовали? Этого вы точно не сумеете объяснить, – уперся Тьерри.

– Полностью, как мне бы хотелось, – пожалуй, нет. Однако способность расширяться и сжиматься, выходящая далеко за пределы нашего понимания, – известное свойство одухотворенной субстанции.

– Погодите секундочку, мой дорогой месье Флаксман, – послышался через некоторое время голос Тьерри. – Все это и в самом деле очень умно и изобретательно и вызывает искреннее восхищение как гипотеза, но доказательство? Доказательство – вот что нам теперь требуется.

Флаксман Лоу прямо взглянул на полных скептицизма собеседников.

– Это волосы сэра Джилберта Блэкбертона, – проговорил он медленно. – А это ноготь с мизинца его левой руки. Проверить мои утверждения вы можете, открыв гроб.

Сэр Джордж, который до этого нервно расхаживал по комнате, подошел поближе.

– Происходящее в доме мне не нравится, мистер Лоу, скажу откровенно. Совсем не нравится. У меня нет никаких возражений против того, чтобы вскрыть могилу, однако подтверждение этой вашей малоприятной теории заботит меня в последнюю очередь. Желание у меня лишь одно – избавиться от этой потусторонней силы в своем доме, какой бы она ни была.

– Если я прав, – отвечал Лоу, – вскрытие гроба и краткое воздействие яркого солнечного света на останки освободит вас от этой силы навсегда.

Рано утром, когда лужайки Янда залило теплое летнее солнце, трое наших героев перенесли гроб из склепа на уединенную прогалину среди кустов, где и подняли крышку, не опасаясь посторонних глаз.

Труп в гробу был очень похож на Джилберта Блэкбертона, однако до глаз зарос длинными жесткими волосами и бородой. Спутанные ресницы обрамляли впалые щеки, а ногти на костлявых руках были скрученные, как штопоры. Лоу нагнулся и осторожно приподнял левую руку трупа.

Ногтя на мизинце не было!

Два часа спустя они вернулись и посмотрели снова. За это время солнце сделало свое дело – не осталось ничего, кроме голого скелета и нескольких полуистлевших лоскутов ткани.

С тех пор о призраке из Янд-мэнор больше не слышали. Прощаясь с Флаксманом Лоу, Тьерри сказал:

– Со временем, мой дорогой месье Флаксман, вы прибавите к имеющимся у нас наукам новую дисциплину. Ваши факты обоснованы так надежно, что это совершенно обезоруживает меня.

Мэри Элеонор Уилкинс Фримен

Юго-западная комната

Перевод В. Полищук

– Сегодня приедет учительница из Эктона, – объявила старшая из сестер Джилл, София.

– Верно, – согласилась младшая, Аманда.

– Я решила отвести ей юго-западную комнату, – сообщила София.

Аманда посмотрела на сестру, и в лице ее смешались сомнение и ужас.

– Полагаю, она… – нерешительно начала Аманда.

– Она что? – резко переспросила София; она была решительнее сестры.

Обе были невысокого роста и полными, но София – коренастой, а Аманда – дряблой. День выдался жаркий, и Аманда надела мешковатое муслиновое платье, София же никаких послаблений себе не позволила, и под накрахмаленным батистом ее пышный стан был затянут в корсет.

– Мне кажется, она будет против того, чтобы спать в этой комнате, ведь тетя Харриет умерла там совсем недавно, – запинаясь, пробормотала Аманда.

– Пф! Что за чепуха! – воскликнула София. – Если ты намерена в этом доме выбирать для постояльцев комнаты, где никто не умер, забот не оберешься. У дедушки Экли было семеро детей; насколько мне известно, четверо из них умерли здесь, не говоря о дедушке и бабушке. Помнится, прабабушка Экли, мать дедушки, тоже умерла здесь; и прадедушка Экли; и дедушкина незамужняя сестра, Фанни Экли. Сомневаюсь, что в этом доме найдется хоть одна комната или постель, где никто не отошел в мир иной.

– Что ж, наверное, глупо с моей стороны рассуждать об этом, а учительница пусть живет там, куда мы ее поселим, – ответила Аманда.

– Именно. Комната на северо-восточной стороне тесна и душновата, а эта дама тучная, и ей, скорее всего, будет там жарко. Она скопила денег и может позволить себе снимать жилье на лето, а если ей у нас все понравится, то, верно, и в будущем году приедет, – рассудила София. – Ну а теперь ступай-ка ты и проверь, не налетело ли пыли, с тех пор как там делали уборку, да отвори западные окна, чтобы было солнечно, а я займусь пирогом.

Аманда послушно отправилась в юго-западную комнату, а ее сестра тяжело протопала по лестнице, спускаясь в кухню.

– Вот что, расстели там постель, пока проветриваешь и прибираешь, а потом застели снова, – громко крикнула она.

– Да, сестрица, – вздрогнув, ответила Аманда.

Никто не знал, как эта дама преклонных лет с необузданным воображением ребенка страшилась войти в юго-западную комнату, и все же Аманда не сумела бы сказать, отчего так боится. Ей не раз приходилось бывать в комнатах, которые некогда занимали те, кого теперь уже нет на свете. В небольшом доме, где сестры жили, прежде чем приехать сюда, ее комната прежде принадлежала покойной матушке. Если Аманда и задумывалась об этом, то неизменно лишь с благоговением и почтением. Но страха никогда не испытывала. Совсем не то было сейчас. Стоило ей переступить порог, как стук собственного сердца гулко отдался у нее в ушах. Руки похолодели. Комната была весьма просторной. Из четырех окон два выходили на юг, два – на запад, и все были закрыты, как и ставни на них. Здесь царил зеленоватый полумрак, и в нем смутно вырисовывалась меблировка. Блик света приглушенно блеснул на золоченой раме какой-то едва различимой старинной гравюры на стене. Белое покрывало на постели напоминало чистую страницу.

Аманда пересекла комнату, затем с усилием, от которого нелегко пришлось ее слабым плечам и спине, отворила одно из западных окон и распахнула ставни. Теперь стало видно, что мебель в комнате обветшалая, старинная, но все еще не утратившая ценности. Из сумрака выступили предметы красного дерева; изголовье постели обито было ситцем с павлиньим узором. Такой же обивкой пестрело и большое мягкое кресло, где любила сиживать прежняя обитательница комнаты.

Дверца гардеробной была распахнута. Заметив это, Аманда удивилась. Внутри виднелось какое-то фиолетовое одеяние, висевшее на вешалке. Аманда подошла поближе и сняла вещь. Странно, что сестрица забыла это, когда прибирала в комнате. Одеяние оказалось не чем иным, как поношенным, свободного кроя платьем, некогда принадлежавшим покойной тетушке. Аманда взяла его и, с опаской оглядев темные глубины гардеробной, затворила дверцу. Гардеробная была просторной, и из нее так и пахло любистоком. Тетушка Харриетт имела привычку есть любисток и всегда носила его с собой в карманах. Не исключено, что и в карманах старого фиолетового платья, которое Аманда бросила на кресло, тоже притаился небольшой корень любистока.

Аманда вздрогнула, почувствовав этот запах, как будто увидев перед собой тетушку. В некотором смысле запах – это особое свойство того или иного человека. Запах способен пережить того, кому принадлежал, будто верная тень, и тогда он словно бы сохраняет в себе что-то от прежнего хозяина. Прибирая в комнате, Аманда все время ощущала настойчивый запах любистока. Раскрыв постель, как ей и велела сестра, Аманда затем стерла пыль с тяжелой мебели красного дерева. Приготовила на умывальнике и на комоде свежие полотенца, застелила постель. Ей подумалось, что надо забрать фиолетовое платье, отнести на чердак и спрятать в сундук, вместе с другими предметами из гардероба покойной; но фиолетового платья на кресле словно не бывало!

Аманда Джилл даже в собственных поступках уверена была не всегда. Она тотчас подумала, что, должно быть, ошиблась и вовсе не вынимала платье из гардеробной. Аманда взглянула на дверцу гардеробной, которую оставляла закрытой, и с удивлением увидела, что та отворена, – и Аманда засомневалась, точно ли она закрывала дверцу? Аманда заглянула в гардеробную в поисках фиолетового платья. Но его и тут не было!

Вся ослабев, Аманда отошла от гардеробной и вновь взглянула на тетушкино кресло. Фиолетового платья не было и там! Аманда лихорадочно оглядела комнату. Она опустилась на дрожащие колени и заглянула под кровать, затем выдвинула ящики комода, вновь осмотрела гардеробную. Наконец она остановилась посреди комнаты и заломила руки.

– Что ж такое? – потрясенно прошептала Аманда.

Она ведь собственными глазами видела фиолетовое платье покойной тетушки Харриет!

Есть некий предел, за которым всякий здравомыслящий человек перестает сомневаться в себе. Аманда Джилл достигла этого предела. Она твердо знала, что видела фиолетовое платье в гардеробной; знала, что сняла его и положила на кресло. Твердо знала она и то, что не выносила платье за порог комнаты. Аманду охватило такое чувство, будто она сходит с ума. Казалось, все законы и правила бытия перевернулись с ног на голову. Никогда еще, за всю ее незатейливую жизнь, не бывало такого, чтобы вещи пропадали с того места, куда она их положила, если только их не брали чьи-то другие руки.

Вдруг Аманде подумалось: а может, пока она стояла спиной к двери, сестрица София незаметно вошла в комнату и унесла платье? Аманде сразу стало легче. Сердце забилось спокойнее, нервное напряжение спало.

– Какая я глупая, – произнесла Аманда вслух.

Она поспешила из тетушкиной комнаты в кухню, где София хлопотала над пирогом и плавными движениями деревянной ложки вымешивала кремово-желтое тесто. Когда Аманда вошла, сестра взглянула на нее.

– Что, уже прибрала? – спросила она.

– Да, – ответила Аманда.

Тут она засомневалась. Ее внезапно охватил ужас. Совершенно невозможно, чтобы София и на миг оставила пузырящееся тесто и отлучилась в комнату тетушки Харриет за фиолетовым платьем.

– Что ж, – продолжала София, – если ты все выполнила, не сиди без дела, займись стручками фасоли. А то потом некогда будет сварить ее к ужину.

Аманда шагнула было к миске фасолью на столе, но помедлила и устремила взгляд на сестру.

– Ты заходила в тетушкину комнату, пока я там прибирала? – пролепетала она. И, еще не успев договорить, уже знала ответ.

– В тетушкину комнату? Разумеется, нет! Тесто ни на минуту нельзя оставить без присмотра, иначе оно не подымется. И тебе это превосходно известно. А в чем дело?

– Ни в чем, – ответила Аманда.

Она вдруг поняла, что не найдет в себе сил поведать сестре о случившемся, ибо рассудок ее пасовал перед непомерной нелепостью всей этой истории. Аманда знала, что ответит София, если сознаться ей. Так и слышала сестрин голос: «Аманда Джилл, ты что, совсем спятила?»

Вот Аманда и решила ни за что и ничего не сообщать сестре. Опустилась на стул и дрожащими пальцами начала лущить фасоль. София вперила в нее пытливый взгляд.

– Аманда Джилл, да какая муха тебя укусила? – спросила она.

– Ничего, – ответила Аманда и еще ниже склонила голову над стручками.

– Нет, что-то случилось! Ты побелела как простыня, и руки у тебя так трясутся, что ты с трудом справляешься с работой. Я думала, у тебя побольше здравомыслия, Аманда Джилл.

– Право, не знаю, о чем ты, София.

– Ты превосходно знаешь, о чем; и нечего тут притворяться. Отчего ты спросила, заходила ли я в тетушкину комнату, и отчего сейчас ведешь себя так странно?

Аманда помедлила. Ведь ее приучили говорить правду. А потом она солгала.

– Я хотела спросить, видела ли ты то пятно на обоях возле комода – потеки после давешнего дождя, – произнесла она.

– Но отчего ты так побледнела?

– Сама не знаю. Должно быть, мне дурно от жары.

– Вот уж не подумала бы, что в юго-западной комнате будет жарко, она ведь так долго простояла запертая, – возразила София.

Видно было, что ответ сестры не утолил ее любопытства, но тут явился зеленщик, и разговор прервался.

Весь следующий час сестры трудились не покладая рук. Ведь прислугу они не держали. Унаследованный по смерти тетушки великолепный старый дом оказался для них бременем. У сестер не было ни гроша, чтобы заплатить за ремонт, налоги и страховку, не считая тысячи двухсот долларов, которые им удалось выручить за продажу крошечного домишка, где они и прожили всю жизнь. Много лет назад в семье Экли произошел раскол. Одна из дочерей вышла замуж вопреки воле матери и лишилась наследства. Избранником ее стал бедняк по фамилии Джилл, с которым она и делила все тяготы, хотя сестра и мать по-прежнему жили в достатке; она родила трех дочерей, а затем скончалась, измученная заботами и непосильным трудом.

Мать и старшая сестра так и не выказали к несчастной ни малейшей жалости. Они и не вспоминали о ней с тех самых пор, как она сбежала из дома, чтобы в ту же ночь пойти под венец. Души их были черствы.

Три дочки этой лишенной наследства ослушницы вели жизнь тихую и крайне скромную, но все-таки не бедствовали. Средняя, Джейн, вышла замуж и менее чем через год скончалась. Когда ее овдовевший супруг вновь женился, Аманда и София взяли к себе маленькую сиротку-племянницу. София много лет служила учительницей в начальной школе; ей удалось скопить денег и купить крошечный домик для себя, сестры и племянницы. Аманда вязала кружева, вышивала покрывала, шила салфеточки и игольницы и тем вполне зарабатывала на одежду себе и племяннице, малютке Флоре Скотт.

Их отец, Уильям Джилл, скончался, когда сестрам не исполнилось еще и тридцати; и вот, когда они уже вошли в преклонные лета, умерла тетушка Харриет, с которой они никогда и словом не обмолвились, хотя частенько видели ее; она жила в полном одиночестве в старом особняке Экли, пока ей не перевалило за восемьдесят. Завещания тетушка не оставила, София и Аманда были единственными наследницами, не считая маленькой Флоры Скотт, дочки их покойной сестры.